Три жизни

Помнишь ли ты? Помнишь?
Эту странную бледность век, эти морщинки, залегшие так глубоко вокруг чуть раскосых зеленых глаз, помнишь, как белые нити пробивающейся седины ворвались в эту черную копну волос? Помнишь ли брови – вразлет, губы – четко очерченные, упрямый подбородок… Помнишь? Плечи, такие хрупкие, нежные, острые; бархатистую мягкость кожи, чуть потемневшей от загара, родинку на лопатке? Помнишь, как твердо эти глаза смотрели на тебя, уговаривавшего их остаться, не делать рокового шага? Помнишь, как смеялась она, поднимаясь на эшафот? Помнишь последнюю улыбку – подаренную тебе? Что было в ней? Вся страсть, все надежды, которые ты разбудил в этой женщине, всё отчаяние гибнущей любви, материнская нежность, страх за тебя – такого шального, так на нее похожего, настолько странного и беззащитного в этот миг…
Помнишь ли ты? Призраки. Они часто мне снятся даже теперь, когда ночами жгучее одиночество пробирается в душу…
Я помню. Помню, как смотрела на гордую походку, на упрямо вскинутую голову, как мечтала быть там – на эшафоте – вместо нее, такой любимой и родной. Помню ее улыбку… Ее последние слова – обращенные к толпе наблюдателей, но на самом деле лишь к тебе, к единственному способному понять их истинный смысл, ее улыбку – когда она нашла в толпе твои глаза… Помню.
Помнишь ли ты, что было дальше? Видел ли ты это? Я помню лишь дикий бег – прочь, оттуда, от того ужасного места, где в это время чужие холодные руки обрывали жизнь самого близкого мне человека, помню, как в отчаянье бросилась в нашу бухточку – дикая скачка на лошади, странный шум в голове, вопли толпы, ее голос…голос…голос, - там когда-то мы с ней любили быть вдвоем. Когда-то, когда еще не было тебя – шального, вероломного, отдавшего ее  в руки палачей и последовавшего за ней за тот роковой предел.
Узкие улочки. Две белых лошади медленно двигаются вдоль уставших от зноя стен – туда, где голубые прозрачные волны сонно лижут белый песок, где чуть дальше – направо, сквозь небольшую рощицу – был наш укромный уголок – небольшой залив среди скал. Длинная мужская рубашка мешает разглядеть ее тело… Но я и так знаю каждый его изгиб, я целовала каждую ее родинку, искала губами ее губы, врывалась в них – и начиналась борьба, борьба за право быть первой, борьба за право взять и отдаться, борьба… Как хрупки казались эти плечи в безразмерной рубахе, как тянуло меня – не дожидаясь ее позволения – сорвать ткань с беззащитного тела, овладеть  им, ласкать – руками, губами, языком… Изучать, исследовать, как ученый исследует интересующий его предмет. Как я любила ее… Мне хотелось запомнить – и навсегда унести с собой каждую черточку, каждый штрих, каждый изгиб несравненного тела… Да, именно тела, потому что душа у нас была одна – мы долго танцевали робкий танец дикой страсти – страсти касаний, легких поцелуев, нежных объятий душ, постепенно сливаясь воедино. И мы стали одним. Помнишь, тогда? Когда последний  вздох сорвался с ее губ – я умерла. Вместе с ней. Я в ее теле взошла на эшафот, мое дыхание прервалось…
Голубая, прозрачная вода. Я вижу ее лицо до сих пор – она снится мне. Каждую ночь. Стоит только закрыть глаза – и она встает, как живая, как несколько жизней назад – неприступная, скрытная, дикая, нежная, яростная в любви и в борьбе.  Обнимает меня за плечи и шепчет про нашу бухту… И я снова там – снова срываю рубашку с ее тела, исследую языком, не в силах сдерживаться больше ни минуты, а ее тонкие знающие пальцы бегут по моей спине, все выше поднимая такую ненужную сейчас ткань. Мурашками по коже – эти легкие касания… Миг – и мы друг перед другом – беззащитны и нежны. Миг – и вот мы уже хищницы, две львицы, две грациозные пантеры танцующие на грани жизни и смерти. Мы жили так. Мы были такими. Едины. Но порознь. Между нами всегда оставалась стена – стена километров, стена непреодолимых расстояний, обстоятельств, странных смертей… О да, этого ты не помнишь. Ты не знал этого, никогда не знал. А мы касались. Друг друга. Странными письмами, в которых – сквозь повседневные слова, сквозь шифрованные данные – еще глубже, тоньше, тише – пробивались наши крики – крики страсти, крики любви, отчаяния, разлуки. Пробивались робкие обещания – «приеду», «буду», «всегда».  Наши тайные ласковые слова, имена данные друг друга… Как ты звал ее? Ответь мне, ответь мне как той, что была до тебя, что сохранила в сердце – навек.
Слышишь? Ответь! Ну почему ты молчишь???
Помнишь ли ты… Читал ли ты то письмо, в котором она говорила – пора. Пора резать по живому, пора убивать вечное, пришел час расплаты. Ты ждал ее. Долго. Терпеливо. А ведь мы были почти ровесниками – ты на пять лет младше меня. А я была младше ее на пятнадцать. У нее не было времени. Не было времени ждать меня – далекую, ветреную – но преданною всей душой, каждой клеточкой тела. Я ни в чем не виню. Не имею на это права. Ты и она. Так было в последний год ее жизни, последний, но насыщенный как никогда прежде. Она всегда спешила жить, всегда ненавидела ожидание. Помнишь морщинки на ее лбу, когда она хмурилась или напряженно о чем-то размышляла?.. Я помню каждую морщинку… Эта появилась когда я уехала – когда четверка вороных унесла меня от нее. А эти, вокруг глаз – стали заметны когда ей стукнуло 39 – последний год, когда мы были вдвоем. Последний год, когда я отдавалась ей всей душой, когда наши ночи затягивались на несколько суток и мы, обессиленные, но счастливые возвращались в город поздней ночью, прокрадывались ворами в свои дома, скрывая следы наших встреч. О, это было сложно, поверь мне. Я находила на своем теле ее отметины – повсюду, докуда она дотянулась сгоравшими от жажды губами. И поверь мне, ей было не проще скрывать меня, оставшуюся на ней.
Помню нашу последнюю ночь. Когда ты молча вышел из-за рощицы деревьев, смотрел как я впиваюсь в ее губы, как  ее руки скользят под моей рубашкой… Как она отстранилась от меня, как ты целовал ее… О да, она много писала о тебе. И вот тогда я впервые увидела карие глаза с проскальзывающими в них зелеными нитями…Я утонула в них. О да, я понимаю ее. Понимаю. Я была слишком далеко все эти годы. А ведь я приехала сообщить что остаюсь. Что не нужно больше срывая все планы мчаться в эту бухту, когда хоть робкая надежда на встречу загорается на небосклоне наших судеб; не надо сломя голову ехать ко мне – за тысячи километров, заковывая себя в цепи лжи полу правды… Что я теперь ею и только ее – и душой – впрочем, душой уже давно – и телом – теперь и навеки. Я тогда улыбнулась тебе... Я тогда просила лишь последнюю ночь. И она подарила мне ее. Я ощутила ее вкус, вкус ее страсти, я задыхалась ароматом ее любви – такой дикой, отчаянной, безнадежной ночи еще не было в моей жизни. Я хотела умереть в ее руках, хотела полностью вобрать ее в себя – каждый штрих, каждую непокорную прядь волос, каждую ресничку, сохранить на губах отпечатки ее  тела… Но все не вечно. Хотя порой мне кажется, что та ночь навечно осталась во мне.
Помнишь? Помнишь, как я смотрела на тебя? Помнишь, сколько боли было  глазах? Вы вместе пошли провожать меня обратно. Я уезжала, как надеялась тогда, навсегда. Я хотела стереть все воспоминания. Помнишь, еще одна морщинка появилась в уголках ее губ, ставших недвижными, застывшими с выражением не то обреченности, не то уверенности в правильности выбора; в глазах боль пряталась за твердой убежденностью, упрямый подбородок был вздернут вверх. Лишь тонкие острые плечи дрожали под твоей рукой. Я так и не сказала ей. Так и не сказала вам, что хотела остаться. Сначала… Думала сделать сюрприз… Потом… Поняла что стала чужой… Тогда я не встала на ее пути к счастью, даже если это счастье было в тебе.
Помнишь ли? Помнишь ли ты, что писал в том последнем письме? Что не смог удержать ее… Что приговор  вынесен… Что казнь через неделю… Она писала раньше тебя. Раньше. Писала, что сделает это, не смотря на цену, которую придется заплатить. И в глубине ее слов, за упрямыми фактами, снова скрывалась утонченная нежность, дикая страсть и ностальгия по тому, что мы так грустно и глупо не смогли сберечь. Я никогда не скажу тебе. НЕ скажу, что перед смертью она думала обо мне. Может быть, она была холодна, как ты писал. Может, я действительно была нужна ей – тут. Но она была честна с тобой. В последний миг. Последний вздох она посвятила тебе, тебе предназначались ее слова. Ты был для нее всем, был тем, кем я так хотела стать, но не стала.
Помнишь ли ты?
Ты тогда ушел в сторону, противоположную той, в которую бросилась я. Ты смотрел, как свет жизни исчез из ее зеленых глаз. Ты не мог поступить иначе. Любил, но верил в иное. Она любила и не могла не доверять. Вы оба знали. Вы оба бросили все в последний порыв, в последнюю попытку. Вы оба сгорели. Только она быстрее на пару часов. Быстрее чем ты и я.
Голубая вода… Она учила меня погружаться в нее и забывать обо всем, учила останавливать дыхание и уносится в другой мир, в мир, который принадлежал только мне – единственный, в который мы так и не смогли попасть вместе. Голубая вода… Лишь медленно-медленно сонные волны лижут белый прибрежный песок. А я где-то там. В мире, где тихо всегда. Где меня уже ничто не потревожит.
Ты ушел скоро, я не знаю когда, но вскоре после того как волнение улеглось в маленькой, затаившейся среди скал бухточке. Может, чрез полчаса, может, спустя пять минут. Тебя нашли под скалой – там, куда ты увел ее за неделю до казни, и где что-то долго говорил ей. Я была на пятнадцать лет младше ее. Ты – на пять младше меня.

***
Помнишь ли ты? Помнишь?
Эту странную бледность век, эти морщинки, залегшие так глубоко вокруг чуть раскосых зеленых глаз, помнишь, как белые нити пробивающейся седины ворвались в эту черную копну волос? Помнишь ли брови – вразлет, губы – четко очерченные, упрямый подбородок… Помнишь? Я помню.
Помнишь меня? Глаза стального цвета, глаза, в которых всегда было лишь холодное презрение, неверие, ненависть… Глаза, в которых все это было ложью. Я любила. Я помнила уже тогда. И ненавидела тебя. Ненавидела всей силой молодости, бурлившей во мне. Ты был высок и строен, на пять лет старше меня. Ты был прекрасен – и нам пророчили счастье. Но ты то знал. Знал, как я тебя ненавижу. Ты читал это в моих глазах, во вздернутом – как когда-то у нее, - подбородке. Видел, как я сдерживаю эту ненависть, сжимая кулаки, как кусаю губы от отчаянья, при мысли, что судьба опять заставила меня столкнуться с тобой. Я так хотела забыть.
Забыть про нее. Забыть эти морщинки, эти глаза, вкус ее любви, тепло губ. Но каждый изгиб безупречного тела остался на моих губах. Губы помнили. Помнили каждую ресничку, помнили, как сладко было целовать ее веки, как сжималась душа при виде этих плеч… Помнили и все отметины, что оставили на ее теле когда-то, в иной жизни. Я сходила с ума от этой памяти, вернувшейся ко мне…
А потом появился ты. «Будет война», – говорил мой отец, - «и тебе лучше сейчас выти замуж. Может и вдовой потом станешь, да со мной одна не проживешь». Господи, как я ненавидела саму мысль о том, что придется отдаваться кому-то, кому-то, а не ей. И как-то раз, после очередного разговора с отцом я убежала одна – на обрыв над спокойной гладью реки, и смотрела, как тревожно носятся чайки.  Их полет всегда завораживал меня… Помнишь ли ты, как подошел ко мне сзади, положил сильную руку на плечи, и, повернув меня лицом к себе, уверенным движением стер слезы, готовые сорваться с глаз. Стер, заглянул в глаза, и отшатнулся. Что ты увидел в них? Ее? Наверное, но спустя миг, ты протянул мне руку и предложил проводить домой. Я пошла с тобой. Ты стал другим, и я не сразу узнала тебя, но что-то тревожное шевельнулось во мне, когда на миг карие с зелеными искрами глаза взглянули прямо в душу. Я долго пыталась вспомнить. Я мучила себя воспоминаниями и не знала, где еще могла увидеть это, такие знакомые глаза. А потом. Потом само собой вышло так, что она писала мне письмо – писала во сне – и писала про тебя. Я вспомнила. Вспомнила все. И то, что с ней случилось. Вспомнила того, кто был виновен в этом. Виновен, как мне тогда казалось. На этот раз ты был старше, был мудрее. Ты понял больше чем я, и решил защитить меня – отдать долг, оставшийся когда-то давно. Но наткнулся на стену ненависти, холодной и немой. Господи, ну почему мой отец боготворил тебя? Именно тебя, самого ненавистного мне? Я готова была терпеть побои, готова была быть проданной в рабство – лишь бы не твои руки касались моих волос, которые когда-то принадлежали ей; лишь бы ты не ты нарушил ту священною непорочность, которая тогда была ее, лишь ее. ЛИШЬ БЫ НЕ ТЫ. Я сходила с ума, но отец не желал понимать, он видел мое счастье в твоих руках, считал что, твои губы будут самыми нежными, что руки, осмелевшие за беспокойную юность, не причинят вреда и не огрубеют, держа в руках оружие, защищая меня.
Я тогда не думала, что ты – единственное, что связывает меня с ней теперь, в этой жизни. Она не возродилась вновь. Откуда-то я знала, что она пошла дальше, что все уроки земной жизни она выучила на отлично….А может просто подготовила своих учеников к прохождению этих уроков.
А ты стремился быть рядом, стремился глядеть в мои глаза. Возможно, ты просто видел во мне частичку ее, ведь наши души были связаны сильнее, чем бывает в этом мире. Они были связаны другими мирами, нашими с ней – теми, в которых тебе не довелось побывать.
Сколько раз, змеей в ночи, я проползала с кинжалом к твоей постели, сколько раз собиралась воткнуть этот кинжал в твою грудь. Господи, насколько чутким был твой сон – ты всегда перехватывал занесенную для удара руку. Только не понимал одного – если бы я была уверена, это не спасло бы тебя. Я помнила как двигаться, как выскальзывать из любых захватов, я знала как изловчиться и незаметно сделать так, что ты сам убьешь себя моим кинжалом. Но какое то сомнение во мне все-таки было. Какой то ужас охватывал при взгляде в эти карие глаза. И как-то по особенному трепетала душа, вглядываясь в твои черты, когда ты не мог заметить этого. Я ненавидела тебя, ненавидела всей силой своей юной души и любила со всем пылом первой влюбленности. Эти два чувство ядовитыми змеями переплелись во мне, жалили в самое сердце, отравляли жизнь. Я не могла простить тебе ее смерть. Я не могла заставить себя разлюбить. Такой я была всегда. Такой я осталась сейчас. Мне никогда не удавалось делать что-то наполовину – наполовину любить, наполовину ненавидеть, почти мечтать, почти достать до неба. Мне нужно было все. И я отдавала все - и сразу. Может ты узнал об этом в последний миг, когда наша кровь все-таки смешалась, когда жизнь покинула уставшие тела, когда душа, изъеденная ненавистью, отдалась на миг любви, -  и навсегда – простила.
Помнишь ли ты это?
Была война. Как и сказал отец, она все-таки началась. Ты играл в мои волосы – гладил их, я сдерживала слезы и сжимала руки в кулаки – я не раз твердила тебе, что я всегда буду принадлежать ей. Ты лишь смеялся. Прошел год с тех пор как моя ненависть стала спорить с любовью, прошел год, когда каждую ночь ты находил кинжал под моей подушкой… И вот ты уходил. Уходил, зная, что не вернешься. А я отдавалась ненависти – признать любовь перед ее гибелью было для меня слишком сложным испытанием, слишком сложным после нее.
Сильные руки легла на плечи, сухие губы нашли место на шее – то, где она всегда оставляла свой след. Дыхание обожгло кожу головы, волосы разлетелись в стороны от потока воздуха. Я закрыла глаза и старалась представить ее. Я шептала ее имя – одними губами, беззвучно. Мне казалось, что тонкие длинные пальцы скользят по спине, что ее губы снова касаются моего тела, ласкают, заставляют напрячься, кидают на грани…. Я танцевала, как когда-то с ней. Но вместо нее рядом танцевал ты. Такой же грациозный, опасный, хищный, наполненный страстью… Не меньше чем когда-то она. Что это было? Зачем мы с тобой тогда пошли на это? Ты ведь знал, что я вижу ее, ты видел ее отражение в моих глаза. Или ты тоже играл с ней? Мой кинжал сверкнул неожиданно ярко, солнечный луч заиграл на безупречном лезвии, алые капли на кончике кинжала смешались – твоя и моя кровь на нем слились воедино.  Объединяя наши судьбы. Наши жизни. И нашу смерть. Нет, не от моей руки. Кинжал лишь прочертил полосу по твоей руке, закончив свой путь на моей. Я, как дикая кошка, изогнулась, уходя от твоих рук, избегая смотреть глаза… Помнишь ли ты это?
Да, я тогда ненавидела тебя, но себя ненавидела сильнее, ненавидела за то, что любила. Тебя. Не ее. Вернее, ее любила – но любила не так, как тебя. Она было чем-то, ставшим частью меня. Ты был моим отражением, и моей противоположностью - одновременно.
Ты был на пять лет старше.
Помнишь ли ты?
Я тогда не знала, что спустя каких-то несколько часов собой укрою твое тело, что в последний миг увижу в твоих глазах себя – не ее, отражающуюся во мне, а меня, окрыленную тобой. Была война. Мой кинжал совершил свой путь. Моя кровь смешалась с твоей. Мы стали связаны смертью. Мы не достались никому. В последнем порыве ненависть отступила и любовь вошла в мое сердце как никогда еще не входила в него. Осталась лишь грусть. Осталось лишь одиночество. Но на какой то миг мы с тобой были едины – как когда-то я была с ней. Помнишь ли ты? Помнишь ли? Я не забуду.

***
Помнишь ли ты? Помнишь?
Брови – вразлет, губы – четко очерченные, упрямый подбородок… Помнишь? Плечи, такие хрупкие, нежные, острые, бархатистую мягкость кожи, чуть потемневшей от загара, родинку на лопатке? Она послужила началом, она свела нас вместе. И ушла. Но мы ушли за ней, не желая оставаться без нее – в одиночестве, одном на двоих.
Что теперь? Мы снова встретились. Ты – светлый, пленительный, завораживающий. Я – дикая, непредсказуемая, упрямая. Мы снова танцевали наши танцы на лезвии бритвы, были двумя черными пантерами, ощупывали руками, как слепые, в стремлении узнать каждую черточку, запомнить каждый изгиб. Мы как Ромео и Джульетта, встречались тайком; убегали в тишину тенистого парка, оттуда – через забор – в лес – и на речку, туда, где всегда было спокойно и тихо. То место знали только мы вдвоем. А знаешь, оно чем-то отдаленно напоминало ту бухту у моря, где я отдавалась ей, а она была как воск в моих горячих руках, вот только моря я больше не видела ни разу. И, наверное, уже не увижу.
Помнишь, как мы встретились с тобой на этот раз? Ты шел по тенистой аллее, сбежав от родителей и сотен вечно присматривающих за тобой людей, в карих с зелеными искрами глазах светилась радость свободы. Я, озорная девчонка, спрыгнула с забора в метре от тебя, и хотела бежать дальше. Но что-то внутри взорвалось миллиардом мерцающих искр, засияло новыми созвездиями, ослепило – это глаза встретились с глазами. Это как вспышка – две жизни без тебя, но близко к тебе, это две смерти, встреченные нами.  Чувствовал ли ты все это? Ты улыбнулся и протянул мне руку. Я, оглядываясь в поисках пути к отступлению, поняла, что не могу избежать этого прикосновения. Мы просто стояли и смотрели друг на друга, друг в друга. Потом – мгновенная вспышка, чей-то окрик, я дикой кошкой изворачиваюсь, ускользаю от твоего взгляда, скрываюсь в тени деревьев. НО тот миг остался в памяти надолго. А мне было лишь десять лет тогда, всего лишь десять. Пять лет прошло с того дня, и однажды я, гуляя в этом парке, увидела знакомые до боли глаза – увидела и не смогла не подойти к тебе. Рука коснулась руки, губы прижались к плечу, теплое дыхание в затылок моих светлых волос. Ты что-то шептал, кричал, задыхаясь – но слышала лишь я, лишь мы вдвоем существовали в этом мире – прижавшиеся друг к другу, как к последней надежде, подростки. Ты шептал на ухо какие-то слова, я что-то пыталась ответить. Тогда, в тот день, мы нашли путь в наш укромный уголок, мы стали едины – душой, и стали едины – телом. Ты был моим продолжением, во мне отзывались твои желания, натянутой струной дрожала судьба между нами. Судьба, предопределенная сверху, к которой мы шли, от которой бежали, – но которая все равно должна была свершиться однажды. Твои руки делали меня покорной, а я любила свободу. Мои губы заставляли тебя сгорать от страсти и счастья, а ты любил странную грусть. Мы были так не похожи, но находили друг в друге все, что казалось необходимым для счастья. Твой отец был слугой моего – а я была твоей – верной и беспечной. Была, и никто никогда не узнал эту тайну, никто никогда не зашел в мою душу, не увидел в ней тебя. Отец ненавидел мое одиночество, пытался уследить, пытался заставить меня вести себя как должно порядочной девушке из высшего общества. Но я же была дикой кошкой, была бунтарем, подрывающим устои. Помнишь, как мы хотели сбежать – вдвоем. Но ты вовремя одумался. Ты тогда был слишком правильным, и я не хотела менять это в тебе. Ты был нужен мне весь – каждой каплей, каждой клеткой, каждым порывом твоей души. Перо в твоих руках чудесным образом обретало голос, и пело то, что ты хотел сказать. Странные переплетения слов уносили меня, странное переплетение чувств завораживало. Дикая страсть и бесконечная нежность. Наши души становились старше. Еще на жизнь.
Ну почему, почему мы с тобой никогда не могли поладить? Почему порой ты бывал упрям и в тебе горел ее огонь? Мой отец убил бы нас, твой не смог бы тебя простить. Но кровь в наших венах течет одна. Душа – едина.
И вот опять. Она встала между нами. Ее образ возник во мне и не желал исчезать. Ты желал меня всю и не хотел делить с памятью о ней. Но ведь сам помнил, сам писал  о ней тоже… А я… Вспыльчивая девчонка, которая не умела ждать и прощать. Я знала, чувствовала то, что происходило в твоей душе, но не пыталась изменить. И лишь порой, когда на небе не было луны и лишь звезды тускло освещали наши тени, – в такие ночи мы забывали обо всем и снова становились независимыми сильными животными, извивались в безумном танце, улетали вместе за границы всех известных миров.
Все шло к этому. Да и во что мы верили, наивные? В любовь без расстояний? В любовь без обстоятельств? Как когда-то я и она – мы с тобой оказались разделены. Помнишь, ты просил не провожать тебя? Помнишь, как я все-таки затерялась в толпе провожающих и встречающих поезда? Помнишь, как глаза встретились вновь? Прочел ли ты тогда весь страх, что был во мне? Прочел ли ты ужас от мысли, что я потеряю тебя?
И снова были письма… Ты писал также, как когда-то она. Между строк, остро невинно, остро – открыто, до боли откровенно – лишь мне. Эти письма не был опасны, в них факты переплетались в загадочные нити жизней. И я искала в этих письмах слова о ком-то третьем, я сходила с ума, задыхалась от одиночества и бессилия что-то изменить. Я срывалась к тебе - даже если у нас выпадало лишь полчаса, ты срывался – как только выдавалась возможность. И эти секунду, минуты, дни принадлежали лишь нам и нашей любви, но письма….. Скажи, всегда ли в них будут мелькать ее черты? Как будто я получаю послания, которые уже читала когда-то. И все время – каждое письмо – мое сердце замирало - вдруг в них уже не я, вдруг в них она – незримо подкравшаяся, захватившая. И однажды я увидела ее. Черные волосы, зеленые глаза, упрямый подбородок… Увидела ее отражение в твоих глаза, когда луна осветила наш берег и горячая рука коснулась моей - ледяной. И тогда я сделала это. Я стала резать. По живому. Как когда-то она. А ты не понял. Или не захотел понимать. Помнишь, как жестоко и холодно прозвучали твои слова о том, что следующей встречи может и не быть, а если будет – лишь через пару лет… Что ты не можешь иначе. В этом ты был как она – решил – и я не могла ничего изменить. И я сказала – прощай. Помнишь, как эти слова эхом отлетели от деревьев, отразились от воды и продолжали резать слух? Я помню. Не могу забыть. Да, я стала бы ждать тебя. Но признаться тебе в этом значило стать ручной. В последний раз моя голова лежала на твоем плече, в последний раз ты нежно гладил мои волосы и целовал веки, в последний раз… Я запомнила тебя всего – как ее когда-то. Твой вкус остался на моих губах.
Ты уезжал. Мы оба знали – это конец. Мы оба молчали. Ты ждал, что я побегу вслед, что крикну, – «Постой!», - но знал, что этого не будет. Я молилась лишь о том, чтобы ты обернулся и сделал шаг в мою сторону – но это было столь же нереально. Лишь слезы, скрытые от всех слезы…. Поезд все дальше отходил от станции, и все сильнее отчаянье разрезало грудь… Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ – хотелось закричать, но губы лишь беззвучно повторили последний порыв. Поезд скрылся за поворотом, и ты исчез из моей жизни. Навсегда. Я ждала. Ждала три года. Но ты не вернулся. Когда третий год остался позади, я поняла, что тебя нет, – резкой пустотой внутри. Болью. Отчаяньем. Я ушла в наш мир, в мир, где мы любили быть вдвоем – в воду, что надежно охраняла нас от любопытных глаз. Она научила меня не дышать.

***
Теплые руки легли на плечи, пробежали, разминая уставшие мышцы – резкой болью и спокойной расслабленность, разливавшейся по телу.
«Опять за компьютером засыпаешь, любимая»…
Господи, этот голос, твой голос…
«А ты снова на работе допоздна сидела? На часах полчетвертого, утро!»
Твое горячее дыхание греет шею, ты наклоняешься и губы становятся смелее….
Господи, как я люблю тебя…. Как долго я к тебе шла… Помнишь ли ты, Любимая…
«Ностальгия? Ты опять вспомнила эту историю? Зачем ты мучаешь себя?»
«Не мучаю. Это нужно нам, и ты знаешь это…» - отвечаю я.
Резко оборачиваюсь чтобы взглянуть в твои глаза…. А ведь они нисколько не изменились за все эти жизни, что мы прожили почти-что-вместе, безумно-врозь. Тот же карий цвет с искорками зелени… Господи, как же я люблю… «За это можно все отдать, и до того я в это верю, что трудно мне тебя не ждать, весь день не отходя от двери», - всплывают в памяти строчки Тушновой. Тону в тебе. Не могу без тебя.
Ты резко прекращаешь контакт взглядов, отворачиваешься, уходишь в прихожую. Все внутри замирает… А что если? Нет, этого не может быть. Ты не поступишь так. С твердой уверенностью вдруг родившейся во мне, жду твоего возвращения. Ты заходишь и протягиваешь мне маленький конверт. Открываю…
«Господи, родная, за что???»
«Ты должна побывать на море. Мы обе должны. Она ведь осталась где-то там, наша русалка, связавшая нас однажды»
Зачем слова? Губы находят губы… Бледное мерцание компьютера затухает, мир уходит слишком далеко. Твои руки – тепло. Твои губы – огонь…
Твои руки – тепло,
Твои губы – огонь.
Наши души – давно
Воедино.
Просто пламенный взрыв,
Просто огненный взор,
Просто ночи – для нас
Воедино.
Твои руки – мой мир
Мой полет, мой заплыв…
Ты надежный хранитель,
Мой дар…
Просто пламя любви…
Просто огненный вихрь
Нас с тобою – однажды
Нагнал…

Мы ведь больше не вернемся в этот мир… Я знаю.