Как упоительны в России вечера

1938 год. Где-то посреди бескрайних зеленых лугов, густых лесов и полноводных рек, недалеко от небольшого провинциального городка стоял огромный белый дом, утопая в зарослях сирени самых различных оттенков – от снежно белого до цвета вечернего неба. Странный это был дом. Он словно затерялся во времени и пространстве. В мире готовились к войне, немцы кричали о реванше, один кризис сменял другой, люди словно посходили с ума, утопая и захлебываясь в ненависти, злобе, неудержимой и необъяснимой агрессии против всех и вся, а этот дом словно сном был окружен тишиной и покоем, как одеяло укутывает милого пугливого ребенка. Огромный тенистый парк закрывал его от безумства этого ничему не научившегося мира. Дом был не похож на своих соседей. Он был похож на другой дом, затерянный в совсем других лугах и лесах совсем другой непохожей на эту страны. В этом доме любили  петь песни на чужом этой земле звучном  прекрасном языке.
  Утренний щадящий свет проникал в комнату сквозь окно и ветки сирени. За письменным столом сидела немолодая красивая женщина. Спокойные серые глаза и тонкие аристократические кисти рук. Почти классически правильное лицо и тяжелые блестящие волосы. Седина на висках и тонкие морщины на лбу и в уголках глаз. Бумаги, которые женщина держала в изящных пальцах, были сплошь исписаны  цифрами. Женщина сверяла счета и составляла смету на следующий месяц.
Она перевернула страницу назад, когда в комнату без стука вошел высокий со спокойным благородным лицом мужчина. Женщина подняла глаза и улыбнулась. Когда она встала, стала видна ее неиспорченная временем фигура. Он привлек ее к себе и прижался щекой к темнорусым волосам. Ощущая под пальцами мягкую ткань его добротного пиджака, она спросила своим чудесным глубоким голосом:
- Уже едешь?
- Да, милая.
- Не задерживайся.
- К ужину буду.
- Я буду  ждать.
Он отстранил ее и посмотрел на любимое словно помолодевшее лицо. По прощание он прикоснулся губами к ее пальцам. Уже у самой двери он вдруг обернулся.
- Я люблю тебя, Лиза.
Она посмотрела через комнату в его такие любимые и любящие глаза и ответила, как отвечала каждые день много лет подряд:
- Я тоже… - и шепотом, когда он вышел, - я тоже…

Прошло какое-то время, и в комнату заглянул высокий юноша с буйной копной каштановых волос.
- Доброе утро, Мишенька.
- Доброе утро, тетя.
Какое-то время они разговаривали совершенно буднично, как в любое другое утро. Но потом ее племянник наконец задал вопрос, ради которого собственно и пришел. Она уже много лет ждала, хотела и страшилась этого вопроса.
- Тетя, расскажи, пожалуйста, а какая она, Россия?..


1913 год. Сентябрь. Урожай с полей уже убран. Начинается самая приятная пора года – и лето, считай, еще не кончилось, работы еще очень много, но это приятная и благословенная работа. Праздники, гулянья и ярмарки последуют одна за другой. Сегодня вся округа знает, что в большом белом барском доме бал – торжество, по размаху с которым не всякое сравниться – господа выдают старшую дочку – барышню Софью -  замуж. В главных залах сегодня будут сиять сотни свечей, многократно отражаясь в зеркалах, хрустале люстр и бокалов, в драгоценностях и прекрасных глазах блистательных дам. Музыканты будут играть вальс за вальсом, и пары не устанут кружиться по натертому паркету. 
Сотни глаз будут не отрываясь следить за самой главной парой на этом празднике – женихом в форме поручика и невестой, глаза которой никогда еще раньше не сияли так ярко. А рядом с ними будет кружиться другая пара, помоложе и такая же прекрасная в своем счастье. Ближе к полуночи они тихо выйдут на залитую лунным светом и запахами лета веранду. И вдруг они не найдут, что сказать друг другу. Будут просто смотреть и так и не смогут наглядеться. Они не виделись несколько месяцев. Так много надо сказать и так много хочется сделать… Но как сказать о самом главном? Наконец он сделал шаг к ней, взял в руку тонкие пальцы и поднес к губам. Она улыбнулась. Неизвестно откуда он выудил небольшую книжку и протянул ей.
- Это тебе, Лизанька.
Она взяла томик и посмотрела на обложку. «Анна Ахматова. Вечер».
- О Андрюшенька! Спасибо!
В зале смычки скрипок взмыли вверх. Пары сделали круг и шаг. Она улыбнулась. Он утонул в ее глазах. Шампанское пенится в хрустальных бокалах. Огромный парк стоит на страже, тихонько ухмыляясь юности и наивности… Благородные кавалеры и прекрасные дамы. Молодость и надежда. Чувство, что всё только начинается; что эта громадная вечно спящая страна наконец-то начинает пробуждаться, протирать глаза, потягиваться и включаться в бесконечный все ускоряющийся бег жизни. Пьянящая свобода ото всех этих нововведений – народное представительство, манифест о правах, политические партии. Томики теперь разрешенных поэтов. Самые разные газеты, в которых можно говорить о чем угодно. Открывшиеся перспективы. Блестящее будущее и уверенность в завтрашнем дне. Летом праздник Ивана Купалы, когда тайком сбегали вместе с деревенскими девками купаться голышом и прыгать через костер. Зимой гонки на тройках, когда крики и звон колокольчиков разносятся на всю округу. Гадания на Рождество и Крещение. Ярмарки на Масленицу и Яблочный Спас. Белые ночи Петербурга, разводные мосты и Медный Всадник на вздыбленном коне с простертою рукою. И золотые купола Москвы, часы на Спасской башне и Большой Театр. Литературные салоны. «Боже, царя храни…». И «Да здравствует Учредительное Собрание!». Чай в гостиной. Игра в четыре руки на фортепиано. За вечерней пенье. Поля на сколько хватает глаз. Конюшня, полная самых породистых лошадей. Дом, утопающий в сирени и покое. Старинные картины, портреты предков. Огромные библиотеки, заполненные сочинениями Вольтера, Руссо, Адама Смита, Платона, Байрона, Пушкина, Чехова и многих, многих прочих. Семейные альбомы. Многочисленные родственники. Великая река, которую так хорошо видно из окон второго этажа, и густой темносиний бор за нею…


1938 год.
- Но если все так прекрасно, почему же мы бежали оттуда?


1917 год.
« Душа моя, милейшая Елизавета!
Я благодарю Вас за Вашу неизменную заботу обо мне. Право, не стоит так волноваться. Моя рана сейчас совсем не опасна. Зато я теперь георгиевский кавалер. Странно - я действительно думал, что только абсолютно необыкновенные люди получают такие кресты, и что, после этого все должно измениться, а ничто не изменилось, сердце мое…
Вы просили рассказать, что происходит в столице. Признаться, изменения такие, что и описать трудно, право слово. В Зимнем Дворце теперь заседает Временное правительство во главе с князем Львовым. Все вокруг говорят только о скорейшем созыве Учредительного Собрания. Знаешь, душа моя, многие поколения наших предков верой и правдой служили царям, но вот сейчас я испытываю какую-то почти запретную радость, что в России больше нет монархии. Не осуждайте меня за это, милостивая госпожа. Всё вокруг дышит свободой!..»

1917 год.
«Уважаемые Антон Павлович и Анна Михайловна,
мне очень жаль, что приходится сообщать Вам столь печальную весть, милостивые господа. Но должность начальника железнодорожной станции обязывает. Поезд, в котором  имели несчастье находиться Ваши дочь и зять Софья и Серж Воронины, потерпел катастрофу. Никто не выжил. Мост над рекой у Смоленска был взорван…»
- Мама! Матушка!!! Воды! Доктора быстро! Матушка! Матушка! Мама!.. мама, пожалуйста, очнись…
 
1918 год.
«Уважаемый Антон Павлович,
 отвечая на Ваше письмо, касаемое местопребывания Вашего сына Николая Антоновича Соболевского, к моему великому сожалению, не могу сказать ничего определенного. Мне известно только то, что его дивизия была разбита под Ригой. С тех пор о Вашем сыне ничего неизвестно. И хотя в том бою полегло немало наших славных воинов, я уверен и Вы должны верить, что с ним ничего ужасного не случилось, и что с Божьей помощью, Вы скоро увидитесь с ним…
                Ваш покорный слуга полковник Дубровский».


«Любезный мой Андрей!
От Вас  так давно не было ни весточки. Всё ли с Вами в порядке, милый мой? Мое сердце не вынесет еще и этой потери. О Андрюшенька! столько смертей вокруг!.. Что происходит с этим миром? Люди словно с ума все посходили! Недавно убили губернатора нашего графа Алексея Львовича. Говорят, у нас больше нет законной власти. Вроде бы люди из Совета рабочих и солдатских депутатов теперь заправляют всеми делами. Как это понять? А намедни я слышала, что люди с красными повязками и винтовками заставили наших соседей Дубровских выехать из их имения, сказали, что экспроприируют его в пользу трудового народа. А наш сельский учитель, помнишь? Бектнштейн - его фамилия, приходил к нам и угрожал, говорил, что мы наживаемся на горе и крови простых людей. Конечно, отец и Иван с Петром прогнали его, но все-таки такое плохое впечатление это произвело. Не верится, что теперь любая тварь может приходить к порядочным людям в дом и оскорблять их, и ничто ему за  это не будет. Отец очень плохо себя чувствует после этого случая. Сердце у него после смерти мамы совсем плохое стало. Андрюшенька, возвращайся быстрее! Без тебя все так ужасно! Я не знаю, что делать со всем этим.  Ты ничего не узнал о Николае? Деточки Софьи растут, здоровенькие, Слава Господу! Большие уже. А Катерина болеет что-то. Уже второй месяц, как ей плохо. Боюсь я за нее. Ей только тринадцать. Она так тяжело переживает кончину матушки. Да и я, признаться, только занимаясь делами да хозяйством, могу не думать… Бедный папа…»

«Милейшая госпожа Елизавета Антоновна,
с прискорбием сообщаю Вам, что не смог ничего узнать о Вашем брате Николае Соболевском. Единственное, что скорее всего является правдой, - возможно, он сейчас находится в войсках генерала Краснова, что действуют в области войска Донского. Но это абсолютно непроверенные сведения. Елизавета Антоновна, я знаю, что за последний год Ваша семья пережила несколько ужасных трагедий. И поскольку пишете мне Вы, а не Ваш почтенный батюшка, прихожу к заключению, что у него здоровье уже не то, что прежде. К сожалению, я считаю, что Вам и Вашей семье стоит уехать из Вашего имения. Отправляйтесь через Крым за границу. Сейчас времена очень тяжелые и порой приходится поступаться семейной честью. Не воспринимайте это как бегство. Никто сейчас не защищен от произвола любого проходимца с винтовкой. Красные, национальные войска Украины, всевозможные шайки из бандитов, рабочих, крестьян, дезертиров из любых армий. Уезжайте, Елизавета Антоновна, послушайте совета человека, который каждый день видит слишком много крови достойных и не очень достойных людей…
                Ваш покорный слуга полковник Андреев».


- Отец!
- Да, моя девочка?
- Отец, я получила письмо от Вашего друга полковника Андреева…
- А-а… Алексей Петрович…
- Да, пап, он пишет, что нам лучше переждать всю эту смуту за границей. Пап, поедемте в Париж. У нас там знакомых много и…
- Нет!
- Что?
- Я сказал – НЕТ. И точка.
- Но почему?
- Елизавета, ты меня поражаешь! Неужели ты боишься этих оборванцев?! Это наша земля. Мы верой и правдой получили ее. Наши предки испокон веков рождались и умирали на этой земле. За нее проливали кровь. Здесь наши корни. Это наша Родина. Твой брат и жених сейчас сражаются за нее. Ты хочешь, чтобы их кровь лилась за зря? Не бойся. Ты Елизавета Соболевская. А мы – Соболевские - никогда не трусили и не бежали.


Ей было всего лишь восемнадцать в тот год. Она сидела на веранде и размышляла, что делать дальше. То, что она видела вокруг, уже больше не напоминало прекрасную сказку прошлых лет. На полях работало так мало людей. Война и революции выкосили мужчин как серп колосья. В городах царил беспредел. Никто не знал, что за власть сейчас. Множество отрядов разбойничьего вида проходили через деревеньки по соседству и забирали слишком многое. И ничто не могло этому противодействовать, потому что некому было встать на защиту. Слухи из столиц были самые тревожные. Говорили о победе коммунистов-большевиков. На окраинах страны, в центре, почти везде полыхали очаги сопротивления. Никто не мог понять, кто за что воюет. Елизавета видела, что большинство их соседей или бежали, или были выгнаны из родовых гнезд. Что же делать? Сейчас в их доме осталось несколько преданных людей, кто сможет с оружием в руках защитить. Но их мало. Совсем мало. «Андрюшенька, Андрюшенька, милый мой, хороший, возвращайся!!! Что делать? Если бежать, то как? И куда? У меня на руках двухлетние близнецы Мишка и Анютка, больной отец и Катюша. Слава тебе милостивый Господи, что она перестала болеть, но еще так слаба! Только бы с ней все было хорошо! Старых слуг тоже нельзя оставить, они же пропадут, да и как я без помощи со всем управлюсь? Но что это я? Мы ведь не уедем. Мы останемся. Потому что отец прав – это наша земля. О Андрей, молю – возвращайся!». И словно в ответ на ее призыв в начале аллеи, ведущей к барскому дому появился всадник. Сердце Елизаветы радостно подпрыгнуло. Но она тут же одернула себя.
- Иван, последи из окна. Вдруг он с недобрыми намерениями.
- Осторожней, барышня.
 Когда всадник приблизился, разочарование было так сильно. Мужчина оказался не Андреем. Но все же она его знала. Это был сослуживец ее зятя Сержа.
- Лиза? То есть - простите, мадмуазель Елизавета? Это действительно Вы?
- Да, Александр Тихонович. Рада Вас видеть, - Лиза попыталась быть как можно более вежливой.
- Но что Вы тут делаете?
- Вообще-то я тут живу.
- Лиза! Это не смешно! Почему Вы не уехали?!
- Это мой дом!
- Лиза, ты что совсем ум потеряла?! Ты что не знаешь – сюда идут красные! Наши отряды разбиты в пух и прах. Все бегут!
- Это моя земля. Никто не посмеет выгнать нас отсюда.
- Лиза! – он поднялся на веранду и встал, возвышаясь над ней. – Что ты такое говоришь?! На много миль вокруг не осталось ни одного целого дворянского дома! Все разграблено! Уничтожено! Сожжено! Если бы ты только видела, что они делают с людьми нашего происхождения! С любыми – детьми, стариками, а о женщинах и говорить нечего! Лиза, я видел столько изуродованных трупов, что… милая, пойми, то, что твориться сейчас в стране, - это ужас, это хуже, чем Пугачевщина, это ад на земле, - его лицо горело, глаза полыхали нездоровым безумным пламенем. Он схватил ее за плечи и хорошенько тряхнул. – Беги, дурочка! Беги, пока жива! Забирай детей, отца и беги, не оглядываясь из этой проклятой страны!..


Вот в тот момент ей стало страшно. Действительно страшно. Но тогда у нее не было времени подумать об этом. Было слишком много дел. Была спешка, уговоры, сборы, крики, плач. Бешеная езда всё окольными путями, подальше от больших дорог. Отцу постоянно нездоровилось. Дети переносили дорогу плохо. Катюша помогала, как могла. Елизавете было страшно смотреть на ее осунувшееся личико. Она так любила их сад, лошадей, собак и большой дом с множеством мест, где можно спрятаться. Несколько верных слуг, почти членов семьи. Она была так благодарна им за то, что они рядом, не бросили и не предали. Много дней плохих дорог, без удобств, в тесноте и страхе. Наконец они добрались до железной дороги. Им удалось купить билеты на целое купе. В таких они раньше селили своих слуг. Теперь здесь помещались все. Елизавета рассадила всех, уладила с билетами и стюардами. Уложила вместе со старой горничной близнецов. У Катерины вновь поднялась температура. Успокоила отца. Иван во время починки колеса повозки сильно поранил ногу. Лиза наложила новую повязку, благодаря небеса и учителей, что умеет хотя бы это. Наконец, все заснули. И осталось немного времени для себя. Спать было негде. Только сидя. Елизавета решила немного подышать воздухом и вышла в тамбур. Людей в вагоне было очень много, но время уже позднее, и стало совсем тихо. Но если раньше ее жутко раздражал этот весь шум, то сейчас стало как-то страшно. Колеса отбивали неровный стук. Скрипели вагоны. Ветер свистел за окном. Кто-то  храпел  в соседнем купе. Спину, руки, ноги ломило от страшной усталости и постоянного недосыпания. Но внезапно спать расхотелось. Днем она постоянно что-то делала, успокаивала других и не оставалось времени подумать. А сейчас в относительной тишине тамбура понимание всего, что произошло, страх и боль навалились сразу. Мировая война увела из дома брата и Андрея. Теперь они неизвестно где. Сначала погибли Софья и Серж. Потом умерла мать. Отцу плохо. Дети болеют. И у них теперь нет Родины. Нет дома, куда можно вернуться зализать раны. Почти нет денег. Теперь они никто. Они всеми презираемы и гонимы. Впереди их ждет эмиграция, если они все-таки доберутся до Крыма и сумеют сесть на корабль. А дальше что? Внезапно она почувствовала резкую боль в висках. Прижала руки к лицу. И только тогда поняла, что это слезы. Слезы отчаяния, безысходности, да просто от того, что так трудно. «Андрей! Ну где же ты?!». Рыдания сотрясали все ее тело, и не было сил остановиться. Она как могла старалась плакать беззвучно. «Андрюшенька!..» Но его не было рядом. Никого не было рядом. Сильного или слабого, никого, кто бы утешил и подставил плечо, чтобы выплакаться. Лишь где-то в дальнем купе кто-то перебирал струны гитары. Звуки были грустны и тоскливы. Но что-то в них было такое, что заставило ее прислушаться. Она прислонилась лбом к холодному стеклу и вслушалась…

                Всё-о-о пройдет
                И печаль, и радость…

Мужской голос пел что-то еще, но и этого было достаточно. Всё пройдет. «Лишь любовь не проходит, нет…»


1919 год. Париж.
- Мадмуазель Соболевская, Вам очень повезло. Ваш отец вложил деньги в очень прибыльное предприятие. Сейчас большой спрос на бытовые электрические приборы. Конечно, признанным лидером в этой новой отрасли являются Соединенные Штаты Америки, но наша продукция тоже идет нарасхват.
- Скажите, мсье Пуранье, каков размер сейчас наших прибылей?


…-  Вот такое у нас положение. Мы сможем снять небольшой домик на окраине. И нам хватит на жизнь. Очень скромную…
- Но нам еще повезло, барышня, многие русские не имеет даже на самое простое!
- Да, конечно, Авдонья, ты права.
- Лиза, но наверное, нам придется найти себе работу?
- Да, похоже на то, Катюша.
- А чем бы мы могли заняться?..

1920 год.
- Рад наконец увидеться с вами, милейшая Елизавета Антоновна. Порой мне кажется, что все достойные люди России теперь живут в Париже.
- Алексей Петрович, так приятно встретить человека, который не потерял чувства юмора в той ситуации, в которой все мы оказались.
- Елизавета Антоновна, мы с Вами пережили столько всего, что теперь нам не страшен даже ад. Так чему же печалиться?
- Вы, конечно, правы, полковник, - она попыталась улыбнуться, хотя совсем не хотелось.
- Как Ваш батюшка?
- Уже лучше. Спасибо, Алексей Петрович. Я рада, что Вы здесь и что Вы живы. Когда я подумаю, столько моих знакомых я больше не увижу… Простите, полковник.
- Моя милая Елизавета Антоновна, я гожусь Вам в отцы, поэтому имею право сказать то, что сейчас скажу. Мне по возрасту положено поучать. Не смейте их забывать, но пусть воспоминания не помешают Вам в Вашей дальнейшей жизни. Вы слишком молоды, чтобы не суметь устроить свою жизнь.
- Спасибо, Алексей Петрович.
- Но как я понимаю, Вы пришли сюда не просто, чтобы проведать старика и слушать старческую мудрость?
- Я… - она немного смутилась, но ненадолго. – Вы ведь воевали до последнего в войсках генерала Врангеля. Может, Вы слышали или даже встречались с моим братом Николаем и моим женихом Андреем Орловым?
- К сожалению, нет, деточка. Я давно уже не слышал этих имен.
- Точно? Пожалуйста, Алексей Петрович, подумайте! Может, хоть слово? Хоть полслова?
- …



1921 год. 6 января.
- Госпожа Елизавета, извините, что отрываю Вас от работы.
- Ничего страшного, Авдонья, ты что-то хотела?
- Мы с молодой барышней и деточками пойдем за покупками. Будут ли у Вас какие-нибудь поручения?
- Вот возьми, пожалуйста, эти письма. Отправь на почте. И, Авдонья, возвращайтесь побыстрее. Сегодня сочельник. Пусть малыши днем поспят подольше, чтобы встретить Рождество как следует.
- Хорошо, барышня. Может, Вы прогуляетесь с нами?
- Хотела бы, моя милая. Но сегодня еще так много надо сделать. Рождество в эти дни отмечают только русские, а остальные работают. Хотелось  хотя бы день отдохнуть, так что я сегодня поработаю подольше.
- Но барышня, ведь Ваш батюшка Антон Павлович неплохие деньги получил за свою книгу. На жизнь нам хватит, это уж точно.
- Да, на жизнь хватит, но у меня есть одна задумка, как увеличить наши доходы.
- Ох, барышня, не девичье это дело.
- К сожалению, больше некому… Ну да ладно, идите, погуляйте на славу.
Она снова уткнулась в бумаги. Через какое-то время она сообразила, что кто-то стучится в дверь.
- Авдонья, открой дверь! – никто не отозвался, стук продолжался. – Авдонья! Иван! Ладно, сама открою.
Она подошла к двери и распахнула ее.
- Николай?..

Было уже много позже двенадцати, когда наконец смогли уложить Михаила и Анну. Катерина с отцом, полупьяные от шампанского и радости, играли в четыре руки на стареньком фортепиано. Авдонья убирала со стола. Николай и Елизавета вышли на застекленную веранду. Она смотрела на брата и никак не могла нарадоваться. Он оглянулся в комнату.
- Катерина совсем уже барышня.
- Да, - улыбнулась она. – Так на мать похожа…
Они помолчали.
- Это было лучшее Рождество в моей жизни, Лизочка.
Она прижалась к его груди, чувствуя невольные слезы, грусть и бессильную тоску по исчезнувшей в пожаре революций и гражданской войны безмятежной прошлой жизни, по прошедшим в разлуке и бедствиях годах, которые должны были пройти совсем по-другому,  по безвозвратно утерянной Родине. Она немного отстранилась.
- Никола, ты знаешь что-нибудь об Андрее?
Он сжал веки, чувствуя дрожь в горле и зная, что не имеет права что-то скрывать.
- Мы вместе отступали к Крыму. Там мы укрылись на Перекопском перешейке. Держали оборону очень успешно. Но красные сделали немыслимое – они прорвались через залив Сиваш. Это страшное место. Местные называют его Гнилым морем. Только безумные могли попытаться пройти через него. Но видно красные – безумцы. С огромными потерями им это удалось. Полк, где служил Андрей, был из первых, кто стоял у них на пути…
- И?  - она отошла к окну, уже зная, что он скажет.
- В той мясорубке никто не выжил, Лиза. Мне очень жаль…
Николай смотрел на ее напрягшиеся плечи.
- Лиза?..
- Я пойду к себе в комнату…
- Лиз…
- Пусти, Николай.
- Да, конечно.
Она оказалась в комнате, где жила вместе с сестрой. Комната была маленькая и уютная. Сестра хорошо рисовала, и все стены были увешаны ее пейзажами и портретами домочадцев. Лиза подошла к трюмо, на нем стояла старая рамочка с немного неумелым изображением их большого дома в России. Словно во сне Елизавета взяла картину в руки. Кусты сирени окружали дом на альбомном листе. Она долго вглядывалась в них. Внезапно руки задрожали. Она развернулась и с яростью и силой, которых никогда раньше не было, швырнула рамочку в стену.
- Аааааааааааааааааааа!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!! 

Она шла по узкой парижской улочке. Осень затуманила небо, зарисовала все вокруг серым цветом. Парки стояли совершенно без листьев. Темные улочки наполнились сыростью и холодом. Люди кутались в плащи и пальто. Для нее не было ничего ужасней, чем проходить каждый день сквозь эти  холод и злость пронизывающей всё ненавидящей осени.
Шаг. Еще шаг. Не смотри по сторонам. Не думай. Считай шаги. Все нормально. Это просто холодный плохой день. Еще один день этой проклятой жизни.
Она подняла глаза вверх. Над ней возвышались старые, мрачные, покрытые плесенью и сыростью домишки окраины Парижа, бельевые веревки и маленький узкий кусочек серого низкого неба. Раньше оно было таким огромным и высоким…
Перед глазами всё поплыло. Тупая боль вновь затуманила сознание. Губы начали кривиться отчего-то. Казалось, что эти мелкие домишки нависают над ней и склоняются все ниже и ниже. Это склеп, могила, гроб, вдруг поняла она. Вот почему небо такое низкое.
Нет больше ничего. Ни впереди, ни позади. Все умерло. Погибло в грязи и крови Перекопского перешейка. Она прислонилась спиною к мокрой грязной стене дома и начала сползать по ней…

1922 год.
В дверь кто-то постучал. «Кого несет в воскресенье?» - подумала Елизавета, вытерла руки от муки и отправилась открывать.
На пороге стоял невысокий паренек в почтовой форме и смотрел на высокую красивую женщину с сединой на висках и морщинами на высоком чистом лбе.
- Мадмуазель Соболевская?
- Да.
- Вам телеграмма.
- Телеграмма? 
«От кого это может быть?» - подумала она, закрывая дверь.
- Что там, Лиз? – из дальней комнаты высунулась Катерина. – Лиз, что случилось?! Лиз! Лиз! Ты куда?!

Поезд шумел, пыхтел, отдувался, в общем старательно производил впечатление немыслимой занятости. Вокруг суетились люди, торопясь по каким-то своим делам. Она не замечала ничего этого. Только напряженно, до боли в глазах вглядывалась в лица всех проходивших мужчин.
Он увидел ее сразу, пройдя всего пару шагов от двери вагона. В поезде под мерный стук колес, оставлявшего за собой пол-Европы и всю его прошлую жизнь, он боялся только одного – что она уже не будет той, кого он любит, ведь столько изменилось и он изменился. Но лишь  один взгляд на нее – и он понял, как глупы были его опасения.

Тихая ночь. Звезды на глубоком синем небе.
- Андрюшенька, ты не представляешь, какое здесь всё маленькое. Увези меня отсюда. Что мы вцепились в этот Париж? Ведь мир такой огромный! Давай уедем куда-нибудь. Не могу больше видеть эти кривые узкие улицы, этих серых людей, сил нет больше…


1938 год. Канада. Большой белый дом, затерянный среди лугов и полей этой огромной страны. Женщина тихо, чтобы не разбудить мужа, поднялась с постели. Но он все равно проснулся.
- Ты куда, Лизанька?
- Посмотрю, как дети.
- А-а… - и он снова заснул.
Сыновья спали как ангелочки. Она зачем-то зашла в свой кабинет и огляделась. И вдруг поняла, что дом полон. Полон тишиной. Она была настолько ощутима, что казалось – протяни руку и возьмешь ее горстью как горох из мешка. Луна освещала  комнату с улицы. Дом был живой. Жил собственной не всегда понятной ей жизнью. Старые часы на стене тихо размеренно тикали. Стрелки на них медленно подбирались к двенадцати. Скоро они начнут ритмично и звучно отбивать начало нового дня. В вазочке на большом деревянном столе стояла только сегодня утром срезанная сирень, живая и яркая, простая и в тоже время загадочная. Подушки на маленьком диване вальяжно раскинулись по всему его пространству, они словно устраивались поудобней, приглашая свою хозяйку примоститься рядом. Прозрачная занавеска покачивалась от ветерка, проникавшего сквозь открытое окно. Занавеска дрожала и трепыхалась, словно дышала.  Книги на полках стояли стройными рядами, кокетливо играя названиями на красивых основательных переплетах.  Рядом с вазой стояла рамочка с фотографией  мужчины  с двумя мальчиками на руках. Часы стали мелодично отсчитывать удары. Ровно двенадцать. Женщина снова огляделась. Дом был наполнен любовью. 


                07.01.2003.