Пляска черного иероглифа

Отец мой всегда славился некоторой экстравагантностью. Он увлеченно преподавал труд в школе, с неменьшим азартом бросился в бизнес и поменял детишек на производство пельменей. Но не успела наша семья отъесться, как папу уже отнесло в сторону типографской деятельности и наша квартира наполнилась нераспроданными календариками за прошлый год. Мама злилась, бабушка очень злилась, а мне было стыдно, что папа ходит в подростковой куртке. Все окончательно рухнуло, когда отец проникся любопытством к восточным религиям. В нашу истерзанную «хрущевку» хлынул поток загадочных личностей, который смыл продукты из холодильника, а заодно и семейное счастье…
Отец ушел, когда бабушка заявила, что из-за нег омы все сдохнем под забором, а мама молча протянула бумажку, связанную с разводом. На прощание папа потрепал меня по щеке и подарил крысу, которая умела притворяться мертвой.
-         Ценный подарок девице на выданье, - процедила бабушка.
Ну, тут уж она загнула. Мне тогда было все лишь семь лет… Папа исчез на год, деньги передавал раз в месяц через нашего соседа. Меня он, правда, иногда поджидал у школы. Подруги надо мной смеялись – ведь вместо конфет он приносил какие-то благовонные палочки, которые мама безжалостно выбрасывала в мусорное ведро. Я пыталась их прятать, но сильный запах всегда выдавал мои тайники.
А потом мы узнали, что он женился и что у него родился сын. А еще он опять переменил дело – вместе с другом занялся какими-то фармацевтическими поставками. Теперь деньги привозил он сам. Бабуля цепко оглядывала его добротные костюмы, мама кокетничала, но ему было, похоже, все равно.
Итак, сегодня мне исполняется девятнадцать, мы ждем приезда отца и гадаем, что он подарит. У мамы плохое настроение, во-первых, потому что она опять поправилась, а во-вторых, бабушка опять подсчитывает, какой же, интересно, доход имеет этот шельма двух аптек и сколько с этого дохода перепадает первой, а сколько второй семье.
Мы этого не знаем, потому что никогда не видели ни его второй жены, ни его сына.
Звонок! Все трое мы сорвались и побежали в коридор, дверь распахнулась и… Раздалось многоголосное «ах»! нет, там не красовался бешеный букет и не искрилась шуба. Там стоял абсолютно лысый папа в джинсовом прикиде.
В руке он держал красную розу, но она меркла по сравнению с бесшабашной ухмылкой, давно не блуждавшей на лице отца.
-         Привет! – воскликнул папа, шагнул и обнял меня, оцарапав мне шею розой. – Иришка-мартышка, с днем рождения тебя! У, какая ты у меня большая да крупная выросла!
Если коротко описать то, что было дальше, то получается такая картина. Поедая торт, папа сообщил, что аптеки ему надоели. На полный ужаса мамин взгляд он успокаивающе замахал рукой, дескать, бросать это дело он пока не собирается; партнеры, подвязки, то да се… Просто такая удача – партнеру пришла в голову мысль развивать направление народной медицины. В качестве народа выбраны китайцы и вот запланирована поездка в Пекин, а там уж папа хочет подсуетиться и насчет кое-чего новенького.
-         Правильно, - хмыкнула бабуля, - чего уж на чаях с бальзамами циклиться, тащи толченых жаб, рога козлов и чешую козлов.
-         Вообще, я имел ввиду китайскую сувенирку да канцелярию, но насчет жаб тоже мысль интересная, - кивнул отец. – Проконсультируете? Мне кажется, про жаб и гадюк вы знаете многое.
Пока бабуля задыхалась от непочтения, папа торопливо положил следующее – он хочет взять в пекинскую командировку меня. Ведь я за рубежом не была? Не была. Вот и подарок на день рождения. Оформление всех документов и прочие расходы он, разумеется, берет себя. Тут он живенько откланялся, дав нам на размышление два дня.
Когда улеглась ошеломленность, мама сказала, что мне неплохо было бы посмотреть мир, пусть даже с сумасшедшим отцом; бабушка сказала, что надо ехать хотя бы ради того, чтобы вторая семейка от зависти лопнула; а я подумала, что очень люблю отца и буду счастлива провести какое-то время… А потому закружилась карусель оформления: загранпаспорта, чтение рекламных буклетов и отпрашивания в институте – все-таки месяц мой, учеба, а мысли-то направлены на удивительное путешествие…
Уж да… удивляться я начала в день отъезда, когда папа заехал за мной на машине. Он оказался везти маму в аэропорт, крича, что в машине нет мест. Мама испуганно чмокнула меня и осталась с бабушкой дома. А в машине кроме шофера и папиного друга-партера, сидел еще большеглазый мальчик лет десяти.
-         Ирина, это Глеб, Глеб, - это Ирина, - сказал папа, устраиваясь с нами на заднем сидении, - я забыл тебя, Ирин, предупредить, что Глеб летит с нами.
Я кивнула мальчику и напряженно уставилась в окно. М-да… В горле горчил комок и я боялась впасть в истерику. Папа, папа…Вот и поездка наедине… Вот и встреча с братом… Может развернуться в аэропорту? Но я представила весь кошмар возвращения домой, все проклятия на лысую голову папы и молча ехала дальше. И весь многочасовой перелет до Пекина был для меня пыткой вселенской несправедливостью. Пацан раздражал меня всем: и тем, что все время клянчил пить-есть, и писком тетриса, и даже копией отцовской ухмылки.
Пекин оглушил меня звуками большого города, и трудно было дышать от непривычных запахов – они будоражили и волновали. Сверкающие окна и лакированные бока машин слепили глаза, и общее головокружение дополняли велосипедисты. И как-то странно было ловить на себе взгляд загадочных раскосых глаз и отвечать на бесконечные кроличьи улыбки. И паутины иероглифов внушали даже некоторый страх, такой, бывало, мы испытываем перед запретным и необъяснимым. Вообще, конечно, выучить и познать иероглифы можно, только ведь не за три дня, что я проведу в Пекине.
Оказавшись в привычной обстановке вполне европейского номера гостиницы, я было расслабилась. Но не надолго. Папа бодренько сообщил, что в этом номере будем жить мы с Глебом, а он с партнером – в другом, бросил сумки, представил нам гида по имени (или фамилии?) Ли и убежал. Ли, мужчина лет совершенно неопределенных, с улыбкой вручил нам список экскурсий и, пятясь к двери, на ломаном русском сказал ,что зайдет вечером, так что у нас есть время «мыться, кушать, глаза закрыть».
-         Мыться, кушать, глаза закрыть, - передразнил его глеб, когда китаец ушел. – чур, я мыться, а ты сделай кушать.
-         Что? – изумилась я и мне почему-то захотелось дать ему в нос. – ты что, мне приказываешь?
-         Во-первых, я сказал – «чур», это значит – игра, а не приказ, - старушачьим голосом занудел он, стягивая футболку, - а во-вторых, деньги папа дал тебе. Но если хочешь, я сам их поменяю. На эти, как их, ини. Нет, яни. И чего-нибудь куплю в баре. Мне не впервой, мы с мамой уже за границу ездили.
-         Есть чипсы, газировка и шоколад, - сквозь зубы сказала я, подавляя последнее желание свернуть ему шею. – Поедим здесь, а вечером отец обещал сводить нас в ресторан. И в душ я пойду первая, потому что я – дама.
-         Ой, примите мои пардоны, – пробормотал Глеб и полез в сумки, - как-то подзабыл. Только, дама, не балуйтесь там в душе , а т окафель скользкий, а врачи дорогие, а кошелек бездонный.
«Наверняка так скимит его мамаша», - подумала я, ожесточенно шоркая себя мочалкой, «и как папа живет с такими уродами?» Пока я мылась, Глеб съел все чипсы, оставив мне маленькую шоколадку. Я растянулась на кровати и сделала вид, что засыпаю. Братец листал путеводитель по Китаю и комментировал вслух прочитанное и в душ уже не спешил.
-         Прикинь, - верещал он, - похоже эти китайцы только и думают, что о еде, ругательствах и телячьх нежностях.
-         С чего ты взял? – проворчала я.
-         Вот! Шанхай. Если река – так Ху-ан-пуц-зян! Скажи в нашей школе что-то типа хупузяна, так быстро схлопочешь… эта Хузян делит город на две части. Внимание! Части города: Пудинг и Пуси. Да, пудинг сейчас бы мне не помешал, впрочем, какие-нибудь, пуси-муси тоже.
-         Тебе сколько лет? - спросила я открыв глаза.
-         Скоро двенадцать, - сказал он и взял мою шоколадку. – А что?
-         Ничего. А шоколадку положи на место.
-         Да ладно… Или вот Тибет! Монастырь Дрепунг – переводится как «Куча риса». А сам Тибет, понимаешь ли, Крыша Мира. Ха, куча на крыше! Во, прикол!
-         В Китае есть и другие названия, - вдруг с какой-то пафосностью сказала я и села на кровати. – Храм Прибеженца Души, Пагода Мести Гармоний. Павильон Успокоения создания, наконец.
-         Ну да, ну да, - закивал головой он. - Вижу, вижу. Вот и Храм конфуция в Пекине. Конфуций – это говорящий лев?
-         Э, - озадачилась я. – а при чем тут лев? Это философ…
-         А почему тогда про него мультфильм сняли?
-         Про Конфуция? – удивилась я.
-         Ну да. «каникулы Конфуция» называется. Ой, нет. А, «Каникулы Бонифация»…Значит не лев, а жаль…
Я замолчала, потому что не понимала – издевается он надо мной или нет. Вообще, забавный мальчишка, симпатичный даже. Да и маме пр оменя рассказывать будет.. ну это так. Не знаю, к чему я это вспомнила.
-         Глеб, - ласково спросила я, - ты, наверное, в Шаолинь хотел бы съездить? Это очень далеко, но можно с отцом поговорить.
-         Зачем Шаолинь? – не отрываясь от буклета отозвался он и доел мою шоколадку.
-         Как… Ну, многие мальчики мечтают побывать в этом монастыре. Там боевые искусства, супергерои, дух вечности…
-         Подумаешь, мужики в рясах с палками бегают. Сама туда хочешь, так и скажи.
-         А я-то с чего? – нахмурилась я.
-         Читаю: в Шаолине есть Лес Пагод. Это громадное кладбище с какими-то ступами и прахом настоятелей. Ступы – это в чем ведьмы летают? А в свободное от полетов время кости хранят?
-         Н-н-нет… Ступы – это памятники. А при чем тут я?
-         Да у тебя лицо кислое, как-будто только с кладбища. А иногда и на ведьму похожа. Когда злишься. Вот как сейчас.
Я похватала воздух ртом и прошипела:
-         А зачем ты меня злишь?
-         Я не злю, - захлопнул он путеводитель и встал с кровати, - я ищу общие темы. Знаешь ли ты, о, моя сестра, что значение иероглифа «ма», в зависимости от тона может быть и «мама» и «конь», и «конопля», и «ругаться»? А шелк получается путем умерщвления куколок паром? О чем бы ты хотела поговорить?
Я молчала.
-         Тогда пойду в душ.
-         Умерщвлять себя паром? – скривив рот, спросила я.
-         Не дождешься, - ухмыльнулся он. – я ведь тебе не куколка.
Я задремала. Во сне шелковичные черви складывались в шевелящийся черный иероглиф, который превращался то в коня, то в коноплю. И в затуманенном сознании клубилась мысль, что эта малявка по имени Глеб делает меня по всем статьям.
-         Ну уж нет! – раздался вопль и я проснулась.
Глеб, как молодой бычок, свирепо смотрел на безмятежно улыбающегося гида Ли.
-         Прикинь, что выкинул наш папочка! – злится он. – Куда ты думаешь мы сейчас пойдем?
-         На экскурсию? – просипела я и откашлялась. – В ресторан?
-         Ага, щас! – уже кричал брательник. – Ресторан! Мы пойдем в оперу!
-         Опера, опера, хорошая опера, - закивал головой китаец.
-         Опера? – переспросила я и иероглиф из сна подмигнул мне где-то в глубине не очнувшегося мозга.
-         Хорошая опера, - улыбнулся Ли, - скоро опера. Такси опера, еда в опера. Папа нет в опера, мы едем с вами в опера.
И вот мы в такси, мне дурно от голода и от очередной подлянки папочки. Меня не радовали волшебные огни небоскребов и таинственные очертания темнеющих пагод… А Глеб /вот молодость!/ уже психовал, а вновь забавлялся чтением.
-         Мы едем на проспект Цзяньгомэньэйдацзе! Дом семь, в большой театр «Чаньань», - веселился он, - 800 мест в партере, оформление в стиле эпох Мин и Цин, в передних рядах можно попробовать пекинские закуски.
Ого, цена билетов от 3 до 25 $. Надеюсь, папаша раскошелился.
Папаша раскошелился. Мы сидели именно в первых рядах. На пожелание глеба отведать жареные медвежьи ладошки или блюдо из змеи с кошкой меня чуть не вывернуло, Ли вежливо хихикнул, и в конце концов мы ели что-то мелко поструганное с огненной подливкой. Глеб пытался есть палочками, отчего многое оказалось на полу. Я ела, к счастью пластиковой вилкой. Рыба или мясо? Бог его знает, главное, голод прошел. Только очень хотелось пить. Я позволила себе пиво и расслабилась. Точнее, расслабиться мне удалось лишь после того, как я привыкла к треску трещеток, диким ударам гонга и пронзительным звукам какого-то струнного инструмента. На сцене кувыркались ярко-одетые герои, пение и декламация сливались в бесконечное «пиньчжоуциньханьтаньминь». Я напрягла память – что это обычно представляют из себя китайские сюжеты? Битва Добра и Зла, где главными героями становятся генерал и императрица, старик и благородная девица, ученый и предатель шут… Из-за густого грима лица казались неживыми и только одежды сочных цветовпорхали как крылья бабочек. Красный цвет, по-моему, символ честного храбреца, белый – юности и печали. Голубой – как ни странно, заносчивый нрав, а зеленый вообще знакчерта и непостоянства. Глебу бы подошли зелено-голубые одежды. Где он, кстати? Я оглянулась – его не было, Ли мирно спал в соседнем кресле. Липкий холод пополз по моему телу, дрожащими руками я начала трясти гида, но он не просыпался и только пакетик с арахисом выпал из его рук. На сцене кто-то скакал на плетке, как на коне, развевались знамена, грохот барабанов разрывал мне уши… Я еще раз оглянулась и дернула Ли за пиджак. Он вздрогнул и пролепетал «Герой спасает любимая…»
-         Глеб пропал! – срывающимся голосом зашептала я.
Вдруг головы ближних зрителей развернулись к проходу между рядами, и я увидела ползущего на коленях Глеба.
-         тихо! Не оглядывайся! – жутко зашипел он. – Там через три ряда сидит сумасшедшая европейка. Или просто голодная. Или голодная сумасшедшая. Поползли – покажу.
-         Я тебе покажу! – затрясла я кулаками. – Ты зачем ушел? Какая сумасшедшая? Ты сам с ума сошел?
Я схватила его за футболку и попыталась усадить в кресло. Но Глеб остался на коленях и возбужденно шептал:
-         Она пол-часа пялится на горсть риса. Он у нее в мешочке, а мешочек в сумочке. Она достанет – поглядит, прошамкает «бьютифул», и щурится так, щурится, потом уберет, потом опять на ладонь высыпет. Все спят, а она щурится. Я думал – жемчуг, подполз поближе – нет, верняк – рис. Вот я и думаю, голодная она или сумасшедшая? Надо спасать. Или ее, или общество. Поползли! А вдруг это гранулы кокаина? Тогда позовем полицию!
При слове «полиция» Ли встрепенулся и замахал руками «полиция не надо!» Все смотрели на нас: я дергала Глеба за футболку, он на коленях в сотый раз изображал иностранку с рисом-кокаином, гид жалко улыбался. Не знаю, как уж то получилось, но мы потащились к этой даме. Не на коленях, но все же я чувствовала себя идиоткой. Белесая женщина с рыбьими глазами приветливо спросила по-английски чем она может нам помочь. Я, краснея и запинаясь, коряво объяснила, что мой братик очень добрый мальчик, только немного не в себе, увидел, как она рассматривает рис и подумал, что, может быть, дама голодная – последние деньги потратила на высокое искусство оперы. Так мы можем даму чем-нибудь угостить! Тут мое сердце сжалось, потому что на руках у меня было всего 10 $ и вообще мог ведь разразиться жуткий скандал. Глеб нетерпеливо переминался и сопел, так что вполне походил на дебила. Дама секунду изумленно на нас смотрела, потом расхохоталась и достала мешочек. При театральном свете мы увидели, что это был действительно рис. Но на каждом зернышке был нацарапан иероглиф «Сувенир!» гаркнула дама, «бьютифул сувенир фром чайна!» «Сувенир, сувенир!» закивал Ли, «в китае много такой сувенир!» «Сувенир…», разочарованно протянул Глеб, я просто глупо улыбнулась. Дама подарила нам с Глебом по рисинке (на счастье!) и мы покинули оперу.
На обратном пути глеб ныл, что ему скучно, Ли сообщил, что и завтра папа будет занят, а мы поедем на «Великая Китайская Стена», я молчала. Перед сном мы еще раз рассмотрели рисовые иероглифы – тонкая работа! Глеб сказал, что надо будет купить килограмм этого риса и по приезде раздарить родне. То-то у всех лица вытянутся – вместо обещанных плееров и джинс – пожалуйте, рис.
-         а что, и много у вас родни? – спросила я.
-         Хватает, - зевнул Глеб и заснул.
Свинцовый сон медленно давил мое тело и душу. Перед глазами опять плясали иероглифы, живые существа с изогнутыми конечностями. Это был танец Насмешки. Они смеялись над моей завистью Глебу, над моим украденным детством, над моей безотцовщиной, над моей ненужностью здесь…
Эту мрачность не сумело разогнать даже ослепительное солнце на следующий день. Мы ехали к Великой Стене, Глеб прикидывал, когда сможет погонять на велорикшах и можно ли при этом подгонять китаеза. Я пихнула его в бок, потому что Ли мог обидеться. Но наш дивный гид ехал в наушниках с плеером и, вместо того, чтобы давать исторические справки, подпевал уже знакомое «пиньчжоуциньханьтаньминь». Глеб сказал, что взрослым теткам не к лицу бить маленьких мальчиков. Можно было, конечно, врезать ему. Но мне вдруг стало пусто и горько от того, что меня провели как последнюю дурочку: я надеялась, что отец хочет побыть со мной, а меня взяли присматривать за этой наглой мелочью!..
Доехав до Бадалина, мы высадились у подножия насыпи на вершине которой виднелась старинная кладка Великой китайской Стены. Это был удивительный переход красок6 от бархатной зелени травы, через золотистый песок к сероватым от вечности камням. Застывшие бойницы смотрели сурово, но сквозь их прорези смотрело сапфировое небо. Но купол неба не был синим, а хрустально-голубым… казалось, что здесь спрессовывалось дыхание прошедших по этим каменным зигзагам…
Ли сказал, что есть два пути к Символу Поднебесной – более крутой и более пологий. Пока глеб открывал рот, я твердо заявила – пологий и мы двинулись в путь. Что было дальше – даже вспоминать не хочется… на пологом подъеме оказалась тьма народа. Всякого – и местного и приезжего. Казалось, что ты не на Великой Стене, а на Вавилонской башне. Ли, улыбаясь, сказал, что на крутом народу меньше и глеб запищал, что обратно пойдем там, хватит еще потакать слабакам. Я вскипела, толпа способствовала тому, что злость моя бурлила все время пребывания на Стене. Не спасла даже фантастическая красота вьющихся по изумрудным холмам древнего укрепления. Ах, если бы оказаться здесь одной! Нет, не одной. Идти бы медленно по этому хребту дракона с отцом, и рассуждать о Вечном под звенящее пение птиц, наполниться Предчувствием и увидеть картину будущего…
-         Ирка-дырка, Ирка-богатырка, - услышала я, - давай уже, что ли, спускаться…
Склон здесь был действительно крутой. Тело неслось вперед ног, было тяжело, да еще эта «Ирка-богатырка»…
-         Ты хам и сволочь! – вдруг кто-то крикнул моим голосом. – Какого черта я согласилась ехать сюда? Чтобы терпеть выходки шаловливого психа?
Мы с Глебом замерли на пол пути и с ненавистью уставились друг на друга.
-         сама ты псих, - проскрипел он. – На халяву с отцом решила прокатиться. Только и слышно: Ирочке учебу надо оплатить, Ирочке сапожки, а со мной в хоккей лишний раз играть не хочет, все на тебя, дылда, работает!
-         На меня?! – взвизгнула я. – Я, между прочим, не дылда, а тоже его дочь. Только ты родился, когда папаша за ум взялся, а я вместо колбасы благовонные палочки нюхала.
-         Ничего, рожа зато не треснула!
-         Сам ты рожа! Я замахнулась на него, Глеб отпрянул, нелепо всплеснул руками и покатился вниз.
Тоненько заголосил Ли, я бросилась к Глебу и упала сама. Острый камень раскроил мне бровь, глаз залило теплой, густой пеленой. Но это не имело никакого значения, потому что маленький мальчик с заостренным личиком лежал у подножия Великой Стены, и его глаза были закрыты и ворот бело рубашечки был забрызган алыми каплями. Я рухнула на колени и зашептала:
-         Глеб, Глебушко, прости меня. Ты слышишь меня?
Поднялся переполох, люди кричали и толкались, а я вдруг поняла, чт оесли даже меня посадят на двадцать лет в китайскую тюрьму – это будет слишком слабым наказанием за то, что я убила своего брата. Черные иероглифы закончили свою пляску и сложились в последнюю черту.
-         Да отвяжитесь вы, - услышала я, - это просто царапина! Никто меня не толкал! Совсем рехнулись, чтоб сестра толкала? Не трогайте мою голову!
Я медленно открыла глаза – передо мной сидел на белом валуне Глеб и отмахивался от Ли.
-         Позор, - мрачно сплюнул он, - вырубиться и валяться как дохлая мышь. Отцу не рассказывай.
И через десять минут мы уже ехали обратно в Пекин.
-         ну и повезло же мне с детками, - сказал вечермо отец, - Ли отказался возиться с вами завтра, несет какую-то чушь, что вы ползали в опере на коленках и дрались на Стене. Перегрелся, видно, парень. Так, ладно. Завтра будем весь день вместе. А что это вы все в синяках?
А следующий день был просто сказкой. Мы ездили и бродили по Пекину. Были и на главной площади Тянь-аньмэнь, представляли, как тут оглашались указы императоров (папа и Глеб изображали это по очереди), побывали во Дворце Гугун, где даже мои неугомонные родственники притихли перед величественной красотой Истории. Но лучше всего было в парке Ихэюань. Там было множество уголочков, где отсутствовали люди и суета. Мы сили на скамеечку под плакучей ивой у прудика с золотыми рыбками и лотосом, и как-то замолчали. Я перенеслась на много веков назад, как будто переселилась в тело императрицы Цыси, бывшей наложницы по имени Орхидея… вереница интриг и поэзии, высоких и низких страстей прошла через меня. Золото и шелк – хорошо, но как прекрасен чай под плач цикад и бамбуковых зарослей.
-         Такие рыбки красивые, - услышала я тихий голос братика, - они как лучи солнца, живые и дышат. Их жизнь, как наша, только в прозрачной воде…
А вечером мы ужинали в ресторане знаменитой уткой по-пекински; отец вдруг торжественно достал пакет, что таскал с собой весь этот день.
-         Подарки! – провозгласил он. – На память об этой незабываемой поездке. Прими, дочь моя, жемчужное ожерелье. А ты, сын мой, механического дракона, играющего с жемчужиной. Драконы приносят удачу, а игра с жемчужиной – это символ дождя и…э-э, подрастешь еще…
-         - Я понял, понял, - кивнул Глеб, - и если тебе трудно говорить слово «секс», т ои не говори.
Папа поперхнулся, мы стали смеяться. Тогда он деланно нахмурил брови и спросил:
-         А что хотели бы подарить мне вы? Я куплю сам, но как бы от вас и все такое.
-         Я бы подарила тебе черепаху и журавля, - немного смущаясь, сказала я. – Это символы долголетия и счастья. Они, кстати, нефритовые здесь продаются.
-         А ты, сынок? – растаял отец.
-         Гроб, - сказал Глеб и запихнул в рот еще кусок лепешки с уткой.
Мы с папой выронили свои лепешки.
-         Чего вы? – удивился Глеб. – Порядочные китайские дети всегда дарили своим родителям гроб. Некоторые даже ради этого продавали себя в рабство. Ну, уж раз ты сказал, что сам купишь, так я никуда продаваться не буду. А как приедем, сразу этим и займемся, в смысле, гробом.
-         Давайте дома займемся чем-нибудь другим, - покачал головой папа. – Но за позыв души спасибо.
-         Пожалуйста, - безмятежно отозвался Глеб.
Последняя ночь в Пекине… Глеб с отцом о чем-то шепчутся у окна, но мне почему-то незавидно. Какая-то приятная теплота размывается в моем уставшем теле. Я засыпаю, тихонько поглаживая жемчуг, что положила под подушку. Утром надо будет успеть купить подарки маме и бабушке, по мелочам подружке и деканше.. Еще хочется, чтобы рисовое зернышко с иероглифом всегда было со мной. Может вставить его вместо камня в какое-нибудь кольцо? Весьма эксцентрично, но я ведь дочь своего отца… А сыну своего отца я знаю теперь, что подарить на День рождения – Аквариум с золотыми рыбками. Только бы не забыть узнать, когда у него, у моего братика, день рождения…
Черный иероглиф боязливо показал конец своего щупальца, потом появился весь, за ним высыпала армия других. Но разборчивые пятна вдруг сложились в изогнутую крышу пагоды, иероглифы из черных превратились в золотые и замерли в слово. Я не знаю китайский язык, но это слово я прочла. Любовь…