Мадам Монблан

 
Завороженная, я  смотрела, как билось пламя в старинном открытом камине. Гул разноязычных голосов смешивался с волнующими звуками классической музыки, в тонком бокале плескалось шато-фуже. Муж оживленно переговаривался по-английски с молодой парой, по-моему, итальянцами, сидящими за нашим столиком. Периодически он что-то говорил, уже по-русски, моему сыну. Тот пожимал плечами, брал на секунду нож, добросовестно пилил им филе с жульеном, но позже нож вновь исчезал, и мясо подталкивалось к вилке при помощи булочки. Я подумала о том, что всегда мечтала отведать устриц, но ведь позора не оберешься, если не знаешь, как их есть. К тому же, говорят, они пищат… Ладно, переживу. «Шамони, Шамони», – лопочут за нашим столиком. Впрочем, почему бы и не полопотать, ведь мы сейчас в Шамони.
- Они находят наш отель несколько театральным, - повернулся ко мне муж. – Зато сам курорт известен как патриарх зимнего спорта. По-моему, первый сезон здесь открылся в конце 19 века. Ты не помнишь, Лена?
- Издеваешься, - проворчала я, - я не историк горнолыжного спорта. Или они полагают, что я жила сто лет назад?
- Нет, они полагают, что ты похожа на тициановскую блондинку, - усмехнулся муж. – А ты так тщательно изучала рекламный проспект, что я решил – теперь ты знаешь про Шамони все.
-А тициановские блондинки хоть симпатичные? – спросила я.
- Весьма.
Я поздравила свои темно-рыжие локоны и вежливо улыбнулась итальянцам.
- Они находят в тебе много общего с произведением искусства, - продолжал муж. - Прекрасная и молчаливая. Ты себя нормально чувствуешь?
- Устала, - помолчав, сказала я. – Когда можно будет вернуться в номер?
- Да хоть когда, - ответил муж, вставая. – Извините, сорри, экскьюзми, пардон.
- Вот еще! – завопил сын. – А десерт?
- Закажем в номер, - муж похлопал сына по плечу, тот дернулся и зачем-то схватил вторую булочку.
Я вздохнула и залпом допила вино.
- Давай дождемся десерта здесь, - сказала я.
- Здесь так здесь, - и муж взялся за спинку стула.
- Ну уж нет! – сын поспешно вытерся салфеткой, - я настроился погонять комп под мороженое. Пошли!
Мы направились к выходу, вокруг нас лились слова, от которых еще какое-то время назад у меня бы сладко заныло сердце и закружилась голова. «Матафан»… Это ресторан, из которого мы, собственно, сейчас и уходили. Монблан… Самая высокая гора Альп и название отеля, где нам предстоит прожить неделю. Ски-пасс, евро, трансфер… Все круто. Только почему у меня такое гнусное настроение?
Все произошло так стремительно и быстро. Кажется, только сейчас я перехожу дорогу и неожиданно поскальзываюсь. Предательский  январский гололед. Доползаю до тротуара и злобно ругаюсь сквозь слезы. Болит подвернутая нога, болит копчик, на который я приземлилась, болит душа от унижения. Правы те, кто утверждает, что жизнь – штука мрачная. Кто-то помогает мне встать, я вижу куртку светло-зеленого цвета. Куртка усаживает меня в машину, и я зачем-то рассказываю ей обо всех несправедливостях судьбы, начиная с бабского коллектива нашей фирмы и заканчивая проблемами подросткового периода у моего сына.
Острый запах травмпункта приводит меня в чувство, и я вижу, что куртка является мужчиной, худощавым и обаятельным, лет сорока, в джинсах и дорогих кроссовках (сын научил разбираться). Мне становится стыдно за свой истеричный бред, и после рентгена я тихо пытаюсь смыться. Мужчина же, крепко схватив меня, говорит: «Лена, ваш копчик не простит вам вашей трусости, а судьба вашей ноги, так сказать, в вашей руке. Сидите и терпите». Я осталась, и как-то так получилось, что уже вечером я  познакомила Кешу с сыном.
Помню, как хихикали девицы в нашем офисе, дескать, у Ленки появился кавалер с попугайным именем. Но когда Кеша заехал за мной на джипе, а я невзначай поинтересовалась, когда состоится открытие его второго спортивного магазина, девушки затравленно сглотнули слюну.
Следующий удар поджидал тех, кто сочувственно называл меня «разведенкой» и «матерью-одиночкой». Февральским утром мы с Кешей расписались, спустя две недели он усыновил моего Костика. И тут Кеша задумчиво заявил, раз медового месяца у нас не было, а на носу Международный женский день, было бы неплохо все это совместить в виде поездки во Францию. Я просто заревела от восторга, пока не услышала уточнения – на горнолыжный курорт. Впрочем, какая разница. Это будет моя вторая поездка за границу. Первая, турецкая, уже покрылась пеплом воспоминаний.
Откровенно говоря, мне завидовали многие. Мама искренне радовалась, что «девка наконец-то пристроилась». Но на душе у меня было неспокойно. У Кеши не очень-то складывались отношения с Костиком. Точнее, у Костика с Кешей. Сынок не хотел ни с кем меня делить и, благосклонно принимая подарки от отчима, все же позволял себе фразы типа: «Вы мне, Кирилл Андреевич, никто. Биологической связи у нас нет, морально вы меня не понимаете, так что попрошу не вторгаться в мое личное пространство». Кеша качал головой, приговаривая, что в свои двенадцать лет такие изыски он не смог бы даже по бумажке вслух прочесть.
Я боялась. Того, что однажды он сыночку врежет. А уж как тут взыграет материнский инстинкт, кто его знает… Однако вместо предполагаемых увечий Кеша предложил поехать Костику с нами, обещая не нарушать его личного пространства, разве что лыжей в плечо и то случайно. Костик было запрыгал от радости, но вовремя взял себя в руки и достойно заметил, что «во имя счастья матери готов на все. Экстремальные ситуации выявляют человеческую сущность, так почему бы и нет…». Кеша с чувством его поблагодарил, ехидно при этом мне подмигивая…
И я понимала, что хоть и давала себе зарок больше никогда в мужчину не влюбляться, похоже, именно это со мной и произошло. Кирилл Андреевич нравился мне все больше и больше. Как только я осознала, что просто-напросто его люблю, мне тут же стало страшно от перспективы в один прекрасный день  все это счастье потерять.
И вот сейчас я стояла на золоченом балконе отеля «Монблан», смотрела на воспетый тысячами художников и поэтов альпийский пейзаж, и ржавчина сомнений вновь начинала подтачивать всю сказочность событий. Подошел Кеша, обнял меня и спросил:
- Завтра с утра отправляемся покорять Монблан?
И какая-то зловредная ворона прокаркала вместо меня:
- Какой Монблан? Я на простых-то лыжах все сосны собираю, а тут горные! Мне шею пока ломать не хочется!
- Так мы ж… Зачем же… Инструктор опять же… - опешил Кеша.
- Все люди как люди! – внезапно разошлась я. – А мы в медовый месяц – палками махать! Нет чтобы в Париж! Нотр-Дам… Бе-е-ель, - козлиным голосом зачем-то пропела я оду Эсмеральде.
- Да, - раздраженно оборвал меня муж. – Все люди как люди! Еще два месяца назад норковая шуба восьмым чудом света казалась, а тут Альпы – чушь собачья.
- Не попрекай меня нищетой! – заорала я. – Думаешь, я купилась на твои деньги?
Люди в белых свитерах и ветровках, гуляющие под окнами отеля, задрали головы и с любопытством уставились на нас.
- Итальяно? – спросила узкобедрая блондинка.
- Ля рус! – махнул рукой ее небритый спутник.
Муж потащил меня с балкона, я отбивалась, и жгучие слезы уже душили меня.
- Блин! Черт! Холера! – раздались вопли сына из комнаты.
- Что еще?! – взорвался Кеша.
- Да мороженое пролили на клаву!
- Вы что с ума решили меня свести? – зарычал Кеша и ломанулся в комнату сына.
- Не трогай моего ребенка! – закричала я и бросилась за ним.
Кеша резко затормозил, провел рукой по лбу и пробормотал:
- Что я делаю не так? Зачем все это? Ладно. Я пошел в бар. Может, загляну в бильярдную. Никого с собой не приглашаю, чтобы вновь никому не испортить настроения.
Кеша ушел. Я опустилась на венский стул и тупо уставилась на постель в нише номера. Рембрандт, Рубенс, а то и Веласкес, словом, старина… Весьма сочетается с гобеленовыми шторами и комнатной пальмой… Свет торшера так интимно скользит по стенам цвета кофе со сливками… Эх… Сын затравленно прошмыгнул в ванную, потом включил телевизор. Похоже, я уверенно разрушаю свой призрачный мир… А почему, собственно, призрачный? Ведь все реально! Реален запах свежести и хвои, реальны шелковые простыни и альпийские фиалки на столе. И разве придуман мой муж? И разве придумана моя любовь к нему?
Я вскочила и бросилась в бар. Кеша сомнабулически болтал льдинки в стакане с виски и, услышав вокруг шепот «О-о-о, Николь Кидман!», оглянулся. Увидел меня и усмехнулся:
- Сразу понял, что это про тебя, - сказал он.
- Прости, - обняла его я. – Перелет, двести кэмэ от Лиона, вокруг сплошные мажоры. Прости, я перенервничала. Инструктор-то хоть хороший?
- Супер, - развеселился муж. – Я ведь заранее забронировал лучшего спеца по индивидуальной программе. Для тебя с Костиком. Так что нечего переживать. Знаешь, какое тебя ждет удовольствие? Это ведь как полет птицы…
- А, может, я  страус, который не умеет летать, - сказала я, пряча лицо в его пушистый  пуловер.
- Свобода и вкус полета превращают страуса в чайку, - поцеловал он меня, и мы вернулись в номер.
Утро. Снег на вершинах и склонах гор сверкает бриллиантами. Бесконечная высота, совершенная белизна. Фиолетовые складки… Ски-автобус, подъемник, впервые тащу лыжи на себе. Я чувствую себя участницей какого-то ритуала, настроение – возвышенно-великолепное. Правда, ботинки в полном смысле слова «опустили» меня на землю. Тяжелые, застежки щелкают, как у «командос», ноги присогнулись. Шаг – усилие. Наверное, так двигалась покорители Луны.
Поднимаемся вместе с инструктором Мишелем, Кеша весело «спикинглишует» с ним. Все. Встали на лыжи. Костик храбрится, Кеша приплясывает (насколько это возможно) от нетерпения. Я сразу же милостиво отпускаю его на все четыре стороны – в самом деле, чего ему со мной топтаться. Все равно пока я даже не могу сообразить, как на этих лыжах двигаться. Костик, то ли в силу молодости и мужского склада ума, то ли в силу знания английского, осознал тайну горных лыж быстрее меня. Я же английский не знаю вообще, давным-давно изучала французский, но Мишелю в этом признаться было стыдно, похоже, одно «сильвупле» в памяти моей и осталось. Молча дождалась, пока сынуля с Мишелем жестами и текстом объяснили мне, что двигаться следует как на коньках. Пробую – получается! Гордо съезжаю с полуметровой горки! Прав Кеша – движение в объятиях ветра ни с чем не сравнить! Решительно бросаюсь на отработку поворотов и даже подумываю, не брякнуть ли что-нибудь по-французски, так, для общей радости. Но повороты никак не получаются, палки мешают, радость угасает и какие-то малолетки в ярких комбинезончиках явно надсмехаются надо мной… Или мне только кажется?
Я начинаю злиться, повороты сдаются, и Мишель ведет нас на более крутой спуск. Ведет к очередному подъемнику. Бугель… Слово-то какое смешное … Мадам на бугеле, смех… Палка с кеглей мстит мне за иронию – скольжу по ней отчаянно, никак не могу оседлать. Костик уже уехал, а народ молодой, небедный, уже толпится… Я зажимаю-таки этот бугель  между ног, и вот передо мной расстилаются триста метров нехилого спуска. Серпантином кружатся красивые куртки. Смех. Возгласы «оле!»… Вон машет мне палкой Кеша, Костик трубит о чем-то Мишелю. Мне вдруг стало безумно одиноко. Хотелось позвать мужа, но он уже гибким движением несется вниз. Костик визжит и катится туда же. Все бросили меня. А великанам в снежных шапках безразлична пустота вокруг меня. Злость снова накатывает волной, судорожно вцепившись в палки, я цежу: «Ладно, мальчики, развлекайтесь. Я, конечно, съеду. Только для того, чтобы вы все оставили меня в покое…» И отталкиваюсь…
Оказалось, горы злобы не прощают… Что-то ударило меня в грудь, я опрокинулась, взмахивая руками. Теряя лыжи, полетела кувырком. В лицо впился острый снег, что- то хрустнуло, в ноге разлилась адская боль, и я закричала. Замельтешила суета, мне почему-то очень не хотелось открывать глаза. Хотелось поскорее оказаться в номере отеля, но исполнению этого желания мешали врачи. Хлопоты транспортировки, рентген и возгласы моих мужчин. Мне дали какое-то пахучее лекарство, и я уснула.
Я пробудилась, когда лучи солнца лениво размышляли – уступать место сумеркам или еще подождать? Из соседней комнаты доносился смех Костика и Кеши. Надо мной, наверное, смеются. «А я вот тебя, зараза, подрежу… А на принцессе уже не женишься, где теперь будешь войско брать?» Нет, похоже, не про меня говорят… Играют. Вместе. Надо же… А почему не сидят рядом со мной? Потому что наплевать им на меня. Я еще не успела толком разобидеться, как муж с сыном выползли из комнаты и, увидев мои раскрытые глаза, по-щенячьи бросились ко мне.
- Ну, как поспали? – засюсюкал сынок. – Может, сладенького? Кеша заказал дивные пирожки с черникой. Съешь кусочек, мамуся?
Я подавилась воздухом и изумленно уставилась на них. «Кеша, мамуся…». Может, я еще сплю?
- Мадам, у вас все в полном ажуре, - бодро сказал муж. – Если вы надеялись на «упала, очнулась, гипс», то я вынужден вас разочаровать. Ушиб коленки. Легкое растяжение лодыжки, моральное потрясение – и все!
- А что хрустело? – прохрипела я. Потом, сглотнув слюну, более нормальным голосом заныла:
- Нога-то болит… Причем, обе…
- А ты что хотела. С непривычки, - профессионально выпятил грудь сын. – Мышцы тренировать следует. А хрустело… Может, это снег под тобой… Не знаю! Врач твою ногу чуть в фарш не превратил, все мял да выкручивал. Все в порядке! Рентген говорит то же самое. Так что, дамочка, не сачкуйте…
Кеша бросил на него грозный взгляд, и Костик опять состроил липкую мордочку.
- Словом, отдыхай, мамочка, а я пошел играть в боулинг.
Кеша сунул ему деньги и примостился на краешек кровати рядом со мной.
-Мне так это напоминает нашу первую встречу, - сказал он. Потом, помолчав, взял меня за руку и добавил. – Костик мне все объяснил: психосоматика чистой воды! Боязнь показаться корявой и недостаток внимания привели тебя в постель!
- Чую Надю, - засмеялась я, - это моя подруга-психолог. Они часто с сыном на психотемы калякали…
- Точно, - кивнул муж, - тетя Надя… Лена, ты уж извини, белочка, что мы тебя на горе бросили… Как-то так получилось… И вообще, ты права – надо было поехать в Париж… То, что я фанатею по горнолыжке – еще не значит, что это должна любить и ты. Просто я думал…
- Кеша, - прервала его я, - милый. Знаешь, что еще сказала бы тетя Надя? Что я считаю себя недостойной тебя. Вокруг столько молоденьких красавиц, которые легко покоряют Монблан, а я… я даже по-английски не говорю. Я боюсь, что ты меня бросишь…
Я заплакала, Кеша обнял меня и прошептал:
- Не брошу. Где я еще найду такую глупую женщину? К тому же рыжую, полагающую, что я принц. А английскому – научим. Повторяй за мной «ай лав ю», это означает «принесите мне черничных пирожков…».
- Ай лав ю, - рассмеялась я, - и побольше, знаете ли, побольше!
Самое интересное, что на этом альпийская история не закончилась. То ли психосоматика виновата, то ли еще чего, но через сутки я опять полезла на бугель,  опять шарахалась из стороны в сторону теперь уже под неусыпным контролем Мишеля. И на четвертый день я присоединилась к Кеше и Костику на какой-то головокружительной трассе. Сначала все напряженно  улыбались, потом Кеша отчаянно махнул рукой:
- Эх, была - не была! Скатишься – колечко подарю, не скатишься – все равно подарю! Не бойся, красотка, кататься! До встречи внизу!
Он вильнул палками и улепетнул. Отчалил и сын. Я замерла, посмотрела на горы, на солнце и небо, что благосклонны к смелым, и ринулась вниз. Я тормозила и сопротивлялась лыжам, что неслись подобно двум «летучим голландцам». Поворот налево – опираюсь на правую палку, направо – жму на левую! Вес тела достается одной ноге, потом другой. Ветер, ветер! Скорость и покорившийся снег! Своя… Я своя! Здесь, где летают птицы, я своя!
Столь очумелых лиц я давно не видела. Кеша обнимал меня и все твердил  (правда, как попугай): «Молодчина, белка, ты смогла и даже не упала, чудеса!» Костик вопил: «Это мой матхер! Фест тайм!» Какой-то краснощекий парень переспросил, картавя, «пурлё премьер фуа?» (в первый раз?). Все захлопали в ладоши (прямо дети!), а он галантно поцеловал мне руку и провозгласил: «Вива мадам Монблан!» Или что-то около этого.
- Мадам Монблан, - повторил Кеша, - мне нравится. Катнемся еще?
Должна заметить, что при последующих спусках я падала безбожно, но уже ничего не хрустело и ощущение счастья не пропадало. А вечером мы заглянули в маленький ресторанчик в центре Шамони. Я выбрала мерло, полагая, что красное вино весьма кстати как напиток победителя.
Время летело незаметно, и вдруг включили караоке. Не знаю, что сорвало меня с места, но я подбежала к пареньку с  микрофоном и сказала: «Сильвупле, Эдит Пиаф, «мон дье…» Он позволил себе секундную озадаченность. Но вот уже такты вступления, и я уверенно пою любимую с университетских лет песню. Как хорошо, когда можно петь, не задумываясь о мнении публики и достоинствах голоса. Когда тебя переполняет лишь красота музыки и смысл любви. Мне не нужна была подсказка слов на экране, я знала эту песню наизусть и потому, развернувшись, пела ее самому дорогому мужчине в моей жизни… А он… Он по-киношному замер с бокалом в руке и нисколько не стеснялся того, что ему поют «мон дье», «мой Бог…» Правда, когда песня закончилась, он, усмехаясь, мне сказал:
- Так ты знаешь французский? А я ломал язык себе и Мишелю ужасным английским? И ты никогда не пела… Сколько же в тебе еще загадок?
Официант таскал нам на столик шампанское от посетителей, бормоча при этом: «Эдит Пиаф, браво, Николь Кидман, браво…» Муж подмигивал мне, Костик приставал с вопросом, можно ли будет забрать все это добро навынос, а мне казалось, что во мне бьется радужный фонтан и я сама превращаюсь в какую-то волшебную птицу.
Когда мы уходили, муж взял меня за руку и сказал:
- Я уважаю Николь Кидман и преклоняюсь перед Эдит Пиаф, но позвольте мне все-таки называть вас мадам Монблан.
Потом подумал и добавил:
- Только в плане аллегории. А так я хочу, чтобы ты всегда носила только мою фамилию.
Что я ему торжественно и пообещала…