Шаги моего признания. Я тебя очень люблю

Все люди, имена и события реальны.
Автор.

То, что все в жизни взаимосвязано, звучит в обывательском сознании не громко и не тихо, как приглушенно шумит вода в занятой соседом ванне. Как будто в ответ на это высказывание «ах, ну да» окажется самым оправданным отзывом.
Для меня было так. И для меня стало все по-другому. В момент тревожной, какой-то нервической, суетливой и отчего-то небрежной тоски вдруг появилось изнутри – наверно, расползлось, как вирус, по всем синапсам мозговой коры, - отчетливое и навязчивое «Почему?!». Известная, еще крепче и основательнее устроившаяся в дебрях обывательского сознания мотивация тоски (ах, какой чугунно-комический прелесть-тон) – это (сейчас станет еще проще) любовь. Нет, конечно, не любовь. Допускается обозначить ЭТО как влюбленность, влечение, духовно-физиологический голод. Стало обидно, больно, тоскливо. Хочу быть с ним, и все тут. Чем он «хуже», тем лучше и желанней для меня. (Сладкий запах сентиментальности здесь иллюзия. Я сейчас не про то.)
Теперь я начну вспоминать о них по порядку. Я шагаю. Сначала по бумаге, затем по пластмассе пружинящихся клавиш, выбрасываю четкие и нечеткие буквы – в общем, все делаю для того, чтобы дошагать до конца. Потому что бесконечных дорог не бывает. Бесконечная дорога – еще одна заказная иллюзия. Я ищу истину и я буду говорить о людях и о своем презрении к ним.

Шаг первый.
Помню, шестой или седьмой класс, девочку звали Катя, мы учились в одном классе (не так просто, то есть без неприятных эмоций, написать «мы учились в одном классе).
У Кати был ДЦП. Немного похоже на ДТП  или легкомысленно, но без злобы – на ДСП. Девочка Катя была не очень умна, не очень добра. Постепенно, медленно болезнь копила в ней злобу, такого качества, какое бывает, когда судьба твоя испорчена ( в шестом классе!) и все не слишком искренно добры к тебе. Это порождало новые порции презрения. Выплескивать презрение не скрывая стало особым с ней тоном общения. Его поддерживали многие. И я – легко. Доходило даже до объяснения с родителями...

Шаг второй.
Если я способна испытывать то, что я испытывала, то откуда может взяться право на обиду, на свою личную обиду?! «По отношению ко мне – но за что?..» Я не каюсь в грехах. Это не исповедь. Я просто иду по дороге, где мои явные следы. Их скрыть невозможно. Единственное, что я в состоянии сделать ради истины – снова пройти по этим следам.
В это же самое время на периферии пространства моей собственной жизни находился некий одноклассник. Я прекрасно помню, что его зовут Артем. Артем был до безобразия (на мой взгляд) толст, хамски агрессивен, безнадежен и полностью неблагополучен. Его я тоже презирала. Чтобы я сделала, если бы потребовалось протянуть руку помощи? С не очень скрываемой брезгливостью я протянула бы. Потому что противно.

Шаг третий.
Прощения просить ни у кого не буду. Умышленных и неумышленных ударов я никому не наносила. (или, кажется так?). Я просто так жила, и просить прощения означало бы для меня то же, что окроплять святой водицей нечто, бывшее белым и густо замазанное гуталином. Господа, ваш скептицизм приводит меня в недоумение. Неужели не видно, как все очистилось и засверкало белизной?!..
Были две сестры-скрипачки, из музыкальной школы, где я училась вместе с ними. Васильевы не были богаты, не были обласканы вниманием и дурно одевались. Одна защищала себя надменной гордостью, другая зарывалась в пустой хлам своих плаксивых обид. Ее ранимость и, с моей точки зрения, объективное поражение по всем статьям раздражали. (Такая разновидность презрения. Для разнообразия). Раздражение зудело какое-то время, а потом стихло. Ничего сейчас не знаю про всех этих людей. Это неинтересно мне.

Шаг четвертый.
Кто следующий в списке презираемых? Среди них были не только мои ровесники. Люба. Родственница наших друзей. Люба жила в деревне. Ее ни за что нельзя было даже в приступе мягкосердного безразличия назвать Любочкой.
Полное, а значит – неухоженное (презрение), рыхлое, тяжелое тело. Нелепая мясистость губ. Намек на какую-то прическу. Неясные, нисколько не выразительные устьица глаз. Никакого отвращения я не испытывала к этой женщине. Только жалость. Человек, я убеждена, в глубине души стыдится такой жалости к другому человеку. Это когда внутри тебя что-то неприятное, но чрезвычайно упорное радостно ликует, если некоторые неблагополучные моменты, касающиеся «ближнего», выгодно оттеняют твои преимущества.
Внешняя любина обтекаемость всяким вниманием отражалась и во внутренней заторможенности. В девятом классе мама все еще мыла Любе голову. Эта мелькнувшая и растаявшая в общем разговоре фраза о любином детстве  странно потрясла меня и навсегда утвердилась в моей памяти.

Шаг пятый.
Где же истина? Я чувствую ее совсем близко. Истины может и не быть. Иногда кажется, что понятие о ней в сферах нематериальных люди придумали для того, чтобы обрекать себя на вечное искание и постоянное соприкосновение с иллюзией. Что есть истина, что есть иллюзия – выход или тупик?
В своей голове я не держу никакого дурацкого списка, где бы, каждый раз с вынесением на новую строчку, значились пронумерованные имена и фамилии людей, встречавшихся на моем пути. Сейчас я заново прохожу эту дорогу, и некоторые следы размыло водой, другие заросли сорняками. Я знаю только, что размер моей ноги – 36-й – он не изменился, и помню рисунок подошвы...
Ваню я знаю совсем недавно. Я чувствую легкий стопор, когда хочу выразить свое к нему отношение. Мой поверхностный изначально интерес незаметно и быстро прошел и сменился на ласковую, но скучную снисходительность. Я отчетливо вижу, как это возможно изобразить на графике. Моя кривая начинает плавно убывать, а его – с той же скоростью возрастать в один и тот же момент времени. Лишь в одной точке пересечение неизбежно, после чего – удаление. Точку мы уже проехали, но его математическая линия не хочет удаляться и снижает скорость. Здесь зарождается особый род презрения. Его я чувствую, если против моего желания мне что-то навязывают от чистого сердца. Мне приходится прятать от себя свое нежелание, приходится оправдывать «чистое сердце», и мое собственное оттого покрывается коркой равнодушия.
Зря я так с ним. Если перевернуть роли наоборот, то от моей боли чужая отличается совсем не много. Детали вида «предмет презрения» определенно проявляются для меня в ванином облике. Они есть, но говорить о них не стану. Я шагаю туда, где может быть спрятана моя (собственная) истина и не хочу топтаться на месте.

Шаг шестой.
Раньше я жила, не оглядываясь. Но когда оглянулась – все изменилось.
Причина моего признания – тоска и тревога. Причину тоски и тревоги я назвала.
Банально и долго писать о том, как он мне нужен, как сильно мне хочется быть рядом с ним, как перед самой собой страшно произносить «люблю». Самое главное – в другом. У меня ничего не получается, потому что я всю жизнь презирала людей. И близких мне -  тоже. Я ждала, что любовь для меня станет огромным, прекрасным, заслуженным подарком. Ведь я была такая правильная – я заслужила...
И снова – почему нет??
Неожиданно, сами собой – давно забытые лица, ДЦП, толстые губы, скрипки дуэтом, его лицо, и все вместе – какой-то тошный бред. Как могло совершенно не совместимое оказаться вместе? Коллаж прошлого и настоящего, дикий, страшный, чужой. Нелепый мешок с песком привязали к спине, и он мешает лететь, страшно упасть, веревки врезаются в тело, и помощь, которую ждешь, никак не приходит.
Когда я первый раз шла по дороге – не заметила и наступила в дерьмо, а теперь меня не пускают на белый мрамор чистых лестниц. Чистых лестниц того дома, куда я так решительно стремилась. Что делать – проклинать то дерьмо, себя, а может, возвратиться и убрать его с дороги в кусты, сгрести лопатой? Под рукой нет инструментов, нет воды, нет порошка.
Но моя ситуация – не аллегория. Погребать происходящее под аллегориями не значит терять истину. Это значит удаляться от нее в ту область, где она становится лишь частью видимого, но не осязаемого. То, к чему я стремлюсь, не переносит отдаления, а требует общения на ощупь. Я понимаю, что доля моего презрения к людям стала велика и опасна. Презрение поменяла на любовь, или здесь что-то не сходится? Презрение вырезало меня, как картонную фигурку из большого листа со множеством нарисованных на нем контуров. Вырезало, не щадя плавности краев и ровности бумаги, - вырезало и легкомысленно потеряло. Я себя не жалею – все то, что я презирала в людях, презираемо было мною в самой себе. А теперь я скажу, наконец: наверно, это правда, наверно, я люблю тебя, Вова (мне очень не нравится оборот «я люблю тебя,...» на бумаге, но придется его здесь оставить).
Люди никогда не станут свободными, потому что они всегда зависят друг от друга. Такое счастье – зависеть друг от друга.
Я все еще иду, я все еще думаю.

Шаг седьмой.
Седьмой шаг (его я долго ждала) – это шаг, на котором признаюсь: я тебя очень люблю. Вова.