Надька Стреляная и Кредитный

Надька Стреляная стояла на Щорса. Из своих двадцати — почти год. Если внимательно не всматриваться, ничего особенного в ней не было. Где-то больше, чем нужно, где-то — меньше. Но она ж — не фотомодель, ей платят не за ноги...
Впрочем, у Надьки были голубые глаза. Хотя, кто там, на Щорса, на это смотрит?.. Там все слишком буднично и пошло. Останавливаются машины, хлопают дверцы, называются цены. Все знакомо и привычно.
Надька въевшейся в гены пружинистой походкой дефилировала по «бродвею». Был вечер, пока еще светлый. До конца работы оставалось по меньшей мере часов пять. К ней никто не подходил. Навстречу попадались мужики, они смотрели на нее с любопытством, кое-кто — с вожделением, но эти взгляды были слишком знакомы Надьке, она знала — дохлый номер, хотя каждый из них не прочь был бы с ней порезвиться. Но боялись. Не то жен, не то СПИДа. А может, еще какой холеры.
К ней никто не подходил. А Стреляной позарез нужны были деньги. Чтобы отправить матери. И заплатить за квартиру.
Навстречу Надьке двигался парень. Похоже, ровесник. Он был бы, наверное, даже красив, если бы не шрам на левой щеке. Проходя мимо, парень внимательно глянул в Надькины глаза. И замер — на секунду. Она сделала было движение в его сторону, слабое, почти неуловимое, но он прошел мимо. Наверное, не заметил. Надька сплюнула и пошла дальше.
Она вернулась в свою однокомнатную уже после полуночи. Устало плюхнулась на диван, соображая, что же сделать сначала — поесть или сполоснуться, потом все-таки решила пойти в ванную.
Отоспалась, поднялась часов около одиннадцати утра, а в двенадцать пришел хозяин — напомнить, что пора бы, все-таки, заплатить за квартиру. Надька отдала ему последние деньги. Те самые, которые собиралась отправить матери в Богданович. Разве можно прожить на ее пятисотрублевую зарплату?..
К вечеру Стреляная вышла на работу, и на этот раз повезло — клиент шел один за другим. Она уже собралась было уйти пораньше, «норму» перевыполнила, но тут от дерева, торчавшего, как и Надька,  на обочине, отделилась какая-то фигура, подошла к ней, и Стреляная узнала того, вчерашнего, парня.
— Пойдем! — сказал он.
— Ты не спрашиваешь, сколько? — поинтересовалась Надька. — Вдруг не хватит?
— Хватит! — уверенно произнес парень. — Я из Чечни.
Надька глянула с интересом («Ясно теперь, откуда шрам», — подумала она) и спросила:
— Недавно?
Он не ответил и сказал:
— Пошли на Восьмого Марта. Здесь мы тачку не поймаем.
Они дошли до перекрестка, и парень поднял руку. Надька стояла рядом. У этого «чеченца» могли быть немалые деньги. Но Стреляная клофелином не баловалась. Неприятностей хватало и без него.
Надька переминалась с ноги на ногу — весь вечер как на стреме, икры начали болеть. Тормозить, как назло, никто не хотел. Они торчали на этом чертовом перекрестке минут пятнадцать, или двадцать, машины шли сплошным потоком, но ни одна сволочь не тормозила, и Надька начала беситься. Какого хрена она согласилась пойти с этим «чеченцем»? А вдруг какой-нибудь «отморозок», там, говорят, у многих «крыши» посъезжали. «Чеченцев» у Надьки еще не было.
Наконец, тормознул «Жигуленок». За рулем торчал какой-то пенсионер; с ним рядом — жена. Она всю дорогу сидела, высокоморально поджав губы, но, слава богу, молчала. Надька злилась. И на нее, и, в первую очередь, на себя. Парень был ни при чем.
Их выбросили где-то почти на Уктусе. Потом они еще минут пять шли, проваливаясь, по снегу, пока не свернули на деревенскую улицу.
— Ну все, почти пришли, — сказал парень.
— И что, ты здесь живешь? — вырвалось у нее, когда он толкнул калитку, пропуская Надьку.
— Пока здесь, — бросил он. — Выживем — будем жить. Проходи.
Будто из глубокого детства, явились мягкие половики, самодельный деревянный стол, выскобленный почти добела, и едва заметные запахи стыни и пепла.
Парень снял с Надьки куртку и спросил:
— Замерзла? Печку разжигай. Я картошку начищу. Пюре любишь?
— Ты что, дурак? — поинтересовалась Надька. — Я не нанималась... Снял, так... Кстати, три сотни.
Парень бросил на стол бумажку с монументальной фигурой Петра.
— Хватит? — спросил он. — За все про все?
Не собиралась Надька разжигать печь, но вдруг до боли захотелось вдохнуть полузабытый запах дыма и посмотреть на рыжие всполохи, как делала в далеком-далеком детстве.
— Хрен с тобой, — сказала Надька, содрала с полена бересту и, положив в печку, чиркнула зажигалкой.
Захотелось вернуться в детство. Но это было невозможно.
Утром Николай сказал:
— Оставайся.
— Ты с ума сошел?! — бросила Надька. — Серега меня с потрохами сожрет. И не подавится.
— Сутенер твой? — поинтересовался он.
Стреляная кивнула.
— Ладно, — сказал Николай. — Мы пойдем другим путем.
Он проговорил эти слова, намеренно картавя.
Надька ушла, даже не позавтракав.
Она вышла на работу, как всегда, в шесть. Последнего клиента обслужила в одиннадцать и собралась домой. Она шла по Щорса к 8 Марта, и вдруг от растущего на обочине дерева отделилась и направилась к ней фигура.
— ...Ой, это ты. А я думала!..
— Поехали! — коротко бросил он.
— Зачем?
— Хочу.
— Есть другие, — возразила Надька. — Ларка Студень, Ирка Игла... Малолетки...
— Других нет, — сказал он. — А ты есть.
— Меня почти нет, — сказала Надька.
— Тебе нужны деньги?
— А кому...
«Они не нужны?» — хотела добавить она, но он перебил:
— Тогда поехали!
...Они лежали на широком топчане. Он был жёсток — вместо матраса доски были покрыты какими-то подстилками, и к утру у Надьки болела спина. Но это к утру. А ночью они с Николаем лежали рядом, распахнутые оба — печка жарила — и Надька спрашивала Николая:
— Как там?
— Нормально, — пожимая плечами, отвечал он. — Работа как работа.
— Но ведь страшно! — возражала Стреляная.
— Не больше, чем здесь.
— Ты убивал?
— Это моя работа. Мы с тобой похожи. Ты ложишься под клиентов, а я ложился под пули.
— Ничего хорошего, — сказала Надька.
— Вот почему я здесь. И ты.
— Зачем я тебе?
— Твои глаза напоминают Чечню. Озера в горах. Небо сверху. Мне хочется смотреть в них. А туда...
Он махнул рукой.
— Хочешь заменить мной Чечню?
Николай кивнул.
— Значит, больше убивать не будешь, — утвердительно проговорила Стреляная.
— ...Если меня не убьют.
— Кто? Кто тебя может убить?
— Мало ли на земле отморозков?
Он помолчал и спросил:
— Ты знаешь какие-нибудь сказки?
— Знаю. Много. Мне бабка в детстве рассказывала. Я лежала на печке и слушала...
— Расскажи все, которые знаешь.
— У тебя денег не хватит!
— На тысячу и одну ночь не хватит, — согласился Николай. — Надеюсь, все закончится раньше.
— Ты перестанешь меня снимать? — поинтересовалась Стреляная.
— Я перестану тебе платить. Ты просто переберешься ко мне, и мы снова начнем жить.
— А сейчас мы разве не живем?
— Существуем. Давай спать...
Утром Надька ушла. Почти на автопилоте добралась до дома, напустила полную ванну воды с шампунем и сидела в ней, пока та не захолодела.
Вечером Ларка Студень с ухмылкой бросила Надьке:
— Гляди, Стреляная, снова твой «кредитный» дерево подпирает! Платит-то хоть хорошо?
— Хорошо, — коротко ответила Стреляная.
Она злилась. Со всеми остальными Надька шла спокойно. Отрабатывала, получала деньги и не чувствовала ничего. С «чеченцем» она тоже ничего не чувствовала. Но только во время работы. До и после на душе было странно и тревожно.
Он отделился от дерева и спросил:
— Ну что, расскажешь сказку на ночь?
Потом положил Надьке руку на плечо и добавил:
— Поехали!
— Зачем? — спросила она, но, похоже, лишь для проформы.
— Тебе не надоело ложиться под пули? — спросил он. — Когда-нибудь они тебя убьют.
«Могут», — мысленно согласилась Стреляная. Месяцев семь назад при разборке шальная пуля задела ее икру. Но ведь он не знал! Не мог знать.
— Это моя работа, — возразила она.
— Брось.
— А ты мог бросить?
— У меня был контракт. На год.
— Ну и у меня — контракт. Пока в тираж не выйду...
— Долго, — сказал Николай. — Надо разорвать. Я не могу столько ждать.
— Три ночи — слишком мало! — возразила Надька. — Мы еще совсем не знаем друг друга.
Последняя фраза вырвалась помимо ее воли.
— Это много, — сказал он. — Если под пулями — это очень много.
Надька чувствовала, как в нее с каждой ночью перетекает его уверенность. И это было страшно. Еще три ночи назад все было ясно. Сейчас Надька не понимала ничего. И ничего впереди не видела.
— В горах бывает туман? — спросила она.
Николай кивнул.
— А как ходят люди там, в тумане?
— Наощупь.
— Но ведь если наощупь, то можно упасть. В пропасть.
— Можно упасть, — сказал Николай. — А можно и выжить.
— Думаешь, мы выживем? — с сомнением спросила Надька.
— Не знаю. Но попробовать стоит.
Всю ночь крутилось в голове: «Попробовать стоит». Но сколько — стоит?
Надька возвращалась по утрам в свою пустую квартиру, забиралась в ванную с шампунем и сходила с ума. Потом вылезала из ванной, ела и шла на почту — отправлять матери деньги, заработанные на клиентах. Те, что давал ей Кредитный, она откладывала.
На работу выходила, как обычно, в шесть, Ларка ругала ее дурой, дескать, на ее, Надькином, месте, она, не раздумывая, свалила бы к нему, к Кредитному , а Стреляная бесилась, боялась чего-то, но чего — сама не могла бы дать отчет.
А Ларка все зудела, она стала уже как зубная боль, и Надька, лишь бы избавиться, как выдирают больной зуб, однажды бросила ей:
— Ну все, достала! Десять клиентов, и я сваливаю.
Это было сродни древнему: «С понедельника начинаем новую жизнь...» Ну вот, наконец, последний, десятый. Уже сторговалась, еще час, ну, полтора, и Надька уйдет из-под пуль...
...Но тут раздался вой милицейской сирены. Облава! «Да нет, это не так страшно! — уговаривала себя Надька. — Ну, съездим «на Розу», обнаружат какую-нибудь банальную «венеруху», вылечусь, и заживем!..»
...Спустя две недели молоденькая хорошенькая лаборантка, глядя прямо в Надькины глаза, похожие на глубокие горные озера, коротко сказала:
— ВИЧ...
27 -28 апреля, 23 ноября 2001 г.