Отзвенел последний звонок

Марину Мамину вынули из петли около шести вечера, когда родители вернулись с работы. И теперь она лежала на кровати в своей комнате — бледная, с иссиня-красной полосой на тонкой девичьей шее. У изголовья дочери, склонив на ее острое плечо голову с едва пробивающимися сединками, полулежала мать. Подпирая притолоку, не в силах отвести взгляд от коричневого школьного платья с белым передником и двумя снежными бантами, еще более подчеркивающими мертвенную бледность кожи, стоял отец.
I
— ...Костя, ну зачем ей эта гимназия? — измученно спрашивала мужа Ирина Алексеевна Мамина, невысокая, пухленькая женщина, которой по внешнему виду можно было дать лет за сорок.
Впрочем, этот вопрос она могла и не задавать. Константин Иванович Мамин, в отличие от жены высокий и, скорее, худой, чем стройный, в очередной раз бросил недовольно:
— С ее способностями в простой школе ей делать нечего. Вырастет — будет маяться... В продавщицах или секретаршах...
В глазах Мамина это были самые неуважаемые профессии. Он хотел, чтобы дочь поступила в вуз. Ирина Алексеевна знала, что всё бесполезно, с их достатками высшее образование дочери не светило, разве только захудалый какой-нибудь вузик, разве только для диплома... Кроме того, продавщицы и секретарши давно живут лучше академиков, но... Но... Но... Ирина Алексеевна тоже была еще в плену не слишком давних советских «предрассудков» о престижности инженерных должностей, хотя весь ход постперестроечной российской истории убеждал в обратном.
В общем, разговор в очередной раз окончился ничем. Хотя нет, перевес оказался все-таки на стороне Мамина. Ирина Алексеевна, будучи не в силах переломить волю мужа, начала сдаваться. В конце концов, и она хотела дочери добра. Тем более, что дочь тоже не возражала против лучшей доли.
Подобные разговоры обычно велись на кухне, — подальше от девичьих ушей. У Марины слух был исключительный, но плотно закрытая кухонная дверь все-таки скрадывала некоторые фразы.
Марина сидела на диване насторожившись, ловила обрывки разговора и переживала. Она стремилась в гимназию. Наверное, для нее не столько были важны гимназические знания (с ее-то усидчивостью, которой поражались все, когда Марина была еще первоклашкой с косичками вразлет и белыми бантами, можно свернуть горы и до всего дойти самой), сколько мучило сильное желание доказать себе и другим, что она многое может.
Нервные разговоры о необходимости гимназического образования прекратились в семье Маминых в апреле, когда глава семьи переступил, наконец, порог кабинета директора гимназии.

***
Юрий Кондратьевич Парнов еще помнил, какой он застал эту школу четыре года назад, когда пришел в нее директором. Обшарпанные стены, изрезанные перочинными ножичками парты, изрисованные двери туалетов... И за эти четыре года именно он создал из школы первоклассную гимназию, где не стало места всякой шпане; гимназию, в которую устремились дети новых русских и просто более или менее состоятельных родителей. В общем, тех, чьими деньгами произрастала сейчас бывшая весьма средняя школа номер...
Нельзя, конечно, сказать, что проблем не существовало. Одна из них была в тех, чьи дома относились к гимназии. Парнов не имел права отказать им в приеме. Но «приписные» аккуратно — не придерешься — отсеивались учителями при собеседовании; уходили, не выдерживая «денежной гонки». В общем, все шло к тому, чтобы гимназия стала закрытым учебным заведением для местной элиты.
...Парнов утопал в широком кожаном кресле, как бисеринка в... ну, скажем, в чайной ложке. Жалюзи за его спиной были прикрыты.
«Экий шарик! — подумал Мамин.
— Вы по какому вопросу?..
Голос у директора был глухой, почти утробный, и это неприятно поразило Мамина. Но, стараясь казаться приветливым, он произнес:
— Я хотел бы перевести дочь из обычной школы в вашу гимназию. Я наслышан, что...
Директор подался вперед, изучающе глядя на Константина Ивановича. Похоже, не совсем удовлетворившись осмотром, спросил:
— А где вы, позвольте полюбопытствовать, работаете?
— Я — техник-геолог...
— Такие еще есть? — удивился директор. — Я думал, все уже вымерли. ...Как мамонты.
— Живы, как видите, — с кривой усмешкой произнес Мамин.
— А супруга ваша? — не обращая внимания на его реплику, продолжал допытываться Парнов.
— Бухгалтер, — ответил Мамин.
Директор оживился.
— Вы знаете... — сказал он бодрым, неожиданно зазвеневшим голосом. — ...Практически все, что вы увидите в наших кабинетах... Родители наших учеников помогают гимназии по мере сил и возможностей. Вы знаете, говорят: школа — второй дом. А наша гимназия...
«Хочет денег», — подумал Мамин. Впрочем, подобное он ожидал. Вопрос в том — сколько?
— На какую сумму рассчитывать? — перебил директора Константин Иванович.
Юрий Кондратьевич еще раз испытующе глянул на Мамина и изрек:
— Две с половиной тысячи. Это, так сказать, в качестве спонсорской помощи. Ну и учебники, форма... Еще тысячи полторы. Если такой вариант вас устраивает...
— Мне нужно посоветоваться с женой, — сказал Мамин.
— Конечно-конечно! — поспешно проговорил Парнов. — С женой — это святое дело...
— До свидания! — сказал Константин Иванович и вышел из кабинета.
«Разговор с женой» был только поводом. На деле Мамину нужно было сообразить, у кого перехватить деньги. О том, чтобы оставить дочь в старой школе, речи быть не могло.

II
Первого сентября светило солнце. Марина Мамина вошла в класс, держа в руке огромный букет «сентябринок», привезенных накануне из сада.
Химичка Юлия Евгеньевна, оказавшаяся «классной дамой» их девятого «в», посадила новенькую с подвижным улыбающимся пареньком. «Ничего, симпатичный», — удовлетворенно отметила Мамина, косясь на его тетрадь. «Тетрадь по химии ученика 9 «в» класса гимназии № ... Тимонина Александра», — прочла Марина. «И почерк ничего», — подумала она.
Тимонин Александр беззастенчиво уставился на Мамину, и спустя минуту изрек:
— А ты ничего... Привет! Я — Саша.
И подал руку «лодочкой». Мамина подумала: «Как девчонка», фыркнула, но ответила:
— Марина.
— Порядок! — отметил Сашка. — Познакомились. Будешь меня держаться — выживешь!
— Вот еще! — презрительно бросила Марина. — И без тебя выживу.
— Ну это вряд ли, — «оптимистично» заявил Тимонин. — Я веселый, а все остальные — зануды.
«Тоже мне, самокритик нашелся!» — хотела сказать Мамина, но тут химичка строго сказала:
— Тимонин! — и Сашка слегка притих.
— ...Хочешь, провожу? — спросил он после уроков.
— Обойдешься! — бросила Мамина и состроила рожу. Но так, для проформы. На деле она была не против. Но чтобы с самого первого дня знакомства — это слишком!
— Подождем! — бодро сказал Сашка.
Спустя неделю Марина сдалась. Всю дорогу до ее дома Тимонин дурачился, как шестиклассник. Она пыталась казаться серьезной, даже строгой, но то и дело помимо ее воли на щеках появлялись мамины ямочки. Замечая их, Сашка бесился пуще прежнего.
На прощанье Марина подала ему ладошку «лодочкой» и, лукаво бросив:
— До завтра! — скрылась в подъезде.
Осень понемногу замещалась зимой, как сказал бы папа. Он — геолог, и часто, вернувшись в сентябре-октябре с «поля», говорит про всякие там интрузии, замещения одного минерала другим... Марина слушала с интересом, переспрашивала, и все эти замещения минералов были ей гораздо интереснее, чем замещение осени зимой.
Сегодня утром пошел снег. Он засыпал осеннюю грязь, но она все равно чавкала под сапожками, и потому настроение у Марины было хуже некуда. Заболел Сашка. Мамина терзалась, мучалась, пытаясь решить: можно ли ей прийти проведать Тимонина? В его подъезде, как назло, живет Ленка Невзорова. Эта, если увидит, что Марина зашла к Сашке, разнесет по всей школе, наговорит всяких гадостей — не отмоешься.
В конце концов, она подумала, что определится к последнему уроку, и на том успокоилась.

***
Вечером, когда пришла с работы мать, Марина с опухшими от слез глазами сидела на полу перед телевизором. К Сашке она так и не пошла. Не смогла.
— Мариночка, что случилось?! — всполошилась мать.
Дочь молчала.
— Ну не мучай же меня, скажи, что случилось?!
— Деньги... требуют... — выдавила дочь, напряженно глядя на мать карими глазами. Ее курносый нос, кажется, даже вытянулся и опустился вниз.
— Кто... требует? — так же, как и дочь, с напряжением в голосе, проговорила мать.
— Классная, — всхлипнула Марина.
— Ну и ничего страшного, — выдохнула почти облегченно Ирина Алексеевна. «Слава богу, не наркоманы!» — подумала она.
— Но столько!.. — возразила дочь. И тут же выпалила: — Пятьсот!
«Почти половина Костиной зарплаты», — подумала Ирина Алексеевна.
— ...Ничего страшного, — повторила она. — Вот папа придет, и мы что-нибудь придумаем...
Когда пришел отец, они с матерью закрылись на кухне, а Марина сидела в своей комнате и готовилась к завтрашним урокам. Точнее, пыталась готовиться. В голове заезженной пластинкой вертелось: «Пятьсот рублей. Пятьсот рублей. Пятьсот рублей!» Где взять такие большие деньги? Классной внезапно понадобились жалюзи. Чем ее не устраивали шторы?..
Минут через десять отец решительно вышел из кухни в коридор — к тумбочке, где стоял телефон. Кому-то позвонил и, быстро одевшись, ушел.
Мамина-младшая, поняв наконец, что ни один урок она сегодня все равно выучить не в состоянии, распласталась на диване. «Пятьсот рублей» из головы куда-то испарились, зато звучал голос Женькиного отца. Точнее, что это был Женькин отец, она узнала потом. А тогда Марина посреди урока залетела в учительскую — за мелом, и увидела директора, а рядом с ним — крупного мужчину с миниатюрным, почти женским, сотовым в руке. Мужчина спрашивал:
— Ну дак, Юрий Кондратьич, чё нужно, чтобы мою девицу к вам определить? Говорите, не стесняйтесь!
«Смотри-ка ты, как разговаривает с самим директором!» — отметила Марина.
— Мамина, ты чего шляешься? — грозно спросил Юрий Кондратьевич. — Почему не на уроке?!
— Я за мелом, Юрий Кондратьич...
После этих слов директор потерял к ней всяческий интерес и, почесав нос, ответил крупному мужчине:
— Кондиционер в мой кабинет.
Мамина в это время сосредоточенно, медленно искала коробку с мелом. Ей было жутко интересно, чем закончится диалог.
Мужчина в ответ не произнес ни слова. Он просто разжал руку, перебрал на сотовом несколько кнопок и произнес в трубку:
— Ну все, Ленок, собирай Женьку, ее приняли...
Мамина тут же нашла мел и выскочила из учительской.
К вечеру накатила тоска. Тянучая, как жвачка. Вот так — один лишь телефонный звонок, и нет проблем! Родителей Марина не винила: просто им не повезло с работой, с деньгами; значит, как-то нужно приспосабливаться, выживать, но уходить из гимназии она не хотела. Здесь Тимонин... есть даже несколько любимых учителей, но деньги...
Марина была уверена: все, что затратили и еще затратят на нее папа с мамой, она отработает, но когда это еще будет?.. А деньги директор требовал сейчас. Вопрос: где их взять?  — становился все более назойливым и возникал в самое неподходящее время. Например, когда они с Сашкой Тимониным, держась за руки, гуляли по заснеженному парку. У Марины тут же портилось настроение, и она пыталась сбежать домой. Признаваться, что переживает из-за денег, Мамина не хотела.
— Маринка, ну ты чего? — обиженно, совсем не по-тимонински, спрашивал Сашка.
Мамина грустно отшучивалась и, в награду Сашке, целовала его узкие, но мягкие губы. Хотя нет, скорее, просто прикасалась к ним губами и тут же исчезала, бросая за спину:
— До завтра!
...Отец вернулся через два часа, вошел в комнату дочери и положил на стол пятьсот рублей. Марина благодарно посмотрела на него, подбежала и прижалась к груди. Отец погладил русую голову дочери и бодро сказал:
— Ну вот видишь, никаких проблем!
Но она знала, что это неправда. И отец тоже знал.
— ...Совсем обнаглел!.. — слышала Марина сквозь приоткрытую дверь комнаты родителей голос отца. — Сплошные поборы! Причем абсолютно незаконные.
— Ты думаешь, что сможешь что-нибудь изменить? — возражала мать. — Вспомни, что он сказал на последнем собрании: «У кого нет денег, тот может подыскать себе школу попроще. А у нас — гимназия!»
Ирина Алексеевна сказала это директорским тоном, подчеркнув — «гимназия!»
Отец явственно скрипнул зубами и ушел на кухню. Хлопнула дверца холодильника. Потом чиркнула над газовой плитой зажигалка. Когда отец нервничал, у него всегда просыпался голод. Это Марина усвоила с детства.
Теперь, когда требуемая сумма есть, нужно все-таки попытаться выучить хотя бы один урок. Авось, по остальным пронесет. В конце концов, можно выехать и на эрудиции. Мамина вытащила из сумки первый попавшийся учебник.
Марина упорно вчитывалась в строчки параграфа, пытаясь запомнить хоть что-нибудь. Но грузные отцовские шаги мешали, пробиваясь даже в заткнутые пальцами уши.

А утром, едва Марина успела приземлиться за парту, Сашка пригласил ее на день рождения. Без обычных своих приколов. Он вообще в последнее время стал на себя непохож. Посерьезнел, и Юлия Евгеньевна даже удивилась:
— Тимонин, что с тобой?..
Он отшутился. Но истинную причину знала только Марина. Остальные могли только догадываться, что они с Сашкой влюблены друг в друга.
Марина денег на подарок у родителей не просила. Если б у Тимонина день рождения был в сентябре, даже в октябре, она свихнулась бы, соображая, что бы этакого подарить Сашке, чтобы не осрамиться. Не перед одноклассниками — на их мнение Маминой было, по большому счету, плевать, — перед самим Тимониным.
Сейчас же, после недавнего объяснения, все было просто. И Марина подарила Сашке (разумеется, наедине!) собственноручно вырезанную и раскрашенную открытку «сердечком».
Тимонин прикалывался весь вечер, приставал ко всем девчонкам с дурацкими шутками, но танцевал только с Маминой. Она улыбалась, светилась вся — до кончиков ушей. Ямочки на щеках не исчезали весь вечер. Но потом, как обычно, подкатила тянучая тоска.
Тимонин понял, что ей не в кайф, и, бросив гостей «подметать» стол, сбежал провожать Маринку. Едва они завернули за угол, Мамина уткнулась лицом в Сашкино плечо.
— Ну чего ты?.. — спросил Тимонин, крепко прижимая к себе трясущуюся от плача девушку.
Она молчала. Все дело было в деньгах. Но об этом она Сашке никогда не скажет. Потому что помочь ей он не сможет. Да еще и сам станет переживать. Тогда вообще — хоть вешайся!..
— Ну не надо, Маринушка, ну что ты? Не надо... — бессмысленно повторял Тимонин, еще крепче прижимая к себе девушку.
Теперь Марина тряслась не от плача. Она тряслась от холода. Он пробрался под ее старенькую аляску — незаметно; видно, исподволь.
— Пошли, а то совсем застынешь... — ласково сказал Сашка.
— Пошли, — сквозь всхлип откликнулась Мамина.
Сашка положил руку на ее талию, еле прощупываемую сквозь пух аляски, и они побрели — обнявшись — по скрипучему рождественскому снегу.

III
Марина видела, что родители все сильнее залезают в долги. Отец занимал, перезанимал, отдавал, занимал снова... Все реже дочь видела на щеках матери веселые ямочки. Марине за ужином подкладывали лучшие куски, но поперек горла вставал комок, и она половину еды оставляла на тарелке. Ночью ревела в подушку, а утром — то один, то два раза в месяц — отдавала классной жгущие руки «червонцы», с таким трудом добытые отцом. Родители не говорили ничего — во всяком случае, при ней, но Марина взглядывала временами в отцовские глаза и видела: отец уже сам не рад, что устроил ее в гимназию (мать ведь сразу была против!), и в глубине души винит дочь в том, что приходится выкладывать такие деньги... Это было самым ужасным.
Сашка видел, что Марина мается, пытался расшевелить, понять, почему; лез в душу, и однажды Мамина зло бросила:
— Достал уже!
И сматерилась. Впервые. А потом заревела — от боли и стыда.
В одном из немногочисленных своих снов Мамина карабкалась по этим четверкам и пятеркам — огромным, как девятиэтажка напротив. Срывалась, почти падала, но в последний момент находила-таки силы, подтягивалась и все лезла... лезла... Наверное, там, куда она лезла, был вуз. Он маячил где-то вдалеке, но с каждой пятеркой приближался... приближался...
Она просыпалась, спешила в школу, после уроков они с Тимониным гуляли час, больше времени тратить на любовь Марина себе позволить не могла. Сашка провожал ее до дома, они долго стояли обнявшись (Мамина давно уже плюнула на сплетницу Ленку), потом она легонько отталкивала Сашку и скрывалась в подъезде.

***
Мартовскими ручьями утек снег. Весна захватила Марину. Учиться не хотелось — рядом был Сашка, но еще ближе — последний звонок. А потом — экзамены, каникулы и десятый класс...
Но за две недели до звонка, на классном часе, Юлия Евгеньевна объявила:
— Двадцатого мая — собеседование для тех, кто собирается учиться в гимназии дальше. Кто не пройдет — можете прощаться. Правда, есть альтернатива: три тысячи рублей. Объявите родителям. Завтра — родительское собрание, мне нужен ответ — кто будет принимать участие в собеседовании, а кто предпочтет заплатить деньги.
Для Маминой альтернативы не было. Она знала, что обязана пройти в десятый без денег. Она была уверена, что пройдет. И объявила об этом родителям. Впрочем, для Маминых-старших это было само собой разумеющимся. Папа удовлетворенно кивнул и, придя назавтра на родительское собрание, сказал твердо:
— Денег мы платить не будем. Марина собеседование пройдет. Я уверен.
— Ну смотрите! — пожала плечами Юлия Евгеньевна.
В ее голосе слышалась не то угроза, не то предупреждение. Но Константин Иванович ничего не заметил.
В ночь перед собеседованием Марина не могла уснуть. А утром все прошло. Утром она была абсолютно уверена в победе.
Сашка на собеседование пришел, хотя отец его заплатил-таки (на всякий случай, разумеется!) три тысячи. Можно было, конечно, не появляться, но Сашка решил поддержать Маринку. Ну и заодно — проверить себя. Настроение у него было хорошее — десятый класс ему, Тимонину Александру, в любом случае обеспечен.
В четырнадцать часов одиннадцать минут Мамина-младшая выскочила на школьное крыльцо, мурлыкая некое подобие победного марша. За ней вылетел радостный Тимонин.

***
— ...Ну, как? — спросил вечером отец.
— Кажется, все нормально, — ответила Марина. — Думаю, прошла.
— Когда результат? — поинтересовалась мать.
— Двадцать четвертого.
— В последний звонок? — удивился отец.
— Зато представляешь — двойная радость, — воодушевленно протараторила дочь.
Двадцать четвертого она подскочила чуть свет. Залезла под прохладный душ. Проснулась окончательно и прошлепала в комнату, где на спинке стула висело платье — коричневое, с белым, накрахмаленным накануне передником.
Они всей первой сменой собрались на школьном дворе, где по квадратным цементным плитам кто-то уже прошелся неровной меловой линией, отчеркивая предел, за который переступать нельзя. Будто что-то зависело от этого, будто, если переступишь, произойдет нечто страшное.
Марина стояла во втором ряду и не собиралась выскакивать за белую черту. Зачем? Ведь за ней — те же люди, только взрослые. Юрий Кондратьевич, Юлия Евгеньевна... Софья Леонидовна...
За черту не хотелось. И Марина стояла во втором ряду, сжимая Сашкину руку. Она не могла бы сказать, зачем делает это именно так — судорожно, больно, спасаясь от чего-то, хватаясь за соломинку, будто не умеющий плавать пассажир, выпавший за борт. Тимонин в ответ пожимал ее небольшую, с длинными узкими пальцами, руку и дышал в ухо, точно собираясь сказать что-то важное только для них двоих, но молчал.
Шевеление за белой чертой, наконец, закончилось: откашлявшись, Юрий Кондратьевич начал речь.
Марина ничего не слышала. Она безотчетно перебирала своими пальцами Сашкины. Ей было и хорошо, и одновременно грустно. А потом в горле откуда-то взялся комок — почти такой же, какой возникал, когда она отдавала классной деньги. Только теперь он возник не из-за денег — вдоль белой черты, но уже с той, взрослой, стороны шагал девятиклассник из параллельного, осторожно держа на плече первоклашку, изо всей силы старательно звонившую в большой колокольчик. Мамина знала, что этот колокольчик Юлия Евгеньевна купила в центре, на «плите». Точнее, не она сама — за колокольчиком ходили Женька и Вера, он был какой-то старинный, почти антикварный, и со времени покупки до сегодняшнего дня хранился у Парнова в сейфе.
Классная до беспамятства гордилась, что именно ей пришла в голову идея купить этот колокольчик, что он станет символом их школы, на что Сашка возразил, что, мол, «Юлька (то есть Юлия Евгеньевна) несет полную чушь», но — тихо, чтобы классная не услышала.
Пока Мамина все это вспоминала, «почетный круг» завершился, и все потянулись по классам. И девятый «в» тоже в полном составе собрался в кабинете химии, и было грустно, потому что в следующем сентябре встретятся не все. Марина не могла представить, даже на секунду, что скоро (три месяца — это ведь немного, тем более, когда они — летние) она не увидит бывших одноклассников. Из раздумий ее вывел неожиданный крик Тимонина:
— Маринка! Мамина! Поговори с Юлей, она тебе разрешит...
— Чего разрешит? — удивленно спросила Марина.
— Видиком попользоваться. А то чё он без дела стоит? Я кассету подтянул с дня рождения. Поговори, а?
Сашка был уже рядом. Он стоял, просительно заглядывая ей в глаза.
— Хорошо, — выговорила она, хотя видик ненавидела. Всем сердцем. Потому что помнила: те триста рублей, что были накоплены папе на кроссовки, ушли на этот дурацкий видеомагнитофон. На тот самый видик, который уже год почти без дела торчал в кабинете химии.
Но спустя полчаса Мамина вместе с другими одноклассниками весело хохотала, глядя на приколы с Сашкиного дня рождения. Юлия Евгеньевна тоже улыбалась. А, когда кассета закончилась, хлопнула в ладоши и объявила:
— Итак. В десятый класс прошли Абрамова... Витюшкин... Дмитриев... Малинин... Марьянова...
Марина жадно вслушивалась, ожидая, что классная вот-вот назовет ее фамилию, хотя букву «М» та давным-давно прошла и неумолимо подбиралась к «Я». Наконец, Юлия Евгеньевна выговорила последнюю фамилию и добавила:
— Всех, кого я назвала, поздравляю! Мы встретимся с вами в сентябре. Остальные... (таких было девять, но классная выразительно глянула на Мамину) переоценили свои силы. Хотя, пора бы уже знать, что в жизни всегда лучше подстраховаться, как сделал, к примеру, Тимонин.
Мамина замерла — на секунду, а потом, все осознав, выскочила из класса. Вслед рванул Сашка. Он скатился по лестнице, остановился на крыльце и теперь крутил по сторонам тонкой шеей, высматривая одноклассницу. С полчаса он, пытаясь разыскать Марину, кружил по району. Безуспешно. Потом решил поехать к ней домой. Минут двадцать он торчал, ожидая трамвай, а когда тот доплелся, наконец, до Марининой остановки, Сашка, расталкивая пассажиров, рванулся к выходу. Задыхаясь, он добежал до ее дома и взлетел на четвертый этаж. Тимонин звонил не переставая, но за дверью не было слышно ни шороха.
...Последнее, что услышала Марина Мамина, был длинный отчаянный звонок.

IV
...У изголовья дочери, склонив голову с едва пробивающимимся сединками на острое плечо дочери, почти распластавшись на полу, лежала мать. Отец стоял у стола, который еще несколько часов назад принадлежал дочери, и его взгляд, спотыкаясь на хвостиках букв «я» и «л» (Марина очень любила выводить эти хвостики), двигался по предсмертной записке. Константин Иванович уже в который раз перечитывал ее, но до сих пор не мог поверить, что дочери, его любимой Маринки, больше нет.
«Я очень хотела учиться в гимназии, чтобы потом, когда вырасту, отработать все, что вы на меня затратили. Я очень хотела... Вы учили меня, что главное — знания. Но сегодня я окончательно поняла, что в этой жизни главное — не знания, а деньги. А у нас их нет. Вот и всё! Простите меня... Ваша Марина».
Ирина Алексеевна медленно, по-старчески, поднялась и посмотрела на мужа. Константину Ивановичу показалось, что в волосах жены добавилось сединок.
— Он заплатит, — глухо сказал он. — Ирочка, я тебе клянусь, он за все заплатит!
— Кто? — с усилием вытолкнула из себя слово жена.
— Директор. Он у меня сядет.
— Все равно ее не вернешь, — медленно, задыхаясь, произнесла Ирина Алексеевна.
— Он должен заплатить! — убежденно, решительно произнес Мамин.
Мамина-старшая думала о другом. О том, что их жизненные ценности рухнули. Что не стоило, наверное, их, рухнувшие, прививать дочери. На миг шевельнулась мысль: повторяли бы постоянно, что жизнь — джунгли, где кто силен, тот прав; может, Марина сейчас была бы жива. Или все равно была она обречена — точно так же, как сами они — до сих пор не привыкшие рвать глотку ближнему?..

VI
С Мариной учителя и одноклассники прощались возле школы. Рядом с Маминым, совершенно не обращая на него внимания, разговаривали две женщины: одна — крепко сбитая, с низким голосом, а вторая — похудее, с более тонким. Первая говорила:
— Школа здесь ни при чем. То, что она не прошла собеседование — только повод...
Константин Иванович понял, нет, скорее, почуял нутром — речь идет о Марине.
— ...Болезненная склонность к суициду. Не проявись она сейчас...
В разговор вступила вторая:
— Да, вы правы, Софья Леонидовна. Помните недавний случай?..
— Вы о Тамаре Васильченко? Ужас! На глазах у одноклассниц... с девятого этажа... — она пожала крепкими плечами. — Патология...
— Абсолютно с вами согласна! — подхватила худая. — И если уж ты усомнилась в правильности оценки, так борись! Есть же комиссия, в конце концов...
— Создают детям тепличные условия, а потом те из окон выбрасываются... в петлю лезут... — зло бросила та, которую называли Софьей Леонидовной.
Сил возражать у Мамина не было.

...Спустя две недели на заявлении Мамина Константина Ивановича твердой рукой следователя Калиновой, по иронии судьбы одиннадцать лет назад окончившей ту же школу (только тогда она не называлась гимназией, а была просто средней школой номер...), небрежно была начертана резолюция: «В возбуждении уголовного дела отказать — за отсутствием состава преступления»...
29 мая — 13 декабря 2001 г.