Хранитель старого патефона

Ну, кто приволок эту рухлядь, как она оказалась здесь?! – стучит оно голыми измерзшими в зимность сучьями и разлетается по округе звук возмущенно-озлобленного клёкота. И вот, именно сейчас, когда теплынь назревает, а солнышко настойчиво липнет к его черноте и неуклонно плавит снежную бель, творя проталины, добирается уж и до землицы, размягчая ее и наполняя соками жизни – в этот самый сладостный и настолько же мучительный для Дерева момент пробуждения вырисовалась в подтаявшем сугробе у ствола эта мерзость. Наверняка, «подкидыш» появился, воспользовавшись бессознательным сомнамбулическим состоянием, в которое впадает каждое дерево, сбросивши последний осенний лист. Попробовал бы он хотя бы на метр приблизиться в иное время, когда мощные ветви покрыты яркой зеленью, бурлит во всем – от корешка до почечки, - силы и радость жизненная, тогда б затрещал и загудел ствол, раскинулись, разметнулись ветви бы со страшенным свистом и ветер ужаса и страха неземного родился бы в листах и ничто и никто не смог бы на землю обетованную, коренную, только ему – Дереву принадлежащую, попасть, летел бы прочь подгоняемый ветром ужаса.
Теперь поздно, теперь придется смириться с существованием хлама этого металлически-пластикового на Земле Его.
Теплынь назрела, за ней – жара, гроза, ливень. Пришло цветение, жужжание и пение. Затем, как водиться, и плодоношение. Уж и лето сворачивалось, собираясь уходить, и листья зарделись в предсмертной горячке. И все это время Дерево явственно ощущало подле ствола этот чуждый, инородный предмет и корням стала привычна тяжесть его. И теперь ветви охраняли его, защищали от дождя и изнуряющего солнца, когда солнце было изнуряющим.
Как-то незаметно, как-то само собой вышло так, что к моменту появления первой изморози на жухлой траве, когда все медленнее загустевшие, вязкие соки движутся по телу и корни за ночь вмерзнув в колючую и ожесточенную Осенью почву, окоченев, не могут сделать ни глотка и лист за листом срывает промозглый ветер, Дерево стало Хранителем изъеденного ржавчиной жестяного раструба, корпуса с полущевшимся лаком и коленцем почти отвалившейся ручки. Весной ненавистный, Летом привычный, к Осени нежно оберегаемый патефон нашел под Деревом последний свой приют.
В предзимнем опустошении и умирании, ощущении нужды другого в тебе отгоняет, отодвигает страх за себя. Ведь зимой в бесчувствии и от того в неведении может случиться всякое: топор дровосека или ураганный ветер или лавина снеговая, мало ли? – и тогда уж не проснешься тем чем был, а в худшем случае вообще не проснешься. Необходимость же защитить, сохранить другого еще более слабого, еще более обездоленного наполняет верой и надеждой.
Так прижавшись друг к другу встречали они Зиму.

Сон? Сонм видений… вязь звуков – пение, шорохи, звон, дробь, капель, гул и рокот… причудливость узоров кружев, бриллиантовые искры, чернота вороньего крыла фраков, бисер на запястьях… ласка рук, соитие губ, живая плоть и вновь звук: вздох, стон – трепет язык и гортани…

Оно очнулось, оно пришло в себя, оно возжелало вновь зацвесть, вновь плодить новую жизнь.
А была ли Зима? Нет! Это было чудесная живая дрёма. Теперь стоит просто пережить наступающее лето, для того что бы вновь окунуться в зимние чарующие сновидения… Вдруг тревога разлилась с весенними водами по корням, стволу  и ветвям. Что-то неуловимо изменилось, что-то исчезло, - нет той привычной тяжести, того железного прикосновения, нет патефона. Нет Патефона!!! Это был его сон, это был сон – дар, ненавязчивая благодарность… Как же теперь? Теперь вновь одиночество, пустые зимы и тоска по Нему… Патефон исчез также как и появился.