Жизнь прекрасна. Рассказы из разных кружек

Это ведь только сочетание слов: «банальные истины». Пустой звук, не значащий ничего, или, напротив, означающий так много, что для точного определения понадобились бы тома. Да и есть ли оно, точное определение? Положа руку на сердце: много вы знаете людей, сломавших жизнь о бином Ньютона? Или, скажем, о теорию горизонтального перемещения генов? Есть, конечно, и такие, как не быть… Но их ничтожно мало по сравнению с теми, кто сломался о простые идеи, усвоенные с раннего детства со сказками, поговорками, наставлениями предков или приятельскими беседами. Очевидные до смешного сентенции предстают однажды грозной силой, неотвратимой, всепожирающей, и нет спасения, нет пощады. Так ли уж они банальны, если нет в мире человека, не разбившегося однажды о «ты мне, я тебе», «предают только свои», «друзья познаются в беде», «береги платье с нову, а честь с молоду» и многие, многие другие банальности? И что противно: этот путь каждый проходит сам. Благие попытки познавших коварство само собой разумеющегося предостеречь катящихся в ту же пропасть бесплодны и приносят больше вреда, чем пользы. Поучаемые лишь отмахиваются от назойливых доброхотов, ведь всё так просто, так очевидно, что не нуждается в разъяснении. «Сами с усами. Плавали, знаем!» Да знают ли? По этому поводу хорошо высказался один мой приятель, поэт.
- Можно, конечно, выйти на перекрёсток и кричать: «Не убий! Не укради! Не прелюбодействуй!» Но, если хочешь быть услышанным, в нужное время в нужном обществе нужно сказать: «Не варите козлёнка в молоке матери его» Никто ничерта не поймёт, зато прослывёшь интеллектуалом.
 Так и тут: до крупных санитаров рассказывай, что жить всегда стоит, что завтрашний день всё может повернуть по-иному, что смерть – единственная ошибка, которую невозможно исправить, что даже в самом низу всегда есть путь наверх… А зачем?
 Жена моя – большой любитель шуршать по «секонд хэндам». Со всеми торговцами на «ты». И я не чураюсь. Мы с ней служим в мобильном военном госпитале.  «Чрезвычайные медики», хотя военный медик из нас только она. Я просто военный. Сериал «МЭШ» видели? Про нас пока сериала не сняли, но и без этого скучать не приходится: войны, землетрясения, эпидемии, экологические катастрофы – всё наше. Но не о том речь. Так вот, идем мы с ней как-то с рынка: по раскладушкам сэкондовым прошлись с регулярной проверкой. Армейское обмундирование там попадается - закачаешься. Особенно ботинки: лёгкие, удобные, из страусовой кожи - те, что шили ещё для «Бури в пустыне». На  рынке возле нас мелькала интересная молодая дама в белоснежных брюках и топике «под зебру». Собственно, я на фигурку только и обратил внимание. Ну, в какой позе женщина роется в тряпках, горой разложенных на раскладушке? Нагруженные идём к части, а впереди снова она, но не одна, а с тремя детьми: две девчонки четырех и шести лет, и мальчик лет пяти. Все очень ухоженные и даже с шиком одеты. Розовое атласное платьице, такая же шляпка и сумочка на младшей просто бросаются в глаза, хоть и имеют какой-то сероватый налёт. Словно вещи стирали хозяйственным мылом в холодной воде. Я, может, и не заметил бы, но уж больно велик контраст рядом с обтянутыми ослепительно белыми брюками стройными ногами матери. Пока обсуждали с супругой эти подробности, молодая дама повернулась, и мы обомлели: да ведь мы её знаем! Года два назад так же, как сегодня, перебирали тряпки, а рядом с нами рылась в барахле бомжиха. Худая, лицом страшная и серая до потери возраста, в мужской куртке и мешковатой юбке цвета залежалого тряпья. Вокруг неё крутились дети, такие же оборванные, тощие  и заскорузлые. Жену привлекло, что вещи эта женщина выбирала не надёжные и практичные, а явно куртуазные: кружевные корсажи, шёлковые неглиже, модельные юбки и шаловливые блузочки. «Она всё время здесь крутится, - подтвердила торговка. – И выбирает всегда такое, что чёрт его знает, куда это носить!»  Теперь эта самая бомжиха, чудно преобразившаяся, идёт перед нами, деликатно и со вкусом покачивая бёдрами. Только по сероватому налёту на платье дочери и можно догадаться, каких усилий ей стоил этот образ, какой труд и волю пришлось приложить, чтобы вытащить со дна себя и троих детей, опираясь на банальнейший императив, вталдычиваемый большинству из нас с самого детства: «встречают по одёжке».
 Иногда самых простых вещей достаточно, чтобы мир повернулся к нам более привлекательной стороной. Один невропатолог из наших же рассказывал, будто в одном из монастырей где-то в Средней Азии практикуют любопытную практику реабилитации скорбных телом и утомлённых духом. Суть метода в том, что в течение полутора месяцев народ мягко, но решительно принуждают ходить с прямой спиной и всё время улыбаться, причём на фоне приличных физических нагрузок. Звучит дико, но главное ведь не как выглядит, а каков результат. Удаление аппендицита или аборт для постороннего тоже не верх эстетики, просто к идее хирургического вмешательства современное общество притерпелось. А в том, что результат у монахов есть, я не сомневаюсь. У меня самого на этот счёт кое-какой опыт.
Было это к концу первого курса военно-политической академии. Докторша, которая работала у нас по совместительству, бросила клич: «Нужны желающие для работы в неврологическом отделении!» В те времена в таких отделениях держали наркотические препараты, и медперсонал замучили ночными налётами истомившиеся по кайфу наркоманы. Поначалу никто не проникся, но быстрый разумом Серый сблатовал на благое дело меня и ещё двоих. Серый называл себя ходячим артефактом, и было за что. Как он, правоверный рокер, приятельствовавший и высоко ценимый самим БГ, попал в военно-политическую академию, не знают даже ангелы в небесах. Вот этот уникум и сообразил, что положение работающих при медучреждении сулит немалые выгоды, как то: возможность уже на втором курсе жить не в казарме, а снимать квартиру в городе, приклеиться к больничной кухне и медсестричкам... В обязанности нам вменялось мыть в отделении полы, выносить мусор и трупы, отгонять наркоманов и помогать медперсоналу наводить порядок в отделении, сиречь усмирять строптивых нарушителей режима и буйных. За это мы получали санитарскую зарплату и кормились тем, что оставалось на кухне после раздачи больным. Отпускали нас пораньше, чтобы успели в академию к началу занятий. Наше академическое начальство не возражало, только строго предупредило насчёт недопустимости употребления алкоголя. Правду говорят: то густо, то пусто. Почти одновременно с нами на работу в отделение пришли два студента-медика, Жорик и Котик. Умильные прозвища дали им не иначе, как по приколу. Жорик, два метра тугих канатов, с костистыми кулаками и набитыми мозолями, в институт пришёл, отслужив во внутренних войсках на зоне. Котик же выглядел как борец сумо, но легко сбивал ногой спичечный коробок у Жорика с головы. И хотя в тот же год наркотические средства из отделения убрали, наркоманам сообщить эту подробность как-то забыли.
И пошла наша больничная служба. Втянулись быстро. Распределили между собой смены и дежурства, а весь персонал по званиям от рядовых (больные) до полковника (завотделением). Котик в нашей табели о рангах попал в лейтенанты, Жорик в старлеи. Каждый из нас на новой службе отличился по-своему. Лёша, например, был виртуозом мытья полов, особенно у дам. Умильно краснея, он стучался в женскую палату и в самых изысканных выражениях просил выйти и постоять в коридоре. А главное, если не трудно, поднять вещи с пола на кровати, ибо он по незнанию может что перепутать. Затем, вооружившись тряпкой, ведром с водой и ведром с дезсредством, входил в палату. Швабры он не признавал, мыл руками. Сначала хлорным раствором, потом водой. Залезал в самые дальние углы. Дамы от этого млели и пытались Лёшу отблагодарить. От денег тот принципиально отказывался: «Вы меня лучше на чай пригласите». Дамы приглашали, и Лёша часами пил у них чай и вёл задушевные беседы. Накануне одной из сессий Лёша прознал, что по медицинским показаниям (черепно-мозговая травма, или сотрясение мозга) экзамены можно не сдавать. Проявив немалую изобретательность, он уложил себя в отделение, где блаженствовал, получая две пайки: как больной и как медработник. Любил Лёша покушать. Мёл всё, до чего смог дотянуться, хоть по нему и не видно было. «Ты не иначе как солитёра кормишь», - поговаривал Жорик и даже  уговорил бедолагу протравить предполагаемых глистов. После того как третья процедура не дала результатов, Жорик отступился, признав в Лёше каприз природы.
Серый же весьма оживлялся во время нападения наркоманов, изобретая для них изысканные меры пресечения. Смирительных рубашек в отделении не было: всё-таки неврология, не психиатрия. Но психозы, особенно алкогольные, у больных случались. Уложат, положим, от души отдохнувшего на радикулитном больничном работягу. Всё бы ничего, да пить в отделении нельзя, ни-ни. А у него самый отдых! В результате синдром отмены, проще говоря ломка. По полной программе, с махровой такой «белочкой». Тогда их упаковывали, чтобы не покалечились сами и не покалечили других, и вызывали психиатрическую бригаду «Скорой». Котик фиксировал намертво, напутывая непостижимое количество узлов за рекордно короткий срок. В психиатрии потом долго резали верёвки и материли умельца. Ещё этот способ требовал большого количества подручных материалов. Пришлось сменить тактику: шнурками связывались щиколотки, а к ним за спиной подтягивались связанные запястья. Или, в крайнем случае, связывались только ноги, а через рукава продевалась швабра, которых в отделении всегда достаточно. Однако, когда Серый с Котиком в паре за ночь дежурства отловили подряд трёх наркоманов, пытавшихся пробраться в отделение «за вкусненьким», стало понятно, что швабр не напасёшься: утром убирать. Котик предложил привязать щиколотки к запястьям. Серый заявил, что это «не прикольно». Он выстроил незадачливую троицу, как заключённых на прогулке, лицом в затылок, связал всем правые щиколотки, левые щиколотки, правые колени, левые колени, правые локти, левые локти, правые запястья, левые запястья – в связку. И заставил маршировать до приезда милиции. Позже проблема фиксации буйных решилась совсем просто. В отделении сократили койки и в освободившейся палате затеяли ремонт, чтобы сделать ещё одну ординаторскую. Ремонт, как известно, не процесс, но состояние. Вот и из этой комнаты всё вынесли, дыры зашпатлевали, а на большее денег не хватило. В одном из дальних от двери углов будущей ординаторской из потолка в стену выходило колено трубы отопления. Вот эту трубу я и предложил использовать в ожидании специализированной "Скорой". Удобно: свяжешь клиенту в алкогольном делирии руки и так, чтобы только носочками на полу стоял, притянешь к трубе. Он, конечно, поизвивается маленько, зато цел. Ну и сидишь при нём, дежуришь. Иной раз долго: на весь огромный город, промышленный, научный и административный центр в то время была всего одна специализированная  на скорбных разумом машина. Так что голубчик иной раз и до полусуток стоял возле трубы. И ты с ним заодно. Скучно конечно. Вот психа и дрессируешь: «Обращаться по форме: товарищ сержант. К медбрату: товарищ лейтенант. К доктору: товарищ капитан. Пить не положено. Мочиться не положено. Стоять смирно.» Думаете из чистого садизма? Ничего подобного. Простая физиология и, как ни странно, сострадание. При белочке возможен отёк мозга, и каждый глоток жидкости увеличивает риск. Наполненный же мочевой пузырь плюс постоянные окрики держат человека в тонусе. С приездом специализированной бригады клиента отвязывали и давали опорожниться, от чего он рефлекторно тихо и мирно отъезжал в мир чудных сновидений, не подвергаясь риску быть жестоко заламываемым большими и грубыми санитарами психушки. Иной раз даже укола успокоительного не требовалось. Так что судите сами, насколько мы плохие.
Вот так двигались наши будни. Однажды по дороге в отделение, я и Серый застали Котика за необычным на посторонний взгляд занятием. Во дворе больницы стояло мёртвое дерево, давно предназначенное на спил. Когда наш медбрат бывал в расстроенных чувствах, он, дабы не наломать дров среди людей, шёл и от души метелил это самое дерево. Голыми руками. И процесс, и результат выглядели внушительно. Мы подошли, поинтересоваться, с чего бы вдруг. И вот, что он нам поведал.
Сутки назад Жорик вернулся из института в общежитие с намерением поесть перед выходом на дежурство. Сообразив себе свежую яичницу на остатках вчерашней картошки и со вкусом нарезав колбаски, наш гурман обнаружил, что в комнате напрочь нет хлеба. Бежать в гастроном не было времени, и Жорик мудро рассудив, что у кого-нибудь из девчонок хлеб-то уж наверняка найдётся, отправился в дрейф. Парень он был простой, вокруг тоже одни медики, так что Жорик стучать-то стучал, но в целях экономии времени ответа на свой стук не дожидался. Подёргав ручку запертой двери, шёл дальше. Наткнувшись, наконец, на дверь незапертую, Жорик радостно рванул её на себя и с громким матом бросился внутрь. У него на глазах из-под ног сокурсницы, стоящей под потолком с верёвкой на шее, словно в замедленном кино, падала со стола табуретка. Успев схватить дурочку за ноги, чтобы под весом тела не сломались шейные позвонки, Жорик заорал в голос, надеясь, что кто-нибудь его услышит. Нужно было перерезать верёвку, а до тех пор он должен был держать тело. Как назло славный денёк был в самом разгаре, и в общаге было тихо и пусто. Так и стоял Жорик, оглашая воплями пустое здание и держа за ноги потерявшую сознание недосамоубийцу. Когда подоспела помощь, он и охрип, и опоздал на дежурство, и не поел. Он явился в отделение в чувствах, которые трудно передать на бумаге, но день только начинался. По закону парных случаев, не прошло и часа, как вдвоём с медсестрой они чудом отловили и втянули обратно прыгнувшего из окна третьего этажа восемнадцатилетнего пациента отделения. Белый от злобы Жорик взял придурка за шиворот, нежно, но решительно отвёл в подсобку, торжественно вручил ему мыло и верёвку и пояснил, что «если ты, милый, хочешь покончить с собой, дело твоё. Но не дай Бог тебе попытаться попробовать этот фокус во время моего дежурства!» После чего наглядно, на поломанной тумбочке, объяснил, что именно он может с ним сделать. А Жорик кафель на стенке голыми костяшками рук разбивал… Малец убоялся. С Жориком на дежурство заступил и Котик. И оба они знали: публика, съехавшая на подобных вещах, порой проявляет исключительные изобретательность и коварство. Верёвку и мыло, которые ему сгоряча всучил санитар, сопляк спрятал и наверняка ждал удобного случая. В результате оба студента провели бессонную ночь, сторожа гадёныша. Ситуация складывалась аховая. Мы с Серым отошли в сторонку посовещаться. Попытки суицида бывали и в училище. За таких клиентов комвзвода мог пойти под трибунал, так что любовью они не пользовались. Уличённый становился законной дичью всего училища. Опыт обращения с подобной публикой мы с Серёгой решили применить и в данном случае. В качестве инвентаря использовали мешок для грязного белья и салфетку с наркозом. Объект отловили прямо возле писсуара. На обездвиживание и упаковку ушло минуты три. Чёрным ходом вынесли пакет на улицу, поймали извозчика и с ветерком прокатились до училища. Там отнесли груз прямо к плацу и без церемоний привели в чувство. Великая вещь – командирский голос! Плац, люди в форме и на полную катушку: «Равняйсь! Смирррна! Грудь вперёд, спину деррржать!!! Побородок, подбородок, кому сказал! Руки по швам! Брюхо подтянуть. Шагом марш!» Пошёл, куда ему, родному, деваться? Мы с Серёгой по очереди командуем, а самим на дежурство надо. Котик обещал подождать, но и у него учёба после бессонной ночи. Рассчитали мы правильно. Не прошло и получаса, подтянулись любопытные.
- Что у вас тут?
- Самоубийца хренов.
- Ага, из первокурсников, - задумчиво изрекал народ и останавливался покурить и полюбоваться экзекуцией. Воспользовавшись случаем, мы с Серым попросили коллег нас заменить, потому что гонять его долго, до вечера, а у нас, сами понимаете… Народ понимал и просил не беспокоиться. С чистой совестью мы вернулись в отделение к прерванному дежурству, оставив клиента под присмотром бдительных глаз будущих военных политработников, духовных наставников и вдохновителей боевой мощи державы. «Держать равнение, ёжкин кот! Носок тянуть, ногу держать! Куда опускаешь, курррва?!» - неслось нам вслед. Муштровали посменно, в желающих поучаствовать недостатка не было. Так что к вечеру, когда пришла пора возвращать заблудшую овцу в стадо, необходимость в мешке для белья отпала. Безропотный и тихий, бедолага сел с нами в городской транспорт, поднялся чёрным ходом в отделение, потом в палату, сдал находящиеся в его распоряжении мыло (1 шт.) и верёвку бельевую (3,5 м.), и тут же, не приходя в сознание, заснул. Котику и Жорику мы ничего не сказали, а они тактично не спрашивали.
И всё-таки кто-то нас засёк. На следующий день мы стояли на ковре перед Старшей сестрой отделения. Свирепая баба, с которой шутки неуместны, долго спускала пар; мы кивали и обещали, что больше не повторится. Наконец она выдохлась и замолчала. Обвела глазами наши покаянные и довольные физиономии и жалобно спросила:
- Ну почему вы врачу-то не сказали?
- Марьванна, так ведь кто вчера дежурил?
- Кто?
- Семёновна!
- Ну и что?
- Так вы ж знаете: Семёновна чуть что вызывает Скорую.
- Ну да. И что?
- Так в этом же всё дело. Приехала бы психбригада, повязали бы пацана, завели учётную карточку, поставили бы диагноз. Жёлтый билет на всю жизнь! Ни на учёбу, ни на работу. Ему ж, придурку, всего восемнадцать.
- М-да… - согласилась Марьванна. – Ладно, я ничего не знаю, но чтоб больше такого не было.
- Ни боже! – согласились мы.
Видел я потом этого мальчишку. Он сидел во дворе отделения и смотрел на усыпанные цветами ветви абрикоса так, словно видел первый раз в жизни. Я его окликнул, он поднял голову, взмахнул мне рукой и улыбнулся. Может, и правда, что-то понял?