Бездна. О наркоманах и вич-инфицированных

ЖИТЬ !


Она ходит по кабинетам в восхитительно коротком, ненадёжно застёгнутом халатике, без кофточки даже в холодное межсезонье. Пугливо-скромные близняшки-коленки, раскрасневшись после мороза, смущённо жмутся друг к дружке, и сквозь невидимую паутинку колготок, обнажённых чуть ли не до начала их соединения, пышущее юной спелостью тело магнитит мужские взгляды флюидами неублажённого томления. А летом одежды под халатиком - меньше половинки сложенного углом ажурного платочка, висящего на паре ленточек.
Как она наклоняется!
От осторожных комплиментов девичьи щёки волнующе вспыхивают благородным янтарём, влажный язычок жадно скользит по обольстительно-припухлым кроваво-пурпурным губкам, задумчивый взгляд туманится сладостной негой, а солнечные лучи, пронзив насквозь зардевшуюся плоть, высвечивают в живой глубине наливающееся соками, стремительно разбухающее нетерпеливым ожиданием утоления неукрощённое первобытное желание.
И глаза украдкой ласкают.
Светло-русая и синеокая, невинная грешница с глазами ребёнка, она - материализовавшиеся грёзы переполненного любовью неопытного юноши.
Голос негромкий, не говорит - мурлычет. Изящная фигурка по-кошачьи изгибается, выпячивает аккуратные груди вперёд, словно дарит: возьми!
Словно... Всего лишь словно!
И тело изнывает в ожидании ласки.
Фантастической дерзости мечты, остановив сердцебиение, робко облекут грациозно-тонкую девичью талию, дурманящей негой распластаются по томительно-плавным изгибам её бёдер, безрассудно спутаются и вытеснят из сознания рационализм бытия...
Руки, прильнув к возбуждающе-упругому, зовущему телу, лишатся воли покинуть его: лишь трепетно касаться, замерев - ощущать, боготворить - умоляя о грехе...
Сердце сожмётся, как сжимается оно, низвергаясь в пропасть. Мучительный восторг защемит в груди и душа воспарит в блаженстве песни!
Стройные, нескончаемо длинные ноги... Целовать - не перецеловать, и не достичь по ним награды соблазну: захмелев от роскоши атласной кожи, задохнёшься в судороге экстаза и бессильно падёшь на полпути к миражу, не постигнув безумья тайны...
Ах, мечты, сколько разочарования несёте вы!
"Какая прелесть!" - восхищением утренней зари полыхнут мужские взоры.
"А мне-то как приятно!" - влажнеют в пьянящем волнении девичьи очи.
И тонет в их глубине едва скрытое опахалами бархатных ресниц многообещающее ожидание, и рвётся наружу огнь вожделения.
Через силу запрещающие и страстно-умоляющие, мучающиеся вынужденным "Нет!" и терзающиеся явным "Да!" колдовские глаза. Устоит ли смущению дух, соблазнам - тело?
- Сколько хочешь? - как пощёчина, как кирпич в лицо, спрашивают из иномарок привыкшие "за бабки" не иметь отказа похотливые "новые". - Всё будет! - врут, даже не прикидываясь честными.
На таких её взгляд не останавливается.
"М-м?"- вопрошают глаза поскромнее.
"М-м-м..." - вроде бы качнёт отрицательно она головкой и загадочно улыбнётся.
Она умница: СПИД не спит! Она дождётся того, за кем пойдёт в огонь, воду и... замуж. Сводит в поликлинику, на алтаре лабораторного храма прольёт его кровь в пробирку истины и убедится, что в ней нет метки дьявола. А потом... А потом сойдёт с ума от счастья в объятиях сумасшедшего от блаженства мужа.
И будет жить долго и радостно.
И без СПИДа.



ОХОТА  НА ОХОТНИКА

Степь большая…
Жизнь - как степь, и ты в ней - затерявшаяся пылинка.
Ольга безвольно покачивалась в повозке и при каждом толчке стукалась о её край коленом. Тупо наблюдала, как под ударами медленно протирается подол сарафана, как с колена сдирается кожа, как на осаднённой коленке выступают капельки крови, и доска повозки постепенно окрашивается в красный цвет. В цвет её крови.
Никому теперь не нужны ни её колени,  ни её кровь.
А каким огнём полыхали глаза хазарского гостя, заехавшего к отцу по торговым делам, когда он случайно увидел эти колени!
Колени... Да он видел её всю, обнажённую!
Будь проклят тот день!
И всё же в груди Ольги шевельнулось волнение.
В тот день бабьего лета Ольга купалась на озере, неподалёку от отцовских хором. Купалась одна.
Искупавшись, вышла на берег. Скрытая густыми зарослями ивняка, уверенная в одиночестве, стояла под солнцем не таясь, грелась после купания в прохладной уже воде, перебирала и сушила роскошные, до колен, волосы.
Обнажённость разволновала девушку, разбудила в юном незаласканном теле чувственность. Горячие волны крови прошлись по телу Ольги, ударили в голову, спутали мысли. Свежее, как трава после дождя на берегу того озера, где она стояла, нагое девичье тело ловило тёплые солнечные лучи, утоляя жажду чужих прикосновений хотя бы ласками солнышка. Представляя, что её ладони - не её ладони, Ольга медленно гладила себе бёдра, живот, тискала тяжёлые груди.
О, эти сосуды, полные соблазна! Всякий, пригубивший вас, потеряет рассудок!
Ольга до сих пор не могла привыкнуть к тяжести своих грудей, удивляясь им с таким же восторгом, с каким глазели на неё мужчины.
Расставшись с девичьим богатством, ладони поплыли по телу вниз, соскользнули с тонкой талии и, взметнувшись на бёдра, укрылись в ложбинке между их началом.
Алый язычок показался из полуоткрытого рта и увлажнил пересохшие губки...
Словно отведав хмельного мёда, в полубреду от нежных прикосновений солнца и собственных ладоней, с закрытыми глазами, девушка танцевала на берегу озера странный танец, представляя себя в объятиях прекрасного юноши.
Восхитительный день! Ольгу ласкали два любовника - солнце и её ладони!
Вдруг девушка ощутила настоящее прикосновение, прикосновение робкое, трепетное и нежное, как дыхание любимого! Кто-то вздохнул за её спиной и прильнул к бёдрам юной девушки. Тело Ольги пугливо встрепенулось, но, охваченное негой, покорно изогнулось под новыми прикосновениями...  Это лёгкий  ветер, её третий любовник, принял в свои объятия горячее, жаждущее ласк девичье тело...
Ольга, счастливая, тихонько засмеялась.
Треск сучка под чьей-то неосторожной ногой полоснул девушку по ушам подобно удару кнута. Шарахнувшись к одежде и пискнув от испуга, Ольга схватила сарафан, прикрылась им, присела, затаилась.
Словно олень, учуявший на весеннем гоне олениху, из кустов вышел хазарский гость. Глаза его горели, душа была готова покинуть тело и броситься в объятия красавицы, если бы она распростёрла их ему навстречу.
Хазарин ринулся к девушке. Упав перед Ольгой ниц, он коснулся её колен трясущимися от страсти руками.
Ольга судорожно вздохнула, чтобы в следующий миг завопить о помощи... Но тогда прибегут слуги и у хазарина будут крупные неприятности, если не сказать больше.
Ольга на секунду замерла.
- Нэт, кынажна, нэт! - выдержав пытку страсти, остановил Ольгу движением руки гость.
Ольга была купеческой дочерью, и слышать, как тебя называют княжной - ой как приятно!
Гость справился с горевшим в его сердце адом, поднялся с земли. Пятясь и кланяясь, удалялся, обжигая Ольгу огнём пылающих желанием глаз.
А шелковистая кожа девушки никак не могла, не хотела забыть прикосновения мужских рук. И её плечи с коленями, бессовестные, радовались, что их обнажёнными видели мужские глаза. Тело же на это хвастовство,  блаженно сжавшись,  заметило, что хазарский гость давно подсматривал из кустов и видел всё до капельки... Бессовестное тело!
Сладкая боль сжала девичью грудь.
Позже, встречаясь с гостем в хоромах отца, они переглядывались словно заговорщики, владевшие общей тайной. Ольга густо краснела, ею овладевала истома.
А чёртов хазарин был хорош! Стройный, гибкий, сильный!
Отец до весны никуда не собирался ехать, а тут вдруг заявил, что басурманин предложил выгодно торговать, и надо посмотреть его товар. А днём позже сказал, что берёт с собой к хазарам дочку - пора и ей на мир взглянуть.
...Однажды вечером, когда Ольга, любуясь огромными звёздами, щедро высыпанными в черноту южного неба, тихонько сидела в повозке, поджав колени под подбородок, басурманин, жарко шепча, что возьмёт её любимой женой, добрался таки до её колен... А колени были и не очень-то против!  Руки, правда, из чувства долга оттолкнули басурманина, успев на прощанье боязливо и коротко погладить наглеца.
- Отец!- испуганно шепнула Ольга.
Она понимала, что одолеваемый страстью басурманин несёт чепуху, но... ей так хотелось, так мечталось стать чьей-то любимой женой!
А следующим утром отец сказал, что поскачет со своими конниками и хазарскими проводниками вперёд, чтобы быстрей сделать дела.
А ночью Ольга сдалась басурманину. И следующей ночью тоже. И следующей.
И её служанка довольно стонала на соседней повозке, взятая кем-то без боя.

Отец в назначенный срок не вернулся, а басурманин стал обращаться с Ольгой грубо, как с наложницей.

Боль создавали для сердец.

- Где отец? - спрашивала Ольга, а басурманин пожимал плечами,  разводил руки в стороны и безразлично отвечал:
- Степ балшой!
Да, степь большая, бесконечная...
Потом Ольга заболела. Басурманин прислал лекаря - старого, грязного, вонючего погонщика.
- Он же лошадей лечит! Как я покажу ему свою хворобу? - заплакала Ольга. - Мне знахарка нужна!
- Его твоя смотрет не будет, - сказал толмач. - Скажи, гиде болит, как болит. - И пожал плечами. - Лошад, женщин - какой разнис?
Лекарь сел спиной к колесу повозки и стал слушать перевод-курлыканье толмача. Выслушав, коротко курлыкнул что-то в ответ, безнадёжно махнул рукой и ушёл, не взглянув на Ольгу.
Толмач молчал.
Ольга плакала, поняв жест лекаря.
- Бедный неверный женщин, - сказал толмач, повздыхав некоторое время. - Наш женщин никогда не станет спат с мужчин, если не его женщин. Не жена. Секир башка!
Толмачу было жаль молоденькую русоволосую купеческую дочь. Ещё недавно она ласкала взгляд, была так красива, так привлекательна и соблазнительна! Впрочем, какая она теперь купеческая? Её отца поглотила степь - так захотел хозяин. Потому что хозяин захотел светлокожую. А она и не брыкалась.
Но хозяин неизлечимо болен и передал болезнь русоволосой красавице. Болезнь подлая - медленным зудом донимает мужчин и быстро ест нутро женщин. Когда караван придёт домой, светлокожая станет подобна паршивой овце и не сгодится даже в наложницы самому бедному баю. Её и нищий пастух не пожелает, потому что болезнь к тому времени станет заметнее свежего клейма на крупе белого скакуна!

- Как тебя зовут, голубоглазая?
- Ольга...
- Вставай, Ольга. Приехали!
Толмач грубо потряс Ольгу за плечо.
Ольга всхлипнула, с трудом открыла глаза, огляделась. Рядом с ней сидели два южанина с сильно загорелыми физиономиями.
Где она? На заднем сиденье какой-то машины. За рулём тоже "загорелый".
Голова раскалывается с перепою. Во рту - кошки нагадили. Бред какой-то приснился про княжну... Или про купеческую дочь? Какая разница! Всё бред, кроме... А-а, голубчики!
- Ну что, мальчики, - Ольга прокашлялась, прочищая пересохшее горло. Она вспомнила, наконец, кто эти "мальчики", где она и куда едет. - Что, мальчики, все довольны? Всех я ублажила? Ты доволен обслуживанием? - пьяно толкнула она ладошкой в грудь правого соседа.
- М-гм, - безразлично промычал сквозь жвачку правый.
- И ты доволен? - спросила Ольга соседа слева.
- Обслужила по высшему разряду, - вяло качнул головой левый.
- А тот красавчик, надеюсь, с нами был? - указала Ольга на водителя.
- Был, был... Ты чего такая жадная?
- Меркантильный интерес. Зарплату прикидываю. - Ольга длинно зевнула-простонала. - Если все довольны, я тоже довольна. Денежки, надеюсь, не забудете положить мне в кармашек?
- Уже положили. Поближе к твоему рабочему инструменту, чтоб не выронила. Вылезай!
Приподнявшись, Ольга ощутила, что на голом теле пониже живота у неё топорщатся денежные купюры. Шутники...
- Согласно таксе?
- Согласно, согласно.
- Тогда всё о-кей, мальчики. Я покидаю вас с чувством глубоко исполненного долга. То есть, с глубоким чувством исполненного долга... То есть...
- И глубоко, и с чувством исполнила. Вылезай!
Ольгу подтолкнули под зад, и она чуть не выпала из машины.
- Эй, полегче!
Крепко мальчики поднакачали её сегодня. Предки сейчас разгавкаются... А, плевать! Знали бы они... На всё плевать! Ольга... Княжна Ольга вышла на тропу войны! Сволочи... Сколько я вас, голубчиков, подстрелила за эти полгода?  Со счёта уж сбилась. Десятка три, не меньше. Реакцию на сифилис лаборанты пишут крестами - два креста, три креста... Сбитых врагов лётчики отмечали звёздами на бортах своих самолётов. И мне можно нарисовать у себя на борту...  на бедре тридцать крестов! Я торжествую! Княжне терять нечего - она давно всё потеряла. Да, тридцать крестиков за полгода, которые скоро превратятся в большие деревянные кресты. Это впечатляет! Я беспощадна, как тигрица! Тридцать за полгода... года тигра. Год... Год назад была безобидная пирушка. Подпили, поблажили. Перепили. Спьяну напросилась на укольчик, захотелось попробовать незнакомого кайфа. Укололи. Ничего кайфового, кроме тошноты и головной боли. Укололи ещё...
Очнулась утром в незнакомой квартире на каком-то диване. В голове всё плывёт. Рядом - "лицо неопределённой национальности" с нерусским акцентом и сигаретой во рту, от дыма которой Ольгу стало тошнить.
- Врёшь всё, врёшь, - стало выговаривать "лицо", увидев, что девушка очнулась. - Зачем, слушай, врёшь? Сказала, что давно колешься, а сама чуть не сдохла. Говоришь: "Коли!", а денег нет...
- Я отдам. Сколько я должна?
- Ни сколько, - отмахнулось "лицо". - Отработала.
Как всё отвратительно! Язык будто присох к нёбу. Шевельнув ногами, Ольга почувствовала, что присох не только язык. Похолодела, поняв, что вляпалась по крупному. Заплакала.
"Лицо" брезгливо поморщилось.
- Пиредупреждать нада, чито девочка. А то кайфа нет, один писк. За три дозы такса - три раза, а ты с двумя еле-еле. Сказала бы, покупателя нашёл бы, денег заработала бы. Есть любители девочек!
Как она потом пыталась отмыться под душем! Да себя наизнанку не вывернешь! Мерзость...
И лохмотья страждущей души не сошьёшь.
Боль создавали для сердец!
Но это были цветочки. Про ягодки она узнала позже, когда на медосмотре сдала кровь на СПИД. И получила страшный результат.
Залетела с первого раза! Другие ходят по рукам как деньги - и ничего!
Свыклась с мыслью, перестала бояться. Ничего ведь не болит! А года через три  Ольга почувствовала, что началось. Врач, занимавшийся "спидоносцами",  удивился, что слишком рано.
- Наверное, иммунитет слабый.
- Сколько? - спросила Ольга. - Только честно!
- Ещё два-три года, - ответил он честно.- А потом начнёшь путать, жива ты ещё, или уже померла. Можно протянуть дольше, но лечение фантастически дорогое.
И Ольга объявила газават горячеглазым любителям девичьих тел.
Как там говорили древние римляне? Бойтесь данайцев, дары приносящих? Это неактуально, мальчики! На моём знамени написано: бойтесь девчонок, СПИД разносящих! Я посвящаю вас в орден спидоносцев!
Ольга с издёвкой помахала вслед отъезжавшей машине.

Мужчины проводили взглядами девицу, махавшую им вслед рукой.
- Тройную прививку сделали, - удовлетворённо сказал один.
- Теперь наш дружок мистер СПИД наверняка к ней прицепится, - сказал другой.
- Из-за бабы, соблазнившей Адама, род человеческий лишился рая. Из-за сучки, год назад наградившей нас СПИДом, мы скоро сдохнем. А я не хочу туда один! Я подожду тебя у ворот чистилища, мисс! - сказал третий и помахал рукой оставшейся на улице, как её... Ольге, кажется?
                1997 г.

                СЛОМИТЬ ЗВЕРЯ
                повесть

День первый. Сегодня.

- Заходите, заходите.
- Мне к врачу.
- Я врач.
Посетитель удивлённо окинул взглядом помещение, более походившее на "продвинутый" офис, чем на врачебный кабинет, скептически хмыкнул, покосившись на хозяина офиса в добротном  костюме-тройке.
- Не похож? – понимающе спросил доктор, чуть сощурив глаза в скрытой улыбке.
- Врачи в халатах...
- В халатах, которые животы трогают. А я...
Развернувшись к компьютеру на повёрнутом буквой "Г" конце стола, доктор пробежал пальцами по клавиатуре, вгляделся в открывшийся файл.
- Алимов?
- Да.
- Сергей Игоревич... Есть такой. А я пациентов...  – доктор нажал клавишу и экран монитора стал окном в подводный мир: меж свеже-зелёных водорослей в чистой голубизне неторопливо плавали яркие коралловые рыбки, пузырьки воздуха с негромким успокаивающим бульканьем заскользили вверх по экрану. - А я пациентов за души трогаю, - закончил фразу в полголоса.
- Если дадут потрогать, - буркнул Алимов.
Доктор мельком глянул на Алимова, едва заметно улыбнулся, пригласил жестом:
- Садитесь в кресло.
Уверенно тряхнул головой:
-  Дадут! Для того и ходят. Добровольно. Вас ведь тоже не под конвоем привели?
- Жена приконвоировала, - недовольно отвернулся Алимов. -  В коридоре сидит. На стрёме. И вообще, док, - внезапно рассердился он, - кончай баланду травить. Лечи, да я пойду. Дела у меня.
- Душа горит? Абстяга накрыла?
- Не у тебя горит. Лечи.
- Охо-хо! – подчёркнуто скептически произнёс и покрутил головой доктор. - С места и в карьер - лечи! Как мне вас лечить, если...
- Дело хозяйское. Ты за это бабки получаешь, - огрызнулся Алимов. -  Уколы ширяй, гипнотизируй. Некогда мне.
- Что ж, поговорим в другой раз. Заплатите в кассу двести рублей и идите, коли некогда.
- Жена заплатит, я безмазовый... – в полголоса буркнул Алимов, стесняясь, вероятно, своей финансовой несостоятельности. А через долю секунды, осознав, сколько и за что должен заплатить, возмутился: - Сколько?! Две сотни?! Клёвая у тебя работа, док. За минуту беспонтового трёпа - куча бабок.
- Давайте десять минут поговорим, с пользой.
- Не сегодня, - огрызнулся Алимов.
- Тест несложный на прощанье…
- Какой ещё тест…
Алимов исподлобья глянул на доктора.
- Постучите карандашом по этой пластинке.
- Сильно? – подозрительно спросил Алимов, ожидая от доктора подвоха.
- Не разбейте.
Алимов недовольно застучал карандашом по пластинке какого-то аппарата. С каждым ударом на электронном табло менялись цифры.
- Двадцать один удар каждые пять секунд. Спешите!
- Заспешишь тут... Когда зубы судорогой сводит, - сердито пожаловался Алимов.
- Ну, зайдите завтра, я надолго не задержу.
- Дожить надо...

Запись врача в амбулаторной карте: "... пассивный негативизм. В общении грубоват. Суетлив в мыслях и поступках. Повышенный темпоритм - 21 за 5 секунд. На приёме в состоянии абстиненции..."

День второй. И два года назад.

- Алимов. Мне на четырнадцать назначено.
- Помню. Садитесь, Сергей Игоревич.
- Крутое кресло. Кожа?
- Кожа. У врача моей специальности кабинет должен внушать уважение. Минут пятнадцать посидите?
- Посижу. Что это щёлкает? - Алимов поморщился. - По мозгам прямо!
- Метроном. Со скоростью вчерашней вашей торопливости.
Доктор тронул клавиатуру компьютера, защёлкало чуть реже и тише. Прошёл к окну, сел в кресло в той же позе, что и пациент.
- Образование у вас высшее? - спросил у Алимова.
- Высшее. Было.
- Где работаете?
- Работал. Пока не попросили... по болезни. В администрации.
- Понятно, - проговорил доктор, не дожидаясь пояснений, в какой администрации работал Алимов. Доктор уже разговаривал с женой Алимова, и кое-что знал о жизни пациента.- Дети есть?
- В институтах учатся.
Алимов тяжело вздохнул, будто не радовался учёбе детей.
- Да, детям сейчас трудно, - посочувствовал доктор. - Выучиться, найти своё место в жизни - сколько сил и средств затратишь!
- Силы не все тратят. Имей бабки - будет и диплом, и место в жизни. И жизнь скучной не покажется.
- А у кого бабок нет - тем скучать? - подстраиваясь под манеру разговора пациента, улыбнулся доктор.- А если есть деньги, да немного?
- С большими деньгами - по крупному банкуют. А с мелочью - неферы понтуют.
- Неферы - это кто?
- Неформалы. Кто выпендривается круче других - тот и нефер. Косит от армии - пацифист. Ручонки в феньках и голова в бандаде - хиппи. Любит самогон, навозный "аромат", ходит в рубахе навыпуск - митёк. Да просто имеет нездоровое количество серёжек в ушах, или патлы "ирокезом" вздыбит – вот и нефер. Ума нет - хвастать, хвастают глупостью.
- Чётко вы их классифицировали!
- Тусуюсь с ними… Дебилы!
- Да, неадекватное поведение молодёжь часто называет оригинальным, - согласно кивнул доктор. - Пацифисты, митьки - это парни. А девушки?
- То же. Ну и... Если пьёт, не просыхает, если трахается со всеми подряд, если может плюнуть дальше всех и играется с алберкой - это особо одарённая малышка панк и зовут её "метёлкой" или "вонючкой".
- Аблерка – это кто?
- Аблерка – это что. Это шприц.
- Понятно. Я думал, одарённые в университетах учатся. Если со всеми подряд - СПИД подхватит обязательно. Не говоря о сифилисе, гонорее и прочей "мелочи". "Метёлки" и ... "вонючки" - это одно и то же или разное?
Алимов безнадёжно махнул рукой, крякнул с сожалением, опёрся локтями о колени, ссутулился. Доктор тоже ссутулился и опёрся о колени. Он словно зеркальное отражение повторял движения Алимова. Изредка, как бы, между прочим, подходил к компьютеру, урежал частоту звучания метронома. Прошло немного времени, а суетливость,  нервозность и недоверие пациента к доктору заметно уменьшились.
- "Метёлки" трахаются за деньги, чтобы одеться, в ресторане поторчать, - откидываясь на спинку кресла размякнувшим телом, пояснил Алимов, - а "вонючки" - за дозу. Кроме дозы им ничего не надо. Да какая разница, за деньги или за дозу?! В любом случае они - порождение "нового" общества.
- Продукт человеческой похоти.- Доктор покачал головой и вздохнул так же, как качал головой и вздыхал пациент. Но, уловив в его мимике протест, тут же смягчил свою категоричность. - Впрочем, люди разные бывают. И среди блюдящих себя есть подлецы, и среди блудящих - хорошие люди. Несчастные только.
Хулио Иглесиас запел что-то старомодное, но удивительно тёплое и близкое о танго. Запел ненавязчиво, тихо-тихо, едва слышно, словно где-то вдалеке, но отчётливо и сочно.
Доктор внимательно смотрел на Алимова, будто ожидая от него какого-то откровения.
- У меня в соседках девчонка жила. С матерью-одиночкой лет пять назад к нам переехала. Эдакое розовощёкое чудо природы, губы вишенкой. У нас с ними общий коридор на две квартиры.
Алимов задумался, вспоминая Иринку.
Ах, Иринка, Иринка! Чудная, удивительная Иринка… Всегда ходила в восхитительно коротком, ненадёжно застёгнутом халатике из чего-то неощутимо тонкого. Без кофточки даже в холодное межсезонье.
А под халатиком одежды - меньше половинки сложенного углом ажурного платочка, висящего на паре ленточек!
Осенью у подъезда из вечерних сумерек явилась, как снегурочка из сказки… Пугливо-скромные близняшки-коленки, раскрасневшись от холода, смущённо жались друг к дружке. Сквозь невидимую паутинку колготок, обнажённых чуть ли не до начала их соединения, пышущее юной спелостью тело магнитило взгляды  оторопевших мужчин флюидами неублажённого томления. Улыбнулась, поздоровалась голосом сказочной Алёнушки.
- Я в этом подъезде буду жить, - сообщила радостно.
Мужики аж поперхнулись от неожиданной воспитанности.
Алимов длинно вздохнул, сжал пальцами виски и прикрыл закрытые глаза ладонью.
Как она наклонялась!
Вот она, Иринка, стоит перед ним, улыбается… От осторожных комплиментов девичьи щёки волнующе вспыхивают благородным янтарём, влажный язычок жадно скользит по обольстительно-припухлым кроваво-пурпурным губкам, задумчивый взгляд туманится сладостной негой, а солнечные лучи, насквозь пронзив зардевшуюся плоть, высвечивают в живой глубине наливающееся соками, стремительно разбухающее нетерпеливым ожиданием утоления неукрощённое первобытное желание.
И глаза украдкой ласкают.
Светло-русая и синеокая, невинная грешница с глазами ребёнка… Материализовавшиеся грёзы переполненного любовью неопытного юноши…
Голос негромкий, не говорит - мурлычет.
Изящная фигурка по-кошачьи изгибается, выпячивает аккуратные груди вперёд, словно дарит: возьми!
Словно... Всего лишь словно!
И видишь, как её тело изнывает в ожидании ласки.
И прячешь руки за спину, чтобы, не дай Бог, вопреки разуму, не потянулись…
Фантастической дерзости мечты, остановив сердцебиение, робко облекают грациозно-тонкую девичью талию, дурманящей негой растекаются по томительно-плавным изгибам её бёдер, безрассудно путаются и вытесняют из сознания рационализм бытия...
Руки, прильнув к возбуждающе-упругому, зовущему телу, лишатся воли покинуть его… Лишь трепетно касаться…  Замерев – ощущать… Боготворить - умоляя о грехе...
Сердце сожмётся, как сжимается оно, низвергаясь в пропасть. Мучительный восторг защемит в груди и душа воспарит в блаженстве песни!
Стройные, нескончаемо длинные ноги... Целовать - не перецеловать, и не достичь по ним награды соблазну: захмелев от роскоши атласной кожи, задохнёшься в судороге экстаза и бессильно падёшь на полпути к миражу, не постигнув безумья тайны...
Ах, мечты, сколько разочарования несёте вы!
"Какая прелесть!" - восхищением утренней зари полыхнут мужские взоры.
"А мне-то как приятно!" - увлажнятся пьянящим волнением девичьи очи… Через силу запрещающие и страстно-умоляющие, мучающиеся вынужденным "Нет!" и терзающиеся явным "Да!" колдовские глаза.
И тонет в их глубине едва скрытое опахалами бархатных ресниц многообещающее ожидание, и рвётся наружу огнь вожделения.
Устоит ли смущению дух, соблазнам - тело?
- Сколько хочешь? - как пощёчина, как кирпич в лицо, спрашивают из иномарок привыкшие "за бабки" не иметь отказа похотливые "новые". - Всё будет! - врут, даже не прикидываясь честными.
На таких её взгляд не останавливается.
"М-м?"- вопрошают глаза поскромнее.
"М-м-м..." - вроде бы качнёт отрицательно головкой и загадочно улыбнётся.
Она умница: СПИД не спит! Она дождётся того, за кем пойдёт в огонь, воду и... замуж. Сводит в поликлинику, на алтаре лабораторного храма прольёт его кровь в пробирку истины и убедится, что в ней нет метки дьявола. А потом... А потом сойдёт с ума от счастья в объятиях сумасшедшего от блаженства мужа…

Алимов вздохнул, вспоминая личико Иринки. За такую нежную и скромную миловидность можно причащать без исповеди. Один недостаток - на обольстительно-непорочной мордашке ни намёка на жизненный опыт.
- Хорошо рисовала, общалась с ребятами из  художественного училища. Эзотерикой увлеклась. Элитные мальчики ей книжек заумных натащили. Вселенский разум, общение с Космосом... "Красота спасёт мир! Мы служители красоты, а ты - наша богиня!"
Чтобы легче спасалось, "завинтили". "Винт" - любимый синтетик подростков. Из солутана его варят. "Винт" только сначала  кажется безобидным препаратом. А если употреблять постоянно,  крышу сносит капитально и навсегда. После дозы человек сутками не спит, не ест, не пьёт, только прётся... Ну, колобродит. А когда "вывинтится", сил нет даже идти. Сердце гонит - из груди выскочит. Некоторые не выдерживают, в гроб "завинчивают".
Доспасались. Глаза у Иринки стали тоскливые, как у брошенной кошки…
Скорая однажды приезжала. То ли напилась девчонка чего-то, то ли… Не спрашивал я у её матери, неудобно вроде. В больнице отлежала недели две, да толку-то…
Поднимаюсь однажды по лестнице, а Иринка у мусорки по полу лестничной площадки елозит с задравшейся юбчонкой, хохочет. Болты в глазах… Ну, зрачки вот такие, - Алимов показал пальцами кругляши по пятаку. - Гусей гонит… Ну,  говорит что-то непонятное, никого не видит и не слышит, кроме своих каких-то голосов. Короче, грёзы тоннами валят, с космосом заглючила наглухо.
Отнёс её домой, скорую вызвал. В психушку увезли.
Алимов надолго замолчал.
- Самый приятный вид самоубийства - тонуть в море наслаждения, - прервал затянувшееся молчание и словно для себя проговорил доктор.
- И самое противное, что такие утопающие о спасении не молят, - недовольно буркнул себе под нос Алимов.

Иринка... Голубые доверчивые глаза, огромные чёрные зрачки – рваные  дыры в весеннем небе, сквозь которые усмехается Сатана. А когда абстяга, ломка - страдает молча, умоляет: "Спаси!"
"Винтоварню" у Иринки на кухне устроили. Дружки солутан приносили, остальную химию она сама доставала.
Встретила однажды Алимова в общем коридоре, после "винта" отошедшая. Выжатая, истасканная какая-то.
- Татьяна дома? - спросила про жену.
- В ночь дежурит.
- Сергей Игоревич, - попросила, - дай бабок на дозу. Если хочешь - меня возьми.
И задрала коротенькую футболку кверху. Грудяшками умопомрачительно  покачивает на цыганский манер - бери! Соблазнительная - до темноты в глазах. До кома в горле.
Дал денег. За просто так дал.
Потом встретил, нормальную, вроде.
- Ты что, за деньги...
И не знает, как сказать. А она посмотрела... Нехорошо посмотрела, обречённо-безразлично:
- Хочешь - давай денег на витамины, твоей буду.
- На витамины? – удивился.
- На дурь, - усмехнулась криво. – На наркоту.
Согласился. Не ради её тела, нет. Противно, что девчонка по рукам пошла. Они ведь, если подумать, насиловали её каждый раз.
Думал спасти девчонку от падения - у него дочь такая же...
А может и ради. Слаб мужик естеством.
Взглянет на неё, футболкой обтянутую, и задохнётся от восхищения юным телом.

Жизнь наркомана что пятак, брошенный в грязь. Иной поднимет, а другой побрезгует, не станет пачкаться.
Рецепты на солутан для Иринки Алимов добывал у знакомого врача.
Вышел однажды из кабинета, а в холле толпа. Три наркоши в туалете ширялись, одному заплошело, решил в жмурки сыграть. Лицом посерел, дышать перестал. Дружки его в холл вытащили и на стуле бросили. Народ шум поднял. Врач какой-то выскочил из кабинета, по щекам хлещет - не дышит наркоша. На пол стащил, массаж сердца делает, искусственное дыхание изо рта в рот... Наркоше - изо рта в рот!
- Живи! - кричит. - Живи!
- Зачем ему жить, - возмущаются зрители.  – Всё равно от следующей передозировки сдохнет! Или погубит кого за дозу…
Три раза сердце останавливалось. Доктор весь в мыле...
А этот потом встал и ушёл. Ни спасибо, ни прощай не сказал врачу, трижды от смерти его спасшему.
Так гадко стало! Выбросил Алимов рецепты.
А Ирка закумарила, с ума сходит, ширнуться ей надо позарез.
Перед гостиницей раньше "контора" была, где наркоши тусовались. Там у черномазых банкиров для этого дела всё можно было купить.
Пришли - нет никого. Милиция, что ли, поработала? Хоть памятник ментам ставь за усердие. Пошатались, одного только с товаром встретили. И то - шалый-залётный, "белым" - героином  - торгует. И цена – космическая.
Пошли во двор за аптеку. Здесь Алимов никогда не отоваривался. Территория чужая, народ неизвестный… Восемь пропикало - полезли из подъездов бабки-барыжки с малолетними ходоками-сводниками. Опухшая сизая рожа, мешки под глазами до подбородка - бесподобный вид! Такую промышляющую старушку, вопреки всем антикриминальным приказам руководства,  не может опознать только местный участковый, потерявший способность к наблюдательности и аналитическому мышлению по причине профессионального склероза. Самогон предлагают,  девочек на час и на ночь с предоставлением "территории" или "на вывоз", в возрасте от самого юного и до какого угодно, в широчайшем диапазоне цен согласно качеству.
Что удивительно, концентрация милиции на гектар микрорайона - нулевая.
Едва удержавшись от откровенного смеха, Ирка показала глазами на старушку, и прыснула в кулачок:
- Ей только клоуном в цирке работать!
Обратились к клоуну, но "салюта" - солутана - у неё не было. Послала к "маленькой, беленькой" под арку. Пока шли, раза три услышали вопрос-пароль проституток:
- Ищите кого?
Ирка отвечала ясно:
- На экскурсии мы. Вакцина нужна.
Слали дальше.
Экскурсия – это поиски наркотиков. Ну, а вакцина – наркотики, козе понятно.
Ни маленькой, ни беленькой не нашли, но встретили настолько типичного барыгу, что хоть лицензию на частное предпринимательство в сфере наркоторговли ему выдавай. Барыга, естественно, оказался местным "бугром". Когда барыга выяснил, что подошедшие ищут, вокруг появилось несколько человек с нужным товаром. Закумаренные, отрешенные, с расширенными зрачками. Говорили друг с другом в полголоса, непонятными словами-фразами, обрывками предложений, состоящими из намеков и пропусков.
- Ханка казахская, цепляет сильно…
- У Мартына все вены – камыш да скользячки. В ногу колол – фуфляк задул. В висок ширнул - ништяк. Вмазал – кайф! Приход был крутой – волна в мясо накрыла…
- Варишь одинаково, а получается всегда разный. От настроения, видать, зависит. Иногда такой мягкий, просто обволакивает тебя на приходе, и тащишься, тащишься... И приход долгий. И таска клеевая. А иногда такой резкий. Бах! Как подушкой по голове! Бах, и приход. И торч - как паровоз, тупой и прет, а все без толку. А другой раз оприходоваться не успеешь – на тусовки тянет.
- А иной раз  сексовушный выходит. Вмажешься – и так охота, что мочи нет... Целой кодлой и кувыркаемся всю ночь, без разбора, кто на кого попадёт…
- Пробовал под язык колоть? 
- Нет, ты чё?! Фуфляк под кожу задуешь – больно, а тут под язык…
- Абстяга накроет, уколешь и в…
- Антифриз нужен? – спрашивают Иринку.
- Нет, компот ищу, сама забодяжу…
Банка "салюта" с "компотом" - прочими компонентами для приготовления "винта" - стоила пятьсот деревянных. Ирка возмутилась. Грамм героина упал в цене с пятидесяти баксов до тридцати, а банальная химия взлетела до запредельности!
- Мне позвонили – бабай  партию афганки от таджиков привёз…
- А нашего взяли с товаром…
Весь "компот", в принципе, можно достать в школьном кабинете химии за коробку конфет, что Ирка с приятелями раньше и делала, обрекая школьников изучать химические реакции строго по книжкам. Но сейчас припёрло – школы не дождаться. 
- Чумила ушел в поход, его к ментам вызывали…  Он чьей-то крутой тёлке закидку сделал, а она и повелась, села на иглу – неделю тащился с ней без отдыха…
- Сам пробовал – здорово колбасит!
- Кончай моща кидать – небось безмазовый!  Дай проверить! – придиралась Иринка к качеству товара.
- Ты чё! Десятка!
Ирка придирчиво совала нос в банки, проверяя качество товара. Хоть и кумарила она,  но спешить здесь - себе дороже, можно на "кидалово" напороться. Фуфло засадят – ищи потом хозяина…
- Это что за кент?
- Новенький, свой, из жилгорода… 
Качество, наконец, устроило. Алимов выложил бабки, Ирка получила "салют", запаянный шприц с соляной кислотой, несколько бумажек с простенькими реактивами.
- Ужас!- ругалась Ирка. - Раньше на всё уходило полчаса. Решишь "замутить" - на тачке приедешь, возьмёшь набор - и домой. Теперь сложно...
Она плошала на глазах. Её тошнило. Облевав угол аптеки, минут десять ещё давилась, пытаясь вырыгать собственный желудок. Прохожий народ боязливо обходил грязную парочку стороной, зло косил пугливыми глазами и ворчал что-то сквозь зубы.
- Ничего, - стонала в изнеможении Ирка, - теперь у меня "салюта" с пушкой не отнять. Любому глотку перегрызу. О-о-о! - мучилась она. - Если не ширнусь  - лопну, как прокисшая консерва!
Справившись с тошнотой и слабостью в коленях, Ирка, наконец, обрела способность идти. Из сумочки вытащила майонезную банку с пластмассовой крышкой, у автовладельца выклянчила отлить гари - бензинчику - "для дома, для семьи".
- Не подожгите чего, - велел мужик, уловив в голосе Ирки нездоровые интонации.
- Только себя, - мрачно пошутила Ирка. Чёрный юмор автовладельцу не понравился.
Сели в троллейбус, провоняв салон бензином. Ирка гладила драгоценную банку с "салютом" и говорила, говорила, говорила что-то сбивчиво и быстро, не слушая ни себя, ни Алимова, говорила громко, почти кричала, рассказывала о прелестях "прихода", задирала рукава и показывала истерзанные руки. Предплечья у Иринки в сине-желто-зеленых пятнах от подкожных кровоизлияний. Иринка демонстрировала  "дороги" - цепочки синяков и коросточек от уколов по ходу вен, образующие несколько линий, тыкала пальцем в красные блямбы "колодцев" - незажившие, гноящиеся воспаления после инъекций. От "колодцев" и "вулканчиков" сгибы рук у Иринки красные и бугристые. Похоже, что вены на её руках после десятков удачных и неудачных проколов, кровоизлияний и воспалений, стали жёсткими, как хрящи.
Алимов смотрел на ужасные рубцы, будто от порезов обломком широкого стекла, и ему было тошно от того, что девичье тело, предназначенное для ласк, тело, которое надо заботливо одевать в красивые одежды, а, раздевая, трепетно лелеять, тело, на которое надо молиться - такое оно нежное, желанное... божественное! - это тело протыкается грязными иглами, гноится и покрывается безобразными шрамами... Ради чего?
Пассажиры осуждающе смотрели на Алимова, подозревая, зачем нужна немолодому мужчине молоденькая возбуждённо-нетрезвая девушка со стеклянными глазами.
Дома, в предвкушении кайфа, Ирка трещала без умолку. Мысли в её голове шарахались стаями, как воробьи под тёплой крышей деревенского хлева. Но едва Иринка хватала одну за хвост, как она вырывалась, и приходилось ловить другую.
- Если заставить меня сдать внутривенный анализ, то в винте, который бегает по моим венам, крови не обнаружат. Да  и самих веняков не найти – все центряки тромблёные, - Иринка показала на главную вену в локтевом сгибе, - бегунки – палёные да скипелые, оборотки  - пропоротые, неудобно ж в них ширяться, - она водила пальцем в вены поменьше на тыльной стороне предплечий. – Одним словом, безмазовые веняки, только в капиллярки и можно ширнуться толковой машиной с лёгким поршнем и тончайшей струной… Ну, иголкой!
        Процесс приготовления наркотика на фоне наступающей абстяги усиливал нетерпение и нервозность Иринки. Она была в "запарке".
- Ого-го! Я среди наших - самый знаменитый "варщик"! – возбуждённо хвасталась Иринка.
Она разложила химию на облезлом столе, приготовила посуду. В маленькую кастрюльку с засохшими потёками на наружных боках и обгоревшим донышком выплеснула солутан, подожгла его. Всколыхнулось едва видимое на свету пламя, разошлось оранжевым цветом - выгорал спирт. Не догоревшую жидкость Ирка слила в привычную банку из-под майонеза, сыпанула туда порошка из одной бумажки, встряхнула, добавила ещё чего-то.
- Ну-ка, ну-ка, что нам всучили... О! Нормально пошло! - возликовала Ирка, увидев, что жидкость кисельно запузырилась. – Минут сорок пять ещё! –  обиженно пожаловалась она Алимову, что не скоро "оприходуется".
Иринка поставила банку на водяную баню. Через некоторое время разогретое содержимое помутнело и приобрело цвет детской неожиданности. О чём Алимов и сказал Ирке.
- Сам ты... Это великолепный промежуточный продукт морковного цвета! - Ирка ласково покачивала  банку, вглядываясь в её недра. - И называется это чудо домашней химии "пидорся".
Алимов принюхался, не издаёт ли чудо запах соответственно цвету и названию. Нет, пока ничем не пахло.
Ирку мучила сухость во рту. Она то и дело подскакивала к крану, по обезьяньи хлебала из ладони, торопливо вытирала руку о живот и вновь возвращалась к своей алхимии.
- Во, меленькие пузырьки пошли! - радостно прошептала она, словно опасаясь спугнуть мелкоту.
        Иринка наклонилась еще ближе к банке. Жар газового пламени горячил её лицо, от испарений из банки слезились глаза.
- Минут пять ещё... Тут, главное, не пережечь… А если в норму, такой чистяк классный забацаем!
        Она наклонилась совсем близко к банке и  замерла в предвкушении, наблюдая, как маслянисто пузырится жидкость "морковного цвета".
       - Ну вот… Пора! – каким-то образом определила "время икс" и  торжественно, будто отпуская близкого человека в далёкое рискованное путешествие, провозгласила Иринка. – Прозрачная уже. Только отработка красная плавает.
       В банку с содержимым, напоминающим следствие расстройства детского кишечника, она добавила бензин.
- "Винт" стерилизует кровь лучше всяких антибиотиков, - убеждала Ирка. - Бензин и йод прочищают вены так, что никакая "грязнуха" не страшна. Ну, заражение крови. Да что там "грязнуха"! "Винт" даже СПИД уничтожает! Поэтому "винтамин" можно разводить хоть водой из лужи, хоть мочой из чумного барака.
По-видимому, наступил важный технологический момент – поглощённая варкой, Ирка перестала замечать Алимова. То, что получилось после добавления бензина, она откачала в третью майонезную баночку. Потом отпилила ножом  головку шприца с кислотой, кислота полилась на стол, изрядно испоганенный предыдущими опытами. Сосредоточенно контролируя ход реакции, громко сопя и даже чуть подтекая слюной от усердия, она накапала в "морковный цвет" кислоты и начала "отбивать" - колотить банкой по ноге.
- Снег пошёл, - радостно сообщила Ирка, внимательно рассматривая белые хлопья на дне банки.
В предвкушении кайфа, наблюдая, что варка идёт по плану, и радуясь, что купила нормальный "салют", а не "кидалово", Ирка снова стала многословной. Она рассуждала о наркотиках, хвасталась прелестями того или иного препарата, глаза её то бегали, то стекленели, то загорались восторгом, то плавились тоской оттого, что "винт" будет готов ещё не скоро и не  скоро ещё она "ширнётся"...
- Я однажды такой шоколадный приход под потолком словила! В оттяг зависла…
Интонации в голосе постоянно менялись: надежда на блаженство перерастала в радостную истерику, восторженные эмоции перемежались воплями разочарования и беспричинными обвинениями вся и всех. И лицо - не похожее на человеческое...
Вылив "снегопад" на тарелку, Ирка отделила ножом хлопья от жидкости и поставила тарелку на плиту.
- Щас на кору посадим… Ну; выпарим!
После выпаривания на тарелке остался оранжевый пластилин.
- Это нифеля. Човая зараза получается!
Возбуждение Ирки росло. Она походила на беснующуюся ведьмочку. Да и пахло на кухне как в преисподней. Ирка носилась по квартире, тыкаясь во все углы, искала какую-то книгу по сексопатологии. Крыша, что ли, поехала от ожиданий? Неужели на извращённый секс потянуло? Наконец, Ирка нашла свою книгу, сунула её в руки Алимова, будто книга могла по своей воле снова затеряться, и стала вылавливать ножом из тарелки "пластилин".
Алимов наугад раскрыл книгу. "Половой акт – это возвратно-поступательные движения полового органа мужчины в половом органе женщины. Половой орган мужчины при этом должен быть в подготовленном состоянии, называемом "эрекцией". Нормальный половой акт заканчивается оргазмом…" – прочитал он.
"Какая чушь! – удивился он. – Кто писал этот ширпотреб? Слесарь-сантехник женского рода, не разу в жизни не испытывавший оргазма?"
 Иринка отобрала у Алимова книжку и ножом стала намазывать пластилин из тарелки на листы книги.
- Бумага клёвая, впитывает классно, - чуть успокоившись, пояснила Иринка причину своей любви к сексопатологии. Закрыв книгу, она положила её на табурет и велела Алимову сесть сверху. Сама же бросилась искать какой-то "фуфырь". Теперь лазила по ящикам и шкатулкам, вываливая их содержимое на пол, на кровать, на стол. Наконец, нашла пузырёк, вытряхнула из него лекарство, воткнула в пробку трубку от глазной пипетки - изготовила "фурик с трубой".
Между табуретом и Алимовым шёл процесс. Кислота впиталась в бумагу, оставив на страницах слюдоподобное вещество. Слюду Ирка засыпала в фурик, смешала ещё с каким-то компонентом. В фурике по живому страшно зашевелилось нечто чёрно-бурое. Несколько капель воды довершили дело - нечто сформировалось в отвратительного вида шар. Поставив на горящую плиту сковороду с горкой соли, а на соль водрузив фурик, Ирка с трогательной заботой, как поят птенцов, накапала в него ещё водички. Фурик ожил, капризно запыхтел. По кухне распространился до того тошнотный запах  падали, что стало невозможно дышать. Через форточку вонь уплывала на улицу. Наверное, шедшие мимо окон прохожие затыкали носы.
- Так… Теперь бороду…
Ирка распушила тампакс, чтобы сделать из него фильтр.
- Так-так-так… Через занозу прободяжить, или на метлу взять? – в нетерпеливых раздумьях стучала она кулаком себе по голове.
Ирка носилась по кухне и возбуждённо подпевала мяукающему радиоприёмнику:
- Мне по венам бы, по венам запустить… "винта" побольше…
Ирка выдернула из двадцатиграммового шприца поршень, засунула в него вату от тампакса, утрамбовала. Перелила  жидкость из фурика в шприц, сцедила в стопочку.
- Ой,  щас вмажем! Как мы щас вмажем! - возбуждённо стонала Ирка. - Раньше я с квадрата улетала, - она показала пальцем дозу, - сутками торчала. Сейчас не то...
Наверное, Ирка была счастлива.
- Классный "винт" получился, смотри! - восторгалась она, подняв на уровень глаз рюмку с мутным раствором. Алимов безразлично пожал плечами. – Кубов восемь-девять!
Презрительно крякнув - не понимаешь! - Ирка поставила рюмку на стол.
- Дай-ка аппарат! - попросила она.
Алимов взял пятиграммовый шприц, лежавший на его стороне стола, протянул Ирке.
О, ужас! Ужас был в её глазах!
- Козёл! Урод! - орала она. - У тебя руки растут из...
Алимов неосторожным движением опрокинул рюмку с "винтом" и жидкость выплеснулась в пепельницу, полную окурков.
- Убила бы! - с ненавистью простонала Ирка, уничтожая глазами Алимова.  - Здесь дури – раза на три хватило бы! М-м-м!
Схватив голову руками, она закачалась в неподдельном горе.
- Ладно... - ждать Ирка больше не могла. - В вену не получится... Выпить можно... На ползакидки не хватит! Абстягу только сбить…

- Случай у вас не безнадёжный, Сергей Игоревич, - ободрил Алимова доктор. - Бывает и хуже.
- Это точно, - усмехнулся Алимов. - Никогда не бывает так плохо, чтобы не могло быть ещё хуже.
- Уколы назначить, чтобы тяга к наркотикам уменьшилась? - пропустив скептическое замечание пациента, спросил доктор.
- Воля ваша, барин...

Запись в амбулаторной карте: "...Явная регрессия - лексика замусорена молодёжным жаргоном, что связано со спецификой общения последних месяцев жизни больного. Эмоционально лабилен, но управляем. Воздействием музыки, снижением частоты звучания метронома и зеркальными позами осуществлён контрперенос, что выразилось в  уменьшении негативизма, снижении темпоритма с 21 до 10 за 5 секунд, появлении желания к контакту и положительного настроя на лечебный процесс..."


День четвёртый. И месяц назад.

- Здравствуйте.
- Заходите, Сергей Игоревич. Садитесь. Как дела?
- Как ночка бела. А то не знаете.
- Да, выглядите не очень. Спите плохо?
- Сплю? А что это такое? От снотворных только дурею. Если бы меня заперли в звукоизолированную комнату, может и уснул бы. А так... Каждый шорох раздражает. Убил бы всех. Ломка начинается. Я уже второй день ни капли не принимаю. Больше не выдержу.
- Надо выдержать, сколько можно – и ещё чуть сверх того. Вы в детстве или в молодости мечтали стать сильным человеком?
Алимов задумался, кивнул согласно:
- Мечтал, конечно.
- Какой он был, сильный образ себя, о котором вы мечтали?
- Какой… Сильный! Независимый… Никого не боится. Бесшабашный. На всё ему наплевать.
- О!
Доктор поднял указующий палец кверху,  одобрительно качнул головой, предложил:
- Выпейте эту таблетку, расслабиться поможет. Сегодня займёмся аутотренингом.
- Это, когда "я спокоен" бубнят?
- Не совсем. Для начала уясним вот что. Если я говорю, что буква А в русском языке читается как  А, возражать трудно. Верно?
- Верно.
- И дальше будем манипулировать такими же простыми и верными истинами. Я говорю только элементарную правду - и ни капли обмана. От вас попрошу того же. Если о чём-то не захотите рассказать, скажите "без комментариев", но не придумывайте сказок.
- Согласен.
- Вот и хорошо. Начнём работать. Откиньте голову назад, расслабьтесь, внимательно слушайте щелчки метронома.
- "Расслабьтесь"... Да я как пружина сжатая!
- Ну тогда… ещё больше сожмитесь. Крепко сдавите кулаки, потом расслабьте. Прислушайтесь к рукам. Почувствуйте тепло и тяжесть, которая появилась в руках... Уловили? Запомните это ощущение. Держите его,  держите...
- Нет, ушло.
- Начнём сначала. Повторенье - мать ученья. Сожмите кулаки. Сильнее. Ещё сильнее. А теперь расслабьтесь... Тепло в кистях, устойчивое тепло и тяжесть в кистях... Распространяется по предплечьям вверх... Вы когда-нибудь отдыхали на пляже? Вспомните… Тёплое, ласковое солнце, горячий песок, вы лежите на покрывале, тело приятно расслаблено… У вас отпуск, спешить некуда,  вы отдыхаете на солнышке, дремлете…
Доктор говорил неторопливо, но без остановок, ни на секунду не отпуская внимания пациента, медленно и настойчиво вёл ощущение тепла вверх, заставлял расслабиться мышцы предплечий, плеч, словно перебирал, гладил, массировал их своими осторожными, но сильными и уверенными пальцами.
- Вернёмся к лицу. Ваши глаза закрыты тёмными очками, летнее солнце приятно горячит лоб и щёки. Расслабьте мышцы лба... Веки тяжёлые, закрываются. Расслабьте мышцы губ. Не надо лоб напрягать, расслабьте мышцы лба... Сейчас я приближу свою ладонь к вашему лбу, и вы почувствуете, как тепло коснётся вашей кожи. Тепло, исходящее из моей ладони, войдёт в вашу голову, и вы почувствуете благодатное расслабление. Моя энергия перейдёт к вам, моё спокойствие передастся вам...
Доктор медленно приблизил раскрытую ладонь ко лбу пациента. Алимов в полудрёме смотрел на окружающее из-под прикрытых век. В разные шаманские энергии Алимов не верил и решил было посмеяться над доктором,  но ему стало тепло, покойно, и расхотелось смеяться.
Метроном отстукивал ритм всё медленнее.
- В моей ладони тепловой шар величиной с мячик. Сейчас его тепло коснётся вашей кожи... Ваш лоб чувствует тепло! - уверенно говорил доктор, и Алимов на самом деле почувствовал тепло! Густое, насыщенное тепло исходило из ладони доктора и тугими потоками проникало в голову!
- Вы расслаблены и спокойны... Вы отдыхаете...
Негромкий и неторопливый голос доктора журчал об очевидных истинах, против которых возражать не было смысла.
- Если согласны, можете промолчать, и я пойму, что вы со мной согласны. Если не согласны - скажите, - пробивался сквозь дрёму голос доктора.
А против чего возражать? И Алимов молчал.
- Вы уверены, что хотите избавиться от наркозависимости? Если уверены, промолчите. Если не хотите – скажите.
Уверен ли он? Не то слово! Он всеми фибрами души желал вернуть прошлое, когда не знал наркотиков и был нормальным, уважаемым человеком с хорошей работой, с хорошей женой, жил в хорошей квартире... А сейчас? Работу бросил, жена выгнала. Потому что спустил на наркоту все деньги, потому что стал воровать в собственной квартире. Нет, это раньше. А сейчас жена с детьми подобрали его. Обмыли, очистили от грязи. Жена обещала давать минимум дури, если он пойдёт лечиться.
А Иринка умерла. Погибла, бедняжка, от "честности". Одно время героин шёл сильно разбодяженный. Дозняк приходилось повышать. И вдруг поступила партия чисто белого. Иринка ввела дозу по разбодяженным меркам. Организм ослабленный, печень ни к чёрту... Передоз. Зря он наврал доктору, что Иринка жива. А, впрочем, жена наверняка всё о ней рассказала.
- Ваше молчание я расцениваю, как уверенное желание избавиться от наркозависимости. Сейчас мы пойдём в ваше прошлое, - продолжал доктор. - Если согласны, промолчите. Если возражаете - скажите.
"Как он пойдёт в моё прошлое? - вяло подумал Алимов, но спрашивать было лень, возражать тоже. Поэтому он промолчал. - Значит, согласен", - мелькнуло в сознании.
- ... приятная дрёма... - слышал Алимов неторопливый, спокойный, убаюкивающий голос. - Веки тяжёлые, свинцовые, закрываются. Глаза в сахарной пудре, слипаются... Вы спокойны... Расслаблены... Время пошло вспять... Вчерашний день - ваша беседа с врачом: у вас хорошее настроение после принятой дозы...
Алимов на самом деле ярко представил, какое хорошее настроение было у него вчера во время беседы, потому  что утром жена выдала ему дозу.
- Позавчерашний день - вы идёте к незнакомому доктору. Настроение отвратительное, но жена обещала после разговора с врачом дать дури... Вы хорошо это помните...
Ещё бы! Позавчера он чувствовал себя отвратительно и торопился уйти от доктора, чтобы быстрее оприходоваться.
- Время идёт вспять. Месяц назад вам было очень тяжело!

Да, месяц назад ему было очень тяжело. В очередной раз он решил перекумарить. Жена выгнала из дома, начальство выгнало с работы. Иринка погибала. Выглядела страшно - кожа и кости. Глаза безнадёжно умирающего без еды зверёныша, которого перестало мучить даже чувство голода. Шкварка заширяная.
Они оба сидели на героине.
- Умрёшь скоро, - пожалел он Иринку.
Безразличное восковое и в то же время землистое лицо повернулось к Алимову. Ладонь непроизвольно защитила печень - больно! Больно даже от движения головой. Иринка успела переболеть гепатитом, толком не пролечилась, сбежала из больницы… Взгляд сквозь него, след горькой улыбки от каких-то своих мыслей. Уголки рта сползли вниз потёками свечи. Голова качнулась в сторону, плечи шевельнулись вверх и безвольно сникли в жесте: "Ну и что?"
Ну и что? Умрёт... Значит, перестанет жить? А что такое теперешняя их жизнь? Гонки в поисках дури, затем укол, затем... Нет, сначала желание укола - желание, в сотни раз сильнее страсти молодого любовника, предвкушающего первое соитие с отдающейся, наконец, ему вожделенной женщиной. Затем укол. Боли нет, есть ожидание блаженства. Вот кровь тёмным облачком взорвалась в шприце... Есть контроль! Пошла жидкость в вену. Рай потёк по жилам. Прихо-од! Начался приход! Спокойствие овладевает тобой. Тепло... Затем свежесть пробегает по телу, холодит под ложечкой, проясняет мысли. Уходит суета, наступает мудрый покой. Голова светлая, мысли чёткие. Мир прекрасен! Восторг и блаженство! Умные, добрые люди. Иринка – хрупкая, стройная, элегантная, улыбается, как принцесса. Да, люди искусства могут жить только в таком мире - просветлённом и одухотворённом благодатным раствором белого порошка. Иная жизнь - серая и бесцветная, пресная и безвкусная - не в радость.
Но как быстро всё проходит! Минута... пять...семь... Всё исчезает бесследно. Вырвана радость, тьма застилает пеленой глаза, ужас вползает в сознание, боль распространяется по телу, душа проваливается в ад. Отвратительные люди вокруг! Зачем ты надела эту пошлую футболку! Как можно так противно кашлять - даже не видя кашляющего за стеной соседа, тянет блевать от гадких звуков! Как может парень сверху слушать какофонию, которую он называет музыкой? Это не музыка, это аудиозапись грохота расстрелянного таза в сопровождении хрипа агонирующих дверей! 
Деревья за окном клацают проволокой мёртвых ветвей, скрипят по стеклу жестяными листьями...
Зашторить окно! Палящее солнце пожирает прохладу глазных впадин, лазерными лучами сжигает влагу глаз, взрывами протуберанцев инициирует невыносимую головную боль. Бух! Бух! Бух! Как громко пульсирует солнце, насылая на Землю испепеляющее излучение, губящие всё живое, полыхающие радиацией смертоносные лучи... Нет, это кровь бьёт в пальцы, в глаза, в уши, бьёт всё сильнее... Бух! Бух! Бух! Сердце гонит по сосудам кровь, накачивает её в голову, поднимает внутричерепное давление... Сколько можно качать? Череп ведь без предохранительных клапанов, взорвётся!
Взрыв!
Очнулся. Была потеря сознания. Это плохо.

Ничего плохого. Прими дозу и живи в прекрасном мире. Кто сказал, что наркомания - болезнь? Наркомания - образ жизни. Яркая и радостная жизнь, и только в такой жизни можно полной мерой насладиться эмоциями, красками, звуками ...

Пока поднимался по лестнице в квартиру - задохнулся. Сердце лезет из глотки... как пробка из бутылки шампанского... Слабею.
В зеркале землистое лицо опухшего мертвеца. Ухмыльнувшись, ощерилось страшно, угрожающе. Протянуло вдруг руки, намереваясь ухватить за глотку. Шарахнулся от зеркала, упал. Потом понял, что это всего лишь видение. Глюк. Кошмар среди бела дня. Это плохо.
Мышцы слабеют. Сердце трепещет от любой нагрузки, даже самой минимальной. Ноги отекают - почки отказали? Гибну.
Не употреблять? Ха, не употреблять... Когда кумаришь, когда начинается ломка - это не жизнь. Это "нежизнь"!
Сначала тоска. Трудно сравнить эту тоску с чем-либо. Будто ты враз потерял всех близких людей. Да ты и вправду потерял их - жену за дурь продал, детей обворовал... Наркоше никто не нужен, он кайфует в одного. К ощущению потери близких прибавь чувство вины за совершение всех смертных грехов мира. И ожидание неизбежного, жесточайшего наказания за содеянные грехи. Возмездия, которое по страшности своей неизмеримо страшнее всех жутких казней, которые придумывали и приводили в исполнение за всю историю человечества.
Да, "нежизнь". Чтобы жить, человек должен есть, пить, дышать... Пить? Вода отвратительна, как выделения заживо разлагающегося больного. Разве можно это пить? При упоминании о еде желудок судорожно сокращается. Шпроты? Трупики детёнышей рыб, укоризненно раскрывшие на тебя мёртвые глазки, онемевшие ртами в посмертном крике. Какой гуляш? Это же мясо убиенного животного! Мёртвого животного. Мертвечина! Вкусная подлива? Соевая? В детстве у меня было пищевое отравление - два дня несло "соевой подливой"...
Отвращение к питью, отвращение к воде. Да, это "нежизнь". Это смерть, прикидывающаяся жизнью. Разве может воздух вызывать отвращение у  вдыхающего его живого человека? А я дышу отвратительным воздухом, поганящим моё горло...
Желание... Нет - жажда... Нет - страстная тяга к наркотикам... Жажда воздуха у человека, без капли кислорода в лёгких стремящегося со дна бездны к спасительной поверхности, ничто по сравнению с жаждой укола у наркомана. Жажда, заставляющая истязать, забивать до полусмерти знакомого, приятеля, подругу за то, что они случайно "опрокинули" - не принесли "белый". Жажда, заставляющая металлическим прутом дробить кисти рук за то, что подсунули "кидалово"...
Нет, каких бы ужасов не рассказывали про ломки - всё мелко, всё слабо. Живому не понять, каково в аду - он там не был.
Однажды кончилось ширялово. Ирка кумарила со страшной силой. Денег нет, даже чтобы купить бинты, пропитанные маковой вываркой. Продать нечего. Алимов тогда уже не работал, дома не жил. Снять клиента Ирка не могла, выглядела так, будто на фоне септической лихорадки у неё болели все зубы сразу: истощённое серое лицо, широко раскрытые стеклянные глаза с почти обесцвеченными радужками и зрачками-гвоздиками, готовыми проткнуть собственные мозги. Глаза, полные боли и ужаса. Сухие губы и язык. Ручейки холодного пота на щеках. И дрожь, как у больного малярией во время лихорадочного приступа.
Переодевшись в старые, времён советской власти, линялые до неприличия, с бесформенными чужими пузырями на коленях и подозрительно тяжело отвисающей кормой, жутко мятые антикварно-хэбэшные трикешки, на которые они удачно наткнулись у мусорного контейнера, Алимов в сопровождении сходящей с ума Ирки помчался к магазину продавать снятые с себя неряшливо затасканные в повседневности штаны.
- Рабочие штаны нужны? - хватал женщин за локти Алимов.
Женщины отстраняли руки от небритого навязчивого мужчины в позорном трико, брезгливо обходили его стороной.
- Что ж такие грязные продаёшь! - упрекнула Алимова женщина, взглянув на штаны.
- Для работы же! Сама постираешь - дёшево продаю. Бери за тридцатку!
Отмахнувшись, женщина пошла своей дорогой.
- За двадцать возьми! - кинулся вдогонку Алимов.- На работу мужику сгодятся! Или на дачу!
- Эх! - женщина укоризненно покачала головой. - До чего допьются, трусы снимут при народе, продавать...
Потеряв надежду сбыть штаны, Алимов с Иркой кинулись к домам, где обычно кучковались знакомые наркоманы.
Пошмоняли в подъездах, собрали в электрощитах и за батареями "машины" - шприцы с остатками чужой крови. Смыли недобитки, надеясь получить хоть каплю героина. Чья кровь в шприцах - неважно. Заражена гепатитом или СПИДом - неважно. Важно одно - остановить ломку. Ирка ширнулась - толку мало!
Собрали все окурки, надеясь, что окажется хоть один "долбан", заряженный травкой… Нет!
Едва дождались утра. Вместе с народом заторопились по улице: народ спешил к трудовым свершениям, Алимов с Иркой, как голодные волки, шарахались в поисках случайной добычи. Шли быстро. На кумарях все наркоманы ходят быстро, почти бегом.
Ирке повезло. На базаре у торгаша она увела ботинки. Алимов тут же, в соседнем ряду, продал их за смешную цену другому торгашу. Выручили сотню - ровно на две дозы.  Не торговались - быстрей бы!
Предвкушая конец мучениям, рванули по нужному адресу в "спидушник", в притон наркоманов.
В вонючем подъезде хрущёвки Ирка забарабанила кулаком в ободранную дверь с много раз выломанным замком.
- Кто? - недовольно спросили из-за двери.
- Ирка. Открой, Галь! Подлечиться надо срочно!
Через приоткрытую дверь на Алимова подозрительно уставилась выглядевшая лет на двадцать старше своего среднего возраста Галя.
- Со мной, - успокоила Ирка. – Быстрее, Галь! Кинь на жало двоим, у меня раскумарка, как у слона!
Галя пустила клиентов в коридор. Двое молодых парнишек у обшарпанной тумбочки промывали в стакане шприцы, гоняя поршнями воду туда-обратно.
- Сколько? - переспросила хозяйка.
- Две, говорила же! Давай быстрее!
В нетерпении Ирка переступала с ноги на ногу, будто ей сильно хотелось в туалет. Хозяйка не двигалась.
- Дай ей бабки! - раздражённо воскликнула Ирка, зло зыркнув на Алимова.
Алимов вытащил из кармана сотню. Схватив деньги, хозяйка пошелестела купюрой, ощупывая качество бумаги, взглянула на свет, проверяя водяные знаки. Вытащила откуда-то из одежды две крохотные бумажки, протянула Ирке.
- М-м-м... - будто в оргазме промычала Ирка, хватая бумажки. Одну невпопад сунула Алимову, содержимое другой высыпала во много раз использованный "одноразовый" шприц. Из стакана отсосала розовой от чужой крови воды, встряхнула, размешивая раствор. Села на стул. Старой грязной бельевой резинкой, снятой со спинки, перетянула вены на плече.
- Веняков почти нет! Куда шмыгаться?! – запаниковала Ирка, ощупывая затромбированные сосуды на локтевом сгибе. Изогнулась в позе йога, вывернув руку тыльной стороной к себе, нашла "оборотку". Удерживая концы резинки зубами, дрожащей рукой проткнула кожу, стала искать иглой вену.
- Боженька, миленький, направь струну в капиллярку! – взмолилась Ирка сквозь зубы, пытаясь воткнуть иглу в едва заметную вену.
- Давай ширну, - предложил Алимов.
- Отвали, когда не просят! – ни с чего разозлилась Ирка. – Самосадом в оборотку ширну…
То ли вены были слишком плохи, то ли рука слишком дрожала, но игла в вену не шла.
- Уй-й-й, гадский бог! - Ирка завыла от бессилия и заматерилась самым чёрным матом. Из прокола на коже поползла капелька крови, а сама кожа расцветилась синяком. – Пропорола! Алимчик! - Ирка умоляюще взглянула на приятеля. - Ширни! Не могу я!
Алимов взял из трясущихся рук Ирки шприц, закатал рукав на другой её руке, похлопал по коже, чтобы проступили вены, перетянул руку резинкой.
- Ширяй быстрее, терпежу нет! - выбивая дрожь зубами, взмолилась Ирка.
- Поработай кулаком.
Подвывая, Ирка с остервенением заработала пальцами. Нагнав в вены крови, что есть силы сжала пальцы в кулак. На бледной коже засинели плохонькие вены.
- Ну, коли же-е! Что казнишь! - теряла остатки терпения  Ирка.
Алимов нашёл живую вену почти у тыла кисти, воткнул иглу, стал ковыряться под кожей. Несколько раз подтягивал поршень, но кровь в шприц не шла, контрольки не было.
- Что ты колупаешься, как неопытный мальчик в... - материлась Ирка.
- Да у тебя все макароны в сучках! – разозлился Алимов, ткнув пальцем в затромбированные, под рубцами, вены на руке Ирки. – А тут одни бегунки!
Он снова склонился над рукой подруги.
- Умри! – вдруг яростно зашипел Алимов и Ирка окаменела на полдыхании. – Поймал!
В шприце взметнулось тёмное облачко крови.
- Дома! Есть контроль!
Ирка осторожно  вздохнула и тут же замерла, затаив дыхание, ожидая, когда спасительный раствор по венам дойдёт до головы и принесёт облегчение измученному телу и исстрадавшейся душе. Алимов ввёл уже почти полшприца, а долгожданного прихода не было. Насторожившись, Ирка внимательно смотрела на шприц и на кожу в месте введения иглы.
- Пацаны, товар как? – боясь шевельнуться, осторожно спросила она у уходящих парней.
- В жилу! -  расслабленно улыбнулись, одобрительно закивали головами и сделали пальцами "о-кей" парни. – Кла-ассный прихо-од!
Заподозрив неладное, Ирка снова перевела взгляд на пустеющий шприц... На опустевший уже шприц. И тут она заметила припухлость в том месте, куда втыкалась игла.
- С-сволочь... - зашипела Ирка разъярённой гадюкой. - Сволочь! - заорала она во весь голос и кинулась на Алимова, целясь когтями в лицо и пытаясь ударить его ногой в промежность.  Алимов едва успел выдернуть иглу из её руки. - Ты мне всю дозу зашкурил! Фуфляк под кожу задул! Сволочь!
Выронив шприц, Алимов увернулся от взбесившейся подруги, схватил её за руки. Ирка визжала  и рычала по-звериному, билась в руках Алимова, словно эпилептик.
Подскочила хозяйка, стала пихать обоих к двери:
- Не надо мне этого, нечего у меня скандалить, и так соседи косятся... Пошли вон! - и закончила пожелания густым информационнонасыщенным матом с указанием, куда идти и как туда добраться.
- Мою дозу уколешь! - крикнул Алимов, но Ирка ничего не соображала, продолжая биться в конвульсиях. Алимов хлестнул Ирку по щеке, встряхнул за плечи. Без толку! Выхватив из кармана бумажку со своей дозой, сунул перед глазами Ирки. Ирка замерла как загипнотизированная, дурашливо улыбнулась. Несмело, словно боясь спугнуть, протянула дрожащую руку:
- Алимчик, дай! - тихонько попросила она, заискивающе глядя в глаза Алимова.
- Уколю, только не дёргайся. В ногу уколю, там у тебя вены ещё не попорчены.
Крупно дрожа всем телом, словно голодная собака перед едой, не получившая от хозяина команды есть, Ирка пожирала взглядом шприц, наблюдала, как Алимов ковыряет вены на её ногах.
- Никак! - измучившись, потерял он надежду войти в вену. - Одни бегунки!
- Коли сюда! - потребовала Ирка и указала пальцем на шею.
- Ты что?! - испугался Алимов.
- Я пальцем зажму и подержу. Давай, Алимчик, а? - клянчила Ирка.
Алимов решился. Ребята говорили, что иногда кололи в сонную артерию. Опасно, но не погибали. Приход, говорили, бешеный!
Нащупав пульсирующую жилку на боковой поверхности шеи Ирки, Алимов прижал её пальцем и резко воткнул иглу. Ярко алая кровь стрельнула внутрь шприца даже без подсасывания поршнем. Есть контроль! Алимов торопливо выдавил содержимое шприца в артерию, прижал пальцем кожу у места вкола и выдернул иглу. И вспомнил, что вводить в сонную артерию раствор надо очень медленно. Поздно. Сейчас ей по мозгам шандарахнет, как кувалдой...
- Прихо-о… - протянула Ирка изменившимся до  неузнаваемости голосом, блаженно улыбаясь. Она вдруг вытянула ноги, задёргалась крупной дрожью, захлебнулась восторженным вздохом... Алимова пот прошиб: концы отдаёт! На секунду замерев в напряжении, Ирка расслабилась, обвисла на стуле, как спущенная резиновая кукла... Запаниковав, Алимов схватил Ирку за шею, нащупал пульс на  сонной артерии... Есть! Живая! Похоже, Ирка была в полном ауте, в бессознанке.
Лицо как у безмятежно спящего ребёнка, подумал Алимов. Слюна ползла из угла рта. Да, укол в сонную артерию - это не в вену на руке. Здесь прямой удар по мозгам.
- Идите, идите от греха, - сердито выпроваживала хозяйка. – Тащи её к … матери! Устроили здесь... Если так будете шуметь, не пущу больше!
Алимов потряс подругу. Ирка очнулась. В глазах - любовь ко всему миру. И к Алимову тоже. Движения замедленные, томные.
- Алимчик, если в мире есть высший оргазм, то он только что посетил  меня, - прошептала Ирка Алимову на ухо, поднимаясь с его помощью со стула. – Я, кажется, даже подпустила немного… - дебильно хихикнула она, ощупывая мокрую юбку.
Потеснив входящую в дверь новую пару молодых, Алимов вывел Ирку на улицу.
- Хорошо-то как! – блаженно жмурилась Ирка, любуясь кошками,  жрущими объедки на развалинах вонючего мусора у переполненного контейнера, и сама, едва не мурлыча как кошка, чувственно прижималась к  Алимову. – Я была в астрале!
 - Тебе хорошо, а у меня раскумарка  начинается, - пожаловался Алимов. – Я думал, ты золотую вмазку схлопотала, концы отдашь…
- Алимчик, всё будет о-кей! - Ирка погладила Алимова ладошкой по щеке. - Я теперь живая. Я сейчас тебе денежков на дозу заработаю. Проведи меня до рабочего места, а то у меня такая волокуша! Слабость офигенная… Боюсь не дойду.
Сутулясь от озноба, от начинающихся болей в животе, в суставах и вообще от всего отвратительного, окружавшего его, Алимов побрёл за Иркой на набережную, где она собиралась снять клиента.

Алимов очнулся.
- Как спалось? - спросил доктор.
- Я спал? Да, похоже, спал. Отдохнул немного... А на душе тошно.

Запись в амбулаторной карте:  "... по плану. Вхождение в гипнотическое состояние довольно лёгкое. Достигнута первая стадия гипнотического сна. Процесс раскрытия прошлого идёт успешно. Почему он стал колоться?"


День шестой. И два года назад.

- Здравствуйте, Андрей Петрович.
- Заходите, Алимов. Садитесь. Капельницу нормально переносите?
- Нормально.
- Не трясёт? Выглядите лучше. Посвежели. Употребляете?
Алимов отвёл глаза.
- Понятно. Но меньше, да? Мы с вашей женой оговаривали этот вопрос.
- Сильно меньше.
- Лечение продолжать будем?
- Уколы, таблетки - это я понимаю, лечение. А в прошлом копаться, душу наизнанку выворачивать - зачем? Какой прок от многочасовой болтовни?
- Это не болтовня, это катарсис. Дело в том, что наша психика - определённо функционирующая система. И как в любой системе, у неё есть свои недостатки. Водопроводная система, трубы, засоряются ржавчиной. Система отопления - накипью. Организм зашлаковывается. Человеческая психика тоже засоряется и зашлаковывается. Но не ржавчиной и накипью, а воспоминаниями и эмоциями  из прошлого. Причём, неприятные воспоминания и эмоции сознание старается не вытаскивать наружу, а прячет в себе. Вообразите комнату, внешне чистую, но в которой все ящики и закоулки забиты мусором и грязью. То, чем я с вами занимаюсь - психоанализ. Он похож на генеральную уборку. Открываются шкафы и сундуки, мусор вытаскивается на середину комнаты, всё перебирается,  ненужное выбрасывается, а нужное складывается  куда надо в порядке. Да, тяжело. Да, долго. Но если справишься - чисто будет не только посреди квартиры, но и во всех её уголках.
Выговорившись, человек очищает память от накопленных неприятных эмоций и воспоминаний, освобождает психику от тяжёлого груза. Исповедь в церкви - тот же процесс очищения души, психики по-нашему. Тот же катарсис.
- Понятно.
- Поэтому я так много разговариваю с вами. Ну а теперь, если не возражаете, вернёмся к нашим проблемам. Можете рассказать, как начали колоться?
- Могу, почему не рассказать.
Алимов наклонил голову. Ему, похоже, было неприятно смотреть в лицо доктору.
Андрей Петрович отошёл к окну,  полуотвернулся от пациента. Алимов почувствовал себя свободнее, распрямился.
- У меня с Иринкой были проблемы... в плане секса.
- Фрейд, отец психоанализа, считал, что все наши отклонения связаны с проблемами секса. Он утверждал, что даже маленький ребёнок имеет либидо, то есть, половое влечение...

Сколько он "шефствовал" над Иринкой, неделю? Алимов постоянно пытался убедить её не употреблять наркотики, но Иринка зло обрывала его, когда была в бесячке, на кумарях, и грозила, что пойдёт зарабатывать деньги на набережную, если он не даст ей на дозу. Или томно-ласково смотрела на Алимова, молча слушала доводы против наркотиков, и явно не слышала их, когда была вставленная, под кайфом.
Сегодня она приняла дозу и откровенно дразнила Алимова. Раскинувшись в соблазнительной позе на диване, игралась с тюбиком губной помады - ласкала изящными пальчиками, впихивала продолговатый красный цилиндрик в кулачок и извлекала обратно. Слегка опустив веки, из-за приподнятого плеча искоса, с таинственной улыбкой, завлекающе поглядывала на Алимова. Отложив помаду, томно вздохнула, медленно перекинула одну ногу на другую, заставив взгляд Алимова скользнуть между её колен, поглаживающим жестом провела ладонями по бёдрам и села так, что короткая юбка обнажила бедро до самой ягодицы. Пощипывая губами тонкую нежную кожу запястья согнутой руки, тихонько намурлыкивала что-то себе под нос. С сексуальным стоном-вздохом наклонилась вперёд, уронила руки между раздвинутых колен, сдавила груди локтями, подняв их в глубоком декольте вверх, замерла, дразняще-выжидающе глядя на Алимова.
- Ты, Алимов, такой правильный...
Иринка сжала коленями локти, и соблазнительные мячики выкатились ещё выше, грозя выпасть из бесстыдного декольте. Влажный розовый язычок круговыми движениями медленно скользил по губам.
- ... что мне даже интересно.
- Что тебе интересно? - кашлянув, спросил осипшим вдруг голосом Алимов и забеспокоился о своём заколотившемся в панике сердце.
- Мне многое интересно, - промурлыкала Иринка. Изогнувшись по кошачьи, встала, подошла к Алимову, вызывающе заглянула в глаза и вдруг, приподняв юбку, оседлала его колени.
Взгляд Алимова прилип к влажным, полураскрытым губам Иринки. Справившись с головокружением и едва не задохнувшись от адреналина, хлынувшего ему в голову, в грудь и... везде, Алимов нерешительно тронул девушку пониже талии.
-  Смелее, парень! - задорно скомандовала Иринка и ткнула Алимова носом в ложбинку между своих грудей.
Прижавшись лицом к нежной упругости, Алимов ощутил, что его лет двадцать висевшее спокойно на аорте немолодое уже сердце так затрепыхалось, что вот-вот оборвётся и укатится вниз, куда-нибудь ниже брючного ремня.
- Ну, пойдём на диван, - поощрительно проурчала негромким низким голосом Иринка, поелозив у Алимова на коленях и ощутив, что "парень" уже "готов к употреблению".
Подхватив Иринку, обвившую его ногами вокруг талии, Алимов сиганул на диван. Задыхаясь, как после стометровки, прильнул к губам девушки.  Долгого поцелуя не получилось - Алимову не хватало кислорода. Глотнув воздуха, Алимов вновь впился в соблазнительные губки. Язык девушки смело скользнул к нему в рот, их губы принялись бороться, поочерёдно вкушая друг друга. Кисловатый возбуждающий вкус нежно-мягких, и в то же время сильных девичьих губ и языка окончательно свёл с ума Алимова, и он торопливо потянул с Иринки футболку.
- Ну аккуратнее, голодный, - довольно засмеялась Иринка, помогая снимать с себя одежду. - Не сбегу, я же сама хочу.
Стащив с Иринки юбку, Алимов бродил руками по хрупкому телу. Два десятка лет он обнимал только жену. Он привык к ней, как к себе. И она к нему привыкла. Их секс стал так же привычно-обыденен, как стрижка в парикмахерской не к юбилею. И так же част. И вдруг - шикарный подарок!
Расстегивая рубашку на груди Алимова, Иринка отодвинулась от него. Алимов открыл зажмуренные от наслаждения глаза, скользнул взглядом по девичьей груди в чашах модного бюстгальтера... Соблазн, нежившийся в белоснежных чашах... с непростиранными краями у подмышек... Трусики... довольно заношенные...
Жена у Алимова была чистюлей.
Напряжение, сковавшее его тело, враз схлынуло. Сердце уже не  трепыхалось, брюки не  топорщились. Алимов внезапно успокоился. Он уловил далеко не возбуждающий запах подмышек Иринки. Девушка перестала его волновать.
- Ну-у... - разочарованно протянула Иринка. - Да ты, оказывается, и не голодный вовсе. Твоя Татьяна держит это под контролем?
Иринка обиженно усмехнулась, с сожалением вздохнула и неторопливо собрала одежду.
Алимова потряс такой облом. Он не смог! Хотел ведь! Это что - импотенция? В сорок пять лет?!
В следующий раз всё повторилось. Взрыв эмоций и желаний... Но едва в поле зрения Алимова попадал краешек непростиранного белья, всё падало.
- Уколись! - убеждала Иринка, чувствуя себя ответственной за "восстановление здоровья" Алимова. Она очень боялась, что Алимов сорвётся с крючка и перестанет давать денег на дурь. - Заевшиеся мужики с безнадёжно вялым желанием, когда ширнутся, знаешь, какими секс-гигантами становятся!
Алимов опасливо мялся.
- Ты уколов, что ли боишься? Да я тебе капиллярной колючкой комара разгоню…
- Это как?
- Ну… Бабочкой… Тонюсенькой иголкой полторашку для детского прихода вмажу.
Алимов решился. Поборов страх и вспотев, он вытерпел боль внутривенного укола. Не смог отвести глаза и наблюдал, как жидкость из маленького шприца переходит ему в вену. Ждал чего-то необычного, яркого, фантастического… И ничего не дождался. Просто захотелось пить, а язык ощутил незнакомый вкус, похожий на горечь. Впрочем, появилось какое-то возбуждение. Захотелось рассказать Ирке, что ерунда все эти страхи насчёт наркотиков, не действуют они на него!  И тело стало лёгким. И мысли ясными. И энергия забурлила.
Он подхватил Иринку на руки…

А без укола опять облом.
- Уколись, - пожимала плечами  Иринка. - Мужик ты правильный, правильнее бывает только школьный транспортир. Такие наркоманами не становятся. Я же вижу, как ты мучаешься от желаний. Да и мне на набережную идти - нож в горло, ёршик в зад.
Сначала уколов боялся. Кололся перед каждым "сеансом секса" - привык.
Со временем "винт" стал доставать его до глубины мозгов, до самого центра удовольствия. Ширнувшись, он чувствовал себя сильным и всемогущим, строил грандиозные планы на будущее.
Иринка снисходительно слушала его фантазии.
Но действие наркотика проходило, Алимов впадал в апатию, не находил себе места, ему опять нужна была доза.

Довольно быстро секс отошёл на второй план, осталось только желание ширнуться.

Запись в амбулаторной карте: "Страх сексуального фиаско толкнул на употребление наркотиков. Либидо подавлялось видом несвежего белья. Почему?"


День восьмой.

- В детстве, помню, у нас в посёлке девчонка слабоумная жила. Большая уже, лет пятнадцать. Родители её одну на улицу не пускали. Потому что за горсть конфет пацаны уговаривали дурочку на что угодно. Однажды купили полкило карамелек, заманили в подвал. Нас, мелюзгу, пригласили. Смотреть. Один из старших конфеты разворачивал, в рот ей клал, другие раздевали. Бельё у неё страшное! Потом, кто постарше, совокуплялись с ней. Мы, младшие, глазели.
С тех пор, как увижу  уродливое или заношенное бельё, так что-то неприятное из детства и поднимается...


День девятый.

- Иринка постоянно врёт… И друзья у неё врут! Бывшие… Некоторые и не дети уже, а рассуждают, как … Зачем она меня обманывает?!
- Наркотики останавливают психологическое взросление, человек застревает в том возрасте, в котором начал употреблять эту гадость. Предположим, начал он колоться в пятнадцать лет и дожил до двадцати пяти… Если, конечно,  даст ему Бог такого счастья. Или несчастья. У него  психологическая организация так и останется на уровне подростка. С теми же поведенческими реакциями. Так же будет врать и юлить, как провинившийся пацан…


День одиннадцатый.

- Наверное, судьба у меня такая.
- Судьба? Судьба... А что есть судьба и кто её вершитель?
- Судьба - это... Это что у человека на роду написано. От Бога она, говорят.
- На роду... Замечали, наверное, в жизни, что если мать - одиночка, то и дочь у неё часто становится матерью-одиночкой. Вырастет, выйдет замуж, как положено, родит ребёнка  - и останется без мужа, в конце концов.  Судьба? Психологи говорят - сценарий жизни. Сценарий, программа поступательного развития, определяющая поведение человека в важных аспектах его жизни. Плохой  сценарий - трагедия для его носителя. Кто пишет этот сценарий? Сначала пишут родители. Сценарий записывается в глубины сознания человека с ранних лет. Основу сценария составляют сюжеты детских сказок, мифов, рассказов и жизненных обстоятельств близких людей и родственников, их любимые и часто повторяемые фразы, поговорки. Вспомните, какие добрые сказки смотрели и читали мы в детстве. И наше поколение, при всех его недостатках, доброе поколение. И то, что во времена нашего детства убийство было событием экстраординарным, а сейчас стало обыденным, результат немалого влияния того, что сейчас молодёжь смотрит по телевизору и что читает. Скажите, ваш отец был положительным человеком?
- В общем, да.
- Но у него, как у любого из людей, бывали проблемы. Были и неразрешимые проблемы - они у всех случаются. Вы можете вспомнить хотя бы одну такую ситуацию? Неразрешимая проблема - и как в той ситуации вёл себя отец?
Алимов надолго задумался.
- Однажды он лишился большой суммы денег. Я не знаю, каким образом, родители об этом почти не разговаривали. Для семьи потеря была тяжёлой. Нет, мать не ругала его... Отец напился. До потери сознания.
- Не ожидал такого точного попадания. - Доктор удивлённо покрутил головой.- Наверняка у вашего отца были и другие тяжёлые ситуации, но вы запомнили именно это. Неразрешимая проблема - и отец напился до потери сознания. Это ли не сценарий для поведения сына в будущем? У вас была проблема с Ириной. Для мужчины - пугающая проблема. Вы запаниковали. И как разрешили её? Пошли к врачу? Нет, начали колоться. Подобно тому, как в далёкие годы поступил ваш отец - напился.
- Лучше бы напился.
- Лучше бы к врачу сходил, - сердито оборвал доктор Алимова. И продолжил, как учитель, подводящий итоги урока: -  Так что судьбы наших детей пишем мы. А дописывает и переписывает их общество. Дешёвые фильмы, дешёвые книги о сжигающей любви и убийствах походя, реклама про то, что лучше жевать, чем думать - всё это закладывает программу на бездумность, лживую слезливость и бессердечную жестокость молодёжи. А реклама с презервативами, где говорят, что это - как утром зубы чистить? Из этой рекламы молодёжь поняла, что секс - такой же обиход, как утром зубы вычистить. А идея была, что пользование презервативами - необходимость, подобная ежедневной чистке зубов по утрам. Впрочем, они лучше знают, какая у них была идея. Слышали модную у молодёжи  песню со словами: "Ты беременна, но это временно…"? Великое таинство природы, вынашивание ребёнка – временная помеха… Это ли не программирование на соответственное отношение к детям?
- Иринка однажды рассказывала, как она на первом курсе праздновала Новый год в училище. По сценарию, написанному их тридцатилетним преподавателем, в Россию приехал Санта-Клаус. Наградил животом Снегурочку, Бабу-Ягу и прочее сказочное женское население новогоднего шоу. Иринку заставили играть роль проститутки. Одели соответственно: полуголая грудь, чулочки, подтяжки, юбочка выше бикини-трусиков. Иринка говорила, что отказывалась от роли, но режиссёр-преподаватель грозил не пустить её на вечер. Ну, а на сцене, в процессе представления буквально затискал её. Он роль Санта-Клауса играл. Под фонограмму проститутка пела: "А у тебя СПИД, и значит, мы умрём". Санта-Клаус оттягивал свои штаны, заглядывал внутрь, ужасался, грозил кулаком проститутке... Потом был хоровод вокруг ёлки. Возбуждённые пацанчики хлопали "проститутку" по голой попке и просили наградить их СПИДом.
Алимов посидел молча, покачал головой.
- Может, та роль позднее и помогла ей переступить моральную черту, за которой торговля телом - обыденность, - закончил он.
- Совершенно верно! В детстве мы читали книги о героях - и дети всей страны, наши сверстники, играли в героев. И становились героями. Сейчас даже в мультяшках показывают мордобой, а в фильмах - убийства, убийства,  убийства... Убийства между прочим, убийства просто так. Это не может пройти бесследно для психики детей. Нам пишут сценарий, нас программируют - и вовсе не на любовь, патриотизм и всё хорошее.
Доктор умолк, раздумывая. Взглянул на Алимова, улыбнулся.
- А ведь вы, Сергей Игоревич, увели меня в сторону от вашей проблемы! Давайте вернёмся к нашим баранам, как говорили древние.
Доктор неторопливо подошёл к пациенту и, остановившись напротив, вдруг сказал:
- Если смотреть на проблему глазами обывателя, то наркомания - болезнь неизлечимая.
У Алимова от удивления даже рот открылся.
- Ну, спасибо за откровенность, доктор, - не скрывая обиды и сильнейшего разочарования, выговорил Алимов.- А у меня, было уже, надежды какие-то в голове зашевелились. Что же вы тогда со мной канителитесь, жену обнадёживаете? Про себя я уж молчу. На хлеб с маслом зарабатываете?
Доктор на Алимова не обиделся, даже продолжил улыбаться.
- Неизлечимая таблетками и тому подобным. Наркомания - болезнь сознания, болезнь души. Наш душевный аппарат - такая сложная система! Вы знаете, что в нашем мозгу есть кора и подкорка, в нашей психике - сознание и подсознание.
Доктор подошёл к Алимову, мимоходом тронул его за плечо, как бы успокаивая, и, расхаживая от окна к креслу, продолжил свои рассуждения:
- Большинство нормально мыслящих людей живёт по принципу реальности - работают, женятся, покупают вещи в соответствии со своими желаниями и наличием денег.  Отказываются от некоторых удовольствий, если денег не хватает. Всей этой деятельностью руководит некое Я, обитающее, скажем условно, в сознании каждого человека. Когда мы задумываемся, правильно поступили или неправильно, по закону или нет, справедливо или несправедливо, мы делаем это с разрешения сверх-Я, самой высокоразвитой части нашего сознания, с разрешения нашей совести.
Доктор тронул свою голову и остерегающе указал вверх, будто связывая верхнее и нижнее вместе.
- Я и сверх-Я - положительные части нашего сознания, - продолжил он. - Но, к сожалению, в любом из нас живёт ещё и зверь. У одних он всегда спит - это очень добрые люди. У других просыпается, и тогда люди начинают скандалить и воровать, обманывать, пить и драться, употреблять наркотики, насиловать и убивать. Психологи называют этого зверя ОНО. ОНО - самая глубинная подструктура душевного аппарата, бессознательная подструктура. ОНО - это безудержные сексуальные и агрессивные влечения. ОНО - зверь из глубин подсознания, живущий по принципу достижения удовольствий любой ценой. Когда просыпается ОНО, а Я начинает конфликтовать со сверх-Я, человек совершает поступки, противоречащие его совести. Когда есть конфликт Я и сверх-Я - царит ОНО.
Доктор развёл руки и покачал головой, словно жалея о существовании зверя в душе человека.
- В вашем сознании зверь проснулся. И пока ваше Я конфликтует со сверх-Я, зверь требует, чтобы вы кормили его наркотиками. Это не вы жаждете дури, это зверь в вашем сознании умирает от жажды по наркотикам и требует, чтобы вы ширнулись. Наша задача - помочь вашим Я и сверх-Я одолеть зверя.
Доктор замолчал, выжидающе глядя на Алимова.
Напряжённо думая, Алимов переваривал услышанное. Медленно приблизив палец к голове и, указав на висок, хотел что-то сказать, но промолчал. Подумав,  заговорил:
- Получается... - Алимов нерешительно посмотрел на доктора,- что тут живу я, - он постучал себе повыше уха. - На чердаке моя совесть, - похлопал по макушке, - а в подвале спит зверь?
- Зверь проснулся, вышел из подвала и бродит по дому. Хозяева спрятались в укромном месте, и ругаются, кому идти на заклание. Наша задача - разыскать хозяев, помочь им помириться и совместными усилиями загнать зверя в подвал. И запереть его там навсегда.
- Такое возможно?
- Возможно. Но сначала надо отыскать ваше Я, хозяина вашего сознания.
- Разве его там найдёшь? – безнадёжно проговорил Алимов, нерешительно ощупывая череп.
- Найдём, - как-то буднично сказал доктор. - Садитесь поудобнее и расслабьтесь.
Он включил метроном, сконцентрировал внимание Алимова на ритмичных звуках, ввёл пациента в транс.
- Вы расслаблены, спокойны. Звуки извне не достигают вашего сознания. Вы слышите только меня. Я расскажу вам о себе, о своих ощущениях,  о том, что Я есть. Итак ...Я.
У меня есть тело, но Я - это не моё тело. Моё тело может быть больным или здоровым, усталым или бодрым, но это не влияет на моё истинное Я.
Моё тело - прекрасный инструмент для ощущений и действий во внешнем мире, но оно всего лишь инструмент. Я хорошо с ним обращаюсь, я стараюсь, чтобы оно было здоровым, но моё  тело - это не Я.
У меня есть тело, но Я - это не моё тело.
Да, и у вас есть тело. Правда, с ним вы обращаетесь плохо. Вы его совсем не любите, вы за ним не ухаживаете, вы его изматываете, оно плохой инструмент для ваших действий во внешнем мире, но это лишь подтверждает, что ваше тело - не ваше Я.
У меня есть эмоции, но Я - это не мои эмоции. Мои эмоции многочисленны, изменчивы, противоречивы. Однако Я всегда остаюсь собой, своим Я - радуюсь или горюю, спокоен или взволнован, надеюсь на что-то или отчаян. Поскольку Я могу наблюдать, понимать и оценивать свои эмоции, более того, управлять, владеть ими, использовать их, то, очевидно, что они не есть моё Я.
У меня есть эмоции, но Я - это не мои эмоции.
У вас тоже есть эмоции. Употребляя наркотики, вы получаете удовлетворение, не употребляя наркотики, испытываете отрицательные эмоции. По своей воле вы можете вызвать положительные или отрицательные эмоции. Значит, вы можете управлять своими эмоциями. Значит, они не есть ваше истинное Я.
У вас есть эмоции, но ваши эмоции не есть ваше Я.
У вас есть интеллект… но ваш интеллект - это не ваше Я.
Я - центр чистого самосознания.
Я - центр воли, способный владеть и управлять своим интеллектом, эмоциями, физическим телом и психическими процессами.
"Я - центр воли!" - эхом отозвалось в мозгу Алимова.
"Я - это постоянное и неизменное Я", - повторял про себя Алимов вслед за доктором...

"Что я? Зачем я? Кому нужен? - полыхнуло в мозгу. - Но ведь кому-то в этой тяжкой жизни я нужен?!"

- Что моя жизнь? Кайф под наркотой? Не-ет! Это раньше был кайф. Сейчас у меня  постоянные ломки, поиски клиентов для зарабатывания денег и гонки в поисках наркотиков. И маленькие промежутки облегчения между гонками и ломками, если уколюсь. Кайфа нет! Есть лишь минуты облегчения…
Иринка со стоном усмехнулась, и эта её горькая усмешка была скорее похожа на вырвавшееся из глубины души тщательно скрываемое рыдание.
Алимов помнил этот последний их "разумный" разговор с Иринкой.
- "Работа"… Ну снимают меня… Говорят, в Японии гейши во-вторых для постели, а во-первых -  для умных разговоров. О чём со мной говорить? А зачем с такой говорить?  С вещью не разговаривают… И с резиновой куклой… По пьяни если только?
У Иринки спина уставшего после изнурительной работы человека. Плечи продавлены тяжёлой головой на хрупкой шее. Головой тяжело больного старика на измождённой шее. Руки упёрлись локтями в некрасиво растопыренные колени и упали безвольными кистями между ног. Когда-то эти ноги были удивительно соблазнительными. Нет, не когда-то, совсем недавно…
- Я же скотина! Я за укол готова на всё! Под сифилитика лягу!
Иринкино лицо исказилось, плечи задёргались. Непонятно было, горько смеётся она в беде или радостно плачет под кайфом.
- Ну почему именно я? Чем я хуже других? Эх, Иринка-Ириночка, славная дивчиночка, как пела мать. Жаль мамку!
Иринка с натугой подняла кисть к лицу, но поддержать голову ладонью не было сил. Она упёрлась лбом в безвольно согнутое запястье. Качнула, как страдают пьяные, головой, качнулась всем телом. 
- Мечтала: "Вот поступлю! Вот окончу! Найду себе мужа клёвого!"
Вот и не надо поступать. Вот и не надо искать.
А как всё начиналось!
Он шёл навстречу гордый, с высоко поднятой головой. Увидела его и… Растаяла? Обезволела? Очумела? Наверное, впала в транс, как под гипнозом. Нет, просто сошла с ума.
Не описать состояния, овладевшего её душой, мыслями и телом. Она любила тихо, но страстно. Никто не представлял, какой всепожирающий огонь полыхал в её груди! Как она мечтала прикоснуться к нему хотя бы случайно, мимолётом ощутить мягкость его кожи! Её запредельной мечтой было - почувствовать теплую ласку его губ…
Она изучила все чёрточки обожаемого лица: тёмные волосы, карие глаза, модно-небритые щёки... Ей казалось, она знала все его недостатки и достоинства. Она жалела его, когда он случайно ушибался, она обижалась за него, когда с ним разговаривали грубо…
Но он не замечал её!
Он вверг её в отчаяние своим равнодушием.
Она завидовала матери, заботившейся о нём! Она завидовала кошке, ласкавшейся к его ногам! Она завидовала пассажирам автобуса, прижатым к нему в тесноте.
"О желанный! – молилась она на него, - мои плоть и душа принадлежат тебе! Я ничто без тебя. Я умираю без тебя!  Я хочу принадлежать тебе, познать тебя, хочу стать твоей верной рабой. Я хочу ласкать землю, на которую ты ступал. Я хочу любить тех, кого ты обнимал с  любовью – пусть капля любви, обронённая тобой случайно, перейдёт на меня. Не надо обо мне заботиться – я сама позабочусь о себе. Не надо меня ждать – я всегда приду вовремя или раньше. Не надо подарков…  Я прошу у тебя только любви. Дай мне хоть кроху любви, и я пойду за тобой, покорная, куда бы ты ни приказал…"
Её идеал, её идол, которому она молилась, он был и её злейшим врагом. Как палач, он терзал её душу.
Он не подозревал о её существовании, а она была в его власти. Захоти он, Иринка стала бы на колени и отёрла пыль с его ног платком. А потом припала лицом к туфлям в благодарность за щедрость, что заметил её!
Выходные без него мучительны. Иринка изводилась в кошмарах, что он уезжает навсегда. С криком вскакивала среди ночи в холодном поту и радостно плакала, поняв, что его отъезд всего лишь сон.
В понедельник он заметил её. Он не мог не заметить призывно горящего взгляда безумной девчонки. В его глазах мелькнуло любопытство.
Во вторник они столкнулись в коридоре. Он коснулся её!  Иринка невнятно поздоровалась. Он автоматически ответил, наделив её правом разговаривать с ним!
Случайно встретившись, они перекинулись словами. Но ужас! - он говорил, не воспринимая её! Не ощущал пылающего взгляда, не видел желающего тела, не замечал страдающей души, не чувствовал безмерной любви.
Он был ласков и обходителен с другими девчонками: обнимал за плечи, теребил за ухо, гладил по голове, за что-то жалел…
И только её он не жалел никогда...
Иринку до судорог корёжило блаженства, когда она представляла, что он теребит её ухо!
Её глаза пожирали его… В четверг он взглянул оценивающе. Её глаза взывали…
"Обними меня! – молила Иринка его, как бога. – Ты же всех обнимаешь! Дай почувствовать твое тепло!"
В пятницу он скользнул по ней задумчивым взглядом.
Иринка желала его – и боялась своего желания…
В субботу он пригласил её на дискотеку.
Дьявол одолел им в темноте, и он набросился на неё. Иринка отбивалась изо всех сил, царапалась и кусалась, как дикая, а его глаза сверкали в ночи гневом. Иринку обуял страх: она знала, он сильнее. Озадаченный её отпором, он ушёл.
Иринка плакала, потому что знала – она потеряла его навсегда! Всю ночь она целовала сквозь стекло звезды, холодные, как его губы. Днём она распахнула свою грудь солнцу, горячему как его сердце. Она поняла, что принадлежит только ему.
Но он вернулся!
"Ты самая классная девчонка из всех, кого я встречал! У тебя идеальная фигура! У тебя ноги, как у фотомодели! Я не могу без тебя!"
Не могу... По тому, как он её домогался, неужели нельзя было понять, без чего он не может?
"Все твои подружки уже живут вовсю! Ты лишаешь себя главного удовольствия в жизни! Останешься старой девой!"
Старой девой... В шестнадцать лет.
Вот и отведала главного удовольствия. Накормил. Один раз, зато на всю жизнь. А жить осталось... Повзрослеть толком не успеешь, не то, что состариться. Если жить.
Ну как она не поняла! Она же не глупая! Не глупая... по арифметике. А в жизни... Голову закружил фирмовый мальчик.
Конечно! Все подружки в крутых прикидах по нему сохли. Он их перебирал, доступных, как товар на прилавке, и вдруг к ней приценился, к нефирмовой недотроге.
Золушкой себя возомнила. Ах, принца встретила! Ах, полюбила!
А подлейшей подлости от принца не ждала?
Полюбила... Да не было никакой любви! Так, запала на смазливого пацана с пальцами врастопырку. А он и подсёк, как мелкую рыбёшку на крючок с крашеной блестяшкой. На копеечную мормышку.
Счастья теперь – подол с верхом и авоська в придачу. Поделиться ни с кем не хочешь?
Ну не издевайся над собой, и так больно...
Вернуться бы в прошлое. Всего-то и надо было - сказать "нет". Жила  бы сейчас как все, забот не знала. Как Ольга.
- Эти удовольствия,- говорит, - только после свадьбы.
Зато спокойна.
Сколько он её уламывал на "удовольствие"? Неделю? Недолго. Как же, боялась потерять бесценное сокровище!
Нравилось, когда по телу бродили его руки? Нравилось. А чем его руки лучше других? У других руки стеснительные. Тронут - словно без спросу чужое возьмут. Когда ещё от них смелости дождёшься! А у него руки бессовестные, пугающие. Лезут, как к себе. Тянут, как в чёрный омут.
Мечтала, что первый раз всё произойдёт в красивой комнате... В полумраке зазвучит чудная музыка... Немного вина... Он - сама нежность!
Попыхтел в случайном закутке второпях. Грубый, потный, моментально опротивевший! Тебе больно, а ему плевать. Ему - своё...
И вся любовь на том.
К Ленке переметнулся.
Они такие. Неопытных девчонок, глупышек, оптом по дешевке берут.
Ревновала, дурища! Потом смешно стало, когда увидела, что он подругу знакомыми приёмами обхаживает.
Катька уговорила провериться в анонимке. У неё пацанов, как она говорит, глубину меряло - пальцев не хватит, пересчитать. Люблю, говорит, это дело. И деньги иногда перепадают.
Но она без резинки - ни-ни! Она к этому делу серьёзно относится. Зонт осенью забудет в сумочку положить, выходя из дома, а упаковку резинок – никогда!  А провериться не грех, говорит.
Катька потом по телефону про себя результат спросила - у неё всё о-кей! Трубку мне передала. А вам, говорят, надо кровь пересдать. У вас положительная реакция на ВИЧ-антитела. Но это может быть ошибкой.
Катька шипит:
- Не ходи, заметут!
Сходила. Результат тот же.
Сначала не поняла, во что вляпалась. Не болит же ничего! Потом про СПИД начала читать.
И жить тебе, оказывается, лет – по пальцам пересчитать - осталось. Да ещё пару лет маяться. Лечение бешено дорогое, иномарку каждый год можно на эти деньги покупать. Полный финиш.
Ленку встретила.
- Спала с ним? - спросила.
Хихикает. Потом плакать начала - бросил.
Идиотка. Плакать надо было, когда встретила его.
Рассказать о переживаниях, душевних терзаниях и мучениях… о душевных пытках! -  после того, как узнала, что заражена СПИДом, невозможно. Кто не был в аду, тому не понять, как бы всё красочно не рассказывали.
Во дворе с ним столкнулась.
- Ты меня СПИДом заразил, - говорит. - И Ленку тоже.
Даже не удивился.
- А не ты меня? – ухмыльнулся.
- Знаешь же, что ты у меня первый был!
- Первооткрыватель! - заржал противно. - Откуда я знаю, может ты наркоманка, через иглу СПИД подхватила!
Смотрит нагло, с издёвкой.
Влепила ему пощёчину.
За горло схватил, чуть не удушил.
- Да, - орёт, - наградил! Знал, что награжу! Знаю, что сдохну скоро! Потому и мечу вас. Все мои будете... на том свете. Я первый загнусь, а потом вас там встречать буду: "Здравствуй, Ирочка, с прибытием! Вон и Леночка вознеслась. Втроём веселей будет! А Наташа к нам собирается?"
- Не встретишь, -  возразила серьёзно Иринка.
- Это почему? - ухмыльнулся криво. - Вылечиться надеешься?
- Не надеюсь. Помру. Только у нас с тобой станции прибытия разные: ты на товарной сойдёшь, поближе к котельной с адской топкой, где тебе жариться вечно, а нас с подружками, с дурочками наивными, тобой обманутыми, за страдания, надеюсь, при центральном вокзале райские сады убирать оставят, да грехи замаливать.
- В ад попаду, это точно! - хвастает. - Мы тут на днях с пацанами втроём такую недотрогу в кустах распечатали! С подружкой откуда-то вечером возвращалась. Жалко, вторая сбежала.
- Какие же вы сволочи! А ты - хуже всех! Ты даже своих приятелей СПИДом заражаешь! Я им всё расскажу - они тебя убьют!
- Ты расскажешь? Это я расскажу, что ты меня наградила! А Катька подтвердит. Вы же вместе проверялись. Пацаны потом тебе через то место все кишки наружу вытянут и по кустам развешают для просушки. Хочешь? Ладно, успокойся, крестница. Своих не продаю. Слушай, а давай напоследок вместе оторвёмся! На спор, кто больше переметит: я девок или ты пацанов. Только ты мне фору дай. Мне ведь труднее девок на это дело уламывать. А тебе - только мигни, парни как мухи облепят!
Иринка скользнула мимо Алимова невидящими глазами, взлохматила волосы, вцепилась в них обеими руками, запрокинула голову и сдавленно простонала, как от мучительной боли.
- Я чувствовала себя на краю пропасти… Хуже! Над пропастью я не стояла, так что не могу сказать, как она глубока и насколько страшно на её краю. Кино не в счёт. В кино всё понарошку. Я стояла на кончике крыши девятиэтажки. Вот где бездна! И тянет в себя… Не хочешь, а клонишься! Ветер дунет в спину – сорвёшся. Или дурак для смеха сзади гаркнет. Дрогнешь!.. У нас много придурков шляется, чужие жизни коверкают. И мою такой урод загубил…
Что делать? Спросить у подруги? Боялась огласки. Что знает одна подруга – знает весь город. Обратиться в поликлинику? Чем помогут? Запишут в диспансерный журнал, заставят кал на яйца глист сдавать четыре раза в год для наблюдения, аскорбинку назначат для укрепления организма…
Осторожно сказала матери, что одна её знакомая, которую мать не знает, случайно заразилась СПИДом. Что подруга в панике, хочет покончить жизнь самоубийством…
Мать разоралась, что Иринка общается с грязными потаскушками, которые трахаются с кем попало, сами заражаются, а потом других заражают. Туда ей и дорога, кричала…
Мать подтолкнула её на козырёк крыши… Внизу чернел мокрый асфальт…  А может в лужах плескалось чёрное небо… Бездонное небо, в котором разверзся предназначенный ей ад. А в спину кричала мать… И каждое слово толкало: прыгай!
Оставалось шагнуть в пустоту, которая не поддержит тебя, как не поддержит любой из знакомых… И рухнуть вниз… И через несколько секунд твоё бесформенное тело сморкнёт по заплёванному асфальту кровяными кусками. А потом  отбивную из твоего мяса соберёт грязной лопатой пьяная дворничиха… Представляешь, что от головы останется? Голова, конечно, не арбуз, но… с девятого этажа на асфальт!
Какая гадость…
Интересно, о чём думает падающий с крыши человек?
А может взять бритву, собраться с духом и одним движением, решительно, глубоко… И холодное, - острее чем игла! - лезвие в долю секунды раззявит беззубым, захлёбывающимся кровью ртом, рану… И лишь потом почувствовать, какова она, боль рассечённой плоти и вспоротых вен… Зато вместе с горячей и тёмной кровью из тебя выйдет то, что ты ненавидишь…
- Мама постоянно твердила: "Всё в твоих руках". Да, всё в моих руках. Даже моя смерть. Я вольна сделать выбор и… умереть. Умереть и больше никогда не рождаться. Ни в этом мире, ни в другом. Ни-ког-да. Не хочу.
Иринка бормотала тихо, едва слышно. Монотонно, как во сне. Словно бредила.
- Я хочу уйти из жизни, в которой не осталось уголка, где осенью для меня грустно зашуршит сухая листва, где зимой  по вечерам вкусно захрустит свежевыпавший снег, где вслед за зимой бурно и яростно в мир ворвётся ликующая весна, но летнее солнце  уже не наполнит моё тело ленивой негой… Пусть меня не будет в этом мире. И не будет моих проблем. Потому что я выберу смерть.
Иринка неторопливо стёрла со щеки выкатившуюся слезу. Так между делом убирают мешающую прядь волос. Лицо её не выражало никаких эмоций.
- Умерла вера и надежда во всё. А тот уголок жизни, в котором жила моя грустная осень с шорохом и запахом кленовых листьев, моё лето, золотившее мою кожу, и моя буйная весна,  и моя зима, возбуждающе пахнущая ночными звёздами из чёрного хрусталя неба - всё превратилось в кусок грязного, бесформенного, мутного льда в моей груди. Мир, где в бескрайнем небе светит солнце и поют птицы, отныне  не для меня. И я точно знаю, что больше никогда-никогда мне не будет в нём хорошо. Моя душа высохла  и опустела. Мне незачем больше жить.
Иринка тяжело, долго, с дрожью в голосе вздохнула.
Безнадёга. Боль. Безысходность. Отчаянье. Никто и никогда из её знакомых и друзей не испытывал такой тяжести и боли. Это ощущения приговорённых к смерти. Невинных жертв! - по ошибке или по злому умыслу приговорённых к смерти…
Неужели в мире ещё есть радость, счастье, любовь, неужели люди ещё верят друг другу, помогают и заботятся друг о друге?
Люди просто живут. Живут, не задумываясь о завтрашнем дне.
Странные, непредусмотрительные люди!
В её душе темно и беспросветно. В ней нет уюта и свежести. В ней пусто и уныло. Жизнь лишилась смысла и покатилась в яму. И дохнуло могильным холодом. 
Всё, что вокруг - потеряло цену. Всё, что внутри - пусто и нелепо. Выхода нет. Проблема неразрешима.
Но так жить невозможно!
И есть способ разом избавить от бесполезных хлопот себя и окружающих людей. Всё предельно просто. Надо сунуть голову в скользкую петлю, постоять, готовясь к самому последнему шагу в отрыгнувшей тебя жизни…  Решившись окончательно, шагнуть… Маленький полет с высоты  табуретки…  Пальцы ног, не достав до пола всего  нескольких сантиметров, задрожат в предсмертных   конвульсиях… Или, едва коснувшись, заскребут по стёртому линолеуму, пытаясь из последних сил уцепиться за уходящую жизнь… И пусть увидит тебя, с подвёрнутой насторону головой, синим раздутым лицом и страшно выпученными, выдавленными смертью из орбит глазами не понявшая твоего  запредельного ужаса мать… И будешь ты приходить в кошмарах ему, обрекшему тебя на такую позорную смерть. Будешь приходить, с чёрной полосой и обрывком верёвки на шее, с высохшим, засиженным мухами, вывалившимся изо рта багрово-фиолетовым, опухшим языком… И родственники, друзья и знакомые станут называть тебя самоубийцей, называть шёпотом, смущаясь и виновато опуская глаза. И никто не узнает причины, никто не узнает, из-за чего ты ушла из жизни. Никто не узнает, что ты заразная, что ты изгой – и нет тебе места на этой прекрасной земле, в этом проклятом мире.
Ты будешь приходить к нему во сне, страшная, косматая, с вывалившимся изо рта распухшим языком? А пустит он тебя в свои сны? Да плевал он на тебя, как плевал на десятки других, заражённых до тебя и после…
Ну и пусть. Ты напишешь в записке, что он виноват. Пусть все знают…
Да, все узнают. О том, что ты подхватила заразу, оттого и удавилась…
А ему твоё самоубийство до лампочки. Его за твоё самоубийство в тюрьму не поволокут…
Ты накажешь не понявшую тебя мать? А ты ей что-либо пояснила толком? Да, накажешь. Может и в гроб положишь. А виновна ли она в твоём несчастье? Да и не узнаешь ты, как сильно наказала свою мать. Мёртвой – тебе будет не до того…
 - Я понимаю, что не в силах что-либо изменить в своей судьбе, в своей жизни, и смерть – лучший и достойный выход из этой безнадёжной ситуации. Я готова сделать последний шаг в  своей жизни, и никто не в силах мне помешать. Я сама выбираю свою судьбу - отвергаю жизнь и принимаю смерть. И на то есть веские причины.

Иринка отыскала у матери в аптечке пузырёк с яркими весёлыми таблетками…
Эх, жизнь! Как в гонках… Ошибка на вираже - и ты в кювете. Машина искорёжена, вокруг бестолковые медики суетятся... Поздно!
Иринка высыпала на ладонь полпузырька таблеток. Одну за  другой кидала в рот твёрдые оранжевые капельки, запивала водой и прислушивалась, как её смерть холодным ручейком скользит по пищеводу. Каждая  маленькая капсулка на один шаг приближала Иринку к  тому пределу, из-за которого не возвращаются.
Удерживая кулачком листок бумаги, написала: "Он заражает нас умышленно. Девчонки, бойтесь спидоносца и сифилитика... ". Положила ручку на стол, высыпала на вспотевшую ладошку и отправила в рот остатки таблеток.
Вот и всё. Дозы хватит, чтобы футбольная команда ноги откинула. Теперь она дважды не жилец. От СПИДа и от яда.
Смешная жизнь! Дважды не жилец, а ничего не болит! Кроме души. Которой, как учит наука, у человека нет.
Дописала на листке его имя и фамилию.
Подошла к окну. Швырнула в форточку пустой пузырёк. Чтобы не знали, от чего спасать.
Легла на диван.

- Откачали. Не дали умереть. А зачем?
Психолог? Какой к чёрту психолог! Пригрозили, что если ещё раз такую дурь сотворю, запрут в психушку, накачают лекарствами, и буду я в полусне мир созерцать под штемпелем "дура шизонутая".
В серых облаках безысходности скрылось сегодня и завтра, и послезавтра, и всегда.
Потянулись дни. Пустые и чёрные. И ночи. Бесконечно длинные и тоскливые.  И тяжёлые, как капли ртути.
Как капли ртути, дни пожирали дни, распухали в недели. Толстые недели, как лужицы ртути, прилипали друг к другу, превращались в месяцы. Бесконечные месяцы складывались в вечность. В чёрную тяжёлую вечность.
- Вот когда я "завинтила". А не от богемной жизни, как ты меня упрекал.
Иринка укоризненно замолчала. Обессилено легла грудью себе на колени, как на край стола. Алимов тоже молчал.
- Я прожила вчерашнюю ночь и прожила сегодняшний день, - горько продолжила Иринка. - Я смогу  прожить ещё  один день и ещё одну ночь. Но ни этот день, ни эта ночь ничего не изменят в моей жизни. И мне не по силам ничего изменить, даже если я умру. А разве я живу?
Я не верю, что в этом мире есть что-то хорошее и  светлое. Я потеряла надежду. Я растеряла силы,  волю, мужество. Я потеряла все. В том числе и себя. Я проклята.
И живу с  этим проклятием.
Я не держусь за жизнь.
Я уверена, что никогда-никогда в этом грязном мире не найдется хотя бы одной причины, по которой я стала бы цепляться за жизнь...
Другой человек в своей жизни и в другой ситуации сможет что-то исправить или изменить, или предоставить  право изменить свою жизнь  более могущественному  действующему лицу - времени. Мне не дано изменить что-либо в моей жизни. И время ничего в моей жизни не изменит. Время лишь пододвигает черту, коснувшись которой, я уйду в небытие.
А кто знает, что   скрывается за чертой, отделяющей  жизнь от смерти? Никто не знает. Быть  может, попав туда, за грань, я захочу изменить все… Но будет  поздно.
 Говорят, жизнь – истинная ценность, данная человеку Богом или природой. Несчастная или счастливая,  плохая или хорошая, она – твое единственно ценное достояние.  Для меня эта ценность стала обузой.  И я не способна наполнить  ее смыслом, силой, любовью. Наполнить ее жизнью.
 Каждый из нас зачем то пришёл на эту Землю. Кто-то пришёл вершить великие дела, а кто-то лишь затем, чтобы понять какую-нибудь малую истину. Скоро я уйду из этой жизни, не свершив великих дел, не  завершив дел малых.  Я не исполнила своего предназначения на земле. Не родила детей, не вырастила и не воспитала их, не дала счастья мужчине, не похоронила старых родителей.  Я уверена,  что смогла бы всё это сделать. Но дорогу перешёл чёрный человек – а это страшнее, чем чёрный кот или кошка. Чёрный человек отнял у меня все возможности идти по моей дороге. Обрёк на смерть. Тридцатилетней мне уже не стать.
Иринка горько  усмехнулась и посмотрела на Алимова из провалившихся глазниц так мученически, будто страдала за грехи всех поколений своих родственников. Скомкала трясущимися пальцами футболку на груди, обнажив костлявые ключицы, торчащие из  шишковатой, как у скелета, грудины, и пожаловалась:
-  Ты можешь не верить, но у меня есть душа.  Залапанная грубыми руками, замызганная слюнявыми губами, изнасилованная… Вся в болячках… Кровоточащая, гноящаяся и смердящая… Вся в СПИДе… Пусть такая… Но она у меня есть! Она у меня живая! Большая! Во всю грудную клетку! И во всю клетку болит…
Иринка долгим стоном вздохнула.
-  Ты можешь издеваться, но моя душа похожа на истерзанное влагалище девчонки, которую швырнули на панель и велели пропускать через себя по двадцать жеребцов за ночь, чтобы заработать нужную сумму денег. Всякий может плюнуть в неё, в самое  наше незащищённое от любой сволочи , в самое наше ранимое место… И лезут грязные… Грубо… И никто не полюбопытствует, сильно у тебя болит, или уже невтерпёж… А другим и в кайф, что насилуют до боли, что терзают до крови… И нельзя уйти или защититься… Потому что тебя тут же схватит за горло и швырнёт назад, на панель самый жестокий в мире сутенёр по имени "ломка".  И заставит пропустить через себя не двадцать безжалостных похотливых самцов, а двадцать пять… И ты будешь счастлива, что хоть некоторые  заплатили гроши… А прихотью каждого было оттрахать твою душу в презервативах, оклеенных наждачным порошком…
Уронив голову почти до колен, Иринка беззвучно плакала. Слёзы струились по щекам на нос и с кончика капали на пол. Кап… кап… кап… Размеренно, как метроном. 
- Кто я? Что я? Я – чёрная боль, с воплем ужаса рвущая себя в скольжении по стенкам бездны нескончаемых  мучений… Зачем я? В моём существовании давно нет смысла… Я устала жить…
Ссутулившись по старушечьи, Иринка вложила голову в дрожащие от слабости руки. Осыпавшиеся волосы закрыли её лицо и ладони. Нет сил держать головную боль!
- Последнее время меня терзает одна и та же галлюцинация… Страшные  лапы огромного таракана – он словно каменный валун, покрытый железом! - со скрежетом продирают темноту … Не замечая нежных оболочек души, монстр лезет внутрь меня. Ты не представляешь, что такое – рвать живую ткань вместилища нетерпимой боли и заставлять боль вопить от запредельных страданий… Железный монстр кровавит металлическими лапами трепещущую плоть… Неуклюже ворочается во мне… Наркотик… А я никак не могу дождаться, пока он устроит внутри меня гнездо, утихнет… И начнёт откладывать яйца… Я жду, когда из яиц вылезет тьма голодных детёнышей… Пусть они быстрей сожрут моё сердце… Тогда кончатся мои мучения… 
Иринка сложилась пополам, уронила голову, руки соскользнули на пол. Тихо наплакавшись, она будто засыпала у себя на коленях.
- Я проклинаю мать того сволочного сынка, который соблазнил меня и заразил СПИДом, заразил десятки глупых девчонок. Я проклинаю мать другого сынка, который предложил мне первый раз "завинтить", - тихо бормотала она.
Глаза Иринки загорелись ненавистью и потухли.
- Моя жизнь висит на гнилой нитке и скоро та нитка оборвётся… Нет, глупо винить кого-то за свои грехи… Если бы я могла бросить, я бы бросила… Но он, который живёт во мне, требует… И если я его не покормлю, он начинает ворочаться во мне, рвать железными лапами мою плоть и жрать меня! Бедные дурочки, которых крутые мальчики уговаривают курнуть, глотнуть, ширнуться, трахнуться… Как им пригодился бы мой опыт! Но мы же никому не верим… Пока судьба не навтыкает нас в грязь или в асфальт, не побьёт мордой о стену, не  искровенит так, что за тебя ни один доктор не возьмётся… Только тогда  мы начинаем понимать, что почём. Поздно!
Иринка говорила едва слышно, словно в бреду, и непонятно было, жалуется она, или хвастает:
- Я существо из другого мира, из мира привидений, где всё неестественно… Я боюсь людей, боюсь их взглядов, их прикосновений… Каждый наркоман  доходит до "золотого укола", после которого - смерть. Я тоже поймаю свой "золотой". Говорят  - это наивысший кайф. Быстрей бы…

Запись в амбулаторной карте: "...пациент признался, что он ВИЧ-инфицирован. Реально осознавая проблему, относится к ней абсолютно индифферентно.  …Проведён сеанс разотождествления личности с целью выявления субличностей пациента и отделения их от его Я..."


День двенадцатый.

- Устал я, Андрей Петрович. Сам с собой разговариваю. Сначала мысленно говорил. А сюда шёл, заметил, что народ от меня шарахается. Оказывается, вслух сам с собой спорил. В голове у меня будто два человека поселились. Один убеждает, что так, как я жил до сих пор, жить нельзя - погибну. А другой орёт на него, что от жизни надо получать удовольствие. Иначе - для чего жить? Чтобы мучиться? А я будто слушаю этих двоих со стороны...

Запись в амбулаторной карте: "... Произошло разотождествление. Но от Я пациента отделилась не только отрицательная субличность, но и положительная. Опасность раздвоения личности?"


День пятнадцатый.

- Заходите, Алимов, садитесь.
Доктор скользнул взглядом по лицу пациента и вернулся к своим бумагам. Но что-то в облике Алимова ему не понравилось. Он ещё раз внимательно посмотрел на пациента.
Алимов небрежно бросил тело в удобное кресло. Свободно развалился, пренебрежительно глянул на доктора.
- Что-то случилось, Сергей Игоревич? - осторожно спросил доктор.
Тень мелькнула по лицу Алимова. Точнее, над высокомерной маской мелькнул луч, высветив в ней что-то человеческое, но быстро угас. Самодовольство текло с лица Алимова.
- Случилось, док, случилось. Поразмышлямши, я пришёл к выводу, что такого крупного жука, как ты, из тех, кто бабки зарабатывает болтовнёй, я вижу впервые. Болтуны, на сцене которые, от них хоть смешно. А от тебя пользы никакой. Так что, док, гуд бай. Расходимся, и чтоб ни меня, ни мою жену ты больше не донимал. О-кей?
Алимов неторопливо встал и уверенной походкой направился к двери.
Доктор включил метроном.
Алимов будто споткнулся о первый щелчок, плечи его поникли.
- Сергей Игоревич, - негромко позвал доктор.
Алимов обернулся. Растерянные глаза того Алимова, который мечтал вылечиться от наркомании, смотрели на доктора.
- Андрей Петрович, я хотел продолжить лечение, а Серж... - мучительно скривившись, будто от боли, начал говорить Алимов, но лицо его покоробилось, изменилось и приняло высокомерно-самонадеянное выражение.
- Пока, док. Не вяжись ко мне, - продолжил Алимов. - Сергея Игоревича можешь не звать. Он тот слабак, которому ты пудрил мозги "правильными мыслями" и который плакался тебе в жилетку про свои несчастья. А я - Серж. Я - сильный. Я жизнью доволен, и менять её не намерен.
Алимов поднял указательный палец вверх, замер на мгновение, и, остерегающе взглянув в лицо доктора, предупредил:
- Не приставай ко мне, понял?
Доктор глядел на закрывшуюся за пациентом дверь. Раздвоение личности. Один Алимов хочет лечиться, другой - Серж - не желает расстаться с наркотиками. Очнувшееся Я против вырвавшегося на свободу зверя. Ах, как нехорошо получилось! Хоть бы жена Алимова была дома...
Доктор долго набирал номер телефона Алимовых, но никто не отвечал.


День последний.

Утром следующего дня Андрея Петровича вызвал главврач.
В кабинете сидел молодой мужчина в костюме, с тонким портфелем-папочкой на коленях.
- Андрей Петрович, товарищ по поводу Алимова интересуется. Последняя встреча с пациентом у вас как прошла?
Андрей Петрович встревожился.
- После разотождествления произошло раздвоение личности. Но ничего опасного, он просто отказался от лечения. Я вчера весь день звонил его жене, не дозвонился... Сегодня или созвонимся, или сам к ним заеду. Справимся с ситуацией... Что-то случилось?
Мужчина протянул доктору сложенный вдвое листок бумаги. На наружной стороне было написано: "Андрею Петровичу".
"Андрей Петрович,- читал доктор написанное тонким нервным почерком, - я не могу его одолеть, он слишком силён. Но я умнее. А убить зверя, мешающего людям жить - благо". Чуть ниже жирными, крупными буквами, рвущими бумагу, приписано: " Я сам тебя убью, размазня!".
Почерк был, несомненно, от одной руки.
Андрей Петрович вопросительно взглянул на главврача.
- Вчера вечером Алимов покончил жизнь самоубийством. Я - следователь, - представился мужчина.
- Самоубийством?! Как же так... - известие потрясло Андрея Петровича. - Самоубийством? Нет, судя по записке  - это убийство.
Следователь с интересом взглянул на доктора.
- Да, убийство, я уверен. Только кто кого убил? Сергей Игоревич Сержа или Серж Сергея Игоревича? Алимов - зверя или зверь - Алимова? Нет, - беспокойно рассуждал Андрей Петрович,- Алимов написал, что он слабее, но умнее... Он бы не справился с Сержем... Он спровоцировал Сержа и тот убил Алимова… А значит и зверя!
Следователь вопросительно посмотрел на главврача.
- Для вас тут ничего интересного, - успокоил его  главврач. - Серж, зверь - это всё в голове Алимова. И кто кого убил в данном случае - важно только для психиатра.
- Не скажите…
                2001 г


СПАСАЙТЕ ЗДОРОВЫХ !
Больных возьмёт на учёт бесплатное здравоохранение!


В День города изнасиловали девушку. Хорошую девушку. Возвращалась с праздника домой...
Да при чём здесь "хорошая" или "не очень хорошая"! На Западе, к идеалам демократии которого нас так пихают, даже проститутки имеют право быть защищены от насилия вообще и от сексуальных посягательств в частности.
Девушку изнасиловали те, кто вместе с ней учились. Потом шакальей стаей гнали домой, угрожая убить...
Жутко.
Дело было в пятницу. Дежуранты, к которым обратились родители с изнасилованной дочерью за медицинской помощью, (да простят меня читающие эти строки за столь интимные подробности) посоветовали девушке до понедельника не подмываться, чтобы не смыть следов насилия...
... а в понедельник, говорят, обратитесь к судмедэксперту, чтобы тот взял мазки-анализы и документально подтвердил "факт наличия" сексуальной агрессии.
По-моему, глупее может дать совет разве что несчастный, сошедший с ума ещё в утробе матери.
Согласно тому совету, девушка обречена получить любое из десятка ( да больше! ) ЗППП - заболеваний, передающихся половым путём, имеющих хождение в наше время "среди лиц, склонных к частой смене половых партнёров", а чуть позже могла быть шокирована "нежелательной" беременностью, и мучиться мыслью, что в её теле дало ростки позорное семя уродов-насильников.
Отвратительно.
Но не судите строго наших медиков, головы которых в последние годы заняты не медициной, а больным для них вопросом: где добыть денег на жизнь? Не судите, потому что психологи не зря говорят: живущие ниже прожиточного минимума - а у наших врачей зарплата явно ниже того минимума - деградируют морально, профессионально и физически. Не в обиду говорю - в великое сочувствие.
Да и мелочи всё это.
Мелочи, потому что та девушка приговорена к смерти.
С отсрочкой исполнения приговора и без малейшего шанса на амнистию.
Жить и ждать, что...
Страшно!
Нет, она не преступница, и под судом не была. Она хорошая девушка.
А один из насильников  ВИЧ-инфицирован. И знал об этом. Давал подписку "о нераспространении". И умышленно обрёк девушку на мучительную смерть.
Знали ли его приятели, что их "партнёр" заразный? Жалко, что той ночью он  был последним в их очереди.

В Балакове официальное число ВИЧ-инфицированных приближается к полутысяче. Но медицинская статистика утверждает, что истинное число заражённых в шесть-десять раз больше. Так что скоро в нашем городе будет пять тысяч ВИЧ-инфицированных в возрасте от пятнадцати до тридцати лет. Будет заражён каждый десятый молодой человек или девушка. А если из числа молодых исключить женатиков, которые сексуальные опыты ограничивают супружеской спальней, и совсем молодых, которые  "ещё не", то на остальную молодёжь, активно посещающую дискотеки, получается жуткая концентрация вируса иммунодефицита!
И они обречены умереть через семь-десять лет! Мучительно умереть!
Представьте: всех молодых города выстраивают в шеренгу и отстреливают каждого десятого...
Спасения нет, и не будет!
Умереть чуть позже собратьев по несчастью, принимая лекарства фантастической дороговизны, стоит восемнадцать-двадцать тысяч долларов в год!
Пройдёт пять-семь лет и колонна в пять тысяч гробов начнёт выстраиваться и двинется из нашего города по направлению к городскому кладбищу. А сколько заразится ещё за те пять-семь лет? Статистика утверждает, что один ВИЧ-инфицированный за год заражает в среднем пять человек.
Лучше не считайте, сколько "спидоносцев" выявят у нас через пять лет (если у нашего "бесплатного" здравоохранения к тому времени не кончатся тест-диагностикумы), а то дурно станет.
И не забудьте ту дурную цифру помножить на шесть-десять.
СПИД из среды наркоманов и гомосеков вырвался на сексуальный молодежный простор, о чём почему-то не хотят говорить официальные "органы". Наивно надеяться, что пять тысяч, хоть и заражённых, но молодых и крепких (у них ведь три-пять лет ничего не болит, а сексуальная активность вследствие болезни усиливается) парней и девушек, мужчин и женщин будут вести монашеский образ жизни или хотя бы позаботятся о безопасности своих сексуальных партнёров. Скорее, оставшиеся одну-две тысячи дней своей пропащей жизни многие из них постараются прожить так, "чтобы не было мучительно жалко бесцельно прожитых лет". К сожалению, высокой моралью большинство из нашей молодёжи не отмечена.
В Калининграде восемьдесят процентов обследованных проституток ВИЧ-инфицированы.
Страшно!
Зря рассказываю такие ужасы? Надо бы помягче, чтобы не было паники? Мол, у нас всё есть, лечение бесплатное, здравоохранение на страже...
В доме, где пожар губит жильцов, разумно ли завешивать окна дырявой мешковиной и врать окружающим, что пламя, прорывающееся сквозь дыры - отблески бенгальских огней, которыми по случаю праздника балуется молодёжь на вечеринке?
У нас в городе пожар СПИДа! Спасайтесь, кто это понимает!
ВИЧ-инфицированные от нас, здоровых, защищены надёжно. От врачей - врачебной тайной и правом не сообщать хирургам о своей болезни... А хирурги на операциях часто прокалывают пальцы иглами и рвут перчатки. Да и перчатки, как стало известно, не гарантия от СПИДа.
Не защищены от заразы жильцы, которые в подъезде могут наколоться на тот гвоздь, на который только что накололся ВИЧ-инфицированный. Не защищены наивные мальчишки и девчонки, которые скорее рано, чем поздно всё же срывают запретный плод...
- А пусть не гуляют! А пусть не срывают! - слышу я хор бабушек от подъезда (они-то своё...)  и прочих защитников "прав потребителей" - о врачебной тайне врачам читали в свете "защиты прав потребителей"!
А вы про "пусть не гуляют" скажите своим примерным дочкам-внучкам.  Любая из которых может встретить приятного молодого человека, который закрутит девчонке голову до потери понимания реальности (такое бывает в юности, не правда ли? Даже, судя по Шекспиру)… А после того "как" - окажется, что он "не знал", что он ВИЧ-инфицирован, потому что была любовь, и был "единственный раз"...
- А я его люблю! И буду с ним до конца! - гордо бросит вам дочь.
Женщины, как известно, народ жертвенный. Да только вам от того легче не будет.
- Пусть они поженятся! - предложили родители того, который из начала статьи. Предложили родителям изнасилованной.
Зачем? Чтобы лет через пять она смогла пронаблюдать агонию своего "мужа" и своими глазами увидеть, что ждёт в недалёком будущем её саму?
Статья 41 Конституции Российской Федерации гласит: "Сокрытие должностными лицами фактов и обстоятельств, создающих угрозу для жизни и здоровья людей, влечёт за собой ответственность..."
Эй, должностные лица, как жить среди сокрытой вами  угрозы?
В средневековье, когда свирепствовала проказа, и не было от неё спасения, поступали мудро: прокажённые ходили с мешками на головах и звонили в колокольчики, чтобы их обходили стороной. Во имя спасения общества.
Нет у нас спасения от СПИДа.
Пора раздавать колокольчики.
Пора бить в колокола.
                Статья  для местной
                газеты.  1998 год.

               



ПОСТОЯЛЕЦ

- О-о, давненько не виделись!
Карпаков, открывший дверь, был не сказать, чтобы безмерно счастлив гостям, но их приезду рад, это точно.
- Кто там, Володя? - громко и доброжелательно спросила из глубины квартиры жена.
- Смирновы объявились! Ну, заходите. Чего стоите, как не свои?
Гости Смирновы вошли в квартиру Карпаковых.
Мужчины крепко пожали друг другу руки, женщины соприкоснулись щеками.
Добротный щекастый Смирнов отметил множество мелких морщин, покрывших за прошедшие годы щёки и лоб Карпакова. Лицо приятеля выглядело как бы усохшим. Да и Карпакова...
"Рано постарели! - подумал Смирнов, наблюдая за беспокойно-суетливыми движениями и испуганно-виноватыми взглядами маленькой сухощавой Карпаковой. - Может не вовремя приехали?"
- Да, давненько не виделись... - он повесил одежду на вешалку в прохожей и прошёл в зал.
- С начала перестройки, - вспомнил Карпаков, двигаясь следом.
- Да... Лет десять уже. А вас, я гляжу, рыночная экономика не балует?
- Присаживайтесь! - указал Карпаков на диван - единственную в зале мебель, на которой можно было сидеть. - А я чайку организую.
Смирновы исподтишка, со скрытым разочарованием, разглядывали пустой зал. Диван, стол и стенка без посуды. Где телевизор? Где магнитофон? Где стулья и прочая мелочь? Раньше Карпаковы жили неплохо. А сейчас... Замусоленные и изорванные дешёвые обои доперестроечной эры сквозь многочисленные прорехи без стеснения обнажали старческий срам бетонной стены. Может, сына женили, и всё ему отдали?
- Да вот... - Карпаков безнадёжно развёл в стороны руки. - Мне полгода зарплату не дают, жене - и того больше. От гайдаровской шоковой терапии оправиться не успели, а тут августовский кризис. Живём в хроническом предсмертном состоянии.
- А замки на комнатах зачем? - увидев на дверях зала и комнаты напротив английские замки, по-женски не удержалась от любопытства поражённая непривычным видом обиталища Карпаковых благополучная Смирнова.
Карпаков в замешательстве взглянул на подошедшую с чайником в руках жену.
По лицу Карпаковой словно тень прошла.
- Мы квартиранта пускали, - натянуто улыбаясь, объяснила Карпакова. - И у нас стали вещи пропадать. Пришлось замки врезать.
- А...
Карпаковы пододвинули к дивану пустой стол, хозяйка накрыла его полиэтиленовой плёнкой, поставила чайник, разнокалиберные чашки. Принесла с кухни две табуретки.
- Какими судьбами к нам? - спросил Карпаков чуть насторожённо и его вопрос прозвучал как опасливое: "Надолго пожаловали?"
- Из санатория к знакомым по делам заехали, а их дома нет, - пояснил Смирнов. - Про вас вот вспомнили. А где сын? Не женили? Последний раз мы его видели вот таким школярёнком... Шустрый был!
- Шустрый. Школу уже закончил. В армию хоть бы быстрей забрали, - задумчиво проговорил Карпаков.
- Что, проблемы роста?
- Проблемы. А у кого их сейчас нет? Учиться не поступил, работы толковой нет. Болтается как неприкаянный!
Карпакова, принесшая с кухни сахарницу и ложечки, взглянула на мужа и напряжённо замерла на пол движении.
Карпаков молчал.
Смирнов поднял заварочный чайник и стал разливать заварку по чашкам. Почувствовав пальцами вчерашний холод фаянса, разочарованно вздохнул про себя. Он любил горячую заварку.
Карпакова отмерла. Долила в чашки кипятку.
- Извините, угостить нечем... - вымученно улыбаясь, хозяйка переводила виноватый взгляд с гостя на гостью и обратно.
- Нет-нет! - успокоила хозяйку Смирнова, испугавшись, что у Карпаковых может и поесть нечего. - Нам только чайку горячего. Мужу крепче нельзя, он за рулём. А у меня... печень пошаливает.
Смирнов с удивлением посмотрел на жену, впервые услышав о шалостях её печени. В санатории жена с явным удовольствием поглощала жирные шашлыки "под вино" и ничего у неё не шалило. Но от расспросов Смирнов воздержался.
Гости и хозяева неудобно замолкли, сосредоточившись на ритмичном, строго по часовой стрелке, вращении ложечек в чашках.
Резкий звонок от двери всплеснул чай во всех четырёх чашках  и внёс в молчание разнообразие.
Карпакова метнулась к двери.
Входная дверь щёлкнула замком, хрипнула разболтанными петлями.
Оставшиеся в зале молча вслушивались в звуки, доносившиеся из прихожей.
Хозяйка что-то сердито зашипела. Приглушённый мужской голос забубнил-заоправдывался в ответ.
Минуту спустя в двери возникла сутулая фигура юноши.
- Здрасьте, - торопливо кивнул юноша и прошмыгнул дальше по коридору.
- Сын, - буркнул Карпаков.
- Больше никуда не ходи! -  крикнула Карпакова, вернувшись в зал.
- Да ладно...- то ли соглашаясь, то ли в смысле "отвяжись", произнёс издалека сын.
- Дружки замучили, - с вздохом пояснила Карпакова, садясь за стол. - Я его не пускаю, а они придут и звонят. "Нету его", - говорю. "А мы знаем, что дома, позовите". "Не позову", - говорю. "А мы будем звонить, пока не позовёте!" Нажмёт на кнопку и стоит, наглый, ухмыляется.
- А что ж сын?
- А что сын...
- Да, друзья, это... - согласно покачал головой и неопределённо пробормотал Смирнов, прихлёбывая остывший чай со вчерашней "соломенной" заваркой. Своими детьми они с женой за делами как-то не успели обзавестись.
По коридору на кухню прошёл сын. Втянув голову в плечи, искоса, словно опасаясь чего-то, взглянул на сидящих в зале.
- Чай будешь? - громко спросила ему вдогонку Карпакова.
- Нет, - огрызнулся с кухни сын.
-Нда-а... - задумчиво протянул Карпаков, внимательно ощупывая пальцами цветок, нарисованный на боку чашки. - Перестроили нас... Да, видать, черти план для строительства рисовали.
Тихой тенью сын возник в зале. Держа руки в карманах брюк, прошёл мимо стола, на мгновение остановился у окна, снова ушёл.
"Чего круги нарезает?" - неприязненно подумал о юноше Смирнов. Парень ему чем-то не нравился.
Сутулая фигура мелькнула в коридоре по направлению к выходу, зашуршала в прихожей.
- Ты куда? - встрепенулась Карпакова.
- Схожу на минутку в одно место. Через пять минут вернусь.
- Сын!- в голосе Карпаковой смешались укоризна и мольба.
- Сказал же, через десять минут вернусь! - огрызнулся сын.
Карпакова мученически взглянула на мужа. Тот вяло отмахнулся.
- Проводи, - кивнул в сторону двери.
- Да ладно, - устало возразила Карпакова.
- Проводи! - настойчиво повторил муж.
Карпакова подошла к двери зала. Остановилась, наблюдая за одевающимся в прихожей сыном.
- Посмотри, - непонятно велел жене Карпаков.
- Надолго, а? - не отреагировав на распоряжение мужа, умоляюще спросила сына Карпакова.
Сын молча шуршал одеждой.
Дверь хлопнула.
Карпакова, тяжело вздохнув, вернулась к столу.
Смирнов почувствовал себя здесь инородным телом.
- Ну что,- бодро произнёс он, деловито взглянув на часы, - скоро шесть. А нам к шести надо быть. Поедем мы.
Теперь Смирнова удивлённо посмотрела на мужа, впервые услышав, что им, оказывается, к шести надо где-то "быть". Карпаковы  намерение гостей покинуть их квартиру встретили с полным безразличием.
Смирновы вышли в прихожую.
Карпакова молча следом.
Карпаков остался сидеть за столом, нервно барабаня пальцами по клеёнке.
- Куда это шарф завалился...- пробубнил себе под нос Смирнов, дотошно обследуя куртку.- Я его в машине не оставил? - спросил жену.
- Ты в машине никогда не раздеваешься, - спокойно ответила Смирнова. - Упал, может?
- В рукаве нету? -  с непонятным испугом посмотрела на гостя Карпакова.
- Смотрел уже, - Смирнов ещё раз полазил по рукавам.
- Да выпал, небось! Внизу посмотри, - настаивала жена.
Смирнов взглянул под вешалку.
- Нету!
В коридор вышел Карпаков, хмуро посмотрел на жену, оглядел прихожую.
- Ты мои ботинки убирала?
Карпакова испуганно прикрыла рот рукой. Но паника накапливалась и вместе со слезами перехлестнула через край её глаз. Карпакова второй рукой прикрыла рот, удерживая вырывающийся из неё крик, и отрицательно затрясла головой.
- Сволочь... - спокойно и безнадёжно сказал Карпаков, сел у стены и, низко повесив голову между плеч, стал  сворачивать самокрутку.
Смирнов с удивлением смотрел, как пальцы Карпакова привычно и умело отрывают квадратик газеты, сворачивают  узенький кулёчек, как  Карпаков тщательно набивает кулёчек табаком. Самокрутки-"козьи ножки" Смирнов видел только в фильмах про Отечественную войну.
Карпакова без сил сползла по стене и зарыдала в непритворном горе.
Поражённые Смирновы смотрели на хозяев и ничего не понимали.
- Вчера ботинки себе купил для зимы, - с полным отсутствием каких-либо эмоций пояснил Карпаков. - Старые реставрации уже не подлежали. Последние копейки выскреб.- В подтверждение своих слов он показал гостям свёрнутую "козью ножку". - Других мне не осилить. В чём зимой буду ходить?
Карпаков недоумённо покрутил головой.
- И никаких воров-постояльцев у нас не было. Сын у нас наркоман. Хуже всяких  воров. Всё из дому вынес, и замки не помогли. Ботинки вот... И шарф твой. Говорил же, проверь его, - незло упрекнул он жену.
- Да смотрела я, как он одевался! Ничего у него в руках не было! - прорыдала Карпакова.
- Единственный сын, - удивлённо пожал плечами Карпаков, - и - наркоман! Постоялец... в нашей жизни.
Помолчал.
- Убить его, что ли? - серьёзно подумал вслух.


"ИСКАТЬ УВЯНУВШИЕ РОЗЫ И СЛУШАТЬ МЁРТВЫХ СОЛОВЬЁВ"
или жить ?


Демон выбрал мой город для своего кровавого пира. Имя демона - СПИД. Притаившись в тёмных подъездах и заброшенных закоулках скверов, в "малинах" и "блатхатах", маня сладострастными утехами, демон лижет раздвоенным языком в трупном яде молодёжь моего города, заражает ядовитой кровью шприцы наркоманов и органы удовольствия донжуанов и проституток. Опасен даже подобранный ребёнком в подъезде шприц:  уколовшись - заразится!
В жажде смерти демон впрыскивает невидимым жалом в юношей и девушек медленно действующий яд, намечая, кому и когда стать в длинную очередь к месту его пиршества по дороге на городское кладбище. Глупая молодёжь торопится открыть свои вены для смертельного яда, словно боится, что у логова демона места хватит не всем.
Похоронным компаниям грядёт процветание!
Смотрите! Уже замаячил шестисотый номер! А истинное число, число дьявола - в десять раз больше! Шесть тысяч ВИЧ-инфицированных на пятьдесят тысяч молодёжи...  Вычеркните из этого списка примерных малолеток и тех, кто успел жениться-выйти замуж. На оставшихся одиночек получится жуткая концентрация!
Молодёжь! В шеренгу по одному становись! Рассчитайсь! Первый, второй, третий... пятый... десятый - обречён! Первый... пятый... девятый - обречён! Первый... пятый... восьмой - обречён!
Уже каждый десятый молодой нашего города, или девятый... а может уже и каждый восьмой своё тридцатипятилетие справит на кладбище.
Негуманная правда?
Соврать, конечно, приятнее будет. Но если выбирать, быть гуманным, говоря обречённым слащавую ложь, потворствуя тем самым распространению смертельно опасной заразы, или, во спасение  здоровых, говорить жестокую правду - я за жестокую правду.
Страшное видение посещает меня ночами. Город засыпает вечным сном.  Живые мертвецы бродят по улицам...
Лекарства? Чудесный "арменикум", о котором кричит сейчас телевидение? О чудесных лекарствах говорят каждый год. Пять-семь лет на апробацию, а потом окажется, что не такое уж и чудесное то лекарство, и цена - та ещё. А в третьем поколении после него рождаются уроды. У белых мышей. Так что придётся испытывать дальше. А те, кто уже заражён или заразится в обозримом будущем - обречены.
Спасение от СПИДа? До банального простое! Не колись и не блуди. Наркотик - сам по себе путёвка в ад. А, меняя половых партнёров чаще, чем студенты меняют носки, обязательно и, несомненно, подхватишь СПИД.
Как быть, если встретишь ту, единственную? Счастья тебе. Но сначала за ручки - и в анонимный кабинет. А когда убедитесь, что вы оба чисты перед лаборантом, тогда... Ну не мне же подсказывать тебе, что тогда!
                Статья для местной газеты.
                1999 год.




РОЖДЕСТВЕНСКАЯ  СКАЗКА  ПРО ХОРОШУЮ ДЕВОЧКУ,
не для больших и не для маленьких, а так, для средненьких.

- Папа, расскажи мне сказку про хорошую девочку!
- Про какую девочку?
- Про ту, которая жила в деревне, и была такая хорошенькая, что лучше её и на всём свете не сыскать. И которой мама подарила красную шапочку, и которая понесла бабушке подарок...
- Да ты сама уже почти всю сказку рассказала.
- А ты расскажи её опять, обо всём подробно, чтобы сказка длинная -предлинная получилась.
- Ну, хорошо, слушай. Взяла девочка корзинку с подарками, вышла из дома и пошла к лесу.
На опушке леса росли большущие клёны и берёзы, а за их спинами, под раскидистыми ветками мамы-ёлки прятались маленькие ёлочки. Веточки у всех были пушистые-препушистые, зелёные-презелёные, а у одной почему-то голубые. Все её сестрички и все взрослые ёлки вокруг были зелёные, а она - голубая. Мама-ёлка так и называла её - моя Голубинка.
Всякий раз, когда Голубинка спрашивала, почему только у неё иголки голубые, мама-ёлка смущённо шелестела, что это ветер счастливую пылинку из дальних мест принёс. При чём здесь ветер, пыль и далёкие места?
Старшие ёлочки-подростки старательно тянулись вверх и из-за плеч клёнов и осин, стоявших впереди, пытались заглянуть на широкую поляну, где стоял огромный дом. Особенно хотелось им этого, когда красивые автомобили привозили в дом людей. Тогда окна расцвечивались яркими огнями и из дома неслись смех, крики, незнакомая волнующая музыка.
- Ну, подвиньтесь хоть чуточку! - сердились на лиственные деревья ёлочки-подростки. - Дайте посмотреть! Эх, хоть бы одним глазком взглянуть, как в таком дворце живут настоящие люди! Принцы с принцессами, наверное...
- Никакой это не дворец, а обыкновенная дача, - объясняла мама ёлка.- И приезжают туда не принцы, а молодёжь - жизнь прожигать. И не ругайте ваших соседей, клёнов и осин, они вас прячут за своими спинами. Если бы не они, вас давно бы люди посрубали к новогодним праздникам. Стойте тихонько, подрастайте, а когда вырастите высокими-превысокими, станете мачтами на прекрасных парусниках. Вот тогда весь свет объездите, все страны увидите!
- Этих парусников сейчас раз-два и обчёлся, - фыркали всезнающие ёлочки-подростки. - А мы если и сгодимся, так на брёвнышки для бани на той даче, не больше.
И они снова тянулись на цыпочках, чтобы увидеть красивую человеческую жизнь. А мама-ёлка вздыхала и думала, что на корабль, конечно, попадут самые-самые, а другим и брёвнышками для бани стать неплохо. В тепле, в чистоте. Да и при людях.
Маленькая Голубинка спрашивала:
- А что такое "Новый год"?
Мама-ёлка снова вздыхала и отвечала:
- Новый год - праздник у людей. Он бывает в середине зимы. Тогда люди приходят в лес и забирают самые красивые ёлочки домой. Том ставят их  в большие залы, украшают игрушками, блёстками, зажигают свечи, водят хороводы вокруг, поют песни про них, веселятся...
- Как красиво! Вот бы мне!
- Глупая, это же праздник на одну ночь. И потом... Тебя ведь срубят!
- А когда рубят - больно?
- Не то слово!
- Но ведь и взрослые ёлки рубят!
- На то они и взрослые, чтоб их рубили. Для дела ведь рубят. А чем моложе - тем больнее. Вон, посмотри, - мама-ёлка качнулась в сторону дорожки, где на одном стволе росли две ёлочки-замухрышки. - Их мама в молодости слишком рано захотела увидеть свет, попробовать взрослой жизни.  На обочине большой дороги её и срубили. Двое детишек на одном стволе выросли, корявые. Так на краю дороги и маются. Куда такие сгодятся? Пообломают их люди походя, изуродуют. Или под Новый год кто в спешке срубит, да бросит.
Время шло. Голубинка подрастала и хорошела. Старшие ёлочки немного недолюбливали её:
- Подумаешь, красавицей представляется! Да голубых иголок вообще ни у кого нет. Голубые иголки - это... это мутация!

Вот и ещё одна зима наступила. Снег осыпался на ветви деревьев сугробами. Ветки мамы ёлки склонились вниз, и Голубинку стало почти не видно. Она кое-как высовывалась наружу и с интересом разглядывала окружающий мир, накрытый белоснежным покрывалом.
- Спрячься, - просила её мама-ёлка. - Скоро наступит Новый год, люди придут в лес за ёлками.
Ёлочка пряталась, но ей скоро надоедало сидеть одной рядом с мамой, и она снова выглядывала из-под широких маминых ветвей.
Ах, как хороша была её голубая пушистая верхушка на фоне белоснежных сугробов!
Однажды на дороге заурчали автомобили, окна дачи засверкали огнями, у людей стало шумно и весело.
- Кто же из наших в этот раз попадёт на праздник к людям? - шушукались старшие ёлочки, подталкивали друг друга ветками, сбрасывали с себя снег, старались распрямиться и стать стройнее.
- Опять кого-то унесут, - грустно шелестела мама-ёлка и получше укрывала ветками свою любимицу Голубинку.
- Идут, идут! - восторженно шептались старшие ёлочки. - Люди идут! Молодые, красивые!
- Ну вот, уже идут, - вздыхала мама-ёлка.
- А топоры у них есть? - беспокоились старшие ёлочки.
- Ну, конечно же, есть! У всех людей есть топоры! Смотрите, какие большие, не топоры - топорищи! Вон, у одного за поясом, чуть ли не до колен висит! - восторженно пищала малышка, непонятно как затесавшаяся среди старших.
- Ой, дайте мне хоть потрогать его! - дурашливо зашелестела самая нетерпеливая.
- Цыц ты, расскрипелась! - осадили её,  которые посерьёзней. - Стой и жди, кого выберут.
- А когда рубят - это больно? - робко спросила одна из ёлочек.
- Вовсе нет, вовсе нет, - громко, но как-то неуверенно успокоила её другая. - Меня однажды громадный лось укусил за середину ствола, и ничего, - она торопливо прикрыла ветками грубый рубец, оставшийся после укуса.
Наконец, люди подошли к месту, где росли ёлочки.
- Эх, ма, тру-ля-ля, зарубили короля! - загорланил один из них и с размаху вонзил топор в стоящую рядом берёзку.
Берёзка охнула, а, притихшие было подростки, снова зашушукались:
- Стихи читает!
- Всю весну теперь проплачет, - вздохнула мама-ёлка о берёзке, - все соки выплачет.
- Ого, сколько их тут, - перелез через сугроб один из пришедших. - Хоть косой коси. Какую возьмём?
- Бери, какая в глаза смотрит. - Человек сосчитал до одного, произнёс короткое непонятное слово и продолжил: - ... бабы игрушек понавешают, любая засверкает как королева.
- Любую королевой сделают! - завосторгались одни ёлочки.
- Иностранные слова знает! - шептали другие. - Образованный!
Ёлочки приосанились, чтобы выглядеть красивее. А мама-ёлка прикрыла свою голубую любимицу ещё одной веткой. Но Голубинке очень хотелось посмотреть на образованный молодых людей, которые и стихи читают, и иностранные слова знают, и любую королевой обещают сделать. Она высунула из-под маминой ветки самую-самую верхушечку.
- Ну-ка, мужики, стойте! - воскликнул топтавшийся  рядом со старой елью человек. Он приподнял ветку мамы-ёлки, снова произнёс несколько иностранных слов, вспомнил чью-то мать. - Да здесь же голубая прячется! Какая!..  Никогда не видел здесь голубых ёлок!
Люди столпились вокруг Голубинки.
- Согрешила старая, - хохотнул тот, что с топором, и взялся за топорище поудобнее.- Вот и вышла дочка не в масть.
Ёлка вздрогнула и уронила с себя огромную кучу снега, пытаясь спрятать дочь.
- Не хочет отдавать, - недовольно проворчал человек, отряхиваясь от снега.
- Видали мы таких мамаш брыкучих, - сказал другой.
- И дочек тоже, - ухмыльнулся третий. - Сами потом в ногах валяются.
- Ну что, эту берём? - спросил тот, что с топором, и больно дёрнул голубую ёлочку за макушку. - Маловата вроде.
- Маленькая, да пушистая, - успокоил его другой.
Зелёные ёлочки, замершие было от радостного предчувствия, что одной из них сегодня посчастливится отправиться на праздник к людям и стать королевой Нового года, зашумели от негодования и закачали ветками.
- Чем мы хуже? Мы выше и стройней! А эта... Мамина дочка, голубизна ненашенская. Вечно пряталась! Приспичило тебе, высунулась! Нас рубите, нас!
Зелёные ёлочки сбросили с ветвей остатки снега, подняли ветки повыше, открывая свои стройные, словно точёные стволы. Но люди притаптывали снег вокруг голубой ёлочки. Нижние ветки её, самые пышные, тоже приподнялись.
- Старая ёлка мешает, - пожаловался ходивший с топором. - Распустила лапы, не подступишься.
- Сруби, дел-то!
Мама-ёлка охнула. Две огромные ветки, прикрывавшие Голубинку, рухнули на снег.
Голубинка вздрогнула, почувствовав, как на неё упала застывшая капля смолы из срубленной ветки. Она попыталась прикрыть обнажившийся ствол пышными голубыми лапами.
- И здесь до ствола не доберёшься, - ворчал тот, что с топором. - Распушилась, как фра.
- Обломай, и верхних хватит.
Человек с топором наступил на нижние ветки Голубинки, раздался хруст.
- Ой, больно! Зачем вы так... Это же мои самые пышные ветки! - воскликнула Голубинка.
Теперь она стояла с голым стволом, а люди оглядывали её, цокали языками и одобрительно качали головами. Тот, что с топором, подошёл к ёлочке, взялся одной рукой за середину ствола.
- Только не делайте мне больно! - хотела попросить ёлочка...
От сильнейшей боли у нижних веток её сознание затуманилось, и она упала на снег.
- С одного раза уложил! - удовлетворённо произнёс человек с топором, схватил ёлочку за основание ствола и потащил по снегу.
- Вы же мне... все ветви... переломаете... - прошелестела ёлочка.
- Аккуратнее, ветки не поуродуй! - крикнул один из ожидавших у машины.
- Ерунда, что сломаем - гвоздями прибьём...

Ёлочка не помнила, как её привезли на дачу. Очнулась оттого, что стала согреваться. Смола, застывшая было на морозе, в тепле снова засочилась из мелких ран на поломанных ветвях и из большой раны в низу ствола. Кто-то неаккуратно держал её за верхушку. Вокруг толпились люди. Все восторгались её красотой, необычностью цвета иголок. Человек поворачивал её за верхушку так и сяк, осматривал со всех сторон, примеривался.
- Давай крестовину, ставить будем.
Ёлочка не понимала происходящего, она не знала, что такое "крестовина", куда и кого будут ставить. Ей было больно. Но она помнила, как её старшие сёстры мечтали попасть к людям на праздник, слышала, что люди любую ёлку обещали сделать королевой, а про себя знала, что родилась красавицей, и надеялась, что, в конце концов, все неприятности кончатся.
Вдруг она увидела, что человек опять берётся за топор.
- Пожалуйста, не делайте мне больно, - прошелестела она ему тихонько. - О-о-о... - застонала от жуткой боли.
Человек принялся обрубать ей основание ствола.
- Толстовата, в крестовину не полезет.
Потом раздался стук молотка. Это ёлочку огромными гвоздями прибивали к доскам.

В очередной раз очнулась она посреди большой комнаты. Неимоверно болело внизу, болели все помятые и поломанные веточки. В комнате было жарко, иголки пересохли и побледнели, ей страшно хотелось пить. Множество привязанных зачем-то к веткам игрушек тянули их к полу. Какие-то блестящие нитки опутывали её сверху донизу. Оглушительно гремела музыка, но люди вовсе не веселились и не водили хороводы, а сидели и стояли по двое-трое за столами и в разных углах комнаты, громко разговаривали, почти кричали, что-то доказывали друг другу.
В тёмном углу стояли мужчина и женщина, пытались бороться. Мужчина норовил укусить женщину за губы, та вяло отбивалась - устала, наверное - и ругала мужчину:
- Ну, ты наглец!
Но почему-то при этом довольно улыбалась.
Время от времени кто-нибудь подходил к кому-нибудь и предлагал:
-Дёрнем?
Или:
-Вздрогнем?
Или совал в руку собеседника стакан и тут же требовал его вернуть:
-Ну, давай!
Но никто ничего не дёргал, стаканов не отдавал, правда, вздрагивали обязательно после того, как выпивали из стаканов, содержимое которых было, похоже, преотвратительнейшим. Потом сильно морщились, делали зверское выражение лица, даже рычали, потом нюхали хлеб или огурец, или просто свою руку, через силу немного ели.
Если на предложение "Давай!" кто-то на самом деле отдавал стакан, на него почему-то обижались и начинали стыдить:
- Ты чего? Новый год же!
И выпивали противную жидкость вместе. Наверное, вместе пить было легче.
В общем, ничего было не понять.
Люди ходили пошатываясь, часто задевали ёлочку, хватались за неё руками. Теряя равновесие, ломали ветки. У ёлочки всё болело, она истекала смолой.
"Когда же это кончится и начнётся праздник?" - мучилась ёлочка.  Тогда плохое останется позади, боль пройдёт, всё станет на свои места, и она станет королевой.
Один из людей, которого мотало из стороны в сторону так, что он чудом держался на ногах, подошёл к другому. Ноги у него подкосились и, если бы он не повис руками на плечах у собрата, непременно бы упал.
- Тошно мне! - заплетающимся языком простонал он и заплакал.
Собрат посмотрел на него мутным взором, перевёл взгляд на стол, заваленный грязной посудой и объедками пищи, взял стакан с вонючей жидкостью и подал первому:
- На, подлечись.
"Так вот оно что, - подумала ёлочка. - Они все больные и этой противной жидкостью лечатся!"
Она вспомнила, как год назад, когда лес болел, его с самолётов тоже обрызгали какой-то вонючей жидкостью, и после этого лес выздоровел.
Сильно больной человек выпил из стакана и сморщился. Лекарство ему не помогло. Более того, он вдруг схватился за горло и ринулся куда-то на заплетающихся ногах. Болезнь свалила его как раз около ёлочки. Человек рухнул прямо на неё, обломив несколько крупных веток. Его стошнило. Запах от лужи, сделанной человеком - это было ужасно!
Ёлочку мучила боль во вновь поломанных ветках и в старых ранах, её мучила жажда. От невыносимой вони перехватило дыхание, закрылись все поры на иголках. Сознание вновь покинуло её.

Очнулась ёлочка утром. В доме ночью, вероятно, бушевал ураган. На полу валялся мусор, битая посуда, мебель. У некоторых стульев были поломаны ножки. В разных углах комнаты в невероятных позах лежали тяжело дышащие и постанывающие люди.
"Бедные больные люди! - подумала ёлочка. - Не смогли вылечиться, и теперь умирают. Как мне не повезло - из-за их болезни я не смогу стать королевой!"
Ёлочка и сама чувствовала себя отвратительно. От сильной  жажды мысли еле шевелились. Иголки начали желтеть и осыпаться. С одной стороны ветки сильно обломались, но слабость притупляла боль.
- О-о-о... умираю! - раздался стон из дальнего конца комнаты.
Человек с трудом поднялся на четвереньки, держась за спинку стула, встал на ноги. Его шатало.
Да, это был тяжело больной человек. Ноги у него подкашивались, помятое лицо с бессмысленно шевелящимися глазами мало походило на человеческое, руки тряслись.
- Пить! - прохрипел он, с трудом разлепив рот и облизнув шершавым языком сухие губы.
"У него жар!" - с состраданием подумала ёлочка.
Передвигая рядом с собой для устойчивости стул, человек побрёл к столу. Уронив несколько стаканов и перевернув пару тарелок, нашёл чего-то попить. Посмотрел с отвращением в стакан, поднёс стакан ко рту, но не смог превозмочь себя и со стоном поставил стакан на стол. Постоял молча, повесив голову, покачал ею, словно от горя, сел. Посидел, опустив голову чуть ли не до колен, подумал. Взял стакан, подержал его на отлёте. С шумом выдохнул, глубоко вздохнул, будто собираясь нырять, закрыл глаза и вдруг  выплеснул содержимое стакана себе в рот. Резко выдохнул, заткнул рот и нос куском хлеба. Долго сидел с закрытыми глазами  не дыша. Открыл глаза и с опаской взглянул на окружающее, словно боясь, что увидит нечто ужасное. Увидев привычное, спокойно убрал руку от лица, с шумом вдохнул воздух, энергично выдохнул, повторил дыхательную гимнастику несколько раз.
- О-о... - простонал с облегчением. Его глаза начали проясняться, взгляд приобретал осмысленное выражение.
"Помогает лекарство! - порадовалась ёлочка за человека. - Может, скоро люди выздоровеют, и начнётся настоящий праздник?"
Слабая надежда ещё теплилась в её больном изуродованном теле.
- Рассольчику бы...- пробормотал выздоравливающий человек.
Нашёл на столе большую тарелку с помидорами, выгреб помидоры прямо на стол, через край выпил жидкость из тарелки.
- О-о-о, хорошо-то как! - с хрустом потянулся. - Ух!
Человек оживал на глазах. Окинув взглядом комнату, покачал головой:
- Мощно расслабились...
Налил в стакан из бутылки, нюхнул. Его отшатнуло.
- Фу, какая гадость!
Спокойно выпил.
Оживал человек! Помогало!
"Буду королевой!"- подумала ёлочка.
Выздоравливающий подошёл к лежащим на диване спинами друг к другу мужчине и женщине. Держа в одной руке стакан с лекарством, в другой огурец, пнул коленом лежащего с краю мужчину:
- Хватит влюбляться, на, опохмелись!
Лежащий мужчина открыл один глаз, шевельнул пальцами. Его рука сорвалась с дивана и повисла вниз.
- У-ди...
Приоткрывшийся, было, глаз снова закрылся, голова безвольно упала на бок, изо рта по щеке поползла струйка слюны.
"Умирает ведь! - испугалась ёлочка. - Дай ему скорее лекарства!"
- На, полечись, - выздоравливающий сунул под нос умирающему стакан с лекарством.
Унюхав лекарственный запах, умирающий попытался отпихнуть стакан, но рука его была слаба, а выздоравливающий настойчив. Смеясь, он влил лекарство в рот умирающему. Лекарство подействовало на удивление моментально. Умирающий тут же поднялся с дивана, скривив и без того похожую на мочёное яблоко физиономию, поругался на приятеля:
- Ты чё, долбанулся?
От толчков проснулась женщина. Села, обхватив руками голову и упёршись локтями в колени. Затем молча взяла стакан с лекарством, выпила, и, показывая пальцем на стол, прохрипела сдавленным голосом:
- Запить!
Выздоравливающий подал ей какой-то сок.
Женщина выпила, ей похорошело. Оглядела комнату, довольно бодро встала.
- Хватит валяться. Подъём! Опохмелитесь, если есть чем,  да убирать пора. Скоро домой.
Люди поднимались, охая и ахая, брели к столу. Из соседних комнат вышли несколько ребятишек, похватали со стола остатки пищи, оделись и побежали на улицу.
Поев и попив, люди выздоравливали. По крайней мере,  начинали смеяться, рассказывая друг другу, как вели себя вчера, будучи тяжело больными.
"Почему они смеются, вспоминая вчерашнее? - удивлялась ёлочка. - Может быть, радуются, что остались живы?"
Себя она чувствовала всё хуже. Она высыхала. Ещё теплилась слабая надежда, что повеселевшие люди подлечат и её, начнут водить хороводы...
- Ну, хватит, убирать пора, - встала из-за стола женщина.
Люди принялись собирать посуду, подметать мусор.
- Ёлку куда? - крикнул человек с веником.
- Детишкам отдай!
Ёлочка подумала, что, может быть, у детей и будет настоящий праздник?
С неё поснимали оставшиеся неразбитыми игрушки, человек ухватился за середину ствола и, наступив на крестовину, дернул, что есть силы. Мучительная тупая боль вновь разлилась по стволу.
- На следующий год сгодится.
Человек бросил крестовину в угол и понёс ёлочку на улицу.
- Нате вам, - он воткнул ёлочку в сугроб. - Играйте.
Игравшие в войну детишки, размахивая палками в руках, как конники саблями, радостно бросились к ёлочке.
"Как они счастливы, - подумала ёлочка, - как рады мне. Я буду их королевой".
- Ура-а! - детишки подбежали к ёлочке, окружили её со всех сторон.
"Сейчас хороводы будут водить..."
Один из мальчишек подошёл совсем близко и схватил её за ветку. Уколовшись о сухие иголки, отдёрнул руку.
- Она колется! - закричал он, размахивая рукой. - Бейте её!
- За что? Подождите...- прошелестела ёлочка, но детишки с радостными криками "ура" набросились на неё, избивая со всех сторон, обламывая ветки.
- Больно... Как больно... Бо...
Визжащая ватага помчалась с набегом в другой конец двора, а на снегу осталась лежать ёлочка. Собственно, это была уже не ёлочка, а тонкий ствол с обломками веток.
Какой-то мальчишка схватил её за верхушку и поволок за собой, дико крича и изображая ужас:
- На меня напал крокодил! спасите меня! Крокодил!
Детская ватага вернулась добивать палками "крокодила".

На затоптанном снегу валялась излохмаченная уродливая палка. Голубые еловые иголки прилипли к её смолистой коре.
- Глупые мои сестры. Куда они рвутся? На праздник? Хотят в один день стать королевами? Жаль, что они не видели моего "праздника"...               

                ...

Спит дочка. Не слышала страшной сказки. Вот и хорошо. Но когда подрастёт, всё равно придётся рассказать.
                2000г.


                УМНОМУ ЖИТЬ, ДУРАКУ УМЕРЕТЬ
 
Я обращаюсь к тем, кто ещё не успел заразиться СПИДом - к иным обращаться бессмысленно.
Реальность в отношении СПИДа до того страшна, что, осознавая полную безрезультативность борьбы нашего государства против этого смертельного заболевания, я нахожу ситуацию фантастически нереальной.
А реальность такова, что давно настало время выходить на центральную площадь города и, размахивая чёрным флагом с нарисованным на нём черепом, кричать, что есть силы: "Люди! Спасайте молодёжь! По двадцать молодых из каждой сотни нашего города уже обречены!"
Вместо этого нам говорят: "Всё по плану! Ситуация под контролем. Работа ведётся, комитет заседает. Заразитесь - приходите, поставим на учёт..."
Некто Джеферсон давно сказал: "Можно обманывать одного человека всю жизнь, можно обманывать группу людей какое-то время. Но обманывать много людей всю жизнь невозможно".
В реально обозримом будущем среднестатистическим жителям России надеяться на чудесное лекарство от СПИДа бессмысленно. Реальность такова, что поддерживающее лечение, позволяющее ВИЧ-инфицированным прожить чуть дольше своих не леченых собратьев по болезни, баснословно дорого, и соизмеримо со стоимостью нового автомобиля ежегодно. И если пропустить хоть месяц лечения, вирус становится невосприимчив к лекарству.
Реальность такова, что в России разразилась эпидемия ВИЧ-инфекции. По словам В. Покровского, главного "спидолога" страны, через несколько лет все инфекционные больницы будут заполнены больными СПИДом.
Реальность такова, что ВИЧ-инфекция из среды наркоманов вырвалась на молодёжный простор, на сексуальный молодёжный простор. Реальность такова, что до восьмидесяти процентов заражённых во всём мире получили ВИЧ половым путём. И реальность такова, что в Балакове ВИЧ-инфицированы в основном молодые люди от пятнадцати до тридцати лет, для которых секс - не последнее удовольствие в жизни. Реальность такова, что подавляющее число проституток ВИЧ-инфицированы. А те, которые за свободную любовь - недалеко от них ушли. Реальность такова, что презервативы, по данным западных специалистов, не стопроцентная защита от вируса. Даже один из ста, обречённый на смерть - уже много. Не хотите сыграть в эту лотерею? Так резинкой же ж надо и правильно пользоваться! Говорят, проститутки на западе "работают" с клиентом в резиновых перчатках... Понимаете, о чём речь?
Реальность такова, что заражённый ВИЧ-инфекцией несколько лет чувствует себя совершенно здоровым, живёт полноценной жизнью, в том числе и сексуальной, а обязательного обследования на ВИЧ у нас нет. Живёт полноценной жизнью и рассеивает заразу среди партнёров!  Все донжуаны рано или поздно поймают СПИД - это гарантировано их образом жизни. И донжуанки тоже.
Сколько ВИЧ-инфицированных в Балакове? Официально близится к тысяче. Помножим это число на десять - это реальное число ВИЧ-инфицированных. Десять тысяч ВИЧ-инфицированных на пятьдесят тысяч балаковской молодёжи! Каждый пятый уже обречён. Вычеркнем из этого списка самых молодых, которые секс ещё не практикуют, "синие чулки", которые корпят над учебниками в тиши маминых комнат, вычеркнем тех, кто успел жениться - выйти замуж и ограничивает сексуальные опыты семейным кругом... На оставшуюся дискотечную молодёжь... Да здесь не каждый пятый, каждый... Ой-ой-ой, сколько их, приходящих на дискотеку "снять" и "сняться", и при такой активности обязательно "ловящих", а потом "раздающих"! Возможно, уже каждому третьему-второму дискотечному завсегдатаю можно на лбу крестик ставить. Не верите? В некоторых странах Африки, откуда пошёл СПИД, заражено до тридцати процентов ВСЕГО населения! Такова реальность.
А вдруг придумают чудесное лекарство? К сожалению, в наше время яблоки почему-то перестали падать на головы ньютонам случайно. На много лет вперёд известно, какое яблоко собирается падать. Изобретения сегодня делаются в результате планомерных длительных исследований. Реальность такова, что в обозримом будущем ни эффективного лекарства, ни вакцины не предвидится. Помните, какие надежды были на "арменикум"? Чуда не случилось. Такова реальность.
К сожалению, сила желания у многих молодых обратно пропорциональна силе мышления. Многие сначала удовлетворят желание, боясь упустить подвернувшуюся возможность, а потом в бессмысленном раздумье вертят в руках завалявшийся с незапамятных времён и уже бесполезный не на один процент, а на все сто хрустящий квадратик с резиновым кружочком внутри...
Эй, не будь дураком! Не только здоровье - твоя жизнь сегодня в твоих руках! Думай - и пусть сила твоего мышления будет прямо пропорциональна силе твоих желаний! Думай, прежде чем удовлетворить желание - и проживёшь не семь лет, а семьдесят семь, кроме тех, которые уже прожил!
Вылечиться от СПИДа нельзя. Не заразиться им - реально для каждого.
                Статья для местной газеты. 2000 год.


                ВСЕМ ОТ ОДНОЙ ЗАЖИГАЛКИ

- Антон Викторович, чем стоматит лечить? - обратилась к доктору за советом Марина, медсестра из соседнего кабинета.
- Что же это ты, Мариночка, забыла, чем стоматит лечить? - пожурил доктор медсестру.
- Да они уже с месяц лечат, а толку никакого. И перекисью протирали, и марганцовкой... Обметало по дёснам изнутри...
- А возраст у ребёнка какой?
- Да там не ребенок. Там студентка. Дочь моей соседки.
- Студентка?! - то ли произнёс уважительно, то ли переспросил удивлённо Антон Викторович. - Я, вообще-то, привык, что стоматитом болеют малыши... По дёснам, говоришь, обметало? А на языке и губах есть?  В уголках рта?
- На языке есть, на губах нет. Я ватой обрабатывала несколько раз.
- Язвочки есть?
- Есть.
- На ощупь жёсткие? Болезненные?
- Жёсткие. Трогать не больно. Даже когда сильно протираешь.
- Да-а... - доктор протяжно, как бы с сочувствием, вздохнул.- Знаешь, Марин, с чего бы я начал лечение? Кровь на эрвэ проверил. Эта дочка соседкина, что она из себя представляет? Как "синий чулок" живёт, в круглых очках и в обнимку с книжками? Или без очков, без чулок и... в обнимку с мальчишками?
Марина молчала, а её глаза, всё более округляясь, стали напоминать пингпонговские мячики, грозящие свалиться прямо на голову доктора.
- Да вы что!.. - шепотом ужаснулась Марина и медленным движением поднесла ладони к глазам. - Я же её пальцами трогала!
- Я-то ничего, - ещё раз вздохнул Антон Викторович. - А вот у твоей соседки... Месяц они стоматит лечат...
Доктор скептически покачал головой.
- Думаете, сифилис? - обречённо опустила плечи Марина.
- Думать что угодно можно. Но исключить не повредит. Ты соседям как-нибудь поаккуратнее намекни, что кровь надо сдать.
- Аккуратно? - взвилась Марина. - Да она точно сифилюгу подхватила! На прошлой неделе у них скандал был - я думала соседка убьёт свою Катьку. Проституткой обзывала, на три этажа вверх и вниз слышно было! Я думала, Катька "залетела". Вот ведь, заразы! Мне ничего не сказали! "Обработай, Мариночка, а то у меня не получается..." А я - руками! Точно, сифилюгу подхватила! Маманю Бог миловал, так дочка подхватила. Маманя у неё всю жизнь без мужа. Дочь как подросла, так мать мужиков домой водить перестала. Но с ночёвкой исчезает частенько. В институт, на коммерческий факультет дочуру свою запихала... Вот, мол, мы какие! Телеса-то у дочки созрели года за три до окончания школы... В коридоре с мужем моим столкнётся, бывало, так и думала - при всех на него кинется! Потом её мужик какой-то на "девятке" стал из школы домой подвозить. Как матери дома нет - через стену от них вопли и стоны покруче, чем в парнушном фильме слышны. Мать уж и била её... Да что толку! Кошку по весне бей, не бей - всё равно вопит. А у этой - который год весна без перерыва...
На следующий день Марина пришла на работу в состоянии тихого ужаса.
- ... Раскалывайся,  говорю ей. А она: "Это ещё неточно. Сказали, перепроверить надо". Чего там перепроверять! Как мне теперь жить с ними? Мы же за одну дверную ручку берёмся! Она же к нам звонить то и дело ходит! В трубку дышит! книжки наши читает - пальцы на каждой странице слюнявит! мать говорит, они с подружками одну сигарету на троих курили, а у подружки сифилис оказался...
- Не ту они сигарету с подружками курили, про которую мать рассказывает, - выразил своё мнение Антон Викторович.
- Знаю я хозяина той "сигареты"! Мотается по микрорайону, всех девок перебрал. Скольких же он заразил?! - ужаснулась Марина. - Ведь, как они живут - обязательно чего-нибудь подхватишь!
- Про это реклама о безопасном сексе рассказывает. Это для них теперь просто, как утром зубы почистить. Загремят тесным коллективом в вендиспансер, на стационарное лечение.
- Отстаёте от жизни, Антон Викторович! В городе сейчас столько сифилитиков, что стационаров всех больниц на них не хватит. Ты, говорят ей, девушка, если в институтскую столовую  будешь ходить, общей посудой не пользуйся, свою приноси... Она дура, что ли, афишироваться?
               

                "Можно говорить об эпидемии СПИДа в России…"

Это слова главного специалиста по СПИДу в России, академика Покровского. А он знает, о чём говорить. Скоро все инфекционные больницы страны будут заполнены больными СПИДом. Стратегам НАТО не нужно ломать головы над тем, какую военную операцию провести, чтобы завоевать Россию, им надо лишь подождать несколько лет – скоро число ВИЧ-инфицированных в России превысит количество молодёжи призывного возраста…
"А как же в Африке? – спрашивают меня. – Там же СПИД начался раньше всех! И ничего… Может, зря пугаете нас?"
А в Африке дела плохи. Самая промышленно развитая страна Африки, ЮАР, приближается к промышленной катастрофе: вымирает трудоспособное население. Такая же ситуация в одной из самых развитых стран Юго-Восточной Азии, в Тайланде, в "центре мировой проституции"…
                2002г


                НЕТ  СМЫСЛА
                (отрывок из книги "Плохой хороший врач")

- С праздником тебя, сыночек, с днём рождения!
Виктория Степановна влюблённо смотрела на сына, стоявшего у противоположного конца длинного стола, не по сезону богато заваленного огромными яблоками, сочными грушами, отборным виноградом, зрелыми бананами и ананасами на благородных хрусталях, бутербродами под чёрной и красной икрой на гжели, балыком и прочими  изысканными закусками на дорогом фарфоре. Груды крупных кусков шашлыка на трёх огромных фаянсовых блюдах, подобно горам вулканов среди благодатных полей салатного изобилия, источали тепло живого огня, курились дымными ароматами свежесжаренного мяса и острой приправы. Множество узких зелёных бутылок сухого вина пирамидальными тополями вздымались над гладью озёр желе и заливных. Кристальные глыбы идеально прозрачной водки в квадратных бутылках холодной испариной на своих боках искушали севших за стол гостей залить возникшую вдруг у всех алчную жажду, и ледяное спиртное казалось им вожделенной родниковой водой, о коей бредил воспалённый мозг обессилевшего в бесполезной погоне за недостижимым миражом тенистого оазиса путника с иссохшими устами, павшего в знойный полдень на раскалённый песок безводной пустыни.
Созерцая эти "маленькие радости жизни", сидящие за столом гости усиленно сглатывали обильно выделяющиеся слюни и одёргивали собственные руки, непроизвольно пытавшиеся вцепиться в ножи и вилки раньше официальной команды. А пищеварительный сок всё прибывал, разъяряя волчий аппетит владельцев желудков, ругавших про себя хозяйку, медлившую с тостом.
Виктория Степановна качнула вверх рюмку с водкой и продолжила:
- Счастья тебе, сыночек, здоровья... Чтоб любили тебя все. И близкие, и по работе. Чтоб не болел ничем, а чем болеешь - от того выздоравливал бы побыстрее...
Губы Виктории Степановны задрожали и некрасиво сморщились,  из угла глаза поползла слеза.
Сын-юбиляр, с должным торжеству выражением лица и неподобающей скукой на дне глаз слушавший заглавный тост и кивавший для приличия в такт пожеланиям головой, брезгливо-презрительно скривил губы и недовольно дёрнул рюмкой, пролив водку себе на руку.
- Да ладно, мам! Люди повеселиться собрались, а ты нюни распустила!
Виктория Степановна справилась со слезами, вздохнула и махнула рукой мужу, сидевшему невдалеке от хозяйки:
- Дай чемоданчик!
Муж виновато улыбнулся, быстренько достал из-под стола тяжёлый пластмассовый чемоданчик.
- Это тебе видеокамера со всеми причиндалами, чтобы всё, что хорошего у нас случается, оставалось не только в нашей памяти, но и на плёнке, для потомков.
Отец раскрыл чемоданчик, гордо продемонстрировал гостям разложенные по отсекам японскую видеокамеру и "причиндалы", передал чемодан сыну.
- Лимонов семь стоит! - восхищённо шепнул один из гостей своему соседу.
Юбиляр принял "семилимонный" подарок довольно безэмоционально. Так в застойные времена победитель соцсоревнования принимал от председателя профкома бесплатную грамоту, вручаемую за ударный труд.
- Но это так... - Виктория Степановна на мгновение умолкла, вздохнула, будто вспомнив что-то тяжёлое, и продолжила. - Дата у тебя круглая, четверть века...
Губы у Виктории Степановны вновь задрожали, она прикрыла глаза платочком.
- Хватит, что ли, мам! Надоела уже своими... слезами! У меня день рождения или поминки, в конце-то концов?
Сын раздражённо, даже со злостью, посмотрел на мать.
Виктория Степановна вытащила пачку документов из полиэтиленового пакета, с бока которого обнажённая процентов на девяносто... восемь тёмнозагорелая соблазнительница с томным манящим взглядом умудрялось демонстрировать пышные прелести своего зада и переда одновременно.
- Ты о своём предприятии давно мечтал. Магазин мы тебе дарим. Тот, что на центральной площади. Выкупили мы его всё-таки.
Виктория Степановна вышла из-за стола, подошла к сыну, передала ему документы на выкупленный магазин, поцеловала троекратно, по-русски, и прильнула к груди сына.
- Владей, сынок. Работай, как мечтал.
- Спасибо, мам. Спасибо, пап, - с подчёркнутой благодарностью произнёс сын.
По лицу именинника мелькнула едва заметная тень удовлетворения.
Отстранившись от сына, мать погладила его по груди, испытующе заглянула в глаза.
- Там, правда, доплатить немного надо, миллионов шестьдесят, - возвращаясь на своё место, между прочим, обмолвилась Виктория Степановна.
- Доплатим, какие проблемы, - безразлично пожал плечами сын. Для бизнесмена шестьдесят миллионов - не сумма.
- Ну, за твоё здоровье!
Все выпили, закусили, налили ещё раз.
- Дорогие родители! - поднял рюмку с ответной речью сын-юбиляр.
Костюм "от кутюр" на его тощей спине висел, словно с чужого плеча. Лицо какое-то тёмное... и одновременно  бледное. Такие землистые лица бывают у долго и тяжело болеющих людей. Подёрнутые плёнкой рассеянной тоскливости глаза и опущенные в постоянной гримасе лёгкой брезгливости к окружающему миру углы рта поддерживали это впечатление.
Юбиляр качнул рюмкой в сторону отца, в сторону матери. Наколки в виде перстней на каждом пальце, а на иных и по два, синие надписи на кистях склоняли к мысли, что эти руки принадлежат побывавшему во многих отсидках зеку. Но все гости знали, что от меча Фемиды юбиляру страдать не пришлось. В то же время его руки, тёмные, с толстыми заскорузлыми пальцами и обломанными ногтями были похожи на руки старого колхозника. Пальцы именинника держали рюмку так же неуверенно, как неуверенно держали бы тоненькую авторучку более привычные к черенку лопаты и лому руки трудяги-работяги. Хотя утверждать, что руки юбиляра знакомы с физическим трудом, значило бы пойти против истины. Его пальцы были толсты и неуклюжи не от тяжёлой работы. Они были болезненно отёчны.
- Дорогие родители, спасибо за подарки...
Чувствовалось, что подарки для юбиляра не были сюрпризами.
- ... Об этом магазине я давно мечтал.
Не выпуская из руки рюмку, именинник подошёл к отцу, троекратно поцеловал его. Держа руку с рюмкой в стороне, наклонился к матери, обнял и расцеловал её.
Выпил.
Родители прослезились.
- Здоровья всем! - безразлично осенил пустой рюмкой широкое застолье семьи и семейных друзей именинник, не отирая мокрые от выпитой водки ещё более скривившиеся в брезгливой гримасе губы на скучном лице. Не закусывая, сел на место.
Облокотился на край стола.
Глядя неподвижными глазами в бесконечность, замер в прострации.
Рюмки вокруг стола зазвенели, сталкиваясь, заопрокидывались. Ножи и вилки забренчали, рассекая заклубившийся над столом негромкий гул разговоров на отдельные бессвязные куски.
- Кто знает, - заговорила в полголоса, наклонившись и шмыгнув мокрым носом в моё ухо, Виктория Степановна, - может тридцатилетие и не придётся справлять... Его друзей, с кем он начинал, никого уже не осталось, все там, - она коротко взглянула вверх. - Охо-хо! За какие грехи Бог меня наказал?
Виктория Степановна замолчала. Её руки автоматически отправляли в рот крупные, сочные, словно налитые сладостью ягоды винограда. Но будь виноград горьким - Виктория Степановна этого сейчас не почувствовала бы.
Именинник очнулся от прострации, беспокойно задвигал руками.
- Ладно, мам, пойду я. Дела у меня.
- Посидел бы с нами, сынок! - нерешительно попросила мать. - Гости ведь пришли!
- Гости к тебе пришли! - раздражённо сверкнул глазами сын.- А меня ребята там ждут. Обещал я.
Сын ушёл.
- Хороший ведь мальчик был! В футбол играл в школе, на соревнования ездил, хорошо учился. А какие стихи читал! Да и сейчас, как выдаст иногда - мороз по коже продирает!
Виктория Степановна будто о покойнике рассказывала.
- Классе в десятом, смотрю, какой-то дёрганный стал, злой. На бессонницу всё ссылался. Я ему снотворных всяких... А он - как чумной, и не спит. Рубашки стал носить тёмные, с длинными рукавами. Утром как-то спал, а я его руки увидела голые. Все вены дорожками исколотые. Вот что он прятал под длинными рукавами. А тёмные - если кровью испачкает, чтоб не видно.
Виктория Степановна в очередной раз вздохнула, промокнула глаза платочком, долго и безнадёжно качала головой.
- Учиться бросил. Чуть-чуть до выпуска оставалось! Я и скандалила, и плакала, и грозила, и бить пыталась, и запирала. А он выбьет окно и уйдёт. "Я, - говорит, - мамуля, на героине сижу. А эта привязка до самой смерти. Доза стоит сотню. Три сотни в день, - говорит, - мне отстёгивай, если не хочешь, чтобы я СПИД подхватил. Не дашь денег на героин, пойду к цыганам за дешёвой ханкой..."  Ханка из маковой соломки варится. А у цыган как... На окне стоит пол-литровая банка с раствором. Покупатель подаёт в окно деньги и своим шприцом набирает из общей банки дозу. Один попадётся со СПИДом - все после него заразятся. А может быть и по-другому. Когда ханку варят, в раствор капают кровь: если кровь свернётся - зелье не готово. Раствор "на качество", как правило, проверяет опытный наркоман, как правило - спидоносец. Весь раствор заражает. Вот и приходится сына оберегать, покупать чистый героин в ампулах.
Виктория Степановна снова надолго задумалась. Пожала в недоумении плечами:
-За что меня Бог наказал? Людям, вроде, зла не делаю...
Ещё помолчала.
- Возили его в Киргизию. В клинику Назаралиева. Он лучший в лечении наркомании. Пятьдесят миллионов отдали за лечение, не считая накладных расходов. "Жигули" последней модели столько стоит. Прочистили сына там основательно. Кровь даже фильтровали. Посвежевший приехал. Месяц держался. Потом дружки... От людей ведь забором не отгородишься! Сорвался. Поехали ещё раз. Нас предупредили, что от второго курса умереть можно. Расписку написали. А что,  такая жизнь - тоже не жизнь!
Виктория Степановна  замерла. О чём думала? Нет, не было мыслей - одно страдание.
- Два раза в коме был. В клинической смерти. Ноги язвами покрылись, думали от гангрены пальцы отпадут. Оклемался потихоньку. Если удержится, обещали магазин подарить. Он ведь бизнесом начал заниматься со жвачек, при Горбачёве ещё, когда я в госторговле лямку тянула. Потом меня сумел убедить своё дело открыть. Благодаря ему - вот... - Виктория Степановна безрадостно обвела рукой кричащий изобилием стол. - К друзьям пошёл... А я ведь по нему вижу, когда ему уколоться хочется. Сядет вот так и замрёт, будто его здесь нет. А потом злой сделается... И не надо ему никаких магазинов!
Виктория Степановна молча утирала  слёзы, катившиеся по  закаменевшему лицу.
- Видеокамеру подарили... Другой бы и обрадовался... Да если я не успею героином запастись, а его приспичит - он эту камеру за дозу отдаст! Ну, не за дозу... Всё равно - за грош.
Устало закрыв ладонью глаза, Виктория Степановна покачивала головой, словно недоумевая о сказанном. В памяти её всплыл давний случай.
Однажды в детстве, в начале зимы, на реке у их деревни в промоину провалился раззява-пастух. Распластанного в параличе безнадёжности, его хорошо было видно под прозрачным панцирем льда. Было видно искорёженное ужасом ожидания близкой смерти, мучительной смерти лицо с выпученными глазами, были видны судорожно раздувающиеся остатками воздуха щёки, скрюченные в попытке вцепиться ногтями в лёд пальцы...
Руками-ногами льда не проломить, бежать за пешнёй или оглоблей далеко - но всё ж побежали...
А живого утопленника подо льдом течение уносило всё дальше от полыньи. Люди шли над ним, суетясь и крича, и наблюдая сквозь прозрачный лёд его агонию...
Не было смысла суетиться тогда, нет смысла суетиться сейчас.
Страшная в своей непреодолимости обречённость.
Неотвратимая, как наезжающий на тебя поезд.


                ДЕВУШКА СМЕРТЬ

- А подружки у дочки есть?
- Есть подружки. И подружки есть, и друзья… Бывает – и дома не ночует. Бывает – выпимши утром приходит. Но мы не ругаемся. Чего уж там… Пускай поживёт!
"Какой ужас! – я чуть не завыл  в голос, слушая разговор двух женщин в соседней комнате. – Её мать так спокойно говорит о друзьях! О сексуальных партнёрах, то есть!"
Гости разошлись. Хозяйка, убирая со стола, расспрашивает задержавшуюся  родственницу о её двадцатидвухлетней дочери.
Давно не виделись, полгода наверное. Встретились – а разговор и не клеится. Жизнь какая-то стала… Вроде родственники все, а за стол сели – как не свои! Раньше при встрече, бывало, с распростёртыми объятиями друг к другу, с поцелуями… Песни за столом пели от хорошего настроения… А сейчас… "Здрасьте!"  И не знаешь, пожать руку, или на расстоянии дежурного здоровья пожелать…
Выпили по паре рюмашек сладкой рябины на коньяке,  чтоб освоиться. После рябиновки, конечно, и водочка пошла. Но песни так и не запели. Посидели за столом, натянуто поговорили – не взяла водочка. Или водка не та стала?  Раньше, помнится, по рублю на троих скидывались – хватало трём мужикам бутылки, чтобы на хорошем веселе домой вернуться! А сейчас – по бутылке на нос –  свет меркнет, а на душе не легче.
На разговоры  потянуло, когда все разошлись. Скопилось на душе, а поделиться не с кем. Догнала ж таки водочка, размягчила души.
- Работает дочка?
- Нет, не работает.
Хозяйка осторожно, сдерживая любопытство, расспрашивает гостью. Помню, в детстве так неспешно бабушки разговаривали. Да и у этих, собственно, бабушкин возраст: одной за шестьдесят, другой за пятьдесят. Гостья неторопливо,  вроде с неохотой, отвечает. Но чувствуется, что уставшая женщина давно ждала удобного случая   поделиться с сочувствующим  человеком печалью, терзающей душу.
- Прошлым летом мороженым дочь торговала. В этом году не берут что-то. Да и здоровье подводить стало. С желудком нелады постоянные, то дисбактериоз, то гастрит… Лекарства уж самые дорогие покупаем… Пролечим - вроде лучше, а через некоторое время опять… Лицо попортилось… Раньше личико чистое было, а сейчас… Парням, небось, не нравится!
"Боже! Парням не нравится! О чём она?! Неужели не понимает?! Дисбактериоз, кожа портится – это же начало близкого конца! Через пару лет, когда… когда парни узнают, к чему приговорила их эта доступная девушка… Что парни сделают?  Сожгут её квартиру? Убьют её родителей? Бедные парни… Бедная девушка… Бедная мать… Несчастные те, очумевшие от мимолётной любви, девушки, которых успеют заразить те парни!"
По статистике каждый ВИЧ-инфицированный за год заражает в среднем пять человек. Через год их будет уже двадцать пять. Ещё через год от той девушки потянется след в сто пятьдесят пять обречённых на смерть парней и девушек! Я досчитал всего лишь до трёх лет! Фантастика? Жуткая реальность. Мой двухсоттысячный город по росту ВИЧ-инфекции за пять лет занял лидирующее место в России.
Пять лет назад, когда подружки возвращались ночью с городского праздника домой, девчонку изнасиловали. Один из насильников оказался ВИЧ-инфицированным. В той очереди он был последним. Знал о дьяволе, сидящем в его крови, подписку давал о нераспространении. Приятелей-насильников пожалел, а девчонке вынес смертельный приговор. Учился в высшем военном училище, кстати. Недолгое время спустя тест на ВИЧ у девушки оказался положительным.
Я написал статью о том случае. В средневековье люди не умели бороться с лепрой - и лепрозные больные ходили с мешками на головах и отпугивали от себя народ колокольчиками. Пришла пора и нам звонить в колокола, закончил я статью.
Отец девушки, узнав о содержании статьи из уст знакомых, негодовал: "Ты хочешь моей дочери одень мешок на голову?!" Так и не понял, о чём речь…
Врач, "ответственный за СПИД" в городе, убеждал меня: "Группа риска – наркоманы и гомосексуалисты! ВИЧ-инфицированные дают подписку об ответственности за  распространение инфекции половым путём!"
Гомосексуалистов у нас в городе раз два и обчёлся. Наркоманов тоже ограниченное число. И не все наркоманы категорически отказались от половой жизни. А девушки-наркоманки  как раз  и зарабатывают деньги на наркотики "коммерческим сексом". И поэтому, самая большая группа риска по СПИДу – что бы ни говорили наши умные спецы – молодёжь с их необузданным желанием заняться сексом в любом подвернувшемся случае. И разжигается то желание эротическим телевизором, возбуждающими журналами, сексапильной модой…
Как спокойно мать говорит о том, что у её ВИЧ-инфицированной дочери есть приятели, и что дочь иногда не ночует дома… "Пусть поживёт!" – жалеет свою дочь.  А тех парней, с которыми "живёт" её дочь, которых её дочь обрекла на смерть, женщине не жалко? Виноваты ли те ребята в легкодоступности её дочери, доживающей  отпущенные ей  судьбой крохи жизни?
Пять лет назад девчонку заразили ВИЧ-инфекцией. Сколько уже времени она меняет приятелей, радующихся её доступности? Год? Два? Четыре? Скольких девушек поменял после неё каждый молодой жеребчик? Скольких хороших девушек заразил каждый из них? Не все парни из тех – плохие. Хоть один, да "ошибшийся". Бедные хорошие родители того одного хорошего, случайно ошибшегося парня! Не все девушки следующей "волны" развратные, многие - влюблённые. Несчастные родители, не уберегшие своих подрастающих дочерей от первой глупой любви!
Год… Два… Три… Сто пятьдесят пять молодых "наследников" той девушки обречены! Четыре года: сто пятьдесят пять на пять, плюс три раза по сто двадцать пять, плюс…Ой, как много!
Девушка-Смерть беспощадна. И её мать тоже.
                2003 г.

 
                Наркоман в аду.
                (Отрывок из рассказа "Посетите лучший в мире ад!")


... Это походило на компьютерную бродилку, в которую так любила играть дочь Ивана. Иди вправо, иди влево, иди вниз или вверх, в любую сторону тебя манят соблазны, но на каждом шагу к любому из них тебя ждёт ловушка, и куда бы ты ни шёл, всегда возвратишься туда, откуда начал путь.
- А можно пройти до конца? - спросил Иван.
- В мире всё возможно. Создатель, конечно, знает ключ к своей игре, но пока секрета не разгадал никто, - ответил гид со странным именем Авадон. (*Авадон - слово из Ветхого Завета, синоним смерти, преисподней, ангела бездны.)
Выглядело это, как фантастической величины пропасть: внизу всё скрывалось в мрачном тумане, а может смраде, изредка окрашиваемом багровыми вспуханиями. Как в жерле вулкана, подумал Иван. Бесконечная даль терялась в сумраке впереди и сзади. И вверху всё исчезало в белесоватом тумане, сквозь который виднелось что-то угрожающе-свинцовое, периодически взрываемое зловещими сполохами. И тяжёлое урчание, как перекаты далёкого грома или рокот неимоверной силы моторов в ночной предгрозовой тишине.
- Смотри, - указал Авадон пальцем. - Вон тот в миру трусливо бежал, бросив товарищей на погибель. Здесь обречён бегать вечно.
По стене ущелья карабкался человек. Лицо его выглядело ужасно - если бы кто захотел изобразить глаза человека, бежавшего от гнева царя ужаса или вырвавшегося из рук властительницы боли, лучшей натуры найти он не смог.
По гладкой наклонной поверхности, срывающейся в бездну, распростёртый по стене беглец тянулся к выступу, зацепившись за который, он мог спастись.
- Это ему кажется, - перебил мысли Ивана гид. - Как раз этот камень трогать и нельзя.
Беглец уцепился за выступ, подтянулся, забросил на край ногу, почти выполз из пропасти... Огромный камень, величиной с дом, едва державшийся на месте, как часто бывает в горах, и сдвинутый каплей усилия беглеца, приложенного к подлому выступу, сдвинулся и медленно накатился на пальцы беглеца. Беглец видел, какая ужасная участь грозит его пальцам, но отпустить руку не мог, потому что тут же упал бы в пропасть. Дикий вопль эхом запрыгал по ущелью. Медленно, с хрустом, разбрызгивая кровь и красные ошмётки, камень перекатывался, подминал под себя кисть, предплечье, плечо... Несчастный бился, как под электричеством высокого напряжения. Сейчас он может, и рад был бы упасть в пропасть...
В молодости, в стройотряде, Иван с сокурсниками разгружали на железной дороге кирпичи. Один из студентов залез под полувагон, чтобы открыть люк.
Два десятка бездумно, как телята весной, радующихся жизни студентов - и ни у одного не мелькнула мысль, что лезть под вагон открывать люк - безумие!
Студент кирпичом выбил одну задвижку - крышка подалась. Многотонная груда кирпичей просела, угрюмо эйкнула-постращала студентов.
Беспечное племя! Никто ничего не слышал!
Безмозглый открывальщик люков - он выбил-таки задвижку.
"Ш-ш-ша!" - сказала многотонная масса. Сдерживаемая стенками и дном вагона, она ринулась в приоткрывшийся люк и удавила самою себя.
Истошно завизжали девчонки, онемели парализованные ужасом мальчишки... Тело открывателя люков трепыхалось, словно бумажка на ветру. Так живое тело трепыхаться не может - оно слишком тяжёлое для таких движений! Крышка люка из железа в палец толщиной рухнула на голову студента, припечатав её к колесу вагона, и сама упёрлась в колесо каким-то своим длинным выступом. Что спасло голову от отсечения.
Руки несчастного судорожно цеплялись за окружающее железо, конвульсивно упирались, пытаясь оторвать тело от головы, зажёванной железной пастью огромного, величиной с вагон, безмозглого чудища. Ноги болтались в конвульсиях, как пустые брюки на сильном ветру. И страшные руки, которые вот-вот оторвут собственную полураздавленную голову от неуправляемо дёргающегося  тела. И мертвенно белое лицо, точнее - нечто продавленное и скомканное, где на белой, залитой потоками крови коже там и сям торчали в беспорядке нос и уши, хрипел рот, вылезали из орбит нечеловечески бессмысленные глаза...
Все ринулись к люку.
Глупцы! Поднять крышку люка - равносильно приподнять вагон с кирпичом! А, подняв - потом опустить. И тогда тонны кирпича ухнут вниз, накрывая тех, кто осмелился попробовать вырвать из пасти голодного чудища его добычу.
Несколько человек подставили плечи под край люка - их глаза прилипли к бьющемуся в судорогах телу товарища. Другие, стараясь не смотреть на размятую, с потоками крови из ран и проломов, изо рта и носа, из ушей и из... глаз? - голову, вцепились в безудержно дёргающееся тело, пытаясь смирить его. Тщетно. Пальцы нечеловека схватили одного из спасателей. Парень чуть не шарахнулся прочь, но вовремя пересилил себя - вцепившаяся в него рука держала... мёртво. Дёрнувшись, он мог вырвать голову из железа. Часть головы. Остекленев глазами, спасатель замер с посеревшим, перекошенным от ужаса лицом.
- Раз-два... взяли! - скомандовал кто-то, сохранивший способность рационально мыслить.
Под неимоверным грузом ноги в коленях прогнулись в обратную сторону...
Десяток мальчишек - они приподняли вагон кирпича.
Зажатое тело выпало из гигантского капкана, шмякнуло кроваво-мокрой головой о гравий, перестало дёргаться. Его утащили в сторону.
- Атас! - выдавил в неимоверном напряжении один из державших люк.
- Х-х-ха... - просели горы кирпича в вагоне и высыпались метровой грудой, заполнив всё пространство под вагоном. Долей секунды раньше студенты отпрыгнули от вагона, сбив с ног глазеющих товарищей.
Перепуганные, все сгрудились вокруг умирающего. Раздавленный череп, изуродованное до неузнаваемости лицо...
Но парень остался жить.
... Каменная громадина с хрустом и чмяканьем завершила движение по краю тела грешника, превратив его в кровавое месиво. Грешник упал в пропасть.
- Всё... - с ужасом и облегчением одновременно пробормотал Иван.
- В каком смысле? - вопросительно улыбнулся Авадон. По лицу Ивана понял, в каком смысле. - Ну что вы, у нас все бессмертные. Ну, в вашем понимании. Если  бы ты смог увидеть, грешник разбился о скалы рядом с источником живой воды. Брызги животворящей воды будут капать на него, и он оживёт через... Долго будет оживать, и чувствовать свои поломанные кости и порванные мышцы. А потом, через много-много лет, когда оживёт, снова станет карабкаться наверх. Но в плане бегства - безнадёжно. Что поделаешь, каждый выбирает свой путь сам. Даже если кто-то подсказывает, куда надо идти. И единожды ступив на него у вас, пройди положенное у нас. Закон причины и следствия!
"Но это же ад!- ужаснулся Иван. - Почему Зам сказал, что люди стремятся сюда?"
Авадон сдержанно улыбнулся и, потеряв интерес к мимолётному эпизоду, не заслуживающему большого внимания, заговорил казённо, будто перед комиссией невысокого ранга.
- Несмотря на кажущуюся архаичность, производство у нас на современном технологическом уровне...
Да, звуки здесь раздавались, словно в огромном заводском цеху: там будто ухал тяжёлый кузнечный молот, там будто выпускали пар или сжатый воздух, там будто визжало сверло или выл резец токарного станка. И пахло - то гарью, то металлической окалиной, то сероводородом или аммиаком. А вот пахнуло затхлым паром. А вот... Фу, неприятно, как на скотобойне - кровью, мочой, да ещё и навозным духом.
- Мы строго соблюдаем принцип непрерывности технологического процесса, - накатанными словами продолжил Авадон. - Поясняю. Если человек кололся у вас, его продолжают колоть и у нас. Если человек прелюбодействовал у вас, аналогичная процедура ждёт его и у нас.
- А в чём же адское наказание? - удивился Иван. - Кололся там - колется здесь...
Авадон скромно улыбнулся.
- Лучше раз увидеть, чем слушать лекции. Давайте познакомимся с процессом поближе.
И они оказались ближе.
Истощённый человек с землистым лицом лежал на покрытом шелками ложе.
- Наркоман, - пояснил Авадон, сделав жест, как гид в музее, показывающий картину или скульптуру.
Поразительной красоты девушки обтирали тело наркомана благовониями, массировали руки, ноги и шею.
- Для уколов готовят, - пояснил Авадон.
"Ничего себе, ад! - удивился Иван. - Правду говорил Зам, сюда можно стремиться!"
Авадон осуждающе покосился на Ивана.
Шесть обольстительных див в суперкоротких, обтягивающих завидные формы, белых халатиках на голых, ждущих ласк телах, сексуально держа в изящных пальчиках довольно объёмистые шприцы, подошли к наркоману.
- Ему нравилось, когда в ваших больницах его обихаживали молоденькие медсёстры. Ради Бога! О чём грезил там - получи здесь!
- Какой же это ад, это рай! - уже открыто засомневался Иван.- Что они собираются ему колоть?
- Ну что у нас колют наркоманам... - гид, с интересом наблюдавший за развитием событий, тронул Ивана за локоть и предупредил: - Смотри, сейчас начнётся самое интересное!
"Героин, наверное, колют. Что ещё?"- подумал Иван.
Две дивы, присев по обе стороны ложа, зажали руки наркомана между своих нежнейших частей бёдер. Две других, склонившись над головой, прислонились к лицу наркомана мячиками миссмировских грудей. Последние дивы оседлали голыми попками ноги наркомана. Взяв на изготовку шприцы, улыбнулись наркоману обольстительнейшими улыбками, выжидающе смотрели на Авадона.
- Сначала претворяем в жизнь фантазии наркомана, потом остальное, - пояснил Авадон. С великой важностью он сделал дивам разрешающий жест рукой и с ещё большей важностью произнёс: - Амен!
Дикий вой жестоко раненого животного ударил по нервам Ивана. Шёлковое ложе наркомана превратилось в охапку колючей проволоки. Две грязные косматые мигеры, оседлавшие ноги наркомана, с визгом циркулярной пилы грызли его голени. Две другие хвостатые твари ковырялись в его локтевых сгибах, вытягивая и наматывая на веретёна жилы и вены из рук. Лишь у головы остались сидеть две прелестницы со шприцами наизготовку.
- Мы его кинули, - пожал плечами  Авадон. - Он часто кидал своих товарищей - что предназначалось другим, колол себе, обрекая их на ломки. Теперь у него самого ломка. Грешно обманывать ближнего, даже если ты или он наркоман. Но даже при ломке он волен, выбирать, колоть или не колоть, - Авадон кивнул на прелестных див у изголовья наркомана. - И он знает, что после укола ему будет немного хорошо, а потом много плохо.
С мольбой и надеждой наркоман заглядывал в глаза спасительниц. Прохладными ладошками дивы утирали пот со лба и щёк наркомана, успокаивающе кивали ему: сейчас, мол.
- Если он это перенесёт, в следующий раз ему будет на миллиграмм легче, - пояснил Авадон. - Но всего на миллиграмм... Ждёт облегчения. Лишь очень немногие могут вынести такое. Этот вряд ли вынесет. Если тебе его жалко, можешь скомандовать, недолгое облегчение наступит.
Авадон испытующе посмотрел на Ивана.
- Да-да, пусть вколют, пусть ему легче станет, мучается ведь! - торопливо сказал Иван и замахал руками, давая сигнал дивам. - Всё равно ведь наркоман...
- Вот и ты как все, "жалеешь", - укорил Ивана гид. - А ведь с каждым уколом последствия всё хуже!
Прелестницы-дивы склонились над шеей наркомана, вкололи иглы. Наркоман напрягся в ожидании привычных ощущений - уловив, что ждал, расслабился.
- Что они ему вкололи, героин? - второй раз спросил Иван, чуть успокоившись, и тут же застеснялся своего глупого вопроса: разве может быть в аду героин? Здесь, наверное, вводят что-нибудь особое, чудесное!
- Разве может быть в аду героин! - укорил Ивана Авадон. - Героин - в раю... может быть. А здесь - только его результаты. Смотри, смотри, сейчас самое интересное начнётся! - с интонацией заядлого болельщика  насторожил он внимание Ивана.
И они оказались рядом с наркоманом.
Да, дивы в белых халатиках ошеломляли. Одна, облизнув влажным язычком алые припухлые губки, тайком кинула призывный взгляд на Ивана и наклонилась пониже, потягивающейся кошкой выгнув изящный стан, и демонстрируя округлые прелести, искуссно приделанные природой пониже её осиной талии. Халатик опасно пополз вверх, и если бы Иван стоял с другой стороны...  Верхние пуговицы халатика дивы откровенно намеревались сорваться с петель и предать сдерживаемые соблазны жадным взглядам Ивана.
- Не туда смотришь, - отвлёк внимание Ивана гид и, взглянув на прелестницу, заметил безнадёжно: - Горбатую и могила не исправит!
Иван посмотрел на шприцы в нежных ручках. В шприцах что-то шевелилось. Черви!  И по толстым иглам эти твари быстро скользили в вены наркомана!
Несмотря на обглоданные мигерами голени и мотающиеся на локтевых сгибах жилы, наркоман словно бы отдыхал, успокоившись.
- Купаясь в крови, эти живчики ласкают хозяина, выделяют гормон блаженства. Но беда в том, что они фантастически быстро размножаются. Когда крови не хватает, они начнут жрать хозяина.
Наркоман беспокойно задёргался.
- Уже, - констатировал свершившийся факт Авадон.
Наркоман метался, корчимый приступами боли. Кожа его поднималась буграми.
- Вот такими вырастают! - восхищённо развёл руки в стороны Авадон, как разводят руки рыбаки, показывая, какая рыбина сорвалась у них на прошлой рыбалке.
Наркоман вгрызся в один из бугров зубами и вместе с куском собственного мяса вырвал из тела огромного извивающегося червя. Отвратительное создание тут же присосалось к коже наркомана и, причиняя ещё большие мучения, вновь скрылось в теле жертвы.
Две соблазнительницы стояли у изголовья наркомана, показывая ему новые шприцы.
- Это убьёт твоих мучителей, - промурлыкала одна.
- Уничтожит всех до единого! - весенним ручейком прожурчала другая.
- Точно так же, когда ханка перестала помогать при ломках, его убедили принимать героин, - пояснил гид.
Напрягшись, что есть мочи, наркоман указал пальцем на шею и замер, давая возможность уколоть себя.
- На самом деле поможет? - засомневался Иван.
- У нас всё, как в его жизни. Живогрызов убьёт, без сомнения. А что будет дальше - он не спросил. Всегда надо думать о том, что будет с тобой потом. В рифму заговорил! - восхитился сам собой Авадон.
Дивы сделали уколы. Черви немного подёргались и передохли. Наркоман, удовлетворённо постанывая, лежал без движения. Но вены его вдруг стали проступать чёрными рисунками, задымились и расплавились, издавая ужасную вонь.
- Банальная серная кислота, - пожал плечами Авадон на вопросительный взгляд Ивана. - Червячков-мучителей убили, без вранья, а что потом - никто не спрашивал. Думать надо вперёд! - он назидательно поднял палец вверх.
Мясо наркомана превращалось в вонючую кучу ошмётков, наляпанный на скелет.
- И всё? - разочарованно спросил Иван. - А как же... вечность?
Он побоялся сказать "вечный ад" или что-то в подобном роде, чтобы случайно не продолжить мучения грешника. Вдруг в "исследуемом" случае те мучения по чьей-то забывчивости кончились вместе с его существованием!
- У нас никто ничего не забывает, у нас никогда ничего не кончается, - прочитал Ивану нотацию Авадон.
Одна из прелестных див, брезгливо сморщив носик и сексуально оттопырив в сторону мизинец, двумя пальчиками взяла шевелящееся у её ног то, что совсем недавно было рукой наркомана, понесла висевшую на костях грязь к огромному чану, наполненному чем-то вроде кипящего металла, и опустила "это" в многотысячеградусный расплав.
- Геенна огненная, - пояснил Авадон. - Грязь сгорает, хорошее возрождается. А это, - он указал на извлечённого из огня обгоревшего от грязи, но, на удивление, уже походящего контурами на человека наркомана, - возрождающийся феникс. Шучу, конечно.
Авадон махнул диве, та окунула грешника в огонь повторно.
- Не готов ещё, - произнёс Авадон тоном опытного повара, готовящего привычное блюдо.
Много раз окунала дива грешника в кипящий металл, и с каждым разом он становился всё более человекоподобным. Но каждое последующее омовение становилось мучительнее предыдущих. Грешник кричал.
- Что у зла, что у зуба, корни расположены в самой глубине и причиняют самую мучительную боль, - посочувствовал Авадон грешнику.- Но если не изничтожить корни - болезнь вернётся.
- Что он чувствует? - шепотом, словно стесняясь вопроса, спросил Иван.
- А что можно чувствовать, купаясь в расплавленном титане? Или в свинце - он чуть холоднеее.
- Да уж... - засомневался Иван, что расплавленный свинец ощутимее холоднее расплавленного титана.
Наконец, тело грешника стало чистым и розовым, как у младенца. Лишь рука, за которую дива опускала его в расплав, оставалась тёмной.
Дива что-то сказала грешнику, указав на огонь. С перекошенным от ужаса лицом грешник пустился бежать прочь.
- Вот он, момент истины. Ему надо руку очистить, провести через огонь самому. Но слаб человек! Не может свой страх побороть! А ваши сталевары, в миру, - Авадон поднял палец вверх, указывая, где находится мир Ивана, - проводят ладони сквозь струю металла, и даже не обжигаются. Слаб человек... А мог бы стать чистым!
- Куда он побежал?
- А! От себя не убежишь!
И увидели они, как у бегущего чернота от руки распространяется по телу. И всё тело от руки стало подобным ей. И прибежал он к ложу, от которого его унесли, и рядом стояли дивы, соблазняющие его тайным зельем. И соблазнился он зельем...
- Слаб человек! - подвёл черту Авадон.
Иван подавленно молчал.
 - Ну что, пойдём дальше? - бодро продолжил гид. - Нам ещё много ходить!



                ОТПЕВАНИЕ ЖИВЫХ

Позвонил:
- Можно, приду к тебе?
Зачем – не сказал.
Я не спросил. Знаю, зачем.
Ждал, сердился сам на себя. Дела не делались. Три часа искал, чем заняться.
- Здравствуй…
Взгляд виноватый. Какой-то… Так смотрят в никуда, сказав: "Всё… Вот и всё…"
Прошёл в комнату, сел на диван.
Тоскливые глаза беспокойно прыгают с предмета на предмет. Давно у нас не был.  Вряд ли  видит последствия ремонта моей квартиры.
Руки цепляют друг друга вздрагивающими пальцами, удерживают себя от чего-то.
Встал, прикрыл дверь, чтобы жена не слышала разговора.
Зачем? Она и так знает, о чём пойдёт речь.
Вернулся на диван.
Ни для чего пригладил гладко лежащие волосы на голове, улыбнулся тоскливо, огляделся, снова ничего не увидел. Облокотился на колени, уставился себе под ноги. Вздохнул как-то дробно, словно горох просыпал. С какой-то удивлённой безнадёгой развёл кистями.
- Дочь в больнице.
Знаю.
Точнее – предполагал.
Молчу.
А что я могу сказать?!
- В терапию сначала положили, с сердцем… Двадцать два года девчонке!..
- А что с сердцем?
Да знаю я, что у неё может быть с сердцем!
Бессильно шевельнул рукой.
- Как-то называется… Так лекарство от сердца называется…
Мрачно:
- Как ворона каркает…
Горько усмехнулся.
- Эндокардит? Перикардит?
- Да… Кардит…
Молчим.
- Позвонил в кабинет, где мы на учёте… Думал, с лекарствами он поможет… Нету, говорит, у них лекарств!
Вздохнул долго, тяжело.
- Ты ж, говорю, шесть лет назад как нас успокаивал! Всё, говорил, у вас есть! Чуть что проявится – лечить сразу обещал! Да – говорил – несчастный случай! Обязательно поможем!
Горько покачал головой: да-да-да-да-да… Говорил, обещал, успокаивал… Руку на плечо ободряюще клал…
- Но у вас же, говорит, не наша болезнь – у вас же сердце!
Избегает называть "их" болезнь.
- Еле сдержался я. Вы, говорю ему, только в журналы записываете, на учёт ставите. Да с учёта снимаете, когда помрёт. Пользы от вас никакой! А у дочери ещё и стоматит жуткий начался, и печень побаливает… На следующий день заведующая терапией: "Мы не можем вас держать у нас! Перевожу в инфекцию!". Позвонил, наверное, сказал…
- Вообще-то, положено в тайне диагноз держать…
- Положено…
Руки нервно ломают одна другую.
- На положено у нас давно наложено…
Усталым движением утёр лицо. Как от пота в тяжёлой работе.
- Что делать?.. – спросил, не ожидая ответа.
Покачал головой из стороны в сторону.
- Сначала в одноместную палату в инфекции положили, вроде, как в лучшую, для "белых людей"… Лучшая… Муравьи вот такие, - показал пальцами, какие крупные, - бегают в тумбочке! Ни хлеба положить, ни… Полы драные! Лучшая… Телевизор, правда, есть…
Спрятал лицо в ладонях, медленно уронил голову сквозь руки, вцепился себе в волосы.
- Я, - дочь говорит, - есть здесь не смогу… На четвёртый день говорят - в общую палату переводим. А не хочешь, говорят, - иди в коридор. Там место одинокое… У нас таких, говорят, много… В коридор!
Вскинул на меня горящие глаза. Я согласно качал головой, уставившись в пол.
- Слишком она у тебя гордая, он говорит. Этот… Из кабинета. А в чём лишняя гордость? Прислал один раз… Мат на мате! А зачем ей такой? Другой на машине приехал, пальцы в растопырку… Поехали ко мне, подруга, говорит ей…
Слушаю бредовую речь и не могу понять, о чём он.
- Не нужны они мне, дочь говорит. И ему позвонила: не присылайте! Ей человек нужен, поговорить, пообщаться! А не самцы для траханья… "Гордая"…
Безнадёжно махнул рукой, вздохнул.
Понял! Это же их служба знакомств! Чтобы между собой общались!
Долго молчали. Мысли словно остекленели. Не думалось даже, что надо о чём-то говорить, чтобы прервать молчание.
Верхняя рука сжимала нижнюю. Высвободившись, нижняя хватала верхнюю…
- Я что пришёл… - посмотрел с надеждой, - может ей кровь перелить? Я отдам свою кровь… Хоть ведро! Я же отец! А то врача спрашиваю – она в кабинет посылает. Ему звоню, он – на усмотрение лечащего врача, говорит… Никто ничего не знает! Моя же кровь дочери не во вред будет! Костный мозг, вон, пересаживают, чтобы детей спасти! Я всю кровь отдам!
В его глазах блестят капельки надежды.
Нет, слёзы бессилия.
- Понимаешь… Для разных болезней лечение разное… - начинаю я путаться в медицине, которой занимаюсь уже без малого четверть века. – Пересадка костного мозга помогает при лейкозах. И то не всегда. Переливание крови делают в основном при кровопотерях. Или, когда надо простимулировать организм… Иммунитет подстегнуть… Защиту… А у твоей дочери начинается такая стадия, что защита полностью сломлена…
- СПИД, - решается он произнести слово, которого всячески избегал. - Я не понимаю, что это за болезнь, чем она проявляется…
Он стучит себя кулаком по темени, словно ругая: "Бестолковый! Бестолковый! Бестолковый!"
- Бронхит – кашлем проявляется, дизентерия – поносом, а ЭТА – чем?!
- Ничем.
Он ничего не спрашивает. Потому что сто раз уже спрашивал, и знает, что ничем.
- Иммунитет для человека – что шуба в сильный мороз. Больной… СПИДом, - я заставляю себя сказать это страшное для него слово, - человек без иммунитета. Он беззащитен от всех болезней. Всё равно, что с человека сняли шубу и выгнали на сорокоградусный мороз. У неё сейчас все болезни – от микробов. И сердце болит не как у тебя или у меня, от возраста, а от микробов. Эту волну инфекции приглушишь, а через какое-то время другая волна догонит, ещё сильнее, чем прежняя…
Согласно качает головой. Всё он знает.
- Стаканом водки можно согреться, если ты на морозе в шубе. А если голышом… Так и твоя кровь для неё. Опять же, переливание крови – сильная нагрузка для печени и почек. А ты говорил – у неё печень побаливает.
- Да, печень болит… Неужели нет никаких лекарств?
Тоска. Какая тоска в голосе!
- Есть лекарства, которые сдерживают развитие болезни. Но они жутко дорогие. Таким, как мы с тобой, они не по карману. Двести – двести пятьдесят тысяч рублей в год. Пока лечишься – болезнь стоит на месте.  Прерывать лечение нельзя…
- Он же по телевизору говорил, что у них есть все лекарства! Даже самые эффективные! Не бойтесь, говорил…
Обида, горечь. Горе…
- А эта… Которая гранды получает для защиты молодёжи от СПИДа и наркотиков… Клубы у неё разные, кружки… Девчонок показывают по телевизору: "Мы раньше думали, что СПИД – это страшно, а позанимались в кружке, и теперь знаем, что СПИД – это не страшно…" Сволочь! Пришли бы ко мне, я рассказал бы им, как это не страшно!
Лицо зло перекосилось. Потом размякло, готовое пролить слёзы.
- Шесть лет назад ты обижался на меня за статьи в газетах…
- Я думал, они против моей больной дочери…
- Они за ту дочь, которая была здоровой. За всех здоровых дочерей.
- Теперь-то я понимаю… Если бы дочь знала, что СПИД можно так легко подхватить! Я дочери говорю: "Ну зачем ты пошла с этими сволочами!" А она: "Да они нормальные парни были… Не знаю, что на них нашло…" И дали-то им всего по четыре года! На свободе уже все… Через два года всех отпустили за хорошее поведение…
- А тот, который… - я не договариваю о том, который заразил девчонку  СПИДом.
- Да тот, говорят, и не сидел. Она же их не запомнила всех! Троих вспомнила, а остальные отмазались… А мне дочь скоро хоронить… Жена не выдержит, сразу за ней пойдёт. И я следом.
Сжал руки на груди, словно замёрз.
- За что нам с женой такое наказание?
Вгляделся в меня с недоумением, словно я знал, за что ему такое наказание.
- Первого сына вакуумом тянули… У жены узкий таз, ей должны были кесарево делать… Сказали – пусть сама рожает… Инвалидом родился… В двадцать два года умер. Дочь через кесарево родила, такая девчонка хорошая была! Ласковая… Денег нет, куплю фруктов каких, ешь, говорю…  Ей же витамины нужны! Сам-то на макаронах больше… Она в рот мне пихает… Ты, говорит, тоже ешь! И дочь в двадцать два помрёт… Когда её изнасиловали, в пятницу, тогда пришли в травмпункт ночью: "Что делать?"
Всплеснул руками в удивлении.
- До понедельника, говорят, не подмывайтесь, а в понедельник анализы возьмут, чтобы доказать факт насилия… Ладно, мы – у нас головы кругом, не соображали ничего тогда… А они?! Медики! Да если бы ей сразу дезинфекцию сделали – может и не было бы ничего!
Обвис плечами на руках. Голова тяжёлая, нет сил держать.
Молчу. Стыдно за тупых коллег. Дебильнее совет трудно изобрести.
Заплакал неподвижным лицом, всхлипами не похожими на плач. Растопырил трясущуюся пятерню у себя над виском, словно собираясь кого-то удавить изо всех сил… Обезволел вдруг, шевельнул обессилевшей кистью.
- Извини. Прорывается теперь… Сдержать себя уже не могу.
Вздохнул тяжело, со стоном. Глаза не утёр –  нет нужды, едва повлажнели.
- Денег на лекарства нет. Вчера в больнице говорят: "Покупай в аптеке!" Занял у соседки… На двух работах работаю. Жена на пенсии и сердце больное, а тоже санитаркой в поликлинике работает…
- Ты чеки на лекарства, которые в аптеке покупаешь, неси в "Страховую медицину", тебе деньги вернуть должны.
Посмотрел с надеждой.
- Правда? А я и не знал!
Должны… Нам много чего должны… Побегает от чиновника к чиновнику в кожаных креслах, да плюнет…
Усмехнулся горько. Он это знает лучше меня.
- Зря всё… Готовлюсь потихоньку… На работе к плотнику подходил уже… Лекарств всё больше надо… Потом денег совсем не будет… Я бы сам – прямо сейчас себя… Сел бы в машину, завёл прямо в закрытом гараже… Ладно уж, сначала их…
               
                21.03.04г.