Бремя надежд

               
БРЕМЯ    НАДЕЖД

…И как изобретательны разочарования, подстерегающие нас в самый, казалось бы, звёздный час, в минуты исполнения заветнейших желаний!
Например, восемнадцатилетняя девушка выходит замуж: первая любовь, белое платье и фата, туфли итальянские – и вдруг в самый момент торжества, после третьего тоста за свадебным столом, замечает, как лучшая подруга детства украдкой строит глазки её жениху – теперь уже мужу! – а тот явно, совершенно наглядно забыл о ней, невесте, - пусть на минуту, но эта первая минута тянется как год, как тысяча одиноких ночей, как жизнь, так что незримые морщины успевают избороздить её лицо и тело за этот бесконечный миг,  а со временем просто начинают проявляться одна за другой.
Или учительница-энтузиастка – с отличным дипломом, с толстенной тетрадью каллиграфических поурочных планов – ведёт воспитательную работу с двоечником Петровым, которому, оказывается, по способностям место если не среди отличников, то уж точно среди хорошистов; но неполная семья, мать без мужа родила сестрёнку, все в одной комнате на квартире, потолок протекает, ребёнок решает задачи под звон падающей в таз капели и плач малышки – какая уж тут успеваемость! Но учительница выбивает-таки ему материальную помощь от РайОНО – аж полторы тысячи рублей, по утрам готовит наспех и бежит к Петровым, стараясь не замечать тяжёлых взглядов мужа, вообще-то человека культурного и высокодуховного, но не желающего понять, что беспутная мамаша не то что чередование гласных с сыном не выучит – в школу разбудить забудет, а так он худо-бедно посещает почти что все уроки, авось не останется на второй год, а в шестом классе, глядишь, поумнеет. И так продолжается до тех пор, пока учительницу не кусает собака по имени Бакс – недавнее приобретение Петрова, которую сердобольная наставница помогает ему купать в перерыве между задачками и упражнениями. Ранка пустяковая, помазать йодом и бежать на работу, но вечером муж учительницы вдруг вскипает непонятно отчего и тащит супругу в травмпункт, а там вдруг как снег на голову – четыре укола в течение часа, паспорт и немедленная госпитализация, пожалте в палату! И только слёзные мольбы и расписка о личной ответственности выручают нашу миссионерку, так что к полуночи она, выслушав подробнейшие инструкции на случай бешенства, под конвоем супруга добирается домой, где спит у соседки собственное непереодетое дитя, приведённое воспитательницей из детсада в половине восьмого. Тут высокодуховный муж разом забывает всю культуру, и после дикого скандала с битьём посуды и чуть ли не морды учительница отправляется к первому уроку сеять разумное, доброе, вечное – о ужас!- без поурочного плана! Но зато бешенство как будто не проявилось, а главное – Петров, умница, является-таки в школу, хоть и к третьему уроку и с недописанным упражнением, а ведь отныне так и придётся, всё самому: мужу вот-вот дают квартиру совсем в другом районе, придётся менять работу, бросить своих учеников, трагедия! О Петрове и подумать страшно – пропадёт, завянет, как хиленький росток, никому не нужен, в свои одиннадцать выглядит на восемь, а ведь усвоил уже и разбор предложения, и уравнения с одним неизвестным! И тут – нежданная радость: возвращается отец Петрова, решили сойтись, малышку он готов удочерить, бывшей жене всё простить, сыном заняться всерьёз, наконец-то твёрдая мужская рука, и перемыта наконец-то вся посуда, и учительница приглашена к чаю: спасибо вам, поддержали, дырой в потолке завтра сам займусь. Такие вот узоры плетёт жизнь. И каждый из сидящих за шатким, но в данный момент уютным и приветливым столиком с умилением созерцает этот новый поворот жизненного узора.
А через четыре года заметно располневшая учительница, решившись наконец пополнить свой гардероб новой юбкой, бродит по толчку, близоруко щурясь на цены, - и вдруг замечает, чо сумка у неё почему-то открыта, и тут же слышит: «Стой! Держи его, держи!» – и стоявший рядом мужчина, чуть не опрокинув её, несётся скачками меж рядов, потрясая сумочкой-визиткой, из которой что-то вываливается на ходу, а впереди него лёгкой стрелкой летит тщедушный подросток с очень знакомыми учительнице очертаниями головы. Возвращается домой она без покупки, пьёт корвалол и, не в силах приняться за поурочные планы, весь вечер сидит перед телевизором, даже не пытаясь вникнуть в суть сюжета с участием жутких паукообразных существ и порой с тупым удивлением переводя взгляд на дочь с подружкой, обменивающихся загадочными репликами; и кажется ей, что она попала в незнакомую страну, где всё другое - люди и жизнь.
Также случается, что женщина в общем-то молодая, на вид за тридцать, не потерявшая ещё известной соразмерности фигуры и черт лица и ощущающая определённое внимание мужчин – на улице, в троллейбусе и даже на работе, поскольку известно, что она в разводе и имеет двухкомнатную квартиру и взрослую дочь; эта женщина, живущая в обычном для за-тридцатилетних режиме – работа-рынок-дом-плита-работа – и, однако, не переставшая мечтать о лучшей доле и жизненных перспективах в обществе таких же за-тридцатилетних подруг по дороге в секонд-хэнд, - так вот, эта женщина вдруг заболевает – сердце. Вдруг выясняется, что дело зашло слишком далеко  и она, пожалуй, опоздала встретить принца из числа бывших инженеров, чудом не лишившегося работы и не успевшего спиться; опоздала она также перейти на здоровый образ жизни с бегом по утрам, раздельным питанием и обливанием холодной водой, ибо молодой врач – порождение эпохи политических и нравственных реформ – выдал ей вероятный прогноз со словами: «А в принципе вы можете умереть даже во сне». После чего врач складывает орудия труда – ручку, медкарту, фонендоскоп – и уходит, пообещав в неопределённых выражениях сообщить, если будет возможность лечь в больницу, и повторив совет – избегать стрессов. Пациентка пребывает некоторое время в состоянии глубокого шока, но постепенно вновь обретает способность размышлять и даже к приходит к успокоительной мысли, что умереть во сне – это ещё, пожалуй, счастье; но надо же срочно отдать долги! И купить на такой случай кое-что из белья; дошить дочке платье; и где, спрашивается, взять деньги на похороны?! Посреди рассуждений она вдруг разражается рыданиями, но, вспомнив о стрессах, дисциплинированно умолкает и, глотнув ложку корвалола, ложится на диван. Удаётся даже уснуть, но ненадолго: пришла из института дочь, надо кормить. Дочери решено ничего не говорить, но готовить постепенно. За обедом девочка сидит угрюмая – поссорилась с подругой, у той мать выгодно съездили в Грецию, привезла тысячу баксов, покупают компьютер, подруга вся из себя крутая, пальцы веером – не подступишься. К тому же у неё, у дочки, опять прыщи, дурацкое бактерицидное мыло не помогает, «просила же крем – помнишь, по телевизору рекламировали?» – «Доченька, не верь ты им, это ж всё одна реклама…» – «Да, тебе всё, что дороже полтинника – всё не верь, всё одна реклама!» – «Нет, ну что за эгоистка! Нам на работу, между прочим, тоже крем  для век приносили, двести восемьдесят: вот купила бы себе, и осталась бы ты без джинсов! А мать в чём ходит, тебе дела нет! Прислуга! А мне, может, жить-то осталось…» – тут перехватило дыхание, и зарыдала по новой. Дочь в испуге заплакала тоже; правда, скоро и помирились. Рассказала ей всё без утайки, глядя прямо в зарёванную мордашку с припухшими губами – пусть знает, пусть готовится жить сама, раз судьба; да и восемнадцать уже, время взрослеть. Дочь, против ожиданий, восприняла всё без паники, расспросила насчёт больницы и лекарств, с серьёзным припухшим, но без слёз уже, лицом, - и, вздохнув, предложила: «Ну а теперь можно к Нинке?» Мать опустилась опять на диван и на безмятежный вопрос: «Ты спать, мам?» – с закрытыми глазами вымолвила: «Ну да, типа того… репетировать».
Поистине разочарование подстерегает каждого строящего планы и лелеющего мечты, каждого, кто гонится за туманным идеалом; и невдомёк нам, что ожидание лучшего и все нетерпеливые надежды – не более чем химера, морочащее нас колдовство, ласково и безвозвратно отнимающее прекраснейшие, полновесные минуты жизненного времени, которые становятся заметны, лишь оставшись позади.
И только ближе к закату начинаешь понемногу прозревать и уже без потрясённого ужаса наблюдаешь, как очередной воздушный замок – хотя и весьма примитивной архитектуры, смахивающий скорей на добротный сарай, - разваливается на куски от причуды климата, внезапного порыва жизненного ветра; и уже почти  бестрепетно бродишь среди обломков, выбирая что поцелей – авось пригодится в хозяйстве.
Но вот как-то летом, в пятницу, прибегает к старушке заполошная дочь: мама, едем на море, у мужа путёвки на двенадцать дней, но самим с детьми нечего и думать, особенно с грудным, мам, едем с нами, подумаешь, квартира, что там у тебя красть, от давления выпей таблеток, всего-то четыре часа в автобусе, а там и койка для тебя, и кухня, говорят, в двух шагах, продукты возьмём с собой, готовить будем помогать. Ну, насчёт помогать – это положим, скептически думает старуха, однако, хоть и ворча, начинает собираться, впрочем, не без волнения и даже гордости: ну кто из знакомых пенсионерок и когда был на море? Хотя это только так сказать, а на самом деле в автобусе духота и вонь, а младенцу-то каково в этой пылище, в гаме, хоть бы живые все доехали, да где же эта проклятая база, но вроде, слава Богу, прибыли, покажите, куда чемодан, ещё чего, какой там пляж, тут до койки еле доползла – рада месту, бегите уж сами на своё море, да ребёнка сперва покорми, вроде я молодая поумней была. Но наутро старушка, смотришь, оклемалась и уже в деле, уже провожает молодых за ворота базы – приспичило им в горы, - а сама карабкается по кривенькой улочке домагазина, купить детям молока, пока спят, но всё же, не одолев подъёма, останавливается передохнуть и оглядывается.
А позади неё – это надо же! – и впрямь синее море. Оно уцелело, оказывается, с незапамятных времён и осталось в точности каким было, даже ещё синее! Справа лесистая гора, вся из зелёного бархата с переливами, а кое-где ровные игрушечные ряды виноградников – да неужто существует до сих пор и тот сорт, виноградины со сливу величиной? И белоснежный корпус неведомого санатория совсем близко – так и плывёт в небо, точно гордый корабль, чётко видны квадратные ячейки кают-лоджий, и крохотными парусами полощутся на верёвках разноцветные полотенца.
Так вот же оно, счастье, думает старушка, замерев, и впитывает в себя солнечную ласку, и запах нагретой хвои, и музыку цикад; да что же это я делала-то всю жизнь?! Ничего не надо, ничего – только снять тут комнатушку на сколько там ещё осталось, выращивать семечки и продавать отдыхающим, а летом забирать сюда детей. И только бы смотреть и смотреть на море, и как снуют по берегу молодые и постарше, с полотенцами и матрацами, а детишки топают с кругами, и вспоминать жизнь и просто любоваться этой горой и кормить чаек – и совсем, совсем по-другому потечёт время! А потом можно съездить и в город, посмотреть – что и как… Да и что я видела-то, размышляет старушка в возбуждении, неся детям молоко и не замечая, что свернула не туда, - а обнаружив, не сразу приходит в себя и не сразу вспоминает, где  она и куда направляется. Но как же сладок этот миг без памяти – быть может, последний её миг, полный новых надежд!