Двадцать четыре часа из жизни

Двадцать четыре часа из жизни

Я просыпаюсь, смотрю на часы: шесть часов вечера. Сначала я не чувствую ничего, потом понимаю, что у меня есть ноги. Ноги, которые вдруг решили превратиться в пароходные трубы, и потому гудят как ненормальные. Постепенно мозг начинает работать, и  генерирует следующую фразу: «Нам три лингвини с морепродуктами, двойная порция, и один ржавый гвоздь. Да, все три по две. Три двойные. По две порции три раза». 
Ну, вроде,  жива, и даже мыслю и чувствую, а это уже хорошо – потому что ровно двадцать четыре часа и сорок минут, нон-стоп, я проработала официанткой.
С девяти утра до девяти сорока утра следующего дня.
Кажется, время поменяло свои законы, и за этот промежуток времени я прожила отдельную жизнь – не двадцать четыре часа, а двадцать четыре года. Я попала в мир, который находится по другую сторону от обычного, к которому мы все привыкли. Туда, где ты не пьешь вечером в клубе, а сморишь, как пьют другие, не ешь, а, говоря словами нашего бармена, «помогаешь покушать»…
 Я бреду к зеркалу, и вижу примерную копию с полотна Пикассо «любительница абсента»: голубоватый тон кожи, темные круги под глазами, размазанная тушь. От одежды пахнет сигаретами и алкоголем, а на вороте футболки висит скошенная набок табличка, где большими черными буквами написано «Лена» (и так я ехала в метро?). Лена – это, собственно, я и есть. Так что будем знакомы.


                *       *       *

А начать все нужно так: в шесть утра местная мисс Марпл, по-нашему - баба Маша, подсматривающая за прохожими из-за занавески окна первого этажа, удивленно поднимает брови. Это она видит меня, выползающую прямо под дождь и убегающую бодрой трусцой в туманную даль. Даль имеет очертания парка у Донского монастыря, где я совершаю свою утреннюю пробежку. На этот раз  ее пришлось сдвинуть с  привычных девяти утра на нечеловечески ранний час, который больше одного раз всуе упоминать не хочется (поэтому забывчивые - см. первую строку абзаца).
По возвращению я тщательно крашусь и одеваюсь в заранее выглаженную одежду: черные брюки и красная футболка. 
Пью крепкий кофе, запивая его пустырником, и съедаю дольку ананаса – больше в меня ничего не лезет от волнения. Я еще ни разу не работала официанткой, но зато читала книгу официантки со стажем Деборы Гинзберг “Waiting”, привезенную когда-то из Штатов. Из книжки вспоминаются одни только ужасы – вроде статистики о приставаниях посетителей, разбитых бокалах с вином, за которые необходимо платить, и зубных флоссах с зубочистками, которые нужно убирать со столов руками не поморщившись. Плюс двадцать капель валерьянки, и на выход.
лирическое отступление
  По дороге до нужной станции я развлекаюсь тем, что пытаюсь мысленно перечислить все профессии, в которых себя пробовал писатель Куприн: репортер, управляющий на постройке дома, разводчик табака “махорки-серебрянки” в Волынской губернии, служащий технической конторе, псаломщик. Выступал на сцене, изучал зубоврачебное дело, хотел постричься в монахи, служил в артели по переноске мебели фирмы Лоскутова, работал по разгрузке арбузов.
Я хоть и репортер, да к тому же успела поработать помощником повара, бас-герл в ресторане, иллюстратором,  выпускающим редактором в женском журнале, но я далеко не Куприн. Печальную очевидность этого факта приходится компенсировать сознанием того, что официанткой ему побывать не удалось-таки. 
9.00
И вот я на месте. Тот самый клуб, куда меня приняли на работу. Когда я захожу внутрь, навстречу мне испуганно крадется заспанного вида девушка в красной футболке и черных брюках. Она подходит ближе, и я понимаю, что это мое собственное отражение: огромное зеркало установлено прямо напротив лестницы, по которой нужно спуститься вниз.
Внутри играет музыка Кустурицы и сидит грустный охранник, который явно не прочь послушать Виагру (лейтмотив охранника: «Достала меня уже, Лен, эта музыка, хоть бы ночью ее выключали»).
Обстановка клуба, созданная модным дизайнером, напоминает что-то среднее между советской столовой и общественной баней: лампы покрыты синей дерюгой, окна замазаны белой краской, столы выложены керамической плиткой. В вип-зале стоит чугунная ванна, а в ней – полосатый матрас, на котором можно поспать (позже я выясняю, что в ванне действительно отсыпается наш повар Артур после своей трудовой смены).
Пока я – стажер. Это значит, что я работаю без зарплаты и мне поручают делать то, за что никогда не возьмется ни один разумный официант с опытом. Например, ходить по залам и убирать пепельницы со столов, таскать грязную посуду. Чаевые за это не дают, само собой – так что получается нечто вроде “volunteer service”. Чтобы набраться умений и набить трудовые мозоли.
Но я полна энергии и желания сделать все как надо. Тем более – утро, и народу совсем немного. Вернее, пока вообще никого нет, и я протираю столы, чищу ложки и вилки и убираю из вазочек подвявшие и поломанные васильки (слова менеджера: «Ну, сама понимаешь, посетители за ночь цветочки выдергивают, обламывают, местами меняют, некрасиво становится»).

9.30 – 13.00
Первый мой посетитель похож на Верлена из фильма «Полное затмение»: томный лысоватый мужчина средних лет. Он заказывает эспресо и сырники со сметаной, и при этом говорит очень тихо, проникновенно и глядя в глаза. Я ровно ничего не слышу и переспрашиваю, простите, что? Чтобы во второй раз не упустить драгоценный заказ, я наклоняюсь к Верлену так близко, что чувствую себя драг-дилером из Гарлема, обсуждающим с поставщиком свои грязные тайны.
Реплика утра:

- Пожалуй, мне еще один эспресо (мой первый посетитель после шестой чашечки)

Я бегу к стейшн – столику с компьютером и зловещей программой r-keeper, и два раздраженных менеджера и одна усталая официантка объясняют мне, куда нужно нажать, чтобы на кухне вылез чек с моим заказом. Я делаю вид, что все поняла, но в душу закрадывается тоска по мере того, как я слышу объяснение вроде: «Проводишь карточкой вот здесь, блин, она заедает, еще раз проводишь, нет, нужно резко, она сломана, потом вводишь номер стола, номер стола смотришь вот по этому плану, потом количество гостей, ввод, смотришь, что он заказал, это у нас в разделе завтрак, потом нажимаешь «модификации», находишь в них сметану, нажимаешь ввод, потом смотришь, где кнопка бар, или сразу отдельную кнопку кофе, эспресо можно искать стрелкой, но лучше смотришь, какой у него номер, вводишь номер и ввод, а какой эспресо, маленький или двойной, молоко нужно или нет, девочка, это нужно узнавать, ты что творишь!, потом вводишь эскейп, еще раз ввод, ну, вот и все!»
Действительно, ничего особенного.

Реплики дня:
- Дайте мне экс-пресса с молоком! (девушка с красными губами и в синей кофточке).
- Главное, чтобы ста-ф-ф был улыбчивый (два важных бритых гангстера, снисходительным тоном и уверенностью, что я не разгадаю иностранного слова).
- Бери и ни в чем себе не отказывай (бармен Антон, злорадно подсчитывая   мои чаевые от одного из столиков, суммой в пять рублей)

13.00 – 16. 00
Аниса – официантка со стажем. Она из тех, кто не просто подрабатывает таким способом, а по-настоящему работает и зарабатывает на жизнь.
Худая крашеная блондинка с зеленоватым лицом, Аниса имеет вид человека, который страдает хроническим недосыпом, что, в общем-то, совпадает с истинным положением дел. Ее любимая тема разговора – о том, как она все хочет уйти с работы, но никак не может, в результате чего безостановочно «пашет» по трое-четверо суток. Причина этому – вовсе не фатум, как кажется из ее слов («ну никак не могу уйти»), а желание побольше заработать. Она бегает по двум работам – после клуба едет в кофейню, что за несколько станций отсюда. Аниса учит меня правильно заворачивать в салфетки приборы – двойные, вилка и нож, тройные, куда добавляется ложка, и отдельно ложки.  В ответ я слежу за залом, пока она уходит покурить и поспать на стуле в коридоре у кухни. Хотя  время – ланч, народу в клубе мало: суббота, да к тому же еще и дождик.
Постепенно людей прибавляется. Мне дают столик, за которым сидят три девушки. Они долго выбирают, и заказывают все самое необычное: семгу в соусе шампань, жареный палтус, из напитков – чайник «Екатерины Второй», глинтвейн (который я частично проливаю на стойку бара, за что удостаиваюсь презрительно-гневного взора от бармена) и махито, а на десерт - клубнику фламбэ, мороженое с фруктами и пирожное «хижина».   
 Неожиданно я осознаю, что радость официанту могут доставить не только чаевые: барышни появление каждого блюда встречают искренним восторгом, отчего на душе у меня становится тепло. Я начинаю хорошо понимать тех парней, которые любят девушек, кушающих много, и нервничают при виде своих хрупких возлюбленных, уныло жующих за ужином листик какой-нибудь руколы.
Но чаевые, конечно, это то, чем официант живет – без них эта профессия просто не будет существовать. По другому не скажешь. Чаевые – это все.

Реплики дня:
- «Ну захотелось мне, я и поела, а она сидит и комментирует: ты и это доела, и косточки выбрала, и соусом полила! Сейчас вот еще и пирожное закажу» (девушка – своей подруге, после съеденной порции жареной картошки с рыбой, салата цезарь и жульена с грибами).
- «Этот кошелек мне Новоженов подарил. Прямо свой вытащил, и тут же отдал» (девушка в майке с надписью, вышитой блесками, своей подруге, вдвоем рассматривают большой черный кошелек).
- «Твой вигвам готов» (повар – мне; после того, как я  долгое время удивленно на него взираю, указывает на пирожное «хижина»).

16.15
Батарейка может сесть даже у тех, кто полон энергии, как это и случилось со мной.
  За один из «моих» столиков пришла семья – папа, мама и сын. Мама с розой в руках, видно, что у них праздник.
  Я подхожу, и мы необычайно мило беседуем. Рассказываю, что такое клубника фламбэ (спасибо девушкам), советую заказать чай тоффи, как один из самых вкусных (секрет в том, что я его не пробовала, но учуяла его роскошный карамельный запах, когда Анисин посетитель заказывал его еще утром). Семья улыбается и делает большой заказ. Долго сидит и уходит, не попроси сдачи. В ожидании щедрых чаевых я отдаю счет и деньги бармену Антону (в его обязанности входит работа с кассой). И Антон мне говорит: тут недостача 45 рублей. Твой столик не доплатил, иди догоняй.
Мне кажется, что это какой-то кошмарный сон, и дело не столько в деньгах. Просто приходит ощущение того, что тебя предали.
На автомате подхожу к охраннику, он выбегает на улицу с видом Терминатора   - видно, что ему скучно сидеть весь день и нужен повод поразмяться. Но семьи, конечно, уже нет.

Злая шутка от бармена Антона:
-  Семья эта тут в первый раз. И уж наверное, в последний.

Официант Алан (он приступил к своей смене недавно) меня успокаивает: знаешь, это все ерунда, бывает, попадешь и на полторы тысячи. Приходят богатые люди, хорошо одетые и выглядят прилично, а потом просто не платят по счету. Но у этих, наверное, просто не хватило денег (Алан может с одного взгляда распознать посетителя: оставит ли чаевые, будет придираться или нет). Я смотрю на сиротливо пустеющий столик, и замечаю на нем оставленную розу. Думаю, ее «забыли» не случайно. Вспоминаю, что когда семья уходила, ее члены как-то очень тихо шли к выходу.
Почему-то мне кажется, что не только у меня сегодня испорчен вечер.

18.00
Алан и Ксюша
Ксюша учится на переводчицу в неприметном столичном вузе. Один из постоянных клиентов при мне называет ее пчелой Майей, на что она недовольно морщится, но сходство поймано: плотная, невысокого роста, с округлым славянским лицом и светлыми волосами, Ксюша напоминает на деловитую пчелку.  Пока мы стоим у раздаточного окошечка в кухню и ждем свои заказы, она рассказывает мне, что ей нужно срочно худеть, вот мама вернулась недавно с отдыха, и так худая, а тут еще сбросила, просто до неприличия, а сестра родная – хоть и младше, а уже рост 164 и ноги длиннющие. Параллельно с рассказом Ксюша размашисто засовывает палец в поданный ей суп из шпината, от чего палец становится зеленого цвета, и тут же гневно заявляет повару, что суп холодный, а холодный она не понесет, пусть разогревает, как хочет.
Алан – восточный мальчик с красивыми темными глазами и улыбкой, по которой ясно, что чаевые ему оставляют неплохие, особенно девушки. «Теткам я всегда советую брать Махито», - рассказывает Алан. «А я слышала, что девушки любят пить Граппу – она жиры расщепляет». «Да уж, хорошая вещь, и кошелек тоже худит – знаешь, сколько она стоит?».
Реплика дня:
- Лена, а я даже могу сказать, сколько вы тут получаете (два парня, сидящие за столиком в центре зала, говорит тот из них, у которого черные волосы до плеч). После того, как я испуганно скашиваю глаза на свой фартук, подозревая, что из него могли вывалиться чаевые: «Да нет, не переживайте, не по внешнему виду. У меня тут просто девушка работает».


Вечереет
Сложно понять, какое время суток на улице, если ты – в подвале с искусственным освещением, да при этом еще и бегаешь туда-сюда на довольно большой скорости. Однако один очевидный признак я выявила: я начала меньше заглядывать на кухню и большее время проводить у бара, где появился второй бармен по имени Юра. Это значит, что еда перестала быть основной мишенью всякого сюда входящего, теперь посетители сосредоточили внимание на  напитках. Так для меня наступает вечер выходного дня.

Реплика вечера:
- Пойдем поспим? (мне – бармен Юра).
- Иди, Лен, спать, а то ты нас смущаешь (мне – охранники).

С напитками дело обстоит непросто. А точнее – это сплошная катастрофа. Сложности подстерегают тебя с самого начала, когда ты принимаешь заказ. Посетитель хочет знать, какое вот это вот вино, сухое или полусладкое, белое или красное, разливное из коробки или из бутылки, и можно ли заказать бутылку, или же заказать бокал, но чтобы налили прямо из бутылки при нем. Потом он желает, чтобы в бокале плавал кусочек льда, или ему принесли стакан со льдом отдельно, или покрошили лед в выпивку. Меня спрашивают, какое лучше вино, французское или итальянское, и какой состав вот этого вот коктейля, и можно ли смешать Мартини с апельсиновым соком, а водку с вишневым. В результате, посоветовав итальянское вино, вместо него я приношу французское, пока я несу вино с кусочком льда, лед тает и получается вино безо льда но разбавленное водой, красное Дон Баржело я путаю с белым Дон Баржело, а водку и вишневый сок посетители смешивают сами, пролив при этом изрядную долю того и другого на стол.    
Ближе к двенадцати качество переходит в количество: заказы становятся однообразнее, но повторяются чаще и в большем объеме. Вот столик с тремя американцами – две девушки и один парень, его волосы тщательно уложены гелем по вертикали, а на носу разместились стильные квадратные очки. Сначала парень заказывает один вишневый сок для девушки, кофе для другой девушки и для себя – стакан перцовой водки. Через некоторое время – три водки на троих. Потом – еще по три водки, а потом еще раз по три.
Девушки верещат и морщатся, но пьют. Проходит время, и  парень просит еще водки, но с соком (потому что –ик! – я уже не могу пить чистую водку – ик!!!- не запивая – говорит он на приличном русском). Столиком уже заинтересовались бармен Юра и Алан, они подсчитывают примерный объем выпитого («Уже третья бутылка пошла!).
Выпивка проявляет все самое сокровенное в человеке, и вскоре американские гости демонстрируют качество, присущее любому американцу и полученное им в наследство от захватчиков-«frontier-men» с Дикого Запада – попросту говоря, жадность: сначала они поедают пирожное, которое за их столиком оставил один из хозяев кафе (он посидел с ними минут десять, а потом перешел за другой столик, опрометчиво забыв свою тарелку с пахлавой). Потом, увидев полупустую бутылку водки на покинутом столике, они переползают за него, и когда я хочу убрать бутылку, парень говорит: нет, пожалуйста, оставьте ее нам. Потом я вижу, как к столику подплывает менеджер и объясняет, что бутылка оплачена и сейчас она ее заберет. Я не могу вынести вид искренне страдающего жителя Штатов и бегу пробивать следующий заказ. 

Реплики ночи:
- Я хочу взять свою м-морковку и п-положить ее тебе в рот (парень девушке, за угловым столиком, где помимо них сидит еще один парень; после двух графинов водки и дважды по три пол-литровых стаканов пива).
- А можно еще раз? (парень, которого я случайно задела ногой за плечо, в ответ  на извинение).
- Наркотики у вас есть? (молодой человек из шумной компании опьяненных клерков, в ответ на мой вопрос, чего бы они еще пожелали заказать).

Ночью приходит большая компания учредителей кафе. От них проблем больше всего. Во-первых, я их попросту боюсь, поскольку они – хозяева клуба и большое начальство. Во-вторых, выполнять их заказ сложнее, чем делать алгебраическое вычисление: у каждого из учредителей – свой счет, то есть определенный номер. Если учесть, что я никого толком не знаю в лицо и по имени, их приходится спрашивать, как их зовут и какой у них счет.
  Это вызывает трудности, поскольку многие за вечер сами уже успели подзабыть и то и другое.
Другая вредная привычка учредителей – перемещаться с места на место по залу и угощать гостей за свой счет. Кто-нибудь из них подзывает меня, трепещущую, и говорит что-нибудь вроде: «Принеси-ка все, что осталось за столиком, за которым мы сидели, сюда», - при этом указывая пальцем куда-то в сторону туалета, и точнее узнать направление мистического столика уже не суждено. В результате я сгребаю все остатки с близлежащих столов, благо их немало.
Потом один их «вышестоящих» показывает мне на мужчину в зале и просит угостить за его счет этого мужчину тем, что он сейчас пьет. Что он пьет, я не знаю, поскольку столик этот обслуживаю не я.  Я пытаюсь найти того, кто  работает с этим столом, что весьма затруднительно, поскольку официанты носятся от бара к залу и обратно на внушительной скорости. Наконец я отлавливаю Ксюшу, но она говорит только одно слово: «Сволочь».   
  Выясняю, что слово адресовано одному из гостей, ее бывшему парню, начавшему  к ней приставать. Впоследствии в течение всей ночи от Ксюши я только и слышу, что короткие емкие ругательства. Успокаивает лишь то, что они предназначены не мне.

2.00
Учредители кидаются тарелками и пирожками. Пьяные девушки танцуют танго, останавливая шаг только воткнувшись в стенку или официанта. Несколько гостей лезут на декоративную кровать, которая нависает над одним из столов в большом зале. С кровати они бросают подушки в тех, кто проходит мимо. Потом падает лампа, и бармен начинает с выражением декламировать «свеча горела на столе, свеча горела».
На сцену восходит гость из Эфиопии и начинает петь эфиопские национальные песни.
Парень с девушкой сидят за столиком. Он берет вазочку с цветами: «Возьми, эти цветы тебе». Девушка злится: «Спасибо, ты мне их дарил пять минут назад». Парень роняет голову на стол, потом встает на четвереньки и уползает в неизвестном направлении.
Столик учредителей, за которым пять человек. Заказывают чачу: «Хотим ча-ча-ча». На мой вопрос, сколько рюмок: «Тридцать девять».

4.00
Люди ходят в разных направлениях, натыкаясь друг на друга. Ко мне подходят пара человек, долго смотрят в упор, идут дальше.
На кухне посудомойщица баба Нина долго смотрит на невыпитый коктейль:      
- Там что, яйцо плавает?
- Нет, это перец Табаско.
-  (выпив коктейль залпом) Это что, водка?
-  Нет, текила с пивом.
-  Мне не понравилось. И как только такую гадость пьют?
Американки сидят за одним столиком с местным фриком – дедушкой в спортивном костюме и толстых очках. Их  парень куда-то пропал.  Или просто пропал.
Когда я меняю грязную пепельницу на чистую, один из мужчин за столиком говорит: «Ну вот, в эту мы не попадем» (она меньшего размера). Я молча ухожу и приношу большую. Меняю. «Да я же пошутил». «Я тоже».
Понимаю, что понимаю уже мало чего. Левая рука, на которой ношу поднос, превратилась в первоклассную вешалку для шляп. В голове очень пусто и накурено. Пью стакан горячей воды. В какой-то момент отключаюсь и не слышу, что мне заказывают.
Пытаюсь запомнить заказ, забыв блокнот. Твержу заказ про себя, но когда дохожу до r-keepera, просто смотрю на него, и мысли не генерируются.  Я памятник, а рядом уже толпа менеджеров и официантов ждет своей очереди. Может, их и не толпа, а три человека, но мне уже все равно.  Я устала.

Утро: 5-7 часов

Полупустой зал. Только четыре человека сидят в курилке. Трое из них – мужчины – играют в карты и едят свои три двойных лингвини, пьют ржавый гвоздь и водку, а девушка спит, свернувшись калачиком.
Когда я сообщаю об их заказе повару, он впадает в тихий транс. Я предлагаю готовить порцию в тазике. Тарелки выношу по одной – ровно столько их помещается на подносе. Порции, достойные Пантагрюэля.
Они просят гитару.
Они курят трубки.
Они начинают говорить со мной по-английски. Я, стараясь оправдать десять лет английской школы, три года романо-германской филологии в университете и жизнь в Америке, отвечаю тем же. Они переходят на русский и смотрят подозрительно.
Повар идет спать в ванную. Менеджер прикорнула на диванчике, бармен – за стойкой. Приходит утро, но солнца в подвале не видно. Просто гасят лишние лампы, и становится темнее.

 Реплика утра:
- Мне пить много нельзя. У меня больные внешние органы. Печень вот болит. (после паузы) Она - уже внешний орган,  выпирает сильно (один из кушающих лингвини, парень с гривой черных волос и красноватым носом).




9.00
Пришел человек – позавтракать. Заказал омлет, чай и сырники. Улыбнулся. И я поняла, что наступил новый день. Я – рыбка в этом аквариуме, и к парню я подплываю, сжимая чайник в плавниках и выпуская в потолок пузырьки воздуха. Он что-то пишет в блокноте. Может быть, историю, где будет место  и мне. А я напишу свою, и там-то точно будет местечко для него - парня с голубыми глазами и утренней улыбкой.
На улице светит солнышко, и я иду домой. Мне навстречу шагают два дворника в оранжевых жилетках и говорят по-французски. Когда они подходят поближе, я разбираю знакомые незамысловатые реплики про родственников и собак, и понимаю, что, видимо, мне нужно отдохнуть. Дома меня ждет стакан горячего чая и сестра, которая сгорает от любопытства. Скоро я все ей расскажу, но сначала – спать...

9.08.03-14.08.03