8520 сек

625 сек.

Близился вечер. Багряное солнце лениво клонилось к горизонту, расцвечивая неожиданно появившиеся легкие облака и образуя идиллическую картину прекрасного летнего заката. Все стихло. Ветер перестал шелестеть листьями берез и тополей, что были посажены вдоль полей для снегозадержания лет десять назад. Лишь со стороны ближайшего пруда доносились лягушачьи трели, чирикала изредка какая пичуга, да потрескивал периодически одинокий кузнечик.
А солнце пухло, лоснилось и вибрировало в воздушном мареве. Окажись каким-то волшебным образом здесь, на краю пшеничного поля в час заката случайный обитатель одного из суетливых и шумных городов – замер бы пораженный величием и красотой момента, оглох бы от тишины и задумался, может, о чем-то, для чего не оставлял ни места, ни времени в суматохе да толчее…
 Но для Петра Ефимовича Климова, закат солнца во всех возможных вариантах в любое время года был обыденным, но в то же время немаловажным явлением природы, так как давал информацию о возможной погоде на завтра. Вот и сейчас, сидя на пассажирском месте раздолбанного колхозного «козелка», вынырнувшего неожиданно из ложбины и ревом из прогоревшего глушителя изничтожившего всех воображаемых созерцателей природных красот, председатель одной своей половиной загадывал, чего ждать от неба на завтра, а второй материл водителя – Кольку Степанцова, полгода как вернувшегося из армии, где управлял ни больше, ни меньше, как новейшим танком Т-72, что навсегда отпечаталось в манере вождения – он обожал непролазные маршруты, и презирал дороги как таковые, что каким-то чудесным образом позволяло без труда преодолевать, казалось бы, непреодолимые препятствия на скромном транспортном средстве, производства Горьковского автозавода. Именно это Колькино свойство, а точнее говоря, случай, свидетелем коего привелось быть Петру Ефимычу, когда отмечающий уже две недели свое возвращение из танковых войск сержант Степанцов в абсолютно нестоябельном состоянии поспорил субботним вечером с бывшим на тот момент председателевым водилой Мишкой Полубояриновым, что переедет на его машине через невысыхающее ни в какую погоду болотце на окраине из конца в конец – и переехал ведь, стервец, - остановился на сухом, заглох, засигналил, не переставая – подбежали, дверь открыли, вода из кабины хлынула – а этот сидит, лоб на руле, дрыхнет, как суслик, - определил дальнейшую судьбу Коляна – возить председателя по долам и весям Черемухинсколго колхоза имени Микояна. На следующий день вызвал Петр Ефимыч Кольку в правление с утра пораньше, а сам пошел к колодцу, ведро холодной воды набрал, оставил на крыльце, а когда пришел Степанцов – серый весь, непохмелившийся, вывел его на улицу да окатил ледяной водицей. Тот заорал – сдурел, председатель, совсем! - Петр Ефимыч ему подзатыльник отвесил (а рука у него ох, тяжелая!) и спрашивает сурово – что, мол, будешь за ум браться? работы-то невпроворот, посевная на носу, а он гуляет, понимаешь, народное имущество из строю выводит, пакостник этакий, - Колька просек, что не до выпендрежа, спрашивает – что делать-то надо? – а председатель ему прямо в лоб – меня возить, Мишку-то в районную больницу мать сегодня с утра повезла после ваших вчерашних выкрутасов. А как в себя придет, - я его на МТС отправлю – пусть поорудует ключами да покрутит гайки, раз руль нельзя доверять! Так что смотри… Но ни дай бог, увижу пьяным в рабочий день – даже вечером! - ежели выдастся суббота свободная, али праздник какой – это ладно, сам, случись чё, с тобой чокнусь, а в остальное время, чтоб как огурчик! Ну как, подписываешься? А Колька стоит, сырой весь, замерзший (еще только ранняя весна была), но видно, что протрезвевший – светиться, прям, начинает – об чем разговор, Петр Ефимыч! Да я об таком только мечтать!..
С той поры Колька постоянно был при Климове – в народе его даже адъютантом прозвали. С пьянкой завязал практически полностью – только в редкие праздники позволял себе расслабиться – и то, так, чтоб, приведись какая надобность, всегда в состоянии за руль сесть был. ГАЗ-69 свой холил и лелеял – но несколько однобока была эта его любовь к машине – все, что касается ходовых качеств, всегда было в идеале, а когда дело доходило до внешнего вида и каких-то маловажных вещей, на скорость не влияющих, – здесь иногда Петру Ефимычу приходилось делать замечание, на что Колян обычно хохмил, что «танки грязи не боятся» или «чего мыться, когда снова пачкаться», а про глушитель вообще сказал, что будь его воля, оторвал бы эту штуку напрочь – «только мощность забирает», а вывел бы трубу наверх, как в танке, чтоб вода не попадала. Председатель обычно махал рукой, так как по большому счету сам внутри придерживался таких же мнений, но перед поездкой в район все-таки заставлял мыть машину, а уже по дороге пресекал поползновения свернуть с шоссейки на малопроходимые, но позволяющие срезать, ответвления, чтоб перед райкомом или райисполкомом машина стояла в более-менее презентабельном виде.
«А в райком-то завтра надо ехать!» - подскочив на очередном ухабе так, что, ни будь у машины брезентовой крыши, обязательно схлопотал бы здоровенную шишку, вспомнил Климов.
- Ну ты это, поаккуратней все-таки – угробишь председателя, кому нужен будешь!
- Это чё, Петр Ефимыч! Покатайся Вы на семьдесят втором, эта кибитка вам Волгой показалась бы! – осклабился Колька, совершая очередной вираж, от которого председателя мотануло вправо, и он больно стукнулся плечом о стекло. Петр Ефимыч заскрежетал зубами, но промолчал. Посмотрел на почти уже севшее солнце и подумал, что дождя все-таки не будет.
- Ну-ка, паря, тормозни.
- Е-е-е-сть, - с дембельской интонацией протянул Колян и даванул педаль тормоза – Петр Ефимыч на этот раз был готов – уперся ногами в пол, что позволило ему удержаться в сидении.
Председатель вылез из машины, потирая ушибленные места. Подошел к краю поля. Повел взором - колосится пшеница. Зашел осторожно, так, чтоб не заминать. Провел рукой по верху. Усики колосьев щекочут ладонь.
Готова же, родимая, снимать тебя пора! Погода стоит, техника на пару – команда из района нужна – так нет команды! Сидят, ироды, директиву сверхсекретную ждут из области о начале страды, чтоб везде одновременно, строем и колоннами, и ни дай бог какой скрытый враг-саботажник клинья в шестеренки всем комбайнам загонит! А то, что погода может уйти, а потом в дождь и грязь собирать, и зерно на току гнить будет, и он же, Климов, как два года назад, потом во всем виноват окажется, кого волнует? Сплюнул в сердцах. Завтра он устроит им всем в райкоме. Пусть только вякнет Авдеев про «партбилетом ответишь» - он ему такое ответит! Он же в случае чего и до обкома доберется, Иван Сергеевич завсегда ему рад – без очереди примет, коньячку нальет, вместе, чай, начинали – нынешний второй секретарь обкома тогда молодым агрономом в совхоз приехал, в котором Климов бригадиром был – шибко они сдружились.
А в конце концов на свой страх и риск дать распоряжение да вывести технику в поле! Пусть они потом делают что хотят. Выкрутимся. Не в первой.
Петр Ефимыч оглянулся. Колян вылез из машины и подтягивался на березовом суку. Потом сделал подъем с переворотом и полностью забрался на дерево, скрывшись в листве. Через мгновение его вихрастая голова замаячила в просвете метрах в десяти над землей – он высунулся и замахал рукой. «От ведь, етить его!» - ругнулся по-доброму председатель, - «пацан, одно слово!»
- Ну и куды ж ты залез, сукин ты сын! – крикнул он, - а увидь кто тебя? Разговоров потом не оберешься, что у Климова за баранкой шимпанзе сидит.
- Да ладно вам, Петр Ефимыч, засиделся я чё-то, вот размяться и захотелось.
- Ну размялся? Все, слезай! Еще к Лукьянову надо заехать.
- Щас! – слышно было, как хрустнула ветка
- Смотри-ка не долбанись оттуда! – погрозил кулаком вновь скрывшемуся в листве хулигану.
Перед тем, как сесть в машину Петр Ефимыч в последний раз посмотрел на запад. На какой-то миг вдруг странное чувство охватило его – словно стерлись все мысли, разом улеглись волнения, стало как-то тепло и пусто внутри. Он буквально увидел, как заходящее солнце своим лучами пронизывает, обнимает, гладит все вокруг – лучи эти были живые, они шевелились и переливались – один из них обвился вокруг председателя и слился с ним в одно целое, сделав себя Климовым, а Климова – лучом. Взревел двигатель – это Степанцов нажал на стартер. Очнувшись от наваждения, Петр Ефимыч повернулся и дернул ручку двери:
- Давай-ка Коля лучше домой меня отвези, устал я чего-то…
- А то и правда, Петр Ефимыч, - пол восьмого уже.

5398 сек.

Несмотря на то, что в пятьдесят восьмом году машинно-тракторные станции были переименованы в станции ремонтно-технические, аббревиатурой РТС в колхозах не пользовался никто – как и в прежние суровые времена перепачканный маслом и гарью тракторист, вылезая из-под своего железного коня, материл МТС за не поменянную прокладку или какой другой недогляд. Да что говорить – когда на очередном районном съезде партии шибко умный оратор из области начинал распространяться на тему повышения темпов модернизации колхозных РТС, присутствующие в зале, очнувшись от дремоты, недоуменно смотрели по сторонам, как бы вопрошая, - «об чем это он?» – но, встретившись с такими же взглядами соседей, успокаивались – «чудят городские!» - и вновь расслаблялись в мягких креслах концертного зала, что большей частью использовался для кинопоказов.
Вот так же и в Черемухинском колхозе – как повесили в тридцать девятом над воротами железные буквы МТС, так они и остались висеть до сих пор – поржавели слегка да покосились только. Поменять их никто не сподобился. Во дворе стояли комбайны, тракторы, разные навесы – плуги, бороны, жатки – все исправное, готовое к работе. Справа же от цеха находилось некое подобие машинного кладбища – были свалены всякие отслужившее свое детали, разнокалиберные покрышки, торчали остовы металлических конструкций, бывших некогда столь ценной техникой – все это копилось годами, превращаясь в головную боль начальника МТС Лукьянова Петра Сидоровича – утилизация представлялась ему каким-то невероятно сложным мероприятием, вследствие чего он просто игнорировал проблему, радуясь лишь очередному набегу пионеров, которые ради победы в школьном соревновании готовы были с наступлением сумерек проникать на территорию МТС, чтобы уволочь какую-нибудь здоровенную тракторную раму – тяжесть проблемы избавления от металлолома, таким образом, отчасти перераспределялась между Петром Сидоровичем и школьным завхозом Луценко Тимуром Абрамовичем, к которому Лукьянов любил захаживать иногда после работы – выпивали-закусывали, решали взаимовыгодно какие-нибудь вопросы по части матобеспечения своих организаций или личных хозяйств, а то и просто беседовали задушевно…
Смачно выдохнув и тут же занюхав рукавом, Петр Сидорович убрал пустой стакан и початую бутылку «Пшеничной» в ящик стола, ящик закрыл на ключ, ключ положил в карман. Посмотрел на часы – было без двадцати восемь, подумал, что к Луценко сегодня не зайдет – поздно уже, итак Марья гундит постоянно, что никакой помощи по хозяйству – вспомнив сварливую жену, поморщился. «Засиделся я чего-то» - произнес вслух. Встал, вышел из конторы во двор, прикурил беломорину. Было тихо – рабочий день давно закончился. Солнце скрылось за оградой. Уже пошел было по направлению к стоящему чуть поотдаль «Уралу» с намерением потарахтеть на нем по направлению к дому, как услышал голоса. Осмотрелся – цеховые ворота были чуть приоткрыты, голоса доносились именно оттуда. «Тьфу ты! Опять!» - матюгнулся, направился к цеху. Внутри была полутьма – годами немытые окна плохо пропускали свет – стоял трактор «Беларусь» с разобранным двигателем да поддомкраченный ГАЗ 51. Двинулся в сторону раздевалки, наступил по ходу в лужу масла, чертыхнулся, вытер ногу о валяющуюся на полу грязную фуфайку, пнул со злости пустое ведро, из которого, видимо, отработка и вылилась – оно прогрохотало по цеху, отскочило от верстака и замерло – голоса стихли, через секунду из раздевалки высунулась широкая рожа Яшки Хмурого. Разглядев Лукьянова, осклабился:
- Сидорыч! А ты чего еще не дома? Марья-то Никифоровна, небось, опять волнуется!.. А ну и правильно. Давай к нам. Мы тут вечёрим немного.
Вошел. Накурено было так, что в тусклом свете маломощной лампочки не сразу разглядел собравшихся. Заседали: Никифоров Семен - бригадир, моторист Ванька Петров, уже упомянутый клепальщик Яшка Хмурый, слесарь Мишка Полубояринов и пенсионер дед Степан. Увидев последнего, сразу оценил ситуацию:
- Ну что, старый хрыч, - опять приперся, не сидится тебе дома, все шляешься, коллектив мне разлагаешь?
Дед Степан осклабился:
- Эх, Петька! Может, ты в семьдесят лет и будешь на завалинке задницу просиживать али в потолок цельный день плевать, а я без народу не могу. Я на ентой МТС с самого её началу, здесь мне все родное – хочь убей меня, а тянет.
- Это, наверное, поэтому ты литруху притащил – по работе бывшей заскучал, - сказал Петр Сидорович, увидев на столе здоровенную бутылку с мутной жидкостью.
- А че? Пенсию получил. Все чин чином – обмыл, как полагается! Не одному ж! А с такими, как я, старперами мне бухать не интересно. Молод я, Петька, внутри – к родственным душам тянусь.
- Ладно, балагур, душа ты наша, родственная, - Лукьянов подошел к столу. Из закуски была полусъеденная краюха хлеба да остатки сала, - Вы бы хоть яблок на заднем дворе нарвали, глушат тут на голодный желудок!
- Да ладно, Сидорыч! – Хмурый налил полстакана и протянул начальнику, - мы ж не мальцы какие – закаленные товарищи!
 Петр Сидорович покосился на Полубояринова:
- Этот, что ли закаленный – гляди, еле сидит. Мишка, ты ж не пил, вроде?
Тот покачнулся на стуле, но удержался:
- А я и не пью… Почти…
Все заржали. Семен Никифоров хлопнул парня по плечу:
- Нормально, малой! Во всем нужна сноровка, понимаешь, закалка, тренировка, - глянул на Петра Сидоровича, - скуем, Петр Сидорыч, хорошего кадра! – увидел невыпитый стакан, - Пей, давай! За мир во всем мире!
Лукьянов поднес стакан ко рту. В ноздри ударил резкий запах сивухи. Поморщился:
- Ты че, дед, опять у Петровны затаривался?
- Так а что ж – она товарищ проверенный, ни разу не подвела – все по старинным рецептам, техника у нее исправная. А то, что муть и запах специфический – так в этом своя прелесть!
- Ну, ты демагог! - сказал Петр Сидорович и залпом опустошил стакан. Перекосился, секунду боролся с неприятными позывами – как-то после «Пшеничной» не очень пошло. Выручил верный рукав.
- Че-то, Петька, ты форму теряешь – так и на молодое поколение можно дурно повлиять, - ухмыльнулся дед Степан.
Лукьянов махнул рукой, отломил небольшой кусок от краюхи, зажевал:
- Кто отработку разлил? Убирать-то, кто, я, что ли за вами, разгильдяями, должен? И заседать долго собираетесь? Завтра, чтоб полвосьмого на работе, как штыки!
- Да ладно, Сидорыч, - сказал Яшка, наливая в стакан очередную порцию и протягивая ее Мишке, - чего тут заседать-то особо? Вот, дед Степан, байки свои дорассказывает и пойдем потихоньку! -
Мишка яростно замотал головой, глядя на протянутый ему стакан.
- Че? Спекся? – спросил Хмурый, - ну тогда, Ваня, твоя очередь.
Молчаливый Петров принял стакан и, чинно приподняв локоть, мелкими глотками выпил. Все на секунду замерли. Дед Степан умилился:
- Вот любуюсь я на тебя, Ваня – так красиво только дружок мой покойный, Федька Горелов, земля ему пухом, умел выпивать.
- А че стало-то с ним? - спросил Яшка.
- Да помер – у меня на руках и кончился, - сказал дед, выждал короткую паузу и продолжил. – В сорок первом мы с Федюней бронь получили до конца уборочной как наиболее подкованные в механизаторском деле – я-то еще мальцом в первый раз за трактор сел, - помещик Краснухов, как из Европы вернулся, первым делом трактор из Англии выписал, больно он цивилизованный стал, все на их манер хотел…
- Ну, ты, дед, покороче, а то я тебя знаю, ты щас до мамаева нашествия дойдешь, - не выдержал Петр Сидорович
- Таки что, - дед Степан, недовольно покосился на Лукьянова, - хлеб надо было снимать, а немец-то уже верст за сто от нас был. Вот мы и наяривали, почитай, круглыми сутками – то на комбайне, то на тракторе, то на полуторке - засыпали, где придется, слава Богу, что погоды хорошие стояли. И как раз на Дубовицком кургане снимали – ночь уже была, я Федьку сменил – он в телеге завалился, уснул сразу, а я за комбайн сел. Еду, значит, кошу – прожектор светит, пыль летит, глаза слезятся. Вдруг зачихал движок и заглох. Тут же фонарь сразу погас – я выскочил, думаю с электрикой что-то, контакты проверил – ничего, – ручку кручу, никакого эффекта. И, вдруг, замечаю, что холодно как-то стало – только что вроде как от духоты не знал куда деваться – а тут нате вам, - аж пар изо рта валит. Я оглянулся – а луна полная была – вокруг ни ветерка, ни звука. И вижу, как на вершине кургана, как раз, где телега с Федькой стояла, шевеление какое-то началось. Тревожно мне что-то стало – я бегом туда. Вижу – тени черные вокруг телеги кружатся – и все ближе, ближе к ней, в клубок шевелящийся слились – прям над Федькой. Я со всей мочи к нему – уже метров десять оставалось, как закричал дружок мой голосом нечеловеческим… И сел в телеге, как будто силком его кто-то посадил. У меня от всего этого аж обмерло все внутри… А Федька сидит, глазами невидящими сквозь меня смотрит и орет… Я волю собрал – кинулся к нему сквозь тени мельтешащие… Схватил его и поволок – а его словно держит кто-то, не пускает. Но я здоровый тогда был, подковы на спор гнул – вытащил. Только поздно. Глаза остекленели, не дышит уже. Что не делал, как ни откачивал – ничего не помогло. Так и помер… Я потом про тени-то вспомнил, посмотрел по сторонам – их и след простыл. Думаю, что сожрали они Федьку изнутри…
- Нарассказываешь же, на ночь глядючи, - нарушил тишину Петр Сидорович, - тебе сказки надо писать
- А мне еще мать моя, покойница про курган этот говаривала, что нечистое это место, - продолжил дед Степан, проигнорировав лукьяновскую реплику, - всякий раз крестилась и через левое плечо трижды плевала, когда поблизости оказывалась… А то еще в Енохинском районе слыхали, может? – дед Степан вопросительно посмотрел по сторонам, - года как три тому ученые из Москвы приезжали, схожий курган копали – мне кум мой, царство ему небесное рассказывал – помогал он им там.
- Ну и чего нарыли? – спросил явно заинтересовавшийся Семен.
- А то, что всякой утвари, побрякушек драгоценных, оружия древнего очень много внизу было. И восемь мертвяков – один мужик и семь баб. В глине лежали – как живые были, когда их на свет белый выволокли. В одеждах красивых. Только испортились быстро. Прям зашипели и дым серый от них повалил. После этого один из ученых к Климову приезжал насчет Дубовицкого кургана, только тот послал его подальше, сказал, что не позволит пахотные земли поганить. Тот пригрозил, что в Москву нажалуется.
Дед Степан замолчал и потянулся к бутылке. Посмотрел на оставшееся количество самогона и вылил его в стакан – было грамм сто.
- Ну что, давай, Петруха, допивай, да по домам пора, - протянул стакан Лукьянову.
- Так и чем закончилось все с курганом, - спросил Петр Сидорович, принимая.
- Да ничем. Померли, видать, те ученые. Все померли, кто мертвецов тех откопал. От разных причин, но в течение года – все. И кум мой, земля ему пухом, крышу красил, так и свалился – шею свернул.
В наступившей тишине было слышно, как посапывает во сне Мишка Полубояринов.
- Ну, за все хорошее, - не придумав ничего получше, сказал Петр Сидорович и разом осушил стакан.
Обстановка несколько разрядилась. Все стали собираться, растолкали Мишаню.
Петр Сидорович первым вышел из цеха, втянул полной грудью посвежевший с наступлением сумерек воздух. Сзади послышался шум, возня. Лукьянов оглянулся, покачнувшись и осознав, что последние сто грамм были лишними. Ванька с Семеном выволокли Мишку и поставили на ноги, придерживая на всякий случай – тот отмахивался, видимо, желая доказать, что сам может стоять. Вслед за ними вышел дед Степан. Завершал процессию Яшка – пошатываясь, он закрыл дверь и повесил замок.
- Все раньше и раньше темнеет – дело к осени, - промолвил глубокомысленно дед Степан, и, видя пачку в лукьяновских руках, потянулся, - а ты, Петя, папироски-то не убирай, а то мы завечерились, все и выкурили
- Во-во, Сидорыч, и я присоединюсь, - гоготнул Яшка Хмурый.
- Ну, ежели у тебя хватит совести последнюю забрать, то бери – Петр Сидорович протянул пачку Яшке.
- Ладно, мы с дедом на двоих покурим.
- Все, по домам, - Лукьянов подошел к своему «Уралу», отщелкнул педаль стартера и привычным движением ноги резко надавил на нее. Мотоцикл ответил неуверенным почихиванием и, немного подергавшись, смолк. Повторил процедуру – та же история. Все очередные попытки были такими же безрезультатными.
- Может, бензин кончился, - участливо спросил подошедший дед Степан.
- Да свечи ты, Сидорыч, залил, век воли не видать – у меня на «Минске» та же фигня была, - сказал Яшка.
- Катушка могла от жары потечь, - пробурчал Ванька Петров
- Ладно, советчики, - как от мух отмахнулся Петр Сидорович, - завтра разберемся, пешком пройдусь, оно и хорошо, - че-то перебрал я, похоже, освежиться надобно.
- Ну, пошли, начальник, - сказал Яшка, - все вместе веселее.
- Тамбовский волк тебе…начальник. Я через поле пойду – мне раза в два ближе.
- Ну, как знаешь.
Вышли за ворота, попрощались, пошли – вся компания налево, по дороге, а Петр Сидорович направо – к меже, которая как раз выходила к его дому на окраине деревни.
Идти Лукьянову надо было метров восемьсот. Закурив последнюю папиросу, он двинулся в путь.
Двоилась полная луна. Кружились звезды, выписывая на небе замысловатые узоры. Некоторые из них по августовской традиции срывались и падали. Петр Сидорович подумал, что если такая дура да по башке – мало не покажется. Потом он вспомнил про Дубовицкий курган, который скрывался где-то слева. На всякий случай сплюнул три раза через левое плечо и неумело перекрестился. Тропинка по меже была протоптана, но все равно попадались коварные кочки, на которых приходилось спотыкаться и балансировать, чтобы не упасть. Дом уже был виден – окно в спальне светилось. «Ждет, - загрустил Петр Сидорович, - Зачем я с этими охламонами… Лучше б уж к Луценко… Все бы душевнее вышло, да под закуску… Огурчики у него! – Марья таких не может…» В процессе этих размышлений он не заметил небольшую ямку, затаившуюся в траве. Нога его подвернулась, вертикальность была нарушена, попытка что-то исправить взмахами рук ни к чему не привела, и, смирившись с неизбежностью, Лукьянов грохнулся на не успевшую остыть землю.
Он лежал спокойный и умиротворенный, осознавая, что именно этого не хватало ему долгие годы – вот так лежать на теплой земле, как когда-то в далеком детстве, вдыхать травы и слушать кузнечиков. Падая, он в последний момент подставил руки, и теперь прямо в глаза светила ему полная луна, отражаясь в циферблате огромных командирских часов, стрелки на которых составили прямой угол – девять-ноль-ноль. Луна эта становилась все ярче, увеличивалась в размерах. Стали видны кратеры и лунные моря. Он вспомнил, что где-то в Море Дождей ползает по барханам луноход. Захотел, было, отыскать его, но не знал, какое оно – Море Дождей.
Черная тень на секунду промелькнула перед его глазами. Отследив ее, он увидел, что это Марья Никифоровна, сидя верхом на метле, пролетает метрах в пятидесяти над землей, что-то выискивая внизу глазами. «Волнуется, - подумал Петр Сидорович, - переживает...»

2497 сек.

Тихо в Черемухино вечером буднего дня. Отзвенели разноголосыми колокольчиками и разбрелись по домам крупнорогатые красавицы, лениво покачивая молочными бурдюками и хватая губами напоследок какую зелень, подгоняемые нехорошими словами да хворостинами. Блеяли тихонько в хлевах отъевшиеся за день козы да овцы. Устраиваясь на ночь, довольно похрюкивали, ворочаясь, свиньи. Полусонно переговаривались гуси и утки. Сосредоточенно поквохтывали на своих насестах несушки, не задумываясь о том, что к утру вывалится из их гузок – будущий цыпленок или хозяйский завтрак. Редкая молодежь на темных скамеечках о чем-то вполголоса беззаботно хихикала, лузгая семечки. Родители же их, управившись со всеми делами, заслуженно располагались перед голубыми экранами, наконец-то имея возможность расслабиться…
«Добрый вечер, дорогие товарищи!» - задушевно произнес Игорь Кириллов. «В эфире информационная программа «Время»!» - продолжила Анна Шатилова. Галстук у Кириллова был в несколько фривольную клеточку. Шатилова была облачена в непонятного из-за черно-белости телевизора цвета, но, определенно, светлый костюм, воротник рубахи был кружевным. Лица дикторов светились. «Значит все живы», - подумал Тимур, сделал погромче и вышел покурить на крыльцо. Программа «Время» действовала на него успокаивающе. Секундная стрелка, неумолимо стремящаяся к минутной, слияние с которой давало отмашку бодрым позывным «Время, вперед!», явление на экранах студии с приятными во всех отношениях дикторами, которые через секундную паузу говорили такие знакомые слова - все это вселяло веру в непоколебимость существующего миропорядка и позволяло отрешиться от бытовых проблем. Тем не менее, первую часть программы Тимур обычно игнорировал – он плохо разбирался во всех этих заседаниях, пленумах, съездах – понимал важность этого, но все-таки не проникался полностью – слишком много было слов. Вот и сейчас до него доносилось:
«…морально-политический фактор приобретает особо важную роль в свете задач коммунистического строительства, намеченных XXIV съездом партии…»
«Вот и славненько, - подумал Тимур, - вот и славненько…» Было совсем темно. Огонек сигареты в моменты затяжек ослеплял, и яблоневые ветви, склоненные к крыльцу, пропадали из вида, растворяясь во мраке, чтобы через мгновение появиться вновь. Тимур увлекся, было, волнообразным процессом потери и обретения зрения, но, в конце концов, обжег пальцы и, затушив окурок в консервной банке, прислушался.
«…на пленуме большое место было отведено вопросам пропаганды теоретических проблем, выдвинутых XXIV съездом КПСС, организации экономической учебы кадров и политического образования молодежи…»
Зевнул и потянулся – усталость, накопившаяся за день, давала о себе знать. Сегодня в школе начался ремонт, и по коридорам носились загорелые, отбившиеся от рук за лето дети и ошалевшие учителя. Все они по очереди заходили к Луценко, требовали краску, кисточки, стремянки. От всего этого у Тимура под вечер голова пошла кругом. А еще новая директриса, слишком рьяно приступившая к обязанностям, - провела по школе и территории – Тимур Абрамович надо то, Тимур Абрамович надо это, а, вроде, по документам мы две бочки синей краски в июне получали – а то, что Серега - водитель школьного грузовика нож к горлу пристал – «Абрамыч, сделай новый карбюратор – старый на ладан дышит» - а нету в смете нового карбюратора! – про это ей лучше не говорить, все равно не поймет. Как и то, что оградку вокруг дома надо было обновить. Тимур усмехнулся - красивая получилась оградка – вся синяя, как новая…
«Ташкентский комбинат первым в Узбекистане приступил к переработке винограда нового урожая. Из "солнечных ягод" получены тысячи литров "Муската игристого"».
 Тимур вернулся в дом, прошел на кухню. Вздрогнул и заурчал холодильник «Зил-Москва» - в его нутре заманчиво звякнули, соприкоснувшись, нераскупоренная бутылка «Столичной» и банка маринованных огурцов. Тимур поборол секундное искушение и вспомнил недобрым словом Лукьянова – ведь уже настроился на посиделки, а заодно решение вопроса с карбюратором, так ведь не явился, паразит, грымзы своей, видать, испугался. «Впрочем, может, оно и к лучшему – высплюсь хоть,» - подумал Тимур и поставил чайник на газ.
«Очаковский опытный мидийно-устричный рыбоконсервный комбинат переходит на промышленное выращивание мидий. Здесь изготовлено пять тысяч коллекторов. Они установлены в Черном море на первой подводной плантации у Кинбурнской косы. Личинки моллюсков будут оседать в коллекторе и вырастать до промышленных размеров…»
На Черном море Тимур в последний раз был три года назад - съездил в Сочи по путевке. Было очень жарко. В день приезда сразу отправился на берег, с трудом втиснулся между отдыхающими, разделся, нырнул в море, а когда вылез, долго ходил по пляжу, совсем одурел от шума и духоты, но одежды своей так и не нашел. Вернулся в санаторий в плавках. Вечером, гуляя по пляжу, тешил себя последней надеждой, посматривая по сторонам. Увидел женщину средних лет, с задумчивым видом бредущую вдоль моря. Что-то в ней показалось Тимуру таким волнительным, что он, позабыв про штаны и рубашку, направился к ней. Они познакомились. Женщиной оказалась Марина Сергеевна, врач-педиатор из Москвы – сегодня она впервые в жизни приехала на море, которым теперь «не могла надышаться». Так начался курортный роман Тимура. Дни, а, вскоре, и ночи они проводили вместе – Марина снимала комнату у частницы – там и ночевали, так как в санатории блюли мораль и посетительниц после одиннадцати выгоняли. Уезжали в один день, но разными поездами. Сердце щемило. Марина рыдала и обещала писать. Восемь ее писем до сих пор лежат где-то в ящике серванта – скучала, звала в гости. Тимур мягко уклонился, ссылаясь на занятость. Переписка сошла на нет как-то сама собой. На последнее письмо Тимур так и не ответил – на этом все и закончилось.
«Глубокую озабоченность по поводу судьбы мужественной американской коммунистки Анджелы Дэвис выразил на своем заседании секретариат Международной демократической федерации женщин, объединяющей 107 организаций 95 стран мира. Анджела Дэвис, ставшая жертвой ложных обвинений, уже почти год незаконно содержится в тюрьме…»
- Вот ведь буржуи клерикальные! Такая девка – молодая, смуглявая, кудрявая, - а они ее в кутузку ни за что!.. Свободу Анджеле Дэвис!
Обалдев от неожиданности, Тимур выскочил из кухни, вспоминая по ходу, что не закрыл входную дверь. В прихожей стоял, покачиваясь, дед Степан.
- Да ты чего, старый, - сдурел совсем – по ночам в дом вламываешься – меня чуть кондрашка не хватила!
- Не ночь еще, Тимурчик, а только вечер, к тому же стучали мы, да, видать, телевизор у тебя шибко громко включен – не слышал ты.
- Мы? И сколько вас?
- Нас двое. Я и сосед твой – Мишка Полубояринов.
- Ну а чего ж сосед-то мой не зашел?
- Он на крыльце лежит… Вот в чем ведь дело-то. Зашел я на МТС – сам понимаешь, скучаю на пенсии, а специалист-то я высокий – там же все молодежь, опыт у них откуда?– ну я там совет иногда полезный, а то и гайку какую крутануть… Ну так вот… а ребята стол накрыли, ну и меня, естественно, позвали… Выпили-то немного! И не бурду какую… Но вот Мишку, видать, с устатку че-то развезло… А после того случая, сам знаешь, Катька – мать-то его, думаю, сильно расстроится, если его таким увидит… А самое-то главное чё… Пока мы шли, Яшка, паскуда, захотел песни поорать. Ну и спел «Раскинулось море широко» - так, что полдеревни слыхало. И видало всю нашу компанию. Так что Катьке завтра обязательно донесут, что почетный пенсионер Сердюк Степан Митрофаныч самым несознательным образом участвовал в спаивании молодого поколения в лице Полубояринова Михаила Сергеича. Так что, Тимурчик, задача стоит – сгладить малёк ситуацию. Хотя бы на ноги парня поставить.
- Я тебе что – медвытрезвитель? – возмутился Тимур, глядя в сияющие нетрезвой простотой глаза деда, - а-а-а, - хрен с тобой, давай заносить парня, что он там, как псина, на крыльце валяется.
«Лихорадка, на биржах и в финансовых структурах стран Западной Европы, вызванная специальными мерами, предпринятыми администрацией Никсона для спасения американской валюты, в полной мере показывает, насколько прогнила буржуазная система. В СССР и других странах социалистического лагеря возникновение такой ситуации невозможно в принципе…»
       Мишка лежал с открытыми глазами. «Звезда…» – неожиданно сказал он, указывая рукой куда-то в листву. Тимур с дедом проследовали взглядом по указанному направлению, но видимо, ракурс у них был другой. Тем временем лежащий продолжил: «… одна среди ветвей… Тоскливый свет ее тревожит… И что-то шевелит под кожей… Но кровь мою? Или червей?» Дед прошептал:
- Ну все – кирдык! Что ж теперь делать-то?
- Да не скули ты! – неожиданно твердо сказал Тимур, - хватай его, только сначала к колодцу.
Резво переместили парня, весело скрипнул колодец, дед по-молодецки вытащил ведро и вылил воду на склоненную шею Полубояринова, поддерживаемого Тимуром. Тот вздохнул шумно и вскинул голову, тараща глаза. В течение нескольких секунд дикий ужас сменялся на его лице более-менее сознательным выражением, однако ни одного слова он не произнес.
- Ну как? Еще? – спросил Тимура дед, с готовностью опуская ведро в колодец.
- Да можно, - Тимур пытался растрясти парня, но тот только глупо улыбался, пялясь на спасателей
После повторной процедуры Мишка замычал и попытался двигаться.
- Ну, вроде оклемывается, - пробормотал дед, - теперь чаем его надо крепким.
- Чайник же у меня на плите! – вспомнил Тимур, - все, давай его на кухню.

Мишка сидел за столом порозовевший, но все еще мутноглазый и пил чай, осторожно приподнимая кружку дрожащими руками и потихоньку отхлебывая. Напротив него расположился Тимур тоже с кружкой чая и дед Степан с пальцами, беспокойно барабанящими по столу – от чая он вежливо отказался.
«…перестрелка началась после того, как группа угандийских солдат нарушила танзанийскую границу и была задержана пограничниками Танзании. Вскоре после этого на территорию Танзании ворвались угандийские танки, которые при поддержке артиллерии обстреляли танзанийскую деревню…»
- Вот ведь, не живется неграм спокойно! Я ведь грешным делом, даже чё думаю – зря они колонизаторов-то прогнали. При них какой никакой, а порядок, небось, был, - нарушил тишину за столом дед Степан и неожиданно сменил тему, - большое дело мы с тобой, Тимурчик, сделали, можно так сказать, что человека спасли. По этому поводу полагается. Да и перенервничал я что-то. А тут еще в журнале «Здоровье» намедни прочитал, что нервные клетки только одним способом восстанавливаются.
- Ну и наглый же ты дед! – возмутился Тимур, - тебе не хватит сегодня? – но встал, открыл холодильник, достал «Столичную» и, подумав немного, огурцы.
- Вот это дело! – оживился наглый дед, взял с полки пару стаканов, откупорил бутылку и налил Тимуру и себе, - Ну, за твое здоровье, малой! – в сторону Полубояринова.
- Ты лучше скажи, старый, кто парня до такого состояния довел, - спросил Тимур, скривившись от того, что запил водку горячим чаем.
- Так ведь Яшка Хмурый, сукин сын – я ему говорю, куда льешь-то, нельзя ему много, а он – мужик он али не мужик? Вот и доигрался, дубина, что чуть парня не угробил… Ох и хороши у тебя огурчики! И вкус, и хруст – все на месте. Выдай рецепт?
- Да какой рецепт, - отмахнулся Тимур, - надо просто солить и представлять очень сильно, как ты потом их кушать будешь.
- Странное дело, - промолвил тихо Мишка, - полчаса прошло, а как десять жизней прожил
Дед с Тимуром переглянулись.
- Ты это… Не пей в следующий раз… много – сказал Тимур.
- Вот ты скажи, дед Степан, - Мишка не заметил реплики Тимура, - вот ты жизнь, почитай прожил – как тебе время прошедшее представляется?
- Да как… - дед озадачился, - как ракета в заднице – кто-то ее при рождении мне засунул в енто место и запал поджег. Ну и полетел я, как тот Мюнхаузен.
- Мюнхаузен на ядре летал, - исправил Тимур
- А какая к едреням разница? Вот я щас на излете. Топливо в ракете кончилось, но с разгону еще двигаюсь вместе с ней. А зад болит.
«…сегодня мы были на тренировке нашей сборной команды по баскетболу и поговорили со старшим тренером Владимиром Петровичем Кондрашиным.
- Здравствуйте, Владимир Петрович! Как Вы оцениваете нашу сборную в настоящий момент? Готовы ли мы к Олимпийским Играм, которые состоятся через год в Мюнхене?
- Здравствуйте. В настоящее время мы серьезно работаем. Сборная полностью укомплектована. Ребята тренируются на износ. Команда получается у нас замечательной. Не хочу забегать вперед, но думаю, что в финале мы сыграем с американцами и, бабушка еще надвое сказала, чья возьмет. Вот обратите внимание – сейчас Ваня Едашко с Сашей Беловым как раз отрабатывают вариант «последней надежды», как мы это называем – то есть, допустим, нам недостает одного очка, а времени мало. Мяч у Едашко, он пасует через всю площадку Белову – опа! и в кольце. А, каково?!! В три секунды уложились!»
- Смотрю я на тебя, Тимурчик, - сказал дед Степан, вновь потянувшись к бутылке, - справный ты мужик – хозяйственный, неглупый, да и молодой еще – сколько тебе, сорок? Да меня в твои годы Манька моя, покойница, знаешь, как колотушкой охаживала, когда с соседскими бабами ловила! Ой, я потом дня по три на работу не ходил. Вот... Бабенку тебе какую надо – не век же бобылем ходить… Светку Свиридову знаешь, что на Октябрьской живет? – овдовела она еще год как тому – мужик ейный, Володька Свиридов – ну знал же Кабана-то? - повесился тогда в горячке на Ильин день... Так она родственница мне. Третьего дня её видел, разговорились, она про тебя спрашивала. Глаз на тебя положила определенно.
- Главное, чтоб не сглазила, - усмехнулся Тимур.
- А ты зря смеёшься. Баба она ладная, дома порядок, накормит, обогреет, как полагается. Сын у ней послушный, спокойный, на пятерки учится – во второй класс уже пойдет. Могу посодействовать.
- Да ну тебя, старый, с твоим сватовством! Давай чокнемся лучше. Михаил, тебе чая не долить?
- Не, дядь Тимур, не надо, - Мишка задумчиво следил, как, звякнув, встретились два стакана, а затем их донышки поднялись вверх, - одно резко, потому что дед Степан выпивал одним махом, а второе плавно, но вздрагивая при этом ритмично, в такт мелким глоткам Тимура.
Хрустнули огурчики – собутыльники закусывали, самоуглубившись. Мишка повертел в руках пустую кружку и сказал:
- И все-таки время не имеет отношение ни к ракете в заднице, ни к ветру, дующему в спину, ни к нити, сквозь нас продетой, ни к стрелам, летящим ниоткуда в никуда. Оно кусок какого-то тягучего вещества в наших руках – вроде смолы или каучука. Дети забавляются с ним, как с игрушкой – кидают его, словно мячик, мнут в ладонях, лепят фигурки, сжимают так, что оно полностью помещается в кулачке, растягивают до бесконечности – оно при этом становится тонким-тонким, тоньше волоска, - время растянутое увлекшимся ребенком с трудом можно разглядеть под самым мощным микроскопом… а однажды я видел, как какой-то карапуз надул из своего времени такой огромный пузырь, что тот не поместился во вселенной. Дети проделывают все это увлеченно и без всякого напряжения, пока что-то не начинает отвлекать их от игры. Они уделяют времени все меньше и меньше внимания, и однажды оно им полностью надоедает. Выкинуть его как наскучившую погремушку они не могут, потому что к этому моменту оно намертво прилипает к ладоням, принимает их форму, становится удобным, все еще мягким, всегда теплым, привычным, полезным, как кистевой эспандер и, в общем-то, незаметным. Так ребенок становится взрослым.
- Чтой-то замолчались мы. Значит, либо говорить нам не о чем, либо расходиться пора, а поскольку поговорить мы всегда тему найдем…- сказал дед Степан.
- Ладно, посидите уж, - Тимуру почему-то не захотелось оставаться одному.
- Да нет, Тимурчик, пойдем мы – пора и меру знать, не тот я уже, что раньше, в сон клонит, до дому бы добраться. Мишка, хорош носом клевать! Пошли уже.
Гости встали из-за стола и, покачиваясь, направились к выходу. Тимур пошел их провожать. Обуваясь, Мишка чуть не упал, и дед подхватил его под руку:
- Ты, Мишаня, как – готов перед мамкой-то появиться? А то, может, отдыхает она уже. Так ты потихоньку прокрадись и ложись в койку, чтоб ее не беспокоить. А тебе, Тимур, спасибо за хлеб, за соль. Заходи как-нибудь. И про Светку-то подумай, я серьезно…
«…в деревне Черемухино завтра ожидаются ливневые дожди, грозы, град. Ветер ураганный, до сорока метров в секунду. Возможны смерчи…»

Курил на крыльце. Гости ушли. Затих голос старика, дающего последние указания своему юному спутнику. Из дома доносилась мелодия «Манчестер-Ливерпуль», знаменуя окончание программы, которую так и не посмотрел в этот раз. Надо было возвращаться в пустой дом. Прошел на кухню. Сел за стол. Вылил остатки в стакан. Выпил. Захотелось как-то убить время. Снял с руки часы, подаренные ему лет десять назад, и хрястнул их со всей мочи об стол.
Время умирало, конвульсивно дергаясь секундной стрелкой.
Чтобы добить его взял с полки молоток для отбивания мяса.
Несколько раз ударил.

27.08.03