Марфа Стрешнева и Яков Лукич - часть первая

Яков Лукич ел упругие, с привкусом бензина, сосиски, когда услыхал громкое царапанье за кухонным шкафом.

- Не иначе - мыши, - рассудил он, - тараканы так не могут. Кота надо.

Он проглотил последний кусок розовой гадости, допил пиво и направился к шкафу, уточнять.

- Не подходи, - вдруг, услыхал он.

- Чего? - спросил Яков Лукич и сел на табурет.

- Не надо мне тебя, - ответил низкий голос.

Яков Лукич тоскливо посмотрел на полную сумку бутылок и начал вспоминать вчерашний день. Где, с кем, и сколько. Вспоминалось плохо. Яков Лукич шевелил губами, закатывал глаза, тер пальцами лоб, но так ничего и не прояснил. Мерещились какие-то незнакомые рожи, пестрая, с нарисованной лошадью, палатка и какая-то уж совершенно немыслимая дрянь в виде рыжей собаки, пытавшейся лизнуть его в нос.

- И предупреждали же люди, - с острой жалостью к себе думал Яков Лукич, - и Зинка предупреждала и этот рыжий с бельмом.

Он оторвал взгляд от бутылок. Перед ним стояла прозрачная женщина.

- Ты кто?- почти без удивления спросил Яков Лукич.

- Марфа я, - женщина двумя руками пригладила длинную, почти до пят, юбку и тихо, как бы между прочим, добавила, - невинно убиенная.

- Чертей зеленых обещали, а тут - баба с косой, - уже всерьез удивился Яков Лукич, - бабой точно не угрожали, и в этой никакой зелени нет, а то что стена через нее видна, так мало ли чего с бабой бывает. Митрич говорил, что машина такая есть, чтобы сквозь человека глядеть. А Митрич покойников охраняет, он все должен знать. Может рано мне еще в горячку падать? - Яков Лукич повеселел, но все же полюбопытствовал:

- Слушай, а ты, часом, не глюк?

- Это я не ведаю, - женщина потупилась, и мелко шагнула от стены.

- Нет, ты пока стой, где - есть, - насторожился Яков Лукич, - не признал я тебя еще.

- Да Марфа я, боярина Стрешнева дочь. Васька злыдень меня убил, - и с некоторым сомнением повторила, - безвинную.

- Ну да, - сказал Яков Лукич, - боярина… безвинного, - и тут он так захотел выпить водки, как не хотел никогда в жизни. Стакана два разом, а потом по обстоятельствам. Он дотянулся до бутылок, солдатской шеренгой выстроенных на столе, и одну за другой просветил их на пыльное окно. Убедившись, что нет в них и капли, Яков Лукич застонал и с биллиардным стуком пал головой на стол.

- Эк скрутило-то тебя, - женщина подошла и положила прозрачную ладонь ему на затылок, - Яков Лукич дрогнул телом, прижал лицо к холодному пластику и в его голове мелькнула соблазнительная мысль о немедленной смерти, - ну эта дума напрасная, тебе ишшо жить да жить, - угадала мысль гостья. И в больную голову Якова Лукича вошла полная, без единого проблеска, одурь.

- Тебе бы таперича жбан рассолу и в баньку. Я бы тебя веничком постегала. Рассол-то есть? - и сама ответила, - нету у тебя ничего, болезный, - гостья положила вторую руку на темя, и Якова Лукича неудержимо затянула болотная тина сна.

- Извиняй, - пролепетал он, - спать пошел, - ломкими ногами зашел в комнату и рухнул на дранную раскладушку, продать которую не смог по причине совершенной невозможности отыскать покупателя.

- Ступай, болезный, ступай, - проводила его взглядом незванная гостья, села на оставленный хозяином табурет, поставила локоток на стол, прилегла щекой на ладонь и, глядя в окно, замерла. Тишина, тишина заволокла неухоженную однокомнатную квартиру номер тринадцать на четвертом этаже панельного дома. Знойный июльский день накатывался на город. Острые лучи высокого солнца плавили асфальт, калили крыши и стены домов, гнали редких прохожих в тень. Но в квартире Якова Лукича стыла ничем не прерываемая мертвая тишина. Вечером, когда длинные тени исполосовали город, и в квартиру тихо заползли сумерки, сидящая за столом женщина убрала со стола руку выпрямилась и в глазах ее обозначилось нетерпеливое беспокойство. Мрак в комнате густел, но вот, наконец, над крышами домов выплыл в небо яркий диск полной луны, и стало ясно чего с таким нетерпением ждала женщина. Она встала, рывком распахнула створки окна, и  кухню Якова Лукича затопил зеленый лунный поток. Женщина преобразилась. Исчезла ее прозрачность, на щеках появился румянец, алые губы сложились в улыбку и тихо прошептали:

- Ай, распутна дочь воеводы, ох и распутна, - она сбросила с себя одежды, и стал виден под левой девичьей грудью багровый шрам. Женщина приложила к нему палец, и палец окрасился кровью. Она слизнула кровь, улыбнулась и нагая вошла в комнату к Якову Лукичу.

Пружинистой, кошачьей походкой подошла к окну, одним касанием вытянула насквозь ржавые шпингалеты и открыла его. Волшебный свет полной луны ворвался в комнату, и на спящего Якова Лукича лег зеленый лоскут. Женщина подошла к нему, мигом раздела и положила ладонь на его лоб. Ах луна, луна, что делаешь ты со спящим человеком, когда свет твой струится ему в мозг сквозь стиснутые веки. Обнаженный Яков Лукич беспокойно заворочался, и, вдруг, широкая улыбка раздвинула его губы. Потом он тяжело и часто задышал, лицо его налилось багрянцем, плоть его, до этого спящая, восстала и женщина, склонившись, прижалась левой, раненой грудью к его губам.

Когда лунный лоскут ушел с лица Якова Лукича, женщина встала, усталым движением огладила живот и бедра и некоторое время молча смотрела на обнаженного хозяина тринадцатой квартиры. Потом вздохнула и снова положила ладонь на его, в каплях пота, лоб. Тело Якова Лукича привычно дрогнуло, а лицо сделалось строгим.

- По купеческой части пойдешь. Сукном и маркизетом расторгуешься. Гильдию тебе даю, - и уже от двери, повернув голову, от чего распущенная коса метнулась со спины на грудь, прибавила, нахмурив черную бровь, - вино забудь, баб не трогай, жди, - гостья окинула взглядом комнату, - Да хоромы прибери, хозяин.

Поздним утром следующего дня Якова Лукича разбудило настойчивое бренчание дверного звонка. Он встал, удивился давно забытой легкости тела, заулыбался и пошел открывать.

- Господи, - изумилась вошедшая дама, - хотя бы срам прикрыл. Улыбается еще. Совсем ошалел с перепоя. Трусы надень, - чуть задержав взгляд на нижней части нагого тела, она заглянула в глаза хозяина и поставила принесенную сумку на пол, - да что с тобой, Яшенька? И кровь на тебе. На лице вот и на груди. Может доктора позвать? - Не отвечая, Яков Лукич, как был, забегал по квартире. Сунулся во все места, зачем-то заглянул под стол,  пошарил глазами по стенам, провел взглядом по пришедшей и осознал, что стоит нагишом перед, хотя и хорошо знакомой, но дамой.

- Ой, Зиночка, Зинаида Павловна, извиняй меня. Не проснулся я еще до полного ума, - Яков Лукич прикрылся руками и брызнул в комнату с раскладушкой.

- Да ты в себе ли, Яков Лукич? - не могла успокоится Зинаида Павловна, - видать сильно перебрал вчера. Один что ли был?

- Один, один, совсем один, - вдруг, испугался хозяин, - тебя не было, Митрич при покойниках, с кем же тогда?

- Хотела я вечерком подойти. Было желание, - Зинаида Павловна ударила голосом на последнее слово и многозначительным взглядом дала понять какое желание может  быть у не старой еще дамы жарким июльским вечером, - и селедочку приготовила, какую ты любишь, и маленькую купила.

- И пришла бы.

- Да закрутилась как-то… - Зинаида Павловна прихмурила щипанные бровки, пытаясь что-то вспомнить, - ну я сегодня пришла. Поправишься сейчас, - она на ходу показала хозяину четвертинку водки, деловито закрутилась на кухне, и уже через совсем короткое время ворчала сковорода, игриво насвистывал чайник и в квартире, вытесняя устоявшийся перегарный дух, распространился аппетитнейший запах яичницы пожаренной на сале и присыпанной молодым зеленым лучком. И когда Яков Лукич в обычном своем наряде, в майке, когда-то голубого цвета, в жеванных брюках, цвет которых уже давно не определялся, и в  спортивных кедах, не скрывающих пальцев владельца, подошел к столу, на нем стоял графинчик с водкой, резанная селедочка с кольцами лука и все еще шипящая подрагивающая на сковороде яичница. Яков Лукич привычным движением разлил водку в стаканы, точно на толщину пальца Зинаиде Павловне и поболее себе, умильно посмотрел на селедку, оценив ее толстую спинку, подцепил на вилку среднюю дольку, поддел луковое колечко и предложил:

- Вздрогнули, Зиночка?

- Твое здоровье Яшенька. Чудной ты сегодня. Не болей, - Зинаида Павловна выпила, по мужски крякнула, потянулась за яичницей и заметила, что Яков Лукич поставил невыпитый стакан на стол и потерянно уставился на нанизанную селедку.

- Да что с тобой, Яша? Ох, не нравишься ты мне сегодня. На себя не похож. Может правда доктора?

- Извиняй, Зинаида Павловна. Может и заболел, - он положил вилку, задумался, как бы вспоминая и, вдруг, спросил: - а день какой сегодня?

- Четверг. А зачем тебе?

- Не среда, - засомневался Яков Лукич.

- Четверг, Яшенька, четверг. Среда вчера была.

- Заболел я, Зинаида Павловна, сильно заболел, - уже уверенно, но не громко сказал хозяин. Напрасно ты ко мне сегодня пришла. Не смогу я.

И врача не надо. Нет от нее лекарства.

- Это как же нет лекарства, - испугалась гостья. Вдруг догадка обозначилась на ее лице, - был у тебя кто-то Яша.

- Был, - сознался Яков Лукич, кивнул и повторил, - был, обязательно был. - Уже у дверей Зинаида Павловна посмотрела на любовника последним взглядом, спросила:

- Кровь-то почему?

- Ее кровь, - без колебаний, сразу ответил Яков Лукич, чем привел бедную женщину в полное замешательство. Проводив гостью, хозяин вернулся на кухню, отодвинул селедочку и графинчик на край стола, с аппетитом съел яичницу, подобрав хлебной коркой кусочки обжаренного сала, выпил стакан крепчайшего чаю и надолго задумался.

Хозяин тринадцатой квартиры был ленив, вял и, как  говорят, без царя в голове. Отец его давно, когда еще Яша бегал в младший класс школы, погиб нелепой случайной смертью, и об этом Яков Лукич запретил себе вспоминать. Запрет старательно выполнял, а если и нарушал, то лишь в очень сильном подпитии. До весны прошедшего года он жил со старушкой матерью на ее пенсию и на не частые случайные заработки. Но в середине марта у старушки случился инфаркт, и Яков Лукич остался в квартире один. Характер у него сформировался хлипкий, а если говорить проще, то и вовсе никакого характера у Якова Лукича не было, и ступил он на широко проторенную и плотно утоптанную дорогу российского пьянства. Спивался он в привычной традиции и ни в чем не был оригинален. Пропил мебель, одежонку, остававшуюся после смерти матушки, добрался уже и до утвари кухонной, когда случай, а быть может и не совсем случай, познакомил Якова Лукича с дочерью давно умершего воеводы.

Солнце на белом от зноя небе перевалило за полдень, когда Яков Лукич очнулся от дум, в который раз обошел квартирку, заглядывая во все углы, вывернул карманы, в напрасной надежде найти хоть какие-то деньги, потрогал заросшие, но почему-то затвердевшие скулы, и вышел на улицу. В узкую полоску тени он спрятаться не мог, да и не старался. Яков Лукич шел на самом солнцепеке, широко и прочно шагая по мягкому асфальту. Повертевшись по безлюдным улицам, он вышел на центральный проспект и остановился перед большим магазином. Оглянувшись, он толкнул стеклянную дверь и вошел. Внутри магазин лучился и сверкал зеркалами. Нарядные манекены радостно улыбались Якову Лукичу, обнажая хищные фарфоровые зубы. Тут же у входа к нему подкатил плечистый красномордый парень, затянутый в синюю униформу, обыскал его цепким взглядом, тихо спросил:

- Не заблудился?

Яков Лукич прищурился от нестерпимого сияния зеркал, чуть отодвинул рукой синего верзилу, вздохнул и пошел по топкому ковру к широкой мраморной лестнице с золотыми перилами ведущей во второй этаж. Синий вскипел от наглости оборванца, вроде бы и кинулся за ним, и руку протянул, но отчего-то застрял, и только проводил алкаша очумелым взглядом. Яков Лукич нашел дверь к служебным кабинетам и через минуту стоял перед табличкой "директор". Он опять вздохнул и прищурился, хотя ничего яркого вокруг не было, длинный коридор тонул в полумраке.

Седой с крупным породистым чуть одутловатым лицом человек неслышно ходил по ковру кабинета.

- Нет, - говорил он телефонной трубке, - сразу я не могу решить. Я должен думать и считать, - трубка, видимо, не возражала, - возможно завтра… ближе к вечеру… Я непременно позвоню. Извините, я вынужден прервать беседу. У меня, - директор замялся, подыскивая подходящее слово, - странный посетитель. Хорошо. До завтра.

Директор большого магазина не мог позволить себе выразить изумление охватившее его при виде Якова Лукича, и на холеном лице появилась лишь легкая улыбка. Не здороваясь, посетитель подошел к громадному столу и плотно угнездился в кресле, по-видимому, для посетителей и предназначенному.

- Я хотел бы купить у вас одежду. Ну… всякую… ботинки, носки, бельишко… и остальное, - запинаясь, сказал Яков Лукич.

- Купите, - легко согласился директор.

- Денег нет, - тоже улыбнулся посетитель, - совершенно.

- Так, - директор стер улыбку с лица и занял привычное место против посетителя, - и чем я могу вам помочь?

- В долг, - просто сказал Яков Лукич, - от большой маяты убережетесь.

- От маяты? - вздернул кустистые брови директор, - большой? Угрожаете? - его левая рука потянулась к тайной кнопке, - и чем же?

- Вот этого я совершенно не знаю, - с чувством признался посетитель и уж который раз за день вздохнул. Левая рука директора вынырнула из-под стола и забарабанила пальцами по столешнице настоящего красного дерева.

- А как вы ко мне-то прошли? И никто вам не мешал? - спросил он

- Да был там. В синем.

- И как?

Не отвечая, Яков Лукич небрежно махнул рукой.

- Да я вам верну деньги. Не сразу, ясное дело. Месяца через полтора, ну может два, но точно верну.

У директоров, чтобы ладилось дело, совсем необязательны хорошее образование, коммерческая хватка, личное обаяние или дотошность, но совершенно необходима верная и надежная интуиция. Именно поэтому хозяин кабинета более пяти минут барабанил и молча разглядывал нагловатого оборванца, а потом вместо тайной нажал кнопку вызова заместителя и в кабинет вошла элегантная дама в очках, которая в разное время выглядела и на двадцать пять лет и на тридцать, а то и на все тридцать три.

- Елена Юрьевна, - директор вежливо встал из-за стола, - подберите гражданину полный комплект одежды. Надеюсь на ваш вкус и талант. Экономить не надо. И выдайте ему наличных денег, скажем, тысячи две, - он вопросительно взглянул на посетителя и Яков Лукич кивнул, - счет, пожалуйста, - мне на стол.

Ничуть не удивившись, Елена Юрьевна жестом пригласила посетителя, и они вместе покинули кабинет.

Полученные у седого директора деньги Яков Лукич истратил в тот же первый день новой жизни. В кредитном мебельном магазине он выбрал добротную двуспальную кровать.

Как меняют людей казалось бы случайные обстоятельства их жизни! Прозябает, например, человек в полной нищете и безысходности, но, вдруг, голубая птица удачи шепотом, ему одному, подсказывает счастливый лотерейный номер и через час человека уже совершенно нельзя узнать. Взгляд, походка, голос. Он уже никогда не протянет первым руку при встрече, да и не всякому пожмет. Евроремонт ему, виллу на Канарах, с мэром по мобиле, и непременная бронированная дверь с пятью замками, которую и базука не сразу возьмет. А если его еще выберут ненароком в какой-нибудь районный совет по бродячим псам, тогда вокруг него уже не сограждане, да и не люди вовсе, а электорат с которым говорить можно только с трибуны.

Нет, с Яковом Лукичем ничего подобного не произошло, но и его, знакомство с боярской дочкой  изменило очень. Исчезла округлость щек, сыроватое тело стало суше, раздалось в плечах, тверже, уверенней стал взгляд его серых, с прищуром, глаз. Заматерел Яков Лукич, в одну ночь заматерел. Только вот вечерами, перед тем, как лечь в свою двуспальную кровать он всегда был тревожен и даже, пожалуй, суетлив. Осматривал квартиру, щурился на кухонный шкаф, но потом брал себя в руки, полностью раздевался и нагой ложился поверх легчайшего пухового одеяла. А утром, проснувшись, тут же бежал к зеркалу смотреть, нет ли кровавого следа на груди. И когда видел след, не торопился его смывать, ждал пока кровь засохнет и надевал белье поверх тайного клейма. А однажды утром случилась у Якова Лукича находка. На полу, рядом с изголовьем кровати нашел золотой перстень малого размера с зеленым камнем. Не трогая кольца, он побежал к зеркалу и убедился, что кровь с груди дотекла до пупка. Много было крови. Яков Лукич тихо присел на кровать и часа два, а может и поболее, думал, а вечером понес находку в ломбард.

Заросший черным волосом носатый оценщик через большую лупу долго смотрел перстень.

- Ну вижу, старой работы женский перстень. Где взял?

- Во сне, - подумав, ответил Яков Лукич.

- Зачем темнишь? Прямо скажи. Ты не в милиции. Я не следак.

- Из сна кольцо, - вздохнул Яков Лукич.

- Ясно. Десять тысяч рублей даю.

Яков Лукич потер ладонью затвердевшую скулу, мельком глянул на мордоворотов у двери и тихо, но очень слышно сказал:

- Это кольцо грозный царь Иван невесте перед свадьбой дарил. Ему  цены нет. На аукционе его начальная цена - миллион. Оставишь у себя как залог. Мне выдашь сто тысяч долларов. Если мне не хватит, выдашь еще. Через год верну все с твоим обычным процентом и заберу перстень.

Черноволосый положил лупу и перстень на стол, прикрыл глаза и минуты три странно сопел. Думал. Потом подошел к сейфу и, закрыв его сутулой спиной, набрал код. Положил в стальной ящичек перстень, вынул из сейфа десять пачек.

- Считай.

Яков Лукич считать не стал, бросил деньги в дипломат и тем же негромким голосом равнодушно добавил:

- И спаси тебя Бог, если через год у тебя перстня не будет.

- Грозишь? Мне грозишь? - рассвирепел оценщик.

- Не угроза это, - улыбнулся Яков Лукич, - предупреждение.

- Чтоо?! - привстал черноволосый и мордовороты, соответственно, встрепенулись. Яков Лукич тоже встал, впервые взглянул в рачьи, с кровавыми жилками, глаза и сказал:

- Убью я тебя тогда. А может и хуже случиться. Уж ты мне верь, красавец.

В начале сентября того же года Яков Лукич был гостем седого директора зеркального магазина. Давно с лихвой вернул он долг, и сделались они почти друзьями. Хотя какая дружба может быть между матерыми волками рядом с отарой. Разве только на короткое время охоты? Директор поставил на стол хороший коньяк в граненой бутылке и два пузатых бокала.

- Выпьешь?

- Нет, - отказался Яков Лукич.

- Что так? - удивился хозяин. Гость промолчал.

- Какую же секцию ты хочешь? - продолжая разговор, спросил хозяин.

- Какую дашь. Турецкие ковры надо сбыть. Большая партия. Мои бутики не справляются.

- Правую сдам. Она побольше. Тебе на долго?

- Пока свой не открою. До конца года, пожалуй.

Хозяин залил донышко бокала коньячком, поболтал его, понюхал, сделал глоток.

- Напрасно ты Яков Лукич без охраны. Подвинул ты многих. Сову прогнал, а он парень лихой. И тачка у тебя, люди говорят, не защищенная. И водишь сам. Тир. Есть у меня парень надежный. Давно знаю. Возьмешь водилой?

- Нет, - сразу отказался гость, - мне все это не нужно.

А время шло. Башенные часы города минуту за минутой откусывали от положенного каждому века. Сгрызли они год и у Якова Лукича. Внешне он изменился мало, но кладбищенский сторож Митрич, пожалуй, его бы не признал. Пешком Яков Лукич почти не ходил, рулил длинной серой машиной, привезенной из далекой Японии. Объезжал свои магазины, в которых можно было купить все. Ну почти все. Тринадцатая квартира на четвертом этаже панельного дома теперь пустовала. Редко заходил в нее Яков Лукич. Зайдя, сидел на старом табурете перед кухонным шкафом, но сидел не долго. Торопился догнать ускользающее от нас время. Жил он теперь далеко от города в красивом четырехэтажном особнячке со стрельчатыми башенками по углам сверкающей серебром крыши. Дом стоял в ряду похожих коттеджей и был тринадцатым по счету. Жил Яков Лукич одиноко. Гостей не приглашал. Редко потчевал торговых партнеров. Хоромы, как называл он дом, содержались в чистоте и порядке стараниями двух, пенсионного возраста, мужичков, которым Яков Лукич платил изрядно за усердие и молчаливость. Друзей в своей новой жизни он не завел. Недругов если и нажил, то скрытых. Что-то было в нем. Чувствовалось. Побеседует с ним человек, и разговор, казалось бы, пустяковый, а появляется после него у человека тревога, и забудется  она не сразу. Неуютно было людям с Яковом Лукичем. Тут же вспоминались странные слухи не утихавшие в городе. Возможно слухи эти плодили напивавшиеся по церковным праздникам пенсионеры состоявшие при доме, но говорили, что центральное место в хоромах Якова Лукича занимает опочивальня, стены которой оббиты старинной золотой парчей. И якобы стоит там, купленная в музее за большие деньги, кровать с балдахином. Болтали что дверь в опочивальню -заговоренная, и, хотя нет на ней ни замков ни тайных пружин, пропускает она только хозяина. Был слух, что слышится ночами из этой комнаты женский голос, а иногда и стон, и даже громкий, разносившийся по всему дому, стон. Это уж казалось совершенно невероятным, так-как было достоверно известно, что женщинам в дом Якова Лукича вход был заказан. И никакой женщины там быть никак не могло. Чего только не болтают люди из зависти или по злобе. А ведь была и вовсе дикая сплетня, что когда наступало полнолуние, и в небо выплывала золотая с зеленым драконом луна… Нет, уж этому совершенно нельзя верить.

      продолжение следует...