Ремиссия

(психологические были)

Все мы родом из детства.
В этой истории события переплелись, как линии Хартмана в кем-то жестко и жестоко расчерченной геопатогенной зоне.
___________________________________________________________

1. Издалека…  Очень холодно (как в детской игре "холодно-горячо").

Счастливого детства у Ольги не было. Нет ни одной детской фотографии, на которой она улыбалась бы. Мама била Олю бельевой веревкой, комлем от веника, деревянной палкой от швабры, головой об стол, ногами, валяя по полу, и просто рукой по лицу. Кричала и обзывала немилосердно: «Кааак щас дам! Так по стенке и размажу! На одну ногу встану, за другую дёрну, раздеру пополам, как лягушонка!». И давала.
Оля помнила себя с двух-трех лет. Память хранила, нависшее над Олей, мамино лицо, искаженное странной, похожей на едва сдерживаемую улыбку, гримасой, и её, Олю, сбитую матерью с ног, на полу, в страхе ожидания нестерпимой боли от каждого последующего удара, просящей в крике: «Больно! Больше не буду!». Но снова – удар, ещё удар, за ним следующий. Чего не буду? Ни тогда, ни сейчас Оля не помнила или не понимала.
Дома надо было жить, не попадаясь маме на глаза, стараться ни о чём не  спрашивать или просить. Пойти гулять на улицу - тоже нельзя. Можно: не попадаться маме на глаза, «ходить по одной половице», учиться только на «отлично». И Оля училась на пятёрки по всем предметам, благо, знания давались легко, потому что учиться ей нравилось. Ещё Оля танцевала, точнее - занималась хореографией, почти десять лет. Этим, в основном, и жила, вернее, танцем выживала. Балет был смыслом жизни, единственной безусловной радостью. На занятия в балетную студию Оля ходила сама уже с семи лет. Для неё не было горше наказания, чем запрет на посещение занятий в студии. И талант был - в многочисленных конкурсах, концертах Оля неизменно получала призы, занимала первые места.  Она подросла, и мама, вдруг, сказала: «Хватит вертеться на одной ножке, артисты не люди, а  б...», - и  учиться в Ленинградский институт культуры и искусства  Олю  не пустила. С той поры балетные представления Оля смотреть не могла, сцена и всё происходящее  на ней   расплывались сквозь слёзы, а Олино сердечко горевало так, будто чувствовало, что ничего лучшего в жизни уже не будет.
На работе Олина мама слыла уважаемым человеком, передовиком, ударником коммунистического труда, председателем женского совета, где решались семейные проблемы работников. Мама давала советы, учила, как жить и воспитывать детей, возвращать в семьи мужей, жён, участвовала в распределении санаторных и курортных бесплатных путёвок. И в Олиной школе маму выбрали председателем родительского комитета.
Папу Оля помнила другим: добрым, неторопливым, умным, одним словом - замечательным. Он любил свою старенькую маму, которую с пятнадцати лет видел редко, так как уехал из дому в ремесленное училище. По ночам Оля часто видела папу, сидящим за кухонным столом, пишущим письма своей маме. Только письма эти он почему-то не отправлял. Шутил папа  негромко, мягко, тепло и очень смешно. Он всегда много работал и всегда где-то учился. В молодости, до женитьбы, папа был романтиком: работал на ударных стройках, строил Комсомольск на Амуре. Фильмы того времени,  как «Весна на Заречной улице» - это и про него. Медаль «За трудовое отличие» вручал папе Калинин, потом был орден за те же заслуги. Из электромонтажника, окончившего  ремесленное училище, папа вырос до руководителя. Всё у него получалось хорошо: работать, учиться, вкусно готовить, мастерить, изобретать. Каждый Новый год Дед Мороз в их доме говорил папиным голосом. Не кричал папа, не повышал голоса никогда, родные и чужие любили его. Дома он бывал не часто. Работал, подрабатывал, учился, придумывал  рационализаторские предложения, строил дом, ездил в командировки. От мамы Оля слышала: «У-у батькино отродье!… Большеротая». Для папы Оля была «кыса» - от «киса», так звали котят в Журавке, родом из которой был папа.

Возможно, Ольга что-то идеализировала в отце. Но так она  чувствовала его в детстве, таким же помнила, став взрослой. Рассказ бабушки о том, как отец пытался уйти из семьи, на отношение Ольги к отцу никак не повлиял. Сама Ольга рассказывала об этом так: «Мне годика четыре, зимний воскресный день. Папа, накануне приехавший из командировки, почему-то снова одет в пальто. Мне не хотелось папу отпускать и я спрятала его шапку за подушкой, накрытой кружевной «накидушкой». Папа шапку нашёл, посмотрел на меня и сказал что-то похожее на: «Собирайся, поедешь со мной». От радости я пулей полетела под кровать за, оставшимся со времени бабушкиной молодости, синим фанерным чемоданом, в котором хранились мои вещи. Папину шапку нахлобучила на свою голову. В комнату вошла мама. Наклонившись ко мне, пока папа не видел, она сказала: «Там у папы злая тётя, она будет тебе в голову иголки втыкать». Сказала и вышла. В соседней комнате на руках у бабушки плакал мой восьмимесячный брат. Не помню, уехал ли папа в тот день, я же никуда не поехала ни в тот, ни в другие дни. А через двадцать пять лет папа с мамой отметили серебряную свадьбу».

Ольге было тридцать лет, когда она и отец одновременно попали в одну и ту же больницу. Отцу «снимали» осеннее обострение язвы желудка и уже готовили к выписке, Ольге подшивали почку после автомобильной аварии. Палата отца находилась несколькими этажами выше. Его не стало на пятый день после Ольгиной операции. В день, когда её из отделения интенсивной терапии перевели в общую хирургию, у отца случился сердечный приступ. День был праздничный, врачей на месте не оказалось. Еще около сорока минут отец оставался живым. Медсестра не догадалась положить ему под язык таблетку нитроглицерина, которого у отца не оказалось с собой только потому, что дело было в больнице. Дома и на работе пробирочка с нитроглицерином всегда была у него в кармане.
Отец умер, мать стала невыносимой. Находиться в одной квартире с ней стало невозможно.
После операции Ольге пришлось учиться жить заново. В это же самое время они с мужем получили, наконец, ордер на кооперативную квартиру. Как в то время строили, отделывали и сдавали государственной комиссии квартиры – история отдельная. Въезжая, можно и нужно было начинать ремонт. После операции Ольга с трудом ходила, быстро уставала, но, чтобы скорее уехать от матери,  взялась сама покрывать лаком паркетные полы. Стоять не могла, наклоняться тоже, поэтому ложилась на пол и с упоением и болью по всем послеоперационным швам, размазывала кистью лак, следуя за рисунком паркета. Потом отползала к стене, сколько-то отдыхала, опираясь на неё спиной, и снова бралась за кисть.
Наконец, ремонт был закончен, переехали. Целый год или больше, возвращаясь откуда бы то ни было домой, Оля радовалась. Её дочери Анечке в то время исполнилось десять лет. Муж был третьим. Третьим – по счету в их семье: Ольга, дочь, муж, и третьим по счету Ольгиных замужеств.

2. Холодно, холодно…

Первый раз Ольга вышла замуж в девятнадцать лет, чтобы кто-нибудь, наконец, защитил её от материнских побоев. Третьего сентября отгуляли свадьбу,  к ноябрю Ольга вернулась домой, а весной был развод. Горе вписалась в одну тоненькую строчку, пополнив содержание Ольгиной медицинской карты новым диагнозом – «невроз типа неврастении». Так Ольга познакомилась с новой болью, не менее болезненной, чем физическая боль от побоев. «Новая знакомая» не оставляла своих приёмов даже во сне, лишь изредка слегка ослабляя  давящую повязку на Ольгиной душе. Со временем Ольга поняла, что ничего хорошего из её первого брака   получиться   не могло:  сама Оля пыталась бежать  в замужество от матери, а  мужу приглянулись должность Олиного папы, материальный достаток и дом её родителей. Но это она поняла намного позже, а пока, после очередного отвратительного скандала с мужем Оля со страхом думала: «Если не вернусь к мужу,  дорога одна  – снова в родительский дом».

Своим замужеством Ольга испортила жизнь хорошему парню – Валерке Зорину. Она не дождалась его из армии по двум причинам: во-первых, жить дома стало «опасно для жизни», во-вторых, так уж получилось, что за три осенние месяца их знакомства в свои семнадцать лет Оля не успела и не сумела узнать его, понять, полюбить.  В ноябре Валерку призвали в армию. Ольга не провожала его. Ждать не обещала.  Но весной  от него пришло  письмо, и   полтора года завязавшейся переписки остались в жизни Ольги лучшим временем её юности.
Перед разводом, чтобы в очередной раз не вернуться к мужу, Ольга всё-таки умудрилась уехать к Валерке в Ижевск, куда он вернулся после службы в армии. Валериной маме Оля понравилась, а он сам, чтобы во второй раз не потерять  Ольгу, готов был на все: уйти с любимой работы, остаться без постоянной прописки  в городе (в то время с этим было сложно и строго), готов был уехать куда угодно, лишь бы вместе с ней. Они вернулись из Ижевска в Ольгин родной город, где Оля, не сумев договориться со своей душой,  бросила  Валеру одного в чужом для него месте, в квартире её родителей. Снова ушла к уже бывшему мужу, сама себя и никого не понимая. Отец Ольги вечером того же дня чудом успел вынуть Валеру из петли.

От мужа Ольга всё равно вскоре ушла. Он тяготился своим женатым положением, вечерами уходил в клубы, на танцы. Ольга оставалась одна ждать его ночами, в чужой ненавистной квартире, рядом с его выпивающей мамашей – своей свекровью. Свекровь частенько собирала у себя весёлые вечера с молодыми мужчинами. От участия в вечеринках Оля отказывалась. Гости же, подвыпив, осмелев,  переключали своё внимание с пятидесятилетней свекрови на девятнадцатилетнюю Олю. Ольга пряталась, закрывалась в комнате мужа, который в это время отдыхал где-то сообразно своим желания. Свекровь учиняла «семейные» разборки с обвинениями в том чего не было и быть не могло.   Однажды, после очередного увеселительного вечера и оскорблений свекрови, так и не дождавшись мужа на ночь домой, Ольга собрала свои немногочисленные  вещи, написала прощальную записку на стене… зубной щёткой, обмакивая её в бутылочку с синими школьными чернилами «Радуга»,  отдала ключи от квартиры соседке по этажу и ушла из своего первого замужества навсегда.

Валерий вернулся в Ижевск. Первые пять лет звонил родителям Ольги, расспрашивал о ней. Ольга сама несколько раз пыталась его искать с одной лишь целью – попросить прощения, если в этом случае вообще можно говорить о прощении. Но это было уже  много лет спустя, когда Оля поняла, что сделала.

В двадцать лет Ольга вышла замуж во второй раз. Полюбила так, как мечтала. За карий ободок вокруг чёрных зрачков, за белозубую улыбку, добрый веселый нрав, и песню, с которой в одно из ноябрьских воскресений Он появился у Ольги в комнате: «Воскресенье – радостный день. Пусть исчезнет ссор наших тень...». Глуховатый с хрипотцой грудной тембр голоса, сильные мужские руки, для которых самое большое обручальное кольцо ювелиру пришлось «раскатывать» до необходимого размера. Через три года у них родилась девочка. Долго не могли выбрать имя для дочери. Пока однажды, вдруг Ольга почувствовала: «Она – Аня, Анна Георгиевна». Но когда Ане исполнился год, Ольга уже знала, что жить с Георгием она не сможет.

Красивое, любимое Ольгой, мужское имя – Георгий... Согласия на развод он не давал, просил у судьи отсрочки, и «поверить в последний раз», обещал бросить пить. Пил так, что деньги в доме держать было невозможно. Ольга уносила их с собой, выходя из комнаты в кухню даже на несколько минут, или прятала в детской кроватке под спящей Анечкой. Он находил и там. Пять лет обещаний, надежд, ссор, безденежья и долгов, стыда. Почему Георгий пил? Причин было много, главная из них - после автомобильной аварии, в которой он чудом остался жив, медицинская комиссия запретила ему ходить в море. А другого дела, кроме работы в море, Георгий себе не представлял.

Ольга развелась с Георгием  вопреки самой себе – несмотря ни на что, любовь не покидала её измученной души. Когда становилось трудно и страшно одной, она, убаюкав Анечку, писала Георгию длинные письма. Иногда, поутру, Георгий поджидал Ольгу и маленькую Аню на пути к детскому саду.  Он появлялся на дорожке неожиданно, заслоняя собой утреннее солнце. Аня, узнавая его, еще издали, изо всех своих маленьких силёнок бежала к нему навстречу. Георгий подхватывал её на руки,  Аня обнимала его шею маленькими ручками. Так они и стояли, крепко обнявшись, покачиваясь, наверное,  надеясь, что больше не останутся друг без друга, и боль отпустит их души: маленькую Анину и большую Георгия. Оба беззвучно плакали. Словно во сне Ольга подходила к ним, осторожно забирала Аню, отводила в группу. Георгий просил разрешения зайти вечером. Если удавалось, Оля придумывала что-нибудь правдоподобное, лишь бы отказать. Случалось, что отказать не получалось, и тогда вечер становился праздником для Анечки, а ночь – пыткой для Ольги и Георгия. Закончилось это неожиданно, когда очередной ночью Ольга впервые смогла устоять перед соблазном еще раз побыть в близости с ним. С тех пор они друг друга не видели.

3. Теплее…

Жизнь продолжалась. Время, как ему и положено, залечивало боль. Анечка росла. Ольга много занималась ею. Одной, без мужа  для дочери и себя надо было зарабатывать больше. Сменила должность в канцелярии на работу художника оформителя, благо способностями бог и родители не обидели. Будни… Праздники… Знакомства… Гости в дом…  Сами в гости…

Однажды, летним августовским вечером в коммунальную  Олину квартиру зашёл её брат с другом Валентином. С того вечера под разными предлогами Валентин стал появляться у Ольги то вечерами, то днём по выходным. Предлагал погулять с Аней, чинил какую-нибудь неработающую розетку-выключатель. Как-то, вернувшись с концерта Анны Герман, Ольга застала  Валентина  лежащим на диване, старающегося не шелохнуться.  На его груди, свернувшись калачиком, спала четырехлетняя Аня. Оказалось, что соседка,  присматривающая за малышкой в Олино отсутствие, впустила его в комнату, пришедшего неожиданно. Малышка уснула у него на груди под чтение сказок. Через неделю, возвратившись с прогулки, Анечка оповестила маму, что они договорились, и Валентин будет называться ее папой.
В то время Ольге казалось, что после семейной жизни в нищете и долгах она уже не сможет полюбить никого из мужчин. Да и о любви ли приходится думать, если не можешь купить ребёнку яблоко, а то и просто самое  необходимое, не говоря уже о себе. Память сохранила  зимний день: Ольга ведет Аню за руку. На морозе скрипит белый снег. В воздухе пахнет мандаринами. Анино зимнее пальтишко, отороченное белым мехом по краю капюшона, почти такого же цвета, как кожица мандаринов на белом снегу.
- Мамочка, смотри, обложки от мандаринов! Можно я их подниму?
- … Подожди немножко, скоро Новый год, в детский садик придет Дед Мороз с подарками. Там обязательно будет мандарин.

Денег в Ольгином кошельке только на необходимое, как всегда. Они проходят мимо магазина с оранжевыми плодами. Малышка еще долго втягивает носиком зимний воздух, напитанный сладким мандариновым ароматом. Оля старалась забыть об этом – не получалось.  Помнилось всегда.
 Однажды  вечером перед сном, после прочитанной сказки, уже лёжа в кроватке, Анечка спросила у Валентина, сидящего в кресле:
 - Ты хочешь быть моим папой?
- Да. Хочу. – Ответил он.
- А ты разве не знаешь, что папы дома ночевают?
 Начиная с этого вечера, Валентин к себе домой ночевать  не уходил.

Новый год они встречали уже втроем: Ольга, Аня, Валентин. Он, как настоящий папа, ночевал дома. Вечерами вместе с Аней крутил детские диафильмы, читал ей сказки. По выходным втроем они катались на санках, играли в снежки. Летом добавлялись походы в зоопарк, субботне-воскресные поездки в Ленинград (нынешний Санкт-Петербург), в Петродворец.  Аня рассказывала в садике, что была во дворце, в котором раньше жил царь. Как звали царя, она не запомнила, поэтому, недолго думая, уточнила, что жил там царь Горох. Малышка души не чаяла в Валентине, и Ольге от этого было хорошо. «Я не нашла себе любви, - думала она, - зато нашла хорошего отца своей дочери». Так прошли шесть лет спокойной  даже счастливой  жизни. Ольге казалось, что Валентин дан ей в награду за прежние мучения. В детстве он сам натерпелся голода, стыда перед соседями и друзьями  за драки и скандалы отца с матерью. Несколько лет из своего детства Валентин провел в детском доме. Он стыдился семьи, в которой родился, не хотел жить в районе, где многие знали его родителей, поэтому с радостью переехал жить к Ольге. Никто и никогда не делал для Оли с Анечкой столько хорошего, сколько он. Аня говорила, что вырастет и выйдет замуж за папу Валю, и рисовала в альбоме принцев с принцессами, над коронами которых с помощью мамы-Оли старательно выводила карандашиком: Валя, Аня. Частенько после работы или по выходным  Валентин выходил во двор и вместе с Анечкой на радость детворе собирал малышовую девичью почти футбольную команду. Другие малышки и малыши завидовали Анечке – не каждый папа играет в футбол во дворе да ещё с девчонками.
Через два года безупречной счастливой жизни Ольга с Валентином поженились официально.

4. Тепло и… горячо…
 
В новой кооперативной квартире, в приятных заботах о ней  прошёл ещё один счастливый год жизни. Подошла очередь на машину. Купили. Валентин много работал, чтобы оплатить кооператив, обставить квартиру  мебелью, выкупить машину. Казалось бы – всё хорошо, но постепенно Аня из неутомимой  жизнерадостной хохотушки и выдумщицы стала превращаться в болезненную девочку. Ольга водила ее по врачам.  Ничего не находили. Анечке же  становилось всё хуже. Почти каждую ночь она просыпалась, поднималась из постели и в беспамятстве брела по квартире, глядя большими серыми глазами куда-то мимо Ольги, не узнавая ее.  Услышав мамин голос, приостанавливалась,  давалась Оле в руки, успокаивалась, засыпая под её приговаривания: «Моя девочка… я твоя мама… все хорошо…». Вывести из этого состояния Аню можно было, только снова убаюкав. Вновь заснув и проснувшись утром, она ничего не помнила о происходящем  ночью.  Постепенно к этому добавились необъяснимые боли в руках, ногах и кратковременные, на доли секунды потери сознания. Анечку, попрыгунью, первую в танцах, в музыке, в беге, на коньках вскоре освободили от всех физических нагрузок, точнее – запретили их. Мечту о хореографическом училище пришлось оставить. Мучаясь от сострадания к дочери  и осознания собственного бессилия, Ольга продолжала делать все, чтобы Аня чувствовала себя такой же, как здоровые дети. Но врачи помочь ничем не смогли, и Ольга стала искать пути другие, те, что в народе называют нетрадиционными.
 
А Валентин дома бывал всё реже. Однажды спросил, не будет ли Ольга против, если его новая работа будет связана с поездками за границу. Возражать Ольга не стала, почувствовала - лучше не удерживать. Отношение Валентина к ней как будто не изменилось, но…
 
Прошло еще четыре года. Аня выросла в  красивую девушку, добрую, приветливую. Ладилось  всё, чем бы она ни занималась:  музыкой, рисованием, танцами. Только нездоровилось ей всё так же, что очень огорчало и её, и Ольгу.  Пришла к Ане и первая любовь, только неожиданно трудная, несчастливая.

Болезнь не отпускала Аню, не позволяя врачам определить  причины и найти способ лечения. Зимой перед своим шестнадцатилетием Аня слегла. Она с трудом поднималась по лестнице, задыхалась, тело её покрылось сыпью. Полы в доме были усыпаны выпадающими  шелковыми длинными Аниными волосами. Она почти не ела от боли.  Ольга готова была продать квартиру и всё, что  можно продать, лишь бы оплатить лечение, если где-то оно существует. Удалось устроить дочь на лечение в Москве, где спустя два месяца Ане стало чуть лучше, но ненамного.

Всё это время Валентин, как обычно, был в поездках.
 
Однажды, в поисках помощи Ольга попала на приём к не совсем обычной молодой женщине. Поговорив с Ольгой, та предложила привести на приём Аню. Женщина оказалась консультантом школы нетрадиционного направления “Биосознание”, позднее эта школа стала Центром аналитической психологии. То, что открылось Ольге на приёме, прогремело  выстрелом в тишине – добрый, любящий, заботливый, никогда и ни в чём не отказывающий Валентин, уже несколько лет  домогается Аню, а получая отказ и сопротивление девочки, унижает её оскорбительными словами. Несколько лет – это с её одиннадцати лет, с тех пор, как они переехали в новую квартиру.

5. Ожёг…

Боль прожигала Ольге грудь, высушивала губы, не оставляя влаги для слез. Порой Ольге казалось, что боль принимала  форму кухонного ножа и, разворотив сердце, принималась за лёгкие, не давая  дышать. Потом скручивала позвоночник ржавой колючей проволокой, ошпаривала кипятком глаза, и всё, на что Ольга смотрела, казалось залитым красным. Боль вела себя непредсказуемо: доводила до изнеможения, и, вдруг, затихала. Вместе с обезболиванием накатывало  бессилие, и Ольга ощущала себя дряхлой, бесполой, бесформенной, без желаний, без будущего. Из закоулков мутного сознания выползал старый знакомый - страх возвращения боли (как в детстве - следующий мамин удар), а с ним и новые страхи: страх одиночества, бессилия, стыда и… безденежья.
 
До возвращения Валентина из поездки оставалось три дня. Память не сохранила об этих днях ничего.
 Аня, неожиданно став сильной, не оставляла Ольгу одну. А та не помнила, который день недели, надо ли ей на работу. Она боролась с почти непреодолимым желанием вышвырнуть из дома кота Тошку, найдёныша, которого Валентин маленького, с расползающимися в  стороны лапками, мокрого и слепого когда-то  нашёл на улице, принёс в дом. Ольга выкормила котёнка из пипетки, вылечила от запоров маленький голый живот,  отмыла, расчесала свалявшуюся шерстку, научила кушать манную кашу, а потом и всё, что едят домашние баловни коты. Тошка стал любимцем Валентина, встречал его у двери вернее верного пса. Если Валентин возвращался из поездки среди ночи, Тошка, заслышав звук поднимающегося лифта и, узнавая Валентина по каким-то одному ему известным признакам, садился у двери, сонно щурясь. Он терпеливо ждал, пока откроется дверь, непременно забирался Валентину на плечи и становился похожим на пушистый песцовый воротник.  Сейчас ни в чём неповинного Тошку Ольга ненавидела.

В тот вечер, когда Ольга с Аней вернулись с психологических занятий в школе “Биосознание”, Валентин после очередной поездки уже был дома. Всё, как обычно: “Привет…  Как дела?.. Где были?.. Ты кушал?..”. Язык и тело Ольги двигались будто независимо от неё, а тёмно-серые глаза, не мигая, сопровождая каждую её фразу или молчание, в такт очередному взгляду на Валентина беззвучно кричали ему: «Ты знаешь, что я знаю!… Ты знаешь, что я знаю!..  Ты знаешь, что я знаю!..».  В  безумии прошёл весь вечер,  а за ним   ещё несколько дней и ночей.
 
Наконец, в один из следующих дней, Валентин пришел с работы пьяный. Он сидел в коридоре на обувном пуфике в промокшей верхней одежде и плакал. Ольга подошла молча, чтобы помочь ему раздеться. Валентин не давался, на вопросы не отвечал. Сглатывая слезы, проговорил несколько раз: «Я самый плохой… Самый плохой…». Ольге, как в детстве, стало страшно, снова больно, и неожиданно жалко его. С трудом, едва слышно, как будто больше для себя самой она проговорила: «Главное, чтобы человек понимал, что он делает. Если понимаешь, почему - плохой, не всё потеряно”.  Постепенно ей удалось уговорить Валентина раздеться и лечь. Казалось,  наступившая ночь не кончится никогда. Утром они поговорили, вернее, говорила Ольга. Вспоминала вслух, как маленькая Аня спала у Валентина на груди, как предложила ему стать папой. Валентин лежал, закрыв глаза, не шевелясь, но казалось, что он мечется по постели, желая спрятаться, исчезнуть.
Пора было уходить на работу, а Ольга всё не решалась произнести главное. Уже в пальто она вошла в комнату и с отчаянием произнесла:
- Молчишь?!.. Трудно быть предателем в своём доме?
- ...
- Ты можешь хоть что-нибудь объяснить?
 - ...
- Ты же знаешь, что я всё знаю!..
- ...

Ольга расплакалась. Она плакала и говорила о том, что натерпелась от его неумения и нежелания что-либо обсуждать, о том, что нельзя жить, отмалчиваясь - молча, да по-волчьи.
- Правды ты никогда не узнаешь... - Валентин отвернулся к стене и натянул одеяло на голову. Одеяло вздрагивало.

Устав сама от себя и от всего происходящего, кое-как собрав остатки разума, давясь слезами и словами, Ольга проговорила:
- Ты часто говорил, что я не от мира сего, вижу мир  в розовых очках. Твоя правда –  много вокруг гадости, обмана. А я всё равно верю... На верящих в доброе Мир держится, иначе, всё давно провалилось бы в преисподнюю. Я  жизнью своей докажу, что есть на свете то, во что верю...

С той поры Ольга не раз спрашивала себя: «Почему и зачем я живу с ним? Что держит нас друг возле друга?». У Валентина были другие женщины, у Ольги – мужчины. Со временем Ольга научилась управлять болью, как-то договариваться с ней.
Одно оставалось неизменным - когда на какое-то время боль отступала, будто часть жизненной силы безвозвратно уходила вместе с ней. Порой Ольге думалось, что это плата за нелепый компромисс, который люди почему-то называют мудростью.

6. Десять лет спустя…

Больше десяти лет прошло с той поры.
 Старшая Аня перестала петь, играть на гитаре, подбирать музыку к стихам, но начала  писать маслом прозрачные синие картины: море, морские восходы, закаты, небо. На одной из картин -  светлый Иисус в белых одеждах, сияющий,  идущий по облакам. Картины Аня раздаривала. Как-то, по случаю, знакомые подарили Ане пианино производства пятидесятых годов – более полувековой давности. Аня сама с огромным желанием отреставрировала его. Из черного, поцарапанного, забытого всеми инструмента, пианино превратилось в белое,  поющее, благородное, живое создание. Аня научилась играть «Лунную сонату», которую  уже другая девочка -  её маленькая дочь, называет «Небесной Лунитой». Девочку тоже зовут Аней.  Папа младшей Ани с ними больше не живёт. Старшая Аня вышла замуж во второй раз, и младшей приходится нелегко, потому что  у  нового Аниного папы каждый раз портится настроение, когда  её отводят в гости в гости к родному папе. Все говорят маме, что этого делать не надо, но мама,  вспоминая свои утренние встречи на тропинке  в детском садике, не слушает ничьих советов и просьб.


Несколько раз старшая Аня пыталась отыскать своего отца.  Звонила и писала его родным,  обращалась в  телепередачу «Жди меня». На вопрос, зачем ей это нужно, она вполголоса  отвечала: «Не знаю. Хочу рядом постоять…».

Валентин по-прежнему подолгу бывает в командировках  за границей. Его ценят на работе  как опытного профессионала с большим стажем. Дома бывает редко. Он особенно  любит маленькую Анечку – внучку,  о  семье заботится по-прежнему.  Жалеет жену Ольгу,  как умеет. Только никогда они не отдыхают вместе. То не хватает времени, то  не совпадают обстоятельства... А на столе у Валентина частенько присутствует коньяк, гораздо чаще, чем надо бы.

7. Ремиссия...

Когда выдаётся немного свободного от всего времени, которое Оля по неосторожности не успевает занять чем-то,  независимо от желания к ней приходят и  не дают покоя вопросы,  так и остающиеся без ответа.
Патологические состояния организма человека называют болезнью. А предательство – это патологическое состояние организма человека? Болезнь или норма?
К норме отнести трудно.
Если предательство – болезнь, то она  может протекать в скрытой форме, давать непредсказуемые осложнения, рецидивы.  Эта болезнь излечима? Или она хроническая? Чем провоцируются обострения?
Предательство в доме заразно, как скарлатина…
Хронические болезни временами ослабляют свои проявления и это называют ремиссией.
Если предательство – заболевание хроническое, как долго может длиться ремиссия?
 
8. Вместо заключения...

Оставаясь в душе мальчиками и девочками, ворох  детских обид, переживаний несём за собой всю взрослую жизнь, чаще всего не осознавая этого и становясь теми, кем нас сделали самые близкие взрослые  нашего детства.

Все мы родом из детства.