Я милашке сгоряча

Так Николая Тягунова еще не обижали. Обида была настолько страшная, что застила глаза влажной пеленой, железной лапой перехватила горло, от чего он в первый момент слова даже не мог вымолвить от возмущения и только неопределенно мычал. Нестерпимей всего было то, что этот сокрушительный удар по самолюбию нанесла Николаю его мягкая, как воск, жена...
И отлучился-то всего на полчаса. Ему вдруг подумалось, что захваченной из города одной бутылки водки будет мало, а без нее, родимой, Николай не мыслил выходного дня. Вот он и унесся на попутной машине в соседнюю деревню за еще одной бронзоголовой, где на перекрестке трех дорог ушлые коммерсанты поставили ларек.
За рулем синенького, новенького "Запорожца" сидел насмешливый, с редкими волосенками, старичок. Он хитро косился на Николая, подмечал иссушающее того нетерпение и чему-то улыбался.
- Внутри горит? - наконец спросил водитель.
- Прямо-таки жжет, - согласился Николай.
- Да, все дороги ведут в Рим, - философски заметил старичок, - а сходятся у ларька, благо они теперь чуть ли не на каждом перекрестке расставлены.
- Что, туда же?
- Упаси, бог, на даче дел хватает, вон какая погода-то стоит, -мотнул головой в сторону старичок.
Действительно, стояла влажная духота. Июнь выдался в меру дождливым и теплым. На огородах дружно взошли ростки нового урожая. Нужно было полоть, окучивать. Да мало ли дел на личном участке.
- Вон на грядках одни старики горбатятся. А молодые с утра пораньше норовят праздник устроить. Ведь этой отравы теперь море разливанное, круглые сутки продают, - осуждающе косился старичок на Николая.
В другой бы раз Николай промолчал, не любил он спорить с пенсионерами. Себе дороже. Потом весь день будешь чувствовать себя щенком, оттасканным за уши. Но преследующий с утра горестный взгляд жены, все еще царапающий душу, да вот теперь этот дедок с его явным осуждением вывели Николая из себя.
- Да гори она синим пламенем эта дача, - взбеленился он, - что мне с нее? Бабе была очень нужна, вот и пускай корячится. Недвижимость ей подавай... Тьфу, ты! Все накопленные средства на дачу пустила. Вон стоят стены да крыша, а на какие шиши дальше будем достраивать. Инфляция, мать ее... Ведь была возможность в свое время "Жигули" купить и деньги тогда водились. Да бабу разве переспоришь, одно твердит - сначала дачу. И что теперь... да пропади все пропадом...
- Может, потому и не хотела машину, что пьешь, - догадался старичок.
- Все, дед, не лезь в душу, приехали, - саданул дверью "мыльницы" Николай, выскакивая на перекрестке...
Вернулся он тем же способом, в субботний день легковые машины сновали туда и обратно, и... словно удар ниже пояса получил. Сидит его суженая на веранде, которая была для Тягуновых и кухней, и спальней, из всего дома она только и достроена полностью. Да не одна, а с соседкой.
Ох, и не любил Николай эту въедливую бабу! Ну, сидят и бог с ними, это бы еще он стерпел. Но на столе разложены лучок, огурцы, хлеб, а в его центре красуется уже почти пустая, так заботливо припрятанная им под домом в холодке, бутылка. Лица у женщин хитрые, красные, с разбегающимися в разные стороны глазами.
- Без меня? - оторопев, задохнулся от бешенства Николай, нашаривая рукой что-нибудь тяжелое. Попался топор.
Женщин с веранды как ветром сдуло. Топор угодил в дверной косяк. Соседка, забыв поблагодарить за угощение, нашла спасение за массивными воротами своего дома. А Валентина мышью, с ее-то комплекцией, юркнула под недостроенный дом.
Но ловкостью с Николаем ей не тягаться. В последний момент он поймал жену за ногу и, как она ни брыкалась, вытащил Валентину наружу. Заскорузлой, с кривыми пальцами, клешней он звонко приложился к ее мягкому, округлому месту.
Деревню оглушил испуганный, пронзительный женский крик. Николай от неожиданности оторопел, отпустив на мгновение жену. Она, не переставая оглушительно верещать, припустила огородами к лесу, торопясь, спотыкаясь и постоянно падая.
Следом Николай не побежал, терять свое достоинство он не хотел, тем более что к дому стали стягиваться любопытствующие деревенские старушки. Рокотнув вслед Валентине: "Убью, зараза", - он направился навстречу зрителям.
Заикаясь и шмыгая носом, Николай начал объяснять старушкам ситуацию. Те ахали и качали головами. Тут же всунулась осмелевшая вдруг соседка:
- И как с таким остолопом только Валька живет?
- А тебя, стервь, надо было первую порешить, но ничего, очередь еще дойдет, - пообещал успокоившийся немного Николай.
Не найдя супругу, которая тем временем пряталась в подвале у соседки, он вернулся в опустевшую веранду, в один присест опорожнил кооперативную бутылку водки, вновь осерчал, схватил топор и начал крушить двери, рамы своего дома, только треск стоял на всю деревни, приговаривая:
- Я тебе покажу дачу, зараза!
Умаявшись, он затем упал на топчан и уснул.
Валентина вышла из подполья, только когда сумеречная дымка белых ночей упала на деревню. Николай, выспавшийся и умиротворенный, раздумывал, как восстановить порушенное. Жена, надувшись и молча, не смотря на него, ходила мимо.
Поздно, когда деревенские жители готовились ко сну, Николай курил на крылечке. Валентина, отсердившись, примостилась рядом. Прислушиваясь к тягучему звону комаров, она затянула:
- Повстречала паренька,
 Зовут его Колька,
И таких-то дуроломов,
Ox, в деревне сколько.
 Николай, обхватив жену и прижав к себе, голосил вслед на ней свое:
- Я милашке сгоряча
Подарил вдруг "Москвича".
Это бесполезно,
Она в него не влезла.
Деревня, притихнув, удовлетворенно прислушивалась. Такие звуки ей нравились.