Святой колодец начало

Ничего я не умею выдумывать. Могу лишь подслушать и иногда запомнить свои и чужие воспоминания. Ещё немного умею, думается мне, хитрить. (Вижу, как хлопнули: "думай, думай!" ресницы над серыми глазами)

А перешагнув возраст Ильи и Иисуса, соединяя в предшествующей трети века лень и приверженность к своему дому первого и непоседливость второго, не отделяю берёзу и ёлки за моим окном от далёких и близких грешниц,  которым чаще всего наплевать на всю листву в миро.

В этот рассказ о холодном родничке среди серых ольховых стволов, я вплетаю воспоминания,  неважно чьи, хотя с этим "неважно" не согласится ни за что сероглазый цензор, которому обязан я отсутствием настоящих, даже если и выдуманных во сне, любовников, а особенно любовниц, во всех моих рассказах. Рассказах, которые неизвестно еще напишу ли, а известно, что цензора этого я никогда, наверное, не перехитрю.

* * *


Стоял соловьино-квакающий конец мая. На невысоком земляном валике, отделяющем первый уступ старого песчаного карьера от крутого склона долины быстрой и чистой речки, сидели двое. Не влюблённых, но полуобнажённых. Она в чёрных трусиках и традиционно-розовом лифчике, с опущенными бре-тельками, он в закатанных до колен штанах, нечем средним между джинсами  и домоткаными портками. Их загар, ещё красноватый, не был результатом бездумного пляжного лежания, вдобавок почти невозможного из-за распустивше-гося недавно дуба и отцветающей черёмухи, а был последствием упорно нарушаемых правил техники безопасности. Подсобница Зинка, как все молодые бабы на стройке, снимала сначала кофту, а потом и штаны, подставляя тело солнцу на весь день и восхищенным ладоням успевшего похмелиться пожилого плотника на обеденный перерыв. Трестовский геодезист Лёха привязывал рубаху к треноге, едва расставлял её.

Тренога с новым Цейсовским нивелиром стояла на широком уступе карьера за их спинами,  впервые сегодня привинтил Лёха к штативу этот, очутившийся в строительном тресте в результате химических процессов в комнатке снабженцев, прибор. После допотопного НВ работать было бы се-годня легко и приятно, не присовокупляйся два обстоятельства.

Первое и огорчительнейшее - цель работы, в конечном итоге которой уничтожался родничок, известный окрест за забытые чудеса, а скорее за чудесный вкус воды, под именем "Святой колодец". В верховье неглубокой складки склона и сидели сейчас они, а внизу, у самой реки выбивался среди зарослей ольхи родник. Водой наполнялась выложенная почерневшими кир-пичами ямка, и по мягкой земле сбегала в реку тихая струйка.

Поросшую бузиной и крапивой складку разглядели, как изгиб частых горизонталей на плане, и естественно родилось решение: проложить тут под валиком трубу и направить сюда всё, что будет стекать с дождевой водой с будущих - стоянки техники и мастерских треста. По реке разойдутся и ося-дут по берегам радужные пятна, не доплывая, наверное, и до моста в километре ниже, с которого их можно  было бы заметить, кому положено замечать человеческие пакости в природе, но родничку уже не поить никого.

Зато новой жизнью заживёт порастающая кустами заброшенная выработка. Точнее уже начала жить. К дальнему от реки откосу карьера совсем недавно прилепился маленький растворный узел. На бровке, рядом, вагончик. Днём в нём обедали рабочие, а ночью спали сторож и Джек.  Страшно им не было: рядом повадились притыкаться на ночлег могучие, но бездомные трестовские машины.

Трест, которому предстояло преобразовать природу во многих местах, на десятки километров отсюда, организовался лишь насколько месяцев назад. Доставшиеся в наследство от влившегося в него ничтожного управ-ления сараи не вмещали поступающую и поступающую новую технику и оборудо-вание. А хватким нетерпеливым людям нет мочи ждать тянучего течения всевозможных комиссий, ждать, когда скажут, берите, и дадут пустырь, на который хватает тени от двух лопухов и к которому неизвестно как подъехать. А тут, совсем под боком у треста, пропадает зазря почти готовый  двор, окружённый с трёх сторон откосами, остаётся только его выровнять, но сначала захватить. Наиглубочайшей части карьера тоже было придумано удачное применение.

Решено было немедленно начать ровнять и строить, строить, что-бы поставить нерасторопные комиссии перед совершившимся фактом. Пустыря пустыннее, а тем более обширнее, поблизости всё равно не найти.

Так появился проект планировки уступа. Самодельный, на кальке, расчерченной шариковой ручкой двумя семействами параллельных линий - проектных горизонталей. Они, как раскрытые, вложенные одна в другую пасти, плевались штришками, указывающими направление уклона, в ложбинку на склоне долины реки, в родничок.

Не уразумев поначалу судьбы родника, не уразумев, что вообще грозит склону, Леха удивился, что сохраняется валик, да еще нужно будет на нём планировать откосы. И поддавшись деловому (очень-очень деловому) духу кабинета, в котором проект, прежде чем попасть к Лёхе, удовлетворительно рассматривался и утверждался, Лёха предложил срезать валик совсем. На это получил полный разумного делового цинизма ответ:

- Нечего ни бассейновой инспекции, ни санэпидстанции всё видеть!
 
Лёха поглядел, поглядел на две пунктирные линии с усиками, наложил кальку на план местности. Будущая труба пришлась над изгибом горизонталей, над поросшей бузиной и крапивой ложбинкой, над пометкой «родн.» Лёха совсем недавно прекратил мотаться по белу свету и стал спать каждый день с женой,  но он был самый здешний из всех в этом кабинете. Ему вспомнился ворованный гусь, то далёкое дето и она… В купальнике,  ладошкой зачерпывающая воду из выложенной кирпичом ямки.

- А "Святой колодец"?!

- На него крест...

Лёхе показалось, что самый главный в кабинете сентиментально вздохнул, но он тут же продолжил:

- ..на то он и "святой"!

Острота, независимо от начальственных уст, пришлась по вкусу всем. Лишь у Лёхи был растерянно-обиженный вид. Но он ещё не сдавался.

-  А если в другую сторону сток?..

- Нет, нет, там будет растворный настоящий, сверху эстакада и никаких транспортёров. Там ещё и дренаж придётся устраивать.

Всё решено и продумано. Лёха молча сложил кальку и план в картонную папку, засунул в потрёпанный портфель.

Захватом карьера поручили заниматься управлению, которое на все руки, какие всегда есть в специализированных, занимающихся не строительством, а преобразованием природы трестах. Оно само себе маленький  трест и выстроит целиком, со всеми дорогами и подземными трубами хоть полн-остью микрорайон. Теперь, особенно, когда влилось в мощный трест, но и сразу ощутило ничтожность своей базы и своих сараев.

Поспешно перегнанные с других объектов два бульдозера уже утю-жили лунную поверхность уступа. Но делали это пока на глазок, лишь бы не простаивать.

Леху ждали и заготовили несколько десятков длинных квадратных колышков. На следующий день после разговора в кабинете, то есть сегодня, с утра Лёха, потеряв часа полтора на обязательный "организационный воп-рос", появился на карьере.

"Вопрос" был древний, как геодезические разбивки на строительства. Требовалось застать и Ваньку дома, но чтобы и Машка не мотала сопли  ни весть где. Кроме колышков нужны были люди, которые будут их забивать, будут тянуть рулетку и ходить с рейкой.  Еще и машина, чтобы всё привести на мес-те.

Забивать колышки послали плотника, который их вытесал. После  обеда он на карьер не вернулся. Но уже и не нужен был. С рейкой по колышкам пошла Зинка.

То, что сегодня с рейкой ходила Зинка, а не постоянная Лёхина помощница легкотрудница Наденька, было вторым затрудняющим работу обстоятельством. Наденьку положили на сохранение. Бабы, которым роды на меже были не легендой, а живой памятью деревни их детских лет, отнеслись к Наденькиной слабости без соболезнований и объясняли её так:

- Долбятся с двенадцати лет, а потом хотят, чтоб в п....  что-то удержалось!

Наденьке было лет девятнадцать, но сколь ни будь значительного стажа любовных утех Лёха у неё не предполагал. Впрочем, предполагать что-то мешали её недавнее замужество, чуть-чуть ещё заметная беременность и исключительная худоба. Лёха её ценил за понятливость.

Зинка оказалась на редкость бестолковой или близорукой. Проходила мимо колышков, которые только что при ней забивали, а рейку держала косо и небрежно, как помело.

Работу замедляла, но сильно огорчительной помощь Зинки не бы-ла. Жилистый длиннорукий Лёха сразу оценил её тело, на котором двое рожденных и выкормленных детей отразились наилучшим образом. Не пошёл рябыми складками живот, не ссохлись и не расплылись студнем задорные сиськи, но и они, и зад приобрели классическую законченность. Да и морда у Зинки не овечья.

Когда рассерженный её бестолочью он начинал браниться матер-ными словами, Зинка виновато-добродушно улыбалась да щурилась на солнце. Щелочки глаз под надвинутой на лоб косынкой туманились, будто не грелась она в лучах, а кадрилась к светилу. И Лёха остывал, с задней мыслью о те-нистых кустах, где у него не будет соперника.

Последний отсчёт он взял на валике, над будущей трубой, отсчёт был у самой земли, и бессильная досада мучавшая второй день, а сегодня чем дальше, тем больше, достигшая уже тоски, чуть смягчилась загорелыми ногами на фоне зелёной травы рядом с опять косо стоящей рейкой.

Лёха машинально записал в книжечку цифры и полез на валик к Зинке, где лежал его портфель. Считать отметки. После, сравнив их с проектными, надо будет написать на колышках величину срезки или подсыпки в данном месте. Дальнейшее уже забота прораба.

Зинка бросила рейку и уселась, удобно вытянув ноги по склону к реке. Совсем не спеша натравливать рычащие машины на кроткий родничок,  Лёха присел вплотную, не раскрывая пока портфель.

Сел рядом с полуголой  Зинкой, полуголый сам, но не с раздуты-ми, ноздрями любовником, а обиженным лешим, у которого отнимают сказку и  юность. Зинка смотрела прямо перед собой.  Он вправо. Сначала на её груди, независимо от обиды, левым полушарием,  рассчитывал, много ли опустятся они, если освободятся от розового лифчика, но скоро перефокусировал глаза на даль.

Сзади был карьер, а справа отлогий овраг и за ним крутой поворот долины, огромная вывернутая арбузная корка. Тёмные и светлые полосы хвои и листвы смазывались из-за молодой весенней опушки кончиков сосновых веток, к пойме выбежали впереди взрослого леса подрастающие посадки сосны, зелёная трава поймы весело пересекалась жёлтыми промоинами и тропинками. А ощутимый, как на картинах Сурикова, воздух вызывал восхищенное чувство полёта.

По противоположному склону долины, куда смотрела Зинка, вытянулось старинное селение. Домишки там прятались за вишнями в палисадниках; тополя до половины скрывали кирпичный куб с кокошниками по карнизу и куполами без крестов. Но любоваться с умилением противоположным берегом мешали первые, слепленные из серого кирпича, пятиэтажные бараки со всеми удобствами, скучные Лёхиным глазам, как газетный лист глазам выпивохи.

Однако Зинке не терпелось променять своё крылечко, дворик с люпинами, печку, которую так надоело топить, на батареи центрального отопления, на не ей включённый телевизор у соседей, на тесную лестничную клетку с половиками у дверей.

- Когда же мы дом построим!..

- Квартиру ждешь? Ну, жди!..

-   Да в этом,  первом не дадут...  Начальство расхватает. И ваше, трестовское...  А где ещё будут наши дома строить?

Генплан был у Лёхи весь в голове, очень скоро предстояло ему приложить руку и глаз к пятиэтажной скуке.

- От первого вниз, к реке.

-  Скоро?

-  Очень.....

-  Над рекой над самой хочу квартиру!.. Зинка мечтательно повертела голову из стороны в сторону, Лёха про себя буркнул:

-  Ишь, ещё и вид ей из окна!

Он расстегнул портфель, вытащил калькулятор, Зинка любопытно, но незаинтересованною, как на детскую игрушку, посмотрела на коробочку с кнопками. Зелёные цифры на табло из-за яркого света почти не были различимы. Лёха спрятал машинку в тень от Зинкиных бёдер.

- Сиди, как сидишь и загорай. Такая пока твоя работа!

Сам растянулся на животе ногами вниз по склону, левой рукой трогал кнопки, крошечные по сравнению с его ручищами, правой записывал цифры. Странно было видеть, как из-под его «граблей»  выходили аккуратные - одна в одну цыфирки.

Профессионализм сказывался не только в почерке. Обиженного лешего, соперника светила, сейчас сменил зануда, не верящий с первого взгля-да и подсчёта ни одной цифре. Зинке надоело сидеть, она тоже легла на живот, но он лишь подвинулся в укоротившуюся тень. Считал он машинально, не вдумываясь в результаты, а следя только за правильностью арифметики. Но, дойдя до конца, обратил внимание на величину последнего отсчёта, отсчёта, который был в самом низу рейки. Тревожно полистал назад странички.

Всё понял. Немецкий нивелир, с не переворачивающей изображение трубой, а привык за тысячи и тысячи взглядов в окуляры всяких "хитрых глаз" к перевёрнутому и давно не замечал его неестественности, но неком-плектная к нему рейка с цифрами кверх тормашками, ещё и бестолковая Зинка, а главное обида и досада - всё вместе и порознь ослабили привычное на работе внимание и вдумчивое отношение к взятым отсчётам.

Лёха в сердцах хлопнул книжкой о землю, попал по Зинкиному локтю. Она перевернулась, села.

-   Чего? Опять линейку держать?

-   Держать!.. Ты как её держала?!

И Зинкина, а тем более своя вина вполне позволяли обругать Зинку вслух, но  так и не икнулось её матушке в этот раз. Не вовсе не туманный прищур остановил Лёху.

Его взгляд скользнул по тихо блестевшему в приоткрытом портфеле лезвию топорика из коллекции, которую они с грациозной овчаркой Джульетой собирали в весенние каникулы в берёзовой роще. И зазвучавший в ушах решительный лай подтолкнул окончательно на подспудно зревшее решение. А Зинкина ошибка нечаянно могла, кажется, ему помочь. Лёха осёкся на душевном звуке и, вырвав листок из середины книжечки, зачиркал карандашиком, забегал пальцами по кнопкам машинки. По первым прикидкам получалось всё на руку ему. Кстати вспомнился известный оптический обман - когда крутой склон переходит в пологий, то направление пологого всегда кажется противоположным крутому, хоть на самом деле и не так - обман этот зрения поможет ему скрыть содеянное до тех пор, пока не заасфальтируют двор и не пройдёт первый дождь.

Не язык, а руки высказали теперь Лёхино настроение, он облапил Зинку.  И   не спешил отпускать, пока она не показала вниз и влево.

- Вон, идут!

От моста, где остановилась  "Волга" главного инженера треста, шли вдоль реки несколько человек. Впереди, в не снимаемом ни в какую жару галстуке и пиджаке, сам главный.  Невысокий, шустрый, с положенным по должности брюшком. Над ним нависал, стараясь не отставать, начальник Зинкиного управления, здоровенный мужик с добродушной рожей. Ещё двое из трестовской шушеры.

Главный махал руками, иногда останавливался; тогда останавливались все и смотрели, куда указывали его  рука. Подошли ближе, главный смело покарабкался вверх, за ним остальные.

Лёха спрятал в портфель машинку, книжечку и, не двигаясь с места, смотрел на приближающихся с довольной хорошей погодой, улыбкой. Томно щурясь, лениво поправила бретельку лифчика Зинка.

Праздные люди в рабочее время раздражали главного, как табличка "Пива нет" с похмелья. Вместо "Здравствуйте!" он спросил:

-  Закончена разбивка?

-  Почти...

- Так почему загораете? Надо заканчивать скорее! техника стоит

 У Лёхи чесался язык ответить дружеским: "не ссы, начальник!" но не стал шокировать свиту, а спокойно объяснил:

- Посчитать надо.

- Так скорее считайте и заканчивайте!

 А Лёха сделал хитрый ход:

- Если визирки по краям не поставят, всё опять коту под хвост. Колья, знаете сами, сшибут в момент.

- Это к нему, - главный указал большим пальцем через плечо на начальника управления, -  и к прорабу.

Направился было дальше, в карьер, но остановился.

- А завтра всё же выйдете сюда.

- Суббота же! - возмутился Лёха.

- После отгуляете, нужно. Бульдозеры будут работать, это, - указал пальцем на карьер, - сейчас у нас в первую очередь!

-  А с рейкой кто?

Главный снова, но уже молча, ткнул на начальника управления. Тот поспешил с ответом.

- Она опять сюда придёт. На кладке пока без неё обойдутся.

Зинка начала открывать рот, но сказать ничего не успела.

-...И твой завтра работает. Уже отдан приказ, всё управление работает.

- Так в обед не знала... мать как бы к сестре не уехала... чтоб с ребятами осталась...

А протестовать она и не собиралась. Неожиданные рабочие суббо-ты ей давно были не внове. Объявлять авралы для строительного начальства столь же естественно, как для любовников целоваться.

- Ну, иди сейчас, - сразу отозвался, услышав про ребятишек, Лёха, - сегодня ходить с рейкой больше не надо.

И повернулся к начальнику управления.

- Слушай, сделай десяток визирок, поставлю их вам завтра с утра, чтоб не торчать весь день. А то привыкли каждый кол по десять раз вбивать и нивелировать. Пока пусть ямы засыпают, привяжу там к колам пал-ки подлиннее, и крайние, главное, колы чтоб не сбили. Я и сам скажу, но начальник ты.

- Да они не мои... А на доме буду сегодня, скажу, чтоб визирки сделали. Привезут их тебе с утра. Зачем десяток?  Трёх хватит.

- Не хватит, это тебе не труба в нитку - площадь! Через кол хо-тя бы расставлю, чтоб не путались, мастер с края на край посмотрел, любой, хоть бульдозерист, проходную подержит. Вон, Антонов с ними всегда так  работает!  Да что стоит две доски буквой "Т" сбить.  Простейшая вещь, что она у вас не привьётся никак! А то дошли: подсыпку под теплотрассу – постой им с нивелиром. Где ты этих мастеров набрал?  У тебя бригадиры есть, что больше знают!..

-   Научим, научим... Когда ты мне геодезиста приведёшь?..

- Приведу! Мне в вашем управлении надоело торчать. Есть дела, какие действительно кроме меня никто не сделает.  Слушай, я тебе девку приведу.  ...ща, но толковая, она из-за квартиры пойдёт. В понедельник приведу...

- Ну ладно, привезут визирки, - начальник повернулся вслед ком-пании главного, который махал руками у бульдозеров, - скажу, скажу...

Последние слова говорил уже спускаясь, немного раскорячившись, в карьер. Лёха опустился около портфеля.  Зинка ещё не ушла и даже не поднялась.

- Чего сидишь, иди!  Завтра поработаем.

Оглянулся. С реки и карьера они никому не видны. С чувством облапил Зинку:

-  Посубботничаем!

Она оделась и ушла. Лёха вновь уткнулся в подсчёты, но дело  застопорилось. Первоначальная догадка, что достаточно лишь использовать, ничего не меняя, отсчёты по перевёрнутой рейке, и сам собой получится уклон в противоположную сторону, не подтверждалась. Выходило что-то совсем дикое. На весеннем солнце плохо выводились формулы; Лёха чувствовал, что тупеет голова, сердился и не заметил, как нарвал и смял листков из записной книжки с недельный сортирный запас. Подошли бульдозеристы.

- Отметку дашь сегодня? или уж и не заводить?

 Лёха поднял  голову, но они примостились на травку рядом, щуплый мужичёк, в неожиданно светлой и чистой для его работы рубашке, и молодой парень в насквозь перемазюканной маслом спецовке. По перебивавшему запах масла сладко-тошноватому  дыху,  Лоха угадал их желание.

- Пожалуй, не стоит, - поглядел на часы, - пятый уже... только колья посбиваете. Завтра я к восьми тут буду... Но, вообще, пойдём покажу, как резать начинать.

Лёха, говоря, обращался к старшему. Попутно достал топорик, повернулся к молодому.

- Отщипни несколько палок - махнул рукой на случайно валявшийся в карьере дощатый щит, - Привяжу на кольях в ямах, а то завалите вдруг.

Минут двадцать он потратил на бульдозеристов, импровизируя, указывал, где подсыпка, где срезка, пока не понял, что они куда пьяней, чем показались поначалу.  Тогда окончательно распрощался до утра и, отнеся в вагончик инструмент, пошел к шоссе на автобус.