Эстет

      Чертовски хотелось есть.
      Вроде бы чего мне не хватает: каждый день кормят, поят, убирают за мной, а я лежу неподвижно вот уже третью неделю, как бесполезный кусок железа, оставленный на дороге после аварии, и только и думаю о том, когда наступит мой последний день. Но, несмотря на все их заботы и беспокойство обо мне, вчера вечером я действительно испытывал чувство голода. Но мне ничуть от этого не было неприятно, а даже наоборот, оно давало понять, что я все еще жив.
      К счастью, память еще не покинула меня и все эти три недели, что я провел в своей кровати, не вставая, я мог думать, вспоминать, переживать еще раз события, произошедшие со мной. Как же это прекрасно, в возрасте восьмидесяти двух лет помнить каждую деталь, каждый поворот своей судьбы. Только сейчас я начинаю понимать, что было сделано правильно, а что – нет, какие поступки достойны порядочного человека, которым я себя считаю, а какие и вовсе представляют из себя только смесь неразумных желаний и всевозможных инстинктов, в том числе – самосохранения, и проходят черными точками, иногда, правда, перерастающими в размазанные пятна, по всей моей жизни.
      А какое теплое солнышко светит из окна. Я очень люблю, когда они утром раздвигают шторы и веселые лучики, пробиваясь сквозь молодую листву, посаженного, кстати, мной дерева, проникают в комнату и наполняют ее светом и ощущением непередаваемой полноты и насыщенности всего, что есть в моей огромной спальне, а хотя, наверное, и во всем мире.
      Сколько труда я потратил на обустройство своего дома, на посадку всех растений вокруг него, на то, чтобы мне всегда было в нем удобно, весело и спокойно. Каждый день после работы я приезжал смотреть, как идет постройка, все ли в порядке. Потом часами ходил по магазинам, выбирая лучшую мебель, лучшие обои, лучшую технику,  лучшее все. Я с любовью расставлял все предметы; никаких дизайнеров, никаких помощников, все сам, все как мне нравится. Аккуратно и правильно. Это мой дом – поэтому все должно быть так, как я захочу. Так оно и есть. Прекрасный зал… Прекрасный камин в нем… Прекрасный подсвечник над камином… А я лежу сейчас неподвижно и даже не могу спуститься вниз, чтобы посмотреть на всю эту красоту, созданную мной.
      А что значит мной? Почему никто никогда не задумывается о том, сколько людей влияет на его жизнь, от скольких факторов зависит, как она будет проходить. Почему, когда находишься внутри жизни, очень сложно заметить связь между, казалось бы, совершенно разными, но в то же время принципиально абсолютно схожими явлениями? Странно, а почему я сейчас совершенно не хочу есть? Ах, ну да, меня же только что покормили. А вообще интересно так рассуждать: получается, я в полной мере не волен распоряжаться своей жизнью. Так же как строители, врачи, спортсмены, политики, официанты, дворники, да все. Они зависят друг от друга, они нуждаются друг в друге. И каждый из них всего лишь маленькая крупинка в общей груде песка, движущейся, перетекающей под влиянием ветра по пустыне. Ведь весь наш мир – пустыня. Он пуст. В нем нет ничего, кроме песка, то есть нас.
      Эти мысли меня не утомляют, но позволяют понять: что я есть. Хотя я ведь знаю, что вывод все равно окажется ошибочным. Но не лежать же мне, совершенно ни о чем не думая.
      Интересно, а для чего я жил все эти восемьдесят два года? Великолепно учился в школе? С красным дипломом закончил университет? А потом работал, работал, работал. Как-то непонятно получается: за три недели, что я неподвижно пролежал в постели, я понял гораздо больше, чем за всю свою жизнь, полную действий и переживаний. Беготня и постоянная занятость чем-то – вот основа моего существования. Люди, работавшие со мной, не понимали такого образа жизни. Они часами сидели за мониторами, а потом вставали и уходили домой, на этом их активность ограничивалась. Их не интересовало что-либо, не связанное непосредственно с их специализацией. Они были абсолютно вторичны.
      Проработав на одну фирму сорок с лишним лет, создав потом свою, но от этого ничуть не уменьшив свой деловой пыл и свое рабочее время, я так и не понял, зачем я все это делал. Ни моя жена, ни мои дети, ни даже мои внуки не являются тем, ради чего стоило так много тратить (? ! !) себя. Не спать ночами, придумывая, разрабатывая. Да я и сам понимал, что это все не ради них, не ради их счастья, благополучия, спокойствия. Но тогда ради чего? Наверное, мне просто хотелось денег. Нет.
      Рассуждая по этому поводу, я вчера чертовски запутался. Сейчас надо подумать о них еще. Вообще деньги не представляют из себя какой-либо проблемы. По крайней мере, для меня. И, если честно, я не верю во всю эту чепуху, что деньги портят людей. Да, все-таки я прожил достаточно и на своей шкуре убедился, что они ничего не могут сделать с человеком. Если он здоров и умен. Однако деньги могут дать. Опять же, не все: ни здоровья, ни ума. Так для чего же они нужны? Чтобы жить? Да. Чтобы жить хорошо? Да. Но только в том случае, если они не будут мешать спокойно умереть. А я спокоен. Значит, мне деньги не сделали ничего плохого.
      Ладно, в самих деньгах нет никакого зла, но оно есть в людях. А если у таких людей много денег, значит,… что-то я опять запутался. Нет уж, надо быть честным до конца, значит, деньги тоже зло. Могут быть злом. В зависимости от ситуации. Ну вот опять.
      Несмотря на все свои рассуждения, я так и не ответил себе на вопрос зачем. Постараюсь взглянуть на него с другой стороны, ведь какая-то причина должна быть. А может все дело в моем характере. За собой я всегда замечал одну странную деталь: на протяжении всей жизни мне нравилось, чтобы  все было правильно, все было для чего-то нужно.
      Даже когда я нахожусь совсем один, ну например, на кухне, совсем один, никто меня не видит, готовлю себе еду, аккуратно мою, нарезаю, жарю, а потом раскладываю: все по отдельным тарелочкам, все красиво, эстетично, правильно. Потом сажусь и довольным взглядом осматриваю все, что я приготовил, все ли на своем месте; и глаза мои радуются; именно от этого я получаю истинное удовольствие. Потом приступаю к еде, тщательно пережевываю каждый кусочек и ем в нужном порядке все, все, что я приготовил. Чтобы не было дисгармонии, какой-то незаконченности и опять именно от этого получаю удовольствие. Неужели другие этого не понимают? Неужели только мне это нравится, нравится даже когда никто на меня не смотрит, после еды вымывать посуду до блеска, раскладывать сверкающие вилки, ложки, тарелки по полочкам и наслаждаться не только, например, самим процессом еды, а всем, что с ним связано, только бы все было идеально.
      Наслаждаться – какое хорошее слово. И как удачно я с помощью кухни объяснил свой характер. Ведь действительно, я не испытываю большей радости, нежели чем при виде вывешенных на крючочках, начищенных паломников, всяких кувшинчиков и лопаточек. Я никогда не брошу все в кучу, никогда не оставлю что-либо в беспорядке, иначе я буду чувствовать себя ужасно плохо, скверно, и только увидев приятный глазу результат, я буду считать, что дело доведено до конца.
      И ради этого надо было работать с утра до вечера? Не обращая внимания на свою усталость и абсолютную бесполезность всего, что я создаю. Конечно это идиотизм. Но мои создания совсем не бесполезны – они облегчают жизнь людям. И, вероятно, люди даже где-то в глубине души благодарят меня за них. Нет. Чувствую, проблема тут не только в моем характере. Хотя, характер ли то, о чем я сейчас думал. Пускай – да. Ведь, по-моему, это наиболее правдоподобное мое описание.
      Ну хоть кто-нибудь пришел бы поправить мне подушку. Не очень-то приятно ощущать себя совершенно беспомощным. А так хочется сейчас встать, подойти к окну и взглянуть на дерево, которое я посадил, с его разлапистыми ветками и пышной кроной, с его птицами и муравьями, которых мне не видно. Дерево – живущее, полное сил и энергии. И очень зеленое.
      Почему-то, гораздо легче думается, когда оно заметно и приветливо перебирает своими гибкими молодыми отростками. Ветер заставляет его делать так. Оно всегда успокаивало, помогало сосредоточиться и поверить в собственные силы, а сейчас подушка просела и мне видны только мои неподвижные мерно лежащие руки.
      А что если они меня бросили или бросят, забудут обо мне или уже забыли? Что тогда? Смерть? А какая разница. Я уже подошел к ней так близко, что один, два лишних дня не изменят моего представления о жизни. Ну, вот только разве что дерево. Ради того, что бы взглянуть на него еще разок, я бы, наверное, поборолся за свою жизнь. Оно того стоит. И возможность мыслить, размышлять. Тоже достойная награда, так что я умирать пока не собираюсь.
      И никто ж не подойдет. А я и позвать не могу никого. Последнюю неделю они перестали следить за мной постоянно. Это меня иногда пугает, но ничего, я сильный, я смогу… не обращать на свои руки внимания. Все, страх прошел. Пускай они не приходят, а я опять воспользуюсь единственной своей возможностью: мыслить и размышлять.
       О чем? Ну хотя бы о том, почему я не могу разобраться в причине своей постоянной рабочей активности. Сколько я не рассуждаю об этом, так никакого ответа мне получить и не удалось. Казалось бы, совершенно элементарный вопрос, на который любой другой человек скажет все ясно и четко. Одному нужны, все те же, деньги, другому – любовь и почет окружающих, третьему, а третьему, наверное, и то и другое вместе. И столько комбинаций, столько возможных вариантов: выбирай какой хочешь. Но как только приступаешь, сразу круг начинает сужаться, сразу становится тесно и оказывается, что кроме двух решений так ничего и не найдено. Ужасно осознавать, что  жизнь прожита впустую, что все старания и усилия были впустую. Но ведь это не так. Почему бы не учесть мою счастливую старость? Бесконечная работа на протяжении всей жизни ради удобной постели для немощного старика? Нет уж. Я никогда не признаюсь себе в этом. Такое объяснение может удовлетворить только законченного циника. Но, как ни печально… Нет, не хочу. Не желаю. Потому что в моей жизни слишком много поступков, которых я просто не мог делать ради того, чтобы сейчас безмятежно лежать в своей кровати. Многие из них были глупы и необдуманны, но никак не бесцельны. И уж точно не теперешнее мое состояние было их целью. Или да? Опять нет. Я боролся до последней капли крови, выкачивал из себя все соки,… чтобы доказать всем: я могу. А не ради себя, не из-за денег, не ради спокойствия и счастья. Просто, чтоб все, абсолютно все знали, какой я молодец, как у меня все хорошо получается, получается правильно и аккуратно.
      Что же выходит?
      Я – тщеславный чертов эстет. И не больше.
      И не больше?
      Если бы была возможность заплакать, я б заплакал. Я хочу это сделать, потому что сейчас мне очень тяжело. Но оттого, что я думаю о слезах, сил у меня, к сожалению, больше не становится. Так что надо констатировать факт: не буду я его констатировать, дурацкое какое-то слово, но и о своей беспомощности забывать тоже не стоит.
      Лучше вспомнить. Что-нибудь, оставившее четкий след в моей жизни, напоминающее о себе, не дающее выбросить себя из головы. Оно сверлит меня каждый день, иногда, правда, отпуская, но все равно утро за утром я просыпаюсь и знаю, что это было со мной.
      Как и любой другой человек я могу понять свои поступки спустя много лет, заметить их сходство со всей теперешней жизнью и даже разобраться в прошлом, но, как и любой человек, я должен помнить, что собирая по крупинкам всю картину произошедшего, анализируя, размышляя над ним, я все равно уже не в силах что-либо изменить, исправить, повернуть в правильную сторону или как-то повлиять на ход тех событий. Все – поезд ушел. И хорошо. Нельзя утверждать, что сейчас я бы сделал все правильно. Нельзя. Как все было, так все и останется.
      Будучи еще подростком, я любил ходить на пасеку.
      За несколько дней долгожданных каникул она стала моим вторым домом, в котором всегда были приветливы и рады гостям. Пасека располагалась неподалеку от импровизированной дачи, в которой жили мои родители и я. Мы каждое лето приезжали в этот замечательный уголок жизни и вечной природы. Врывались в него из душных квартир, офисов, кабинетов и сразу же начинали пользоваться всем, что он нам предоставлял.      
      Ничего удивительного в этом, конечно же, нет – нам всего лишь хотелось получить необходимый зеленый заряд. К счастью, сделать это было не так уж и сложно. Все располагало к тому, чтобы приезжающие радовались каждому дню, проведенному в этом замечательном месте, за городом.
      Много деревьев, много травы, много цветов – вот первые впечатления от Longside Village. Как раз те ощущения, которых мне и не хватало. Поэтому с каждым днем возвращаться в серую действительность, да что там возвращаться, даже думать о ней становилось противно.
      Но почему именно пасека?
      Пасека была тем, чем для многих людей являются рестораны, кафе, всякие клубы, парки и все в таком роде. Пасека была местом, где я нашел друзей. Она принадлежала мистеру Кёрсу, добродушному хозяину и заботливому отцу. Его пышные усы почему-то очень напоминали мне щетку для чистки обуви, но, несмотря на это, я всегда с интересом разглядывал их, пытаясь насчитать еще один седой волосок. Но, конечно же, не они являлись причиной, заставлявшей меня день за днем приходить в его дом. Я ходил туда ради Рика, Алекса и Бетти – детей Керса. Они были примерно моего возраста, кто-то старше, кто-то младше – в общем, не важно.
      Когда родители впервые привели меня на эту чудесную пасеку, просто так, чтобы показать еще одну местную достопримечательность, я чуть с тоски не умер, настолько мне было скучно. Час утомительного рассказа о всей истории этого биологического шедевра компенсировался только тем, что после у меня появилась возможность обследовать все его окрестности.
      О, как там красиво.
      Никогда не забуду высоченную траву и тоненький ручеек и, конечно же, волшебный сад -  все связано с пасекой. Ровные полянки, сменяющиеся причудливыми крутыми склонами, переходящими в слабовыделяющиеся заросшие холмы. И яблони. Там было много яблонь. Я их никогда раньше не видел. И даже не подозревал, что они есть и что они такие… Но полюбил их сразу и надолго. Это мои деревья.
      Увлекшись обследованием участка мистера Керса и совершенно забыв и о времени, и о пространстве, немного приятно утомившись, я остановился и, прикинув, хватит ли мне сил, чтобы добраться до дома к закату, решил передохнуть. Овальный белый камень, почти совершенно правильной формы, стал местом моей передышки. Сидеть на нем было достаточно удобно, а вид перед глазами открывался просто… простой. Иногда нет ничего лучше созерцания обыкновенной, протекающей плавно и непринужденно жизни. Я сидел и любовался: красивым лесом, красивыми домиками перед ним, тогда все казалось мне красивым. Камень лежал на пригорке и поэтому обзор был очень хороший. Идиллию нарушало только некстати появившееся покалывание и урчание в животе, но даже оно не могло помешать единению природы и человека в моем лице.
      Прошло, наверное, больше тридцати минут, прежде чем я понял, что пора уже идти, возвращаться домой и, может быть, даже получить что-нибудь вроде ужина. Солнце еще не село, поэтому было достаточно светло, и когда мне удалось встать, а после и пройти несколько шагов, я увидел, отчетливо увидел перед собой три одинаковые головы. Три головы торчали над землей. Потихоньку начала закрадываться смешная, а в то время казавшаяся мистической и ужасной, мысль. Еще несколько шагов, проделанных в направлении голов, подлили масла в огонь мистики: они еще и разговаривали. Немного одумавшись и в глубине души категорично отвергнув все предыдущие предположения, а потом и скромно посмеявшись над своей детской наивностью, я сделал еще несколько шагов, еще шаг… и с грохотом свалился вниз.
      Как оказалось, берег ручейка в этом месте с небольшим обрывом, а снизу обыкновенная пологая полянка, прямо выходящая к мягко-журчащей воде. Наверное, осенью во время ливней и паводков уровень речушки серьезно поднимается, и поэтому все-таки полметра пролететь мне пришлось.
      Шесть полных смеха и недоумения глаз уставились на меня, немного испачканного, немного потрепанного и уже очень голодного. Так я познакомился с Бетти и ее братьями.
      Вместе нам было хорошо. Не знаю, как так получается, что совершенно незнакомые люди спустя буквально десять минут узнают друг о друге достаточно и уже могут общаться свободно и легко. В таких случаях на своем рабочем месте я говорил: наверное, совпали какие-то параметры. Скорей всего, так оно и было. Иначе, как можно объяснить столь быстро появившуюся крепкую дружбу, зародившуюся между нами? Мы, как и многие, нуждались друг в друге. По крайней мере, я в них. Общение спасало меня от одиночества, придавало хоть какой-то смысл, и было тем, из-за чего я бы никогда не решился на самоубийство. Только ради спокойствия своих родителей и минут, проведенных в кругу своих друзей, я бы продолжал жить. Правда, тогда такие мысли не приходили мне в голову. Хотя – не помню. Именно экскурсия, а потом и мое нелепое падение позволили увидеть своих новых друзей. Моих друзей.
      С того момента я не мог прожить и дня, не сбегав на пасеку, не увидев, с каждым днем становившихся все ближе и необходимей, почти уже ставших родными, людей – детей мистера Керса. Мы часами напролет гуляли, веселились, общались друг с другом. Все окрестности пасеки были изведаны за несколько дней, и, что самое интересное, нам не хотелось останавливаться. Появилась жажда. Хотелось увидеть, ощутить, вдохнуть как можно больше всего. Мы смотрели друг на друга и понимали, что понимать-то нечего и незачем. В те дни нам просто хотелось жить.
      И к счастью, нам это удавалось. И теплое летнее солнце. Большое круглое желтое солнце. Оно согревало и наполняло душу радостью и спокойствием. А вечером, во время заката мы любовались им на каком-нибудь холме или просто у ручейка. Гулять становилось все легче и к концу дня, когда жара уже спадала, и весь небольшой поселок погружался в сумерки, обволакивающие и очень добрые, мы только и начинали наши нескончаемые разговоры обо всем, что могло интересовать молодое, растущее существо, намечтавшееся, изголодавшееся по настоящему, свободному общению. Потом наступала ночь и выученная наизусть дорога вела меня от пасеки домой. Я шел один и, не переставая, думал о прошедшем дне, закончившимся нашим приходом на нее и долгим расставанием. Каждый раз, когда я перед уходом прощался с ними, мне ив голову не приходило называть это прощанием – это был всего лишь еще один разговор, такой же, какой был много раз прежде и, несомненно, будет еще.
      Родители не беспокоились за меня, и  каждый раз ждали своего сына, ждали с приготовленной едой и, конечно же, предсонной беседой, полной вопросов и пожеланий. Они хотели делать мне только добро. И я понимал это. И сейчас я благодарен им. Но вот.
      Комары. Даже они, назойливо жужжащие перед ухом из-за не выключенного вовремя света, не могли помешать сну. Бесполезные творения матушки-природы. Но в то же время насмешка над всеми другими животными и насекомыми. Что им можно противопоставить? Когда весь день землю изнуряет жара, а растительность, дождавшись наконец теплых лучей, пытается выкарабкаться, пролезть в каждую свободную ячейку и разрастается во всю свою мощь, расходится не на шутку в своих захватнических темпах, тогда наступает их время. Зелень, преодолевая все преграды, оккупирует еще недавно серые луга и поля, наливается цветом и приносит вместе с собой комаров. В каждый дом, расположенный в гуще бушующей природы, в каждую комнату, находящуюся на любом этаже этого дома, к каждому человеку, спящему или даже просто отдыхающему в такой комнате. Как жаль, что в то замечательное время еще не придумали всяких там средств по борьбе с насекомыми и вообще всей этой химической и электрической гадости, облегчающей жизнь людям. Но даже все эти приборы и средства вместе взятые не смогли бы помочь нам во время вечерних прогулок и разговоров. Сидя на траве, среди заросших кустарников и молодых деревьев, мы совершенно не замечали полчища жаждущих нас комаров. Хотя многие и считают их не самой страшной напастью, но все мои поездки, путешествия, переезды в ближайшие несколько лет для меня подтвердили обратное. Куда бы я ни приезжал, в это время года, везде меня ждали комары.
      Чертовски хотелось обмануть себя.
      Не хотелось верить, что после моего знакомства с пасекой и со всем семейством Керсов, после тех счастливых, безмятежных, летних дней я обрел непобедимого врага в лице комаров, преследовавших меня и мстивших мне.
      Как-то вечером, будучи уже взрослым человеком, сидя на веранде своего очередного дома, я за чашкой чая пришел к выводу, что существует определенно обозначенный тип людей, четко схожий с этими невыносимыми насекомыми - гладильщицы в прачечной. Тип, определенный специальностью. Почему именно они? Могу объяснить.
      За всю свою жизнь я ни разу не встретил гладильщицу в дорогом платье, ни разу не слышал о гладильщице без дорого платья. Конечно же, у меня не было никакого увлечения ими, но когда на улице я встречал одну из них, я точно знал, что она относится к комарам. Она простая, живет не ради чего-то, хотя, может быть, у нее и есть какая-то заветная мечта, но в каждый миг своей жизни она только потребляет, высасывает судьбу, работая в поте лица в душных комнатах, но не отдавая миру ничего взамен. Каждый день она прикасается к частичке почти каждого человека, к частичке столь личной, столь похожей на кожу, но при этом более дорогой и вседоступной. Наверное, я все-таки прав, ведь любой человек, кем бы он ни был, хоть раз в жизни относил вещи в стирку, да мало ли из-за чего. И уж точно каждого человека мучили комары, где угодно: на пикнике, на деловой встрече, в кругосветном путешествии по случаю медового месяца, в собственной квартире и в окрестностях пасеки, наконец.
      В общем, понимаю я себя: терпеть не могу прачечные. Но иногда мне становится жалко этих несчастных гладильщиц, не добившихся больше ничего в жизни, не оставивших после себя никакой памяти и заметной строчки в общем потоке людских слов. Они, как комары, приходят на мгновение, жужжа, суетясь, делают свою работу, чтоб обеспечить себе существование, а потом незаметно умирают. И на их место приходят такие же, сотни таких же, и поэтому они мне так не нравятся. Никто не в силах остановить бесконечно повторяющийся процесс их возобновления. Неужели они сами не осознают своей ничтожности? Ведь если бы что-то толкнуло хоть одну из них хоть раз задуматься над своей судьбой, не стала бы она противиться, пытаться как-то изменить себя, свое положение, все вокруг. Нет. Не думаю. Она бы просто жила. Такой тип.
      Я же на протяжении всей жизни отбивался от таких комаров. Они меня раздражали, вечно преследовали и мстили мне. После года год, и еще год, и еще год – борьба, постоянная борьба с вторичностью. Постоянно ей, правда, проигрывая, но не в силах остановить себя, я пробовал, разрабатывал и часами работал, окруженный всем чем угодно, но только не схожими со мной людьми.
      Какой я все-таки несчастный человек. Вот если бы мне удалось хоть одну гладильщицу превратить в нечто, обладающее целью, идеей и принципами, с которыми можно жить, тогда я бы мог считать… я бы мог ответить на вопрос зачем. Ну конечно!
      Но.
      Мои неподвижные мирно лежащие руки не могут уж сделать ничего. Опять поезд ушел. С другой стороны, если всем это не надо, почему я должен переживать, нервничать, думать о них, об этом комарье. Вначале они должны заслужить это. Может быть, они и ждут, пока кто-нибудь, такой как я, не начнет их вытаскивать, учить, выращивать. И никаких усилий с их стороны. Так с какой же стати? Как всегда: только ради себя, только ради «я могу». Проблемная правда заключается в том, что я-то им не нужен. Совершенно не нужен. И все мои принципы и беготня тоже не нужны. Им хватает своей жизни, на мой взгляд, пустой, никчемной, но от этого не перестающей  быть жизнью.
      А вот они мне нужны. Сам еще точно не знаю почему, но только сейчас я начинаю понимать, что именно они заставляли меня совершать множество поступков, из-за них со мной происходили события, поворачивающие мою жизнь в совершенно не зависящие от меня стороны. И среди них наиболее важное одно, в котором весь я.
      В тот день в Longside Village совсем не было комаров.
      Как все-таки замечательно, что я могу сейчас вспомнить любой день своей жизни целиком. Это замечательно и в то же время ужасно. Почему? Да потому что я не могу избавиться от него, не могу освободиться. Конечно же, мне тяжело, но, видно, такая судьба и ничего с этим не поделаешь.
      Главное, чтобы они обо мне не забыли и не оставили здесь одного, ведь я же умру один. Аа, не важно.
      Я проснулся в семь утра. Глаза мои открылись и увидели тумбочку. Через 3 секунды мне опять пришлось их закрыть, потому что утро еще не взяло верх над моим пробужденным организмом. Он был все еще там, в глубинах своего сознания. Но каждый следующий момент методично и неотвратимо приносил избавление от внутреннего обмана.
      На полу в спальне лежали разбросанные карандаши, кисточки, краски, бумага, две пары ножниц и много-много разных листочков. Их бывшие хозяева по-прежнему стояли на своих местах и наполняли нашу планету живительным газом. Листья. Деревья. У нас были и осиновые, и дубовые, и клиновые, и каких только не было. Но самыми моими любимыми были листья яблони. Они мне нравились за свою простоту, за свою гениальную простоту, за свою красивейшую и идеальную простоту.
      Мы подолгу ходили по лесу и собирали опавшие, оторванные ветерком легкие деревьев, не схожие, правда, с людскими, но не менее значимые как для них, так и для нас. А потом приносили их домой и высыпали их всех вместе, получалась большая мертвая куча когда-то живых листьев. И мы садились рисовать. Не зная усталости и забот, весь жаркий день, когда за окном стоит настоящее подожженное пекло, напоминающее тлеющие угольки в костре – если присмотреться к ним, то заметно, как из-за отходящего от них жара меняется картинка, все расплывается, и появившиеся над ними волны бесшумно уходят вверх, оставляя после себя след в виде помутненной действительности.
      Мне не хотелось умываться, тратить на это время. И я не пошел в ванную. Просто не пошел. Не захотел.
      В тот миг мне ничего не нужно. И еда. Даже и не вспомнил про кухню, про родителей, про яблоню, а взял и надел шорты, майку, босоножки.
      И сразу же унесся, как ветер, унесся из своего дома, не сказав никому ни слова, я убежал, как убегал почти каждое утро, убежал, зная, что опять вернусь. Мимо меня проносились ряды чужих домов, не замечал, проносились ряды чужих деревьев, не замечал, ряды чужих снов, не замечал, чужих друзей, не замечал – я бежал. Бежал на пасеку.
      Я бежал к людям. За своим счастьем. Счастьем, возможным благодаря детям мистера Керса. Ведь, кто знает, что бы было со мной, если бы я однажды не встретил их. А хотя, наверное, ничего бы особенно и не изменилось, просто я бы стал немного другим, таким, каким не должен был бы быть и каким я сейчас не являюсь. Повторить еще раз.
      Я не могу и не должен менять то, что уже произошло.
      Встретившись на пасеке, мы, поболтав несколько минут и решив, куда пойдем, спокойненько побрели по пыльной летней дороге, окруженные со всех сторон травой и деревьями, невысокими, но поразительно любящими жизнь, борющимися за нее всей своей природной силой. А идти мы решили к речке, именно к той речке, на берегу которой я и встретил своих друзей.
      Через двадцать минут четыре молчаливых ребенка оказались на берегу тихой реки. Как ни странно, мы действительно всю дорогу молчали: было так жарко, что даже рот открывать не хотелось, не говоря уже о каких-то движениях и создании звуков, причем мысли в такой духоте тоже текут вяло.
      Но вот появилась прохлада. Вода, несущаяся с гор, вместе с собой приводит и высокую свежесть и легкую свободу – могильщиков непобедимой жары.
      Мы сели.
      Бетти вытащила из кармашка случайно оставшийся там листок сирени и, посмотрев на него несколько мгновений, разочаровавшись в его мертвой красоте, отвергнув его безмолвную симфонию, бросила в воду.
      Он не сопротивлялся, а честно пошел ко дну, будто почувствовав, что если не сделает этого, все равно не привнесет ничего нового в мир, дышащий и живой.
      Пораженная Бетти начала последний разговор.
      - Как это все-таки странно. Я бы свою жизнь ни за что бы не отдала так легко. Я бы сражалась, боролась за нее, а этому листику совершенно безразлично, живет он или нет.
      - Но он ведь неживой, - перебил Рик.
      - Дурак. Как это неживой? Еще как живой! – вскипела Бетти.
      - Наверное, она права, все-таки растения не такие как камни. Наверное, да нет, точно – они живые, - заступился за сестру второй брат.
      - Просто утонул и ничего после себя не оставил, - задумчиво произнесла Бетти. – Интересно, а когда я умру, после меня что-нибудь останется?                - Косточки! - рассмеявшись, выкрикнул Рик.
      - А после них всего лишь пыль, - добавил я.
      - Нет. Ну вы опять меня не поняли. Вот говоришь вам, говоришь, а у вас все одно на уме – скелеты да песок.
      - …
      - Я другое хочу понять, - продолжала Бетти, - вот неужели может получиться так, что люди, которые будут жить после меня даже и не скажут: «Ах, какая замечательная девочка была эта Бетти, мы ей так благодарны. Она действительно останется в наших сердцах навечно». Ну, как в фильмах, - она словно чувствовала и вкладывала во фразы всю свою фантазию и детский задор. А потом настолько серьезно уставилась на нас, что мы даже, растерявшись, не могли выговорить ни слова. Молчали.
      - А мне, например, все равно, - спустя мгновение решительно ответил первый брат.
      - А мне – нет. Сестра права. Нельзя жить просто так, надо жить ради чего-то, ради какой-то цели, достойной цели, которую потом бы люди оценили и вспомнили о нас, - заступился вновь второй брат.
      - Ерунда. Какая мне разница, что будут говорить обо мне люди, которых я даже и не знаю? Мне это не важно. И уж тем более я не буду из-за этого стеснять свою жизнь, ну там, ограничивать себя в чем-то, - первый.
      - Ох ты какой! Значит тебе все равно, да? Ну-ну. Все равно, что ты людей будешь убивать, что ты стихи будешь писать, что ты ни черта не будешь знать, что ты теорий новых кучу будешь создавать – все равно. Да? Продолжай в том же духе, продолжай. Посмотрим, что из тебя получится. Станешь ли ты человеком, если все будешь делать только для себя, себя одного, себя любимого. Эгоист. Вот кто ты, - второй.
      - Жить ради сиюминутного счастья, не думая о последствиях, просто жить – это не для меня. Если честно, я просто хочу, умирая, знать, что прожила свою жизнь не зря, не только брала от мира все, но и что-то оставила ему после себя. Надеюсь, я не одна такая, - спокойно закончила Бетти.
      - Нет. Ты, Бетти, просто не знаю даже кто! – опомнившись, вмешался я. - Получается прямо как в том анекдоте про зайца с железными ушами. Ты со своими глупостями совсем забыла о том, что до сих пор, не сделав ничего значимого, оставившего след в какой-нибудь там истории, преспокойно жила и всего лишь нагло пользовалась всеми благами нашего мира, - набросился я. - У тебя все есть. Тебе не надо работать, думать о том, как прожить следующий день и будет ли он вообще, этот следующий день. Тебе все это не надо. Поэтому и появляются всякие глупые мысли – от беззаботности, от ежедневного счастья, а не от того что тебе действительно хочется сделать людям что-то хорошее, - я был жесток, неимоверно жесток, хотя в тот момент сам и не понимал этого. - Вот ты – настоящая эгоистка.
      Комар больно впился мне в ухо, в самую мочку.
      Наступила пауза.
      Все трое смотрели на меня с удивлением и страхом.
      Неужели такой разговор мог произойти, неужели четыре настолько сдружившихся человека могли позволить ему начаться, а потом, питая его своими высказываниями, довести до такой критической точки, из которой уже нет выхода, неужели?
      Все успокоились. Бетти взглянула на меня и несколько мгновений смотрела мне прямо в глаза. Безмолвие. Было такое ощущение, будто все вдруг потеряли интерес друг к другу. И тогда в спокойной тишине на берегу реки Бетти, наша любимая Бетти, медленно встала и, не сказав ни слова, побрела в лес, поняв, пошла домой, на пасеку. Рик хотел было пойти за ней, но я, глупый, глупый ребенок, схватил его за руку и так на него взглянул, что, по-моему, в тот момент ему даже стало как-то не по себе из-за своей любви к сестре. Можно ли такое представить, но ему стало стыдно за свою любовь к ней. И он остался. Мы остались втроем. И нам было весело, мы болтали без умолку, смеялись над нашим разговором и потом долго-долго решали, кто же будет в следующий раз кататься на мопеде мистера Керса.
      Кричащий вздох.
      Мы спохватились и, не сговариваясь, повскакивали с земли и, не раздумывая, бросились в лес за Бетти, нашей любимой Бетти. Мы так спешили найти ее, что, не думая о времени, обыскивали, влезали, приподнимали и опять обыскивали каждый уголок этого чертового леса. Сама мысль, что мы можем потерять ее, приводила нас в движение, гнала нас и заставляла снова и снова искать, бежать и бояться.
      Но как мы не старались, Бетти найти нам не удалось. Как это? Не нашли. Она нас бросила.
      Пока я вместе с Керсами бежал на пасеку за помощью, мне все яснее вырисовывалась картина предстоящей встречи с ее отцом. Что я мог ему сказать? Как я мог себя оправдать? Тяжелый груз вины сваливался мне на плечи. Ну куда же она пропала? Зачем? Я не знал и не знаю до сих пор, но груз так и лежит у меня на плечах, ведь я не могу изменить тот день, как бы мне этого не хотелось.
      Бетти всегда любила рисовать. Она рисовала все, что видела перед глазами, она рисовала много и каждый раз по-новому, как-то по-другому. В отличие от нас она вкладывала всю душу в свои рисунки. В то время как мы весело делали пейзажи из листьев, она тихо садилась в уголке, немного поодаль от нас и, поджав ноги, начинала рисовать, переносить на бумагу все свои мысли и фантазии, она создавала другой мир, она жила в нем.
      Рисунки – единственное, что после нее осталось.
      Единственное, что будет напоминать людям о ее существовании. Ей так этого хотелось. Ей так хотелось, чтобы кто-нибудь когда-нибудь сказал: «Ах, какая замечательная девочка была эта Бетти, мы ей так благодарны». И добавил: «У нее такие замечательные рисунки».
      Ууу. Как он мне надоел, этот день. Он меня убивает.
      И вот я думаю, неужели она, так сильно стремившаяся оставить после себя хоть что-то, хоть какую-то память, сейчас чувствует себя иначе, чем, если бы она вообще ничего такого не делала, а просто жила в свое удовольствие, не задумываясь о том, что же о ней будут говорить когда-нибудь и где-нибудь? Ведь ее так и не нашли.
      Ууу. Как он мне надоел.
      И вот я думаю, если, когда я умру, после для меня ничего не будет, ничего, вообще ничего, так какая мне разница, что я оставлю, что будут обо мне думать, будут ли обо мне помнить?
      Не все ли равно?
      А все-таки чертовски хочется спать.
      
      Конец.
      
      Ефим Марковецкий
      6 июля 2003г.