Пересечение поколений

1

Вечером, приблизительно без 20 минут шесть из дверей московского хлебозавода №99 вышли несколько человек, очевидно, работников этого завода.
Оживленно разговаривая, они, как обычно, пошли в местную пивную, находящуюся в двух кварталах, чтобы пропустить по кружечке-другой пивка после рабочего дня. Рабочий день этот у них выдался средней тяжести – с утра не пришел грузовик с мукой и перерыв на обед длился два с половиной часа вместо одного-единственного – поэтому расслабились они сравнительно быстро, и, вывалив толпой из кабака, направились к метро. Перетерев у входа в метро последнее футбольное поражение нашей страны, рабочие, прощаясь, стали расходиться. Так получилось, что почти все разъезжались по одному: с этой станции можно было перейти еще на две, поэтому индивидуальных направлений хватило всем, кроме Поленникова, и еще одного хлебопроизводителя, который, впрочем, сошел через одну станцию.
Спутник вышел, а какой-то огромный молодой человек вошел, ожесточенно толкаясь, хотя в вагоне было не очень тесно, и начал ругаться гулким своим голосом на какую-то бабку с сумкой на колесах. Бабка охотно вступила перепалку, однако поезд пошел, и заглушил ее голос. Инцидент закончился, а у Поленникова начался мыслительный процесс.
Мысли от пива плавали медленно, поэтому их можно было подолгу рассматривать, правда, только с одного боку. Думал о том, что современная молодежь совсем иначе воспитывается, нежели его, Поленникова, поколение. Никакого уважения к старшим: вместо того, чтобы помочь бабульке войти, этот вот дубина чуть не убил ее, да еще и возмущался чем-то… «Вот мы в свое время, чуть не дрались друг с другом из за того, кто же из нас поможет немощной бабушке – все хотели быть похожими на знаменитого тогда Тимура со своей командой. А теперь что? Совсем распустились... Да это и немудрено: если мы раньше смотрели  про Штирлица и неуловимых мстителей, и читали, про то, что огурцы надо возвращать, то сейчас что? Чему могут научить детей все эти Шварценеггеры, Ван Даммы? Ничему. Только бошки сворачивать несложным движением руки, и по восемь челюстей за раз ломать ударом ноги… Не удивлюсь, если завтра этот детина войдет, и не задумываясь высадит старушку в окно…»
Тут поезд остановился, и какая-то женщина сверху сказала: «Станция Савеловская». Поленникову пришлось прервать ход своих мыслей, потому что ему необходимо было обойти здоровенного молодого человека, что бы выйти на своей станции. Обошел он человека благополучно, но с мысли сбился, и больше уж не вспоминал о распущенной молодежи до самого выхода из метро. Когда же он вышел из метро, и повернул за угол здания вокзала, он налетел на какого-то подростка. Подросток оказался не один, было их там человек десять, и были даже среди них девушки. Однако подростки возмущаться не стали, и Поленников, извинившись, смог беспрепятственно пройти дальше. «И зачем это надо собираться толпами по ночам? К тому же забились в самый темный угол – как будто скрываются от кого… А может задумали что-нибудь нехорошее и теперь выжидают момент? Вот я, помню, в их возрасте ходил в судомодельный кружок, и целыми вечерами клеил модели старинных шхун, бригантин… А этим просто нечем заняться, вот они и шляются по ночам… Целое поколение бандитов вырастет, как жить будем? И куда только власти смотрят…»
Поленников купил билет, прошел на платформу, сел в свою почти пустую электричку, и уставился в окно. В окне ничего не было видно, потому что на улице было темно, а вагоне светло. Точнее, не совсем ничего не было видно – видно было противоположное окно, и какого-то мужика с досками, сидящего с другой стороны вагона на самой крайней скамье. Поезд тронулся, и медленно пополз. Медленно полз он недолго, и уже через пару минут он пополз побыстрее. Еще через пару минут он, наконец, набрал свою обычную скорость, и заскучавший было Поленников, заскучал еще сильнее.
Через десять минут после отправления электричка остановилась на платформе Тимирязевская, где приняла на борт еще значительную порцию пассажиров. Аккуратно одетый и молодой человек (того же возраста что и подростки на вокзале) вошел в вагон и сел у окна как раз напротив Поленникова. Открыл какую-то книгу, и стал читать. Поленников с одобрением на него посмотрел, и подумал, что ему, наконец-то, попался сегодня нормальный, умный представитель сегодняшней молодежи. О чем была книга, работник завода не понял, потому что трудно читать текст перевернутой книги, да и буквы были слишком мелкими, а вот закладку, которую молодой человек вынул, он рассмотрел получше. На закладке было что-то написано черной ручкой – по всей видимости, стихотворение, а красным фломастером поверх стихотворения нарисованы две свастики. Поленников моментально разочаровался в умнике, и разочаровался еще больше в нынешней молодежи. «Вот до чего страна дошла, вот каких детей вырастила! Казалось бы – умный, книги читает, но нет – враг народа, фашист! Вот такая смена нам подрастает… Что же с нами-то будет? Уже через десять лет этот фашист организует свою фашистскую партию, соберет армию темных отморозков из-за угла, и тогда здесь будет еще страшнее, нежели во Вторую Мировую!» – думал Поленников. «Всё этой молодежи воевать надо с кем-то… Советский союз был – против советского союза этого бороться пытались, теперь Россия – они за людей принялись…»
Печально стало рабочему, обидно за страну, за будущее свое. И в окно было видно неприятную огромную бледно-желтую луну, не скрытую облаками. И неприятный сквозняк ходил по вагону, заставляя кожу покрываться мурашками. И безразличный, и в то же время враждебный стук колес, усиленный резонацией почти пустого вагона… И дрожащий электрический свет порождал странные образы, навеивал странные ассоциации…

2

Сегодня Андрей подошел к дому не к восьми, как обычно, а в десять. Зашел в темный подъезд, где сидели на ступеньках несколько человек. Поздоровался с ними – это были его знакомые, он учился с ними в первых трех классах, и поднялся к себе на второй этаж. Рядом с дверью висел пустой на этот раз, почтовый ящик, на котором было написано белой краской: «Лопатин Е.А.». Отцу давным-давно его подарили, когда он еще работал на почте. Андрей открыл дверь ключом – не хотел никого беспокоить звонком, и вошел. Встретила его мама, а когда Андрей уже разделся, вышел и отец.
Они задали ему несколько вопросов, на которые сын автоматически что-то ответил, так как голова его была занята другим. Но все равно он был рад вернуться домой, и не отказался, когда мама предложила ему поесть. Он поел, начал смотреть какой-то интересный фильм по телевизору, но когда началась реклама, Андрей вспомнил, о чем он думал по дороге домой, и ушел в свою комнату. Там он включил компьютер, а пока тот загружался, достал из своего рюкзака книгу, вытащил из нее закладку, на которой сегодня на лекции нарисовал интересный значок. Рисуя на скучной лекции разные кресты, крестики и их модификации, Андрей случайно нарисовал что-то похожее на свастику, потом он нарисовал свастику. Обычную свастику – крест с четырьмя штрихами на концах линий, только все же свастика получилась необычная: верхний штрих шел не из конца линии, а немного отстоял от конца, и был не прямым, а с небольшим прогибом, отчего казалось, что это не штрих свастики, а черта над буквой «й». В свастике этой, в пересечениях линий, в черточке от «й» явно читалось слово «***». Андрея это чрезвычайно заинтересовало, он вытащил из книги закладку, и, чтобы не забыть нарисовал на ней красным фломастером две таких фигурки.
И вот теперь, разглядывая значок, Андрей опять начал думать над скрытым смыслом этой концепции ***-фашизма. Но ход его мыслей был прерван звуковым извещением Виндуса о том, что он, Виндус, готов к работе. Андрей открыл Photoshop, и за полчаса нарисовал эту чудо-свастику, после чего распечатал, и хотел показать родителям, но почему-то передумал. «А поймут ли они то, что я хочу им показать? Увидят ли они то, что я хотел изобразить, а не только свастику с хуем? Может, и увидят, да только на них все равно большее впечатление произведет наличие хуя и свастики в моем творчестве, нежели само творчество… Я же ведь просто изучаю этот мир, запечатлеваю интересные формы, обнаруживаю новые ракурсы, и для меня хуй со свастикой имеют такое же значения как пацифик с сердечком, или логотип Мерседеса со значком евро… Мне все это необходимо, мне все это интересно. А они, мне кажется, уже перестали изучать, перестали удивляться открытиям, и для них свастика и герб России, или хуй и доллар – совсем разные вещи…»
«И вообще, мне кажется, с каждым новым поколением человечество обретает все больше свободы, каждое новое поколение способно лучше понимать свободу духа. Наши прапрадеды стремились к новой для них свободе – физической свободе человека от человека, к равенству между людьми. В дедов и родителей эта свобода была заложена, и они стремились к новой для них свободе – моральной свободе человека от человека, они хотели выбирать, они хотели иметь свое мнение. В нас и эта свобода уже заложена, теперь мы стремимся к новой свободе – свободе духа. К полной свободе. К вечному кайфу по Пелевинскому Володину… К новой свободе!»