Рассказы об антисемитах. Рассказ четвертый

Человек, становящийся антисемитом, не страдает этой напастью в одиночку. Быть антисемитом в одиночку скучно и вредно. Жидоненавистники всегда сбиваются в кружки и группы, в стайки, в которых, обычно совсем немногочисленных, они свободно кроют всех жидов, обмениваются новостями антисемитского мира, жалуются друг другу на преследования их драгоценных русских персон коварными евреями. Стать антисемитом - это значит войти в этот кружок, и стать там своим.
Как найти такой кружок? Это очень просто: нужно или найти человека, вхожего туда, или найти листовочку с объявлением о встрече. А потом прийти, заявить о своей ненависти к жидам и желании с ними бороться. Ничего, что лицо может быть чисто еврейское, главное в этом – аидофобия. С приемом проблем обычно не бывает из-за крайней малочисленности движения, и потому туда берут всех, кто бы только ни пришел. И весь кружок сразу начинает обрабатывать новичка в духе светлых идей научного антисемитизма.

Саша и Сергей скоро выработали свою тактику конспиративной работы. Для встреч и деловых разговоров они присмотрели в аудитории самую дальную скамью, которая находилась почти под потолком, и самые крайние места, находившиеся почти у самого окна. С этих мест открывался великолепный и захватывающий вид на парадный вход в университет с высоты четвертого этажа.
Эта скамья была так далеко, что туда никто не садился. И подниматься было лень, и оттуда лектора все равно не услышать. А патриотам-антисемитам только такое место и нужно: чтобы никого рядом не было. Как только начиналась лекция, Сергей и Саша садились туда и начинали меж собой о чем-то шептаться:
- Ну как у тебя? – Сергей принимает отчет о проделанной работе.
- Нормально. Все хорошо. Газеты распространил надежным людям. Читают, хвалят.
- Это хорошо. Саш, я вот что подумал. У меня один знакомый есть, наш человек. Он давно стал патриотом, и давно изучает евреев. Тебе бы нужно с ним познакомиться. Он много чего может рассказать. Мы можем к нему сегодня съездить. Готов?
- Давай съездим.
После лекции Саша и Сергей, не откладывая дело в долгий ящик, отправились в путь. Они долго ехали на автобусе по улицам большого города. Автобус сначала ехал по проспектам центра, потом вывернул на мост через реку, и, набрав скорости, понесся по длинному и широкому мосту-автостраде. Из окон открылся великолепный вид на реку, по которой плыли белые теплоходы и тяжелые, темно-коричневые баржи, толкаемые толкачами. По одну сторону открывался вид на ажурные фермы железнодорожного моста, а по другую виднелись на фоне жилых многоэтажек стрелы портовых кранов. Автобус, завывая двигателем на высоких оборотах, проехал через мост, и въехал на круглую площадь с кольцевым движением. Здесь он завернул влево, и дальше покатил по широкому и невероятно длинному, во весь город проспекту. Одна остановка за другой, высокие кирпичные девятиэтажки сменились низкими панельными хрущевками, а те большими и помпезными домами-сталинками. Над крышами домов появились высокие трубы предприятий-гигантов. Вскоре ряд домов по обеим сторонам проспекта прервался, и вдоль него потянулись корпуса и цеха каких-то заводов, огороженных серыми бетонными заборами, забранными витками колючей проволоки. Автобус снова понесся по этому проспекту.  Мелькали цеха, какие-то сооружения. Заборы слились в одну серую полосу. Автобус маневрировал среди грузовиков и легковушек, притормаживал у редких остановок, и прыгал через проложенные прямо поперек проспекта подъездные железнодорожные пути. И вот впереди встали высокие трубы, выбрасывающие тяжелый и черный дым. Автобус понесся прямо на эти трубы. Совсем недалеко он притормозил у остановки, и тут Сергей потянул Сашу за рукав: на выход.
Они вышли. Автобус, обдав их соляровой гарью, поехал дальше, к этим высоким дымящим трубам. А они остались. Кругом было столпотворение. По обеим сторонам этого проспекта шумел и галдел рынок. Вдоль дороги шли высокие решетчатые заборы рынка, на которых были развешаны самые разные ковры. Сновали машины и грузовики, а между ними сновали торговцы с коробками в руках, или с тележками, нагруженными клетчатыми баулами. Тут же, рядом с остановкой стоял мангал, из трубы которого выбивалось высокое и яркое пламя. И вокруг не было видно ни одного русского человека: черные, смуглые и раскосые лица, чужая гортанная и словно бы каркающая речь.
Сергей и Саша не стали задерживаться в этом нерусском столпотворении, перешли дорогу и направились к стоящему на углу двух улиц большому зданию, выстроенному в сталинском стиле.
Они свернули за угол, и весь этот шум рынка тут неожиданно стих. Сергей уверенно пошел к большой двери в это здание. Миновав узкий переход между двумя дверьми, друзья оказались в большом и сумрачном холле, потолок которого подпирался тремя мощными колоннами. В холле, не обращая ни на кого внимание, Сергей уверенно свернул вправо, в коридор. Саша уже думал, что они станут подниматься по лестнице, но ошибся. К этому коридору примыкал еще один, только настолько узкий, что его перекрывали открывающиеся двери кабинетов. В конце этого коридорчика была оклеенная обоями в цвет древесной фактуры дверь, на которой была налеплена уже знакомая наклейка «Кто в доме хозяин? Голосуй за № 2 – Русское Национальное Единение».
Кабинет был открыт, и Сергей легонько постучал в распахнутую дверь и спросил:
- Владимир Афанасьевич, можно?
В небольшом кабинете, обитом деревянными панелями и темными обоями, за письменным столом вдоль короткой стены сидел хозяин кабинета. Это был человек среднего роста, худощавый по сложению. По его фигуре нельзя было сказать, что он занимается каким-то физическим трудом или спортом. Скорее, он был интеллектуалом. На этот вывод наталкивало его лицо, умное, с внимательными и зоркими глазами, с очень даже интеллигентской бородкой. Одет он был в черный пиджак, застегивающийся наподобие кителя, под самое горло.
В ответ на вопрос Сергея он немного подумал, и задорно так, улыбнувшись, сказал:
- Э-э-эх! Ладно, пошли.
Владимир Афанасьевич засобирался. На столе, заваленном какими-то бумагами, он отыскал ключ, забрал со стола пачку сигарет, пепельницу, взял из шкафа какие-то книжки, и пошел к выходу.

Владимир Афанасьевич Емельянов, однофамилец того самого Емельянова, был антисемитом с большим стажем. Он пришел в движение задолго до Анатолия, не говоря уже о Сергее. Владимир Афанасьевич и в самом деле был интеллектуалом, доктором технических наук, работавшим когда-то на оборонку, и защитивший две закрытые диссертации. Чем он там занимался, история нахально умалчивает, да и, в общем-то, это не так интересно. Более интересно другое. Еще там, в оборонке, он проникся каким-то образом идеям научного антисемитизма. Один из его сослуживцев по закрытому институту принес как-то раз какую-то замызганную папку с рукописью, и предложил, конечно под большим секретом, прочитать ее Владимиру Афанасьевичу. Это была «самиздатовская» рукопись Емельяновской «Десионизации».
Он ее начал читать, и рукопись его захватила. Владимир Афанасьевич несколько раз перечитал ее, и даже перепечатал у себя на работе на свой служебной машинке, не взирая на бдительный глаз Особого отдела. С тех пор он стал антисемитом. Владимир Афанасьевич, не сделавший в науке ничего особенного, если не считать, конечно двух засекреченных диссертаций, и нескольких пустяковых публикаций, искренне считал себя обойденным проклятыми и невероятно умными евреями, которые обсели сверху донизу его родной, закрытый институт. Потом все эти евреи, сидевшие в руководстве института в полном составе эмигрировали в Израиль, и по слухам, прихватили с собой целый сейф с абсолютно секретными разработками. Как они вынесли из закрытого института этот огромный железный шкаф, и как пронесли его через границу, так и осталось тайной всемирного жидомасонского заговора. Владимир Афанасьевич бегству евреев был несказанно рад, и ему жаль было только сейфа, на который он уже успел положить свой глаз.
Но радость была недолгой. Институт закрыли, и Владимир Афанасьевич остался без работы. Но долго ученый-антисемит без дела не сидел. Он примкнул к самому первому антисемитскому движению в России, к «Памяти». Там ученому-технарю были несказанно рады. «Память» в о время ожесточенно боролась за внедрение по всей Руси целебного колокольного звона, и ратовала за выделение часового радиоэфира специально под колокольный звон. Владимир Афанасьевич всеми силами помогал проталкивать эту идею, из которой, правда, ничего не получилось. Что для русского хорошо, то жиду смерть. Целебный для русского уха колокольный звон резал слух евреям, обсевшим все союзное радиовещание.
Потом, когда уже закончилась перестройка, прошел путч и начались гайдаровские реформы, заведомо губительные для русского народа, Владимир Афанасьевич немного отошел от борьбы с евреями, и стал специализироваться на борьбе с кавказцами. Он даже специально для этого вступил в Национал-республиканскую партию России, лидер которой до смерти ненавидел кавказцев, вытеснивших его с московских рынков. Для Владимира Афанасьевича борьба с кавказцами тоже совпала со временем начала частного предпринимательства. А когда уже его окончательно вытеснили из торговли, и фирма разорилась, обнищавший Владимир Афанасьевич вступил в Русское Национальное Единство.
Ставши баркашовцев, как истинный патриот, Владимир Афанасьевич положил свои навыки ученого на алтарь Отечества и стал разрабатывать теорию научного антисемитизма. Но, только эту работу прервали бурные события октября 1993 года. После них, выйдя из полуразвалившегося РНЕ, Владимир Афанасьевич стал детально и подробно разрабатывать эту теорию, сочетая «научную» работу с частным предпринимательством в каких-то подозрительных ассоциациях и конторах.
Теория научного  антисемитизма составляла ту платформу, которую Владимир Афанасьевич защищал в многочисленных спорах с другими антисемитами и усиленно пропагандировал антисемитской молодежи.
В городе Владимир Афанасьевич снискал славу в узких кругах антисемитов. Кроме самых мелких, и самых неуважаемых групп, его признали в качестве научного авторитета и большого знатока еврейского вопроса.
Владимир Афанасьевич со своими посетителями вышел из коридорчика в холл, пересек его и подошел к большой двухстворчатой двери, для которой ему и понадобился ключ. Отперев дверь, он впустил своих гостей внутрь. Это была большая, прохладная комната, где стояла большая барная стойка, стоял стеклянный журнальный столик с банкой, полной окурков, и рядом стоял мягкий диван. В углу комнаты одиноко и ненужно стояли два высоких барных табурета.
Владимир Афанасьевич как-то сокрушенно сказал:
- Ну вот, а я с собой пепельницу принес. Э-э-эх, ладно, - и вдруг неожиданно, резко изменив тон голоса, спросил Сергея:
- Ты о чем сейчас подумал?
- Да-а… ни о чем, - робко ответил Сергей, не зная, что и думать.
- Э-э-э! Это ты брось. Евреи контролируют твои мысли. Вот ты сейчас подумал, а они уже узнали. Так что думай осторожнее. Ладно. С чем пришел.
- Владимир Афанасьевич, я привлек к работе нового человека, Александра Удалова…
Под эти слова Владимир Афанасьевич с самым независимым видом распечатал пачку сигарет, достал одну, и зажег ее. И тут же резким вопросом прервал Сергея:
- Это он? -  и взглядом показал на Сашу.
- Да. Владимир Афанасьевич, расскажите об истории еврейского вопроса в России и о теории научного антисемитизма. 
Владимир Афанасьевич с задумчивым видом затянулся сигаретой. Вообще-то, была у него работа на сегодня, но что-то делать ее ему очень не хотелось. А тут еще и ребята пришли. Почему бы не поговорить, в самом деле? Не убудет:
- Ладно, хоть и дела есть, вам я расскажу. Вы знаете, что первый еврейский погром произошел еще в Киевской Руси?
В ответ заинтересованное молчание.
- Понятно. На Руси, в Киеве было много евреев, которые позахватили все хлебные места: налоги, торговлю, мену денег. Захватили и обирали народ как только могли. Это у Татищева есть. Киевляне восстали против еврейских купцов и сборщиков, погромили их усадьбы, и обратились к русским князьям с просьбой решить еврейский вопрос на Руси. Князья как раз собрались в Любече и решили этот вопрос так: евреев выгнать. И дали разъяснение: ежели кто вернется, того "вольно грабить и убивать". Кстати, хэ-хэ, это решение князей и по сей день действует.
- Это как?
- А так. В Англии есть «Великая хартия вольностей». Она написана в двенадцатом веке и имеет силу по сей день. Никто ее не отменял. Так и наше княжеское решение действует, его же никто не отменил. Так что, под еврейским погромом есть юридическая основа: вот же, написано, вольно грабить и убивать!
Владимир Афанасьевич докурил одну сигарету, бросил окурок в банку, и достал из пачки следующую. Закурил, и задумчиво продолжил:
- О том, как русские боролись с евреями, можно целый том написать. Жаль, что никто этого так и не сделал. Русские люди еще с былинных времен ненавидели жидов.
- Да ну! – отмахнулся было Саша: - Мы же былины в школе проходили. Нет там ничего.
- Как так нет? -  с хитрой улыбкой парировал Сашин выпад Владимир Афанасьевич: - Просто вам не все показывали. А, между прочим, есть былина, где Илья Муромец бьется с богатырем Жидовином из Жидовинской земли. Не знал? Эх, темнота!
Сбросив пепел в банку, Владимир Афанасьевич продолжал:
- А еще евреев очень не любил царь Иван Грозный. Когда опричники захватили Новгород в 1587 году, царь приказал согнать всех евреев города к Волхову и утопить. Жидов в реку загнали, а они не тонут. Тогда опричники сели на лодки и стали жидов топить с лодок. Тогда, как историки говорят, утопили что-то около пятидесяти тысяч новгородских евреев. Так им и надо, не будут русский народ морить и обирать. А потом так и повелось, что евреев в Россию не пускали. Все цари специальные указы издавали: евреев не пускать.
- А если евреев не было, то как они проникли?
- Это темная история, за семью печатями. Евреи подкупили нескольких русских вельмож, которые провели их на прием к царице. А уж там-то евреи ее охмурили. Знаете, как они это делают?
- Не-а.
- Они тихонько произносят тайные заклинания из Каббалы. Тихо-тихо, полушепотом. Эти заклинания обращают любого человека в прислужника еврея, в шабес-гоя.
- А кто это такой?
- Шабес-гой? Это, буквально, «субботний гой», которого еврей нанимает, чтобы в субботу не работать. Вот так они во дворце поколдовали на Каббале и Талмуде, и все – императрица оказалась под их влиянием. Екатерина Вторя тут же пожелала иметь в своем подданстве подданых иудейского вероисповедания. Послала письма к государям Европы, мол, помогите, евреи нужны. А те, уже и обевреенные и омасоненые, не заставили долго ждать и подкинули ей пять миллионов евреев из Польши. Вместе с евреями пришли и масоны, и скоро многие дворяне и царские вельможи стали масонами. Даже император Павел Первый тоже стал масоном.
Короче, евреи и масоны обсели всю власть, банки, университеты. Об этом даже стих наши патриоты сочинили:
Во стране, большой и славной,
Не спросясь честного люда,
На основе равноправной
Поселилось чудо-юдо.

Юдо курочку любило,
Посещало синагогу.
Юдо денежку копило,
Злато было его богом.

Владимир Афанасьевич бросил в банку вторую сигарету, и потянул третью:
- А в 1917 году евреи захватили власть в России. знаешь, что почти все революционеры были евреями?
- Знаю.
- Вот. Среди них было только несколько грузин, несколько русских.
- А Сталин? Он кто? – спросил Саша.
- Сталин тоже был полуевреем. Полуевреем кавказского происхождения. А при нем, для надежности, мировым еврейством был поставлен каган, что по еврейски «князь», - Каганович. Он во всем направлял и контролировал Сталина, чтобы тот ничего против еврейства не сделал. Вот когда война кончилась, Сталин стал активно помогать евреям строить государство Израиль. Каганович, например, взорвал Храм Христа Спасителя в Москве.
- Да, собственноручно взорвал, - добавил Сергей: - и сказал при этом: «Задерем подол матушке-России».
- Да-да, - Владимир Афанасьевич продекламировал остальную часть стишка:
Только юде было мало,
И однажды в ночь, о чудо!
Все чужие капиталы
Реквизировало юдо.

Захватило земли, недра,
А взамен народу дало,
Не скупясь, рукою шедрой,
Том Талмуда-Капитала.

Стало чудище владыкой
Над шестою частью суши.
Тем, кто раньше юде тыкал,
Юдо вытряхнуло душу.

- А теперь евреи обижаются, что их притесняют и гонят из России. Как же их не гнать, после того, что они сделали? – заключил Сергей.
- Да, определенно. Как в том стишке:
Шли года, менялись люди,
Перестали с юдой знаться.
Отношение к иуде
Стало резко изменяться.

И с тех пор обижен юдо
На душителей свободы,
Что преследуют повсюду
Иудейскую породу.

- Владимир Афанасьевич, а как возникло русское национальное освободительное движение? Вы знаете? – спросил Саша.
Владимир Афанасьевич затушил третью сигарету:
- Конечно знаю, ведь я при этом, что ли, присутствовал. Был такой товарищ – Владимр Емельянов, почти полный мой тезка. Он, году, наверное, в 1986-м, написал книгу «Десионизация». Мы ее тогда в рукописи читали и передавали. Я ее у себя на работе на машинке перепечатывал. Вот он там растолковывал еврейские знаки, символы, которые мы все видели, но не знали их смысла. Очень сильная книга. Он же организовал ВАСАМФ – Всесоюзный антисионистский и антимасонский фронт. Этот фронт просуществовал несколько месяцев, пока его Емельянова на арестовали и не посадили в психушку…
- А его евреи… посадили?
- Конечно. Но вот остальные сторонники Емельянова стали создавать антиеврейское движение, стали выпускать газеты. Вот Щекатихин и по сей день трудится. А я помню, как он ко мне обращался, письмо писал: мол, дорогой Владимир Афанасьевич, помоги чем можешь. И Роман Перин тоже уже лет десять газету издает.
- А почему Емельянова посадили? – спросил Саша.
- Он свою книгу послал в Политбюро ЦК. А из КГБ за ним пришли. Евреи его жену убили, а это убийство приписали самому Емельянову. Сказали, что он невменяемый, и посадили в психушку. Вот так. Но труд его не пропал. На нем целое поколение антисемитов выросло. Говорят, что его книгу увезли в Сирию и там перевели на арабский язык.
- Владимир Афанасьевич, а вы про Осташвили раскажите, - попросил Сергей.
- Осташвили я знал лично. Меня с ним Юра Липатников познакомил, русский патриот из Екатеринбурга. Оба убиты евреями. Так вот. Хороший был малый, русский патриот, несмотря на фамилию. Это его мама вторым браком взяла эту фамилию. А так он даже и на вид был русским. Активно работал. Но его по еврейской указке арестовали и засудили, что он, мол, устроил еврейский погром.
- По 74-й? – уточнил Сергей.
- Да, по той самой, родной 74-й. Он ничего не сделал, но его все равно приговорили к пяти годам и потом убили в тюрьме. Мы его пытались защитить, пригласить адвоката, но у нас ничего не вышло. Жаль, хороший парень был.
- А что стало потом с Липатниковым? – спросил Сергей.
- Юру Липатникова сбила машина в Екатеринбурге. А перед этим ему какой-то еврейчик угрожал, мол, допрыгаешься. Но сделали так, что ничего не докажешь.
- А Корчагина Вы тоже знаете? – спросил Сергей.
- Конечно. Он свое издательство «Витязь» с моей помощью поднимал. Я с ним в Красноярске познакомился в 1978 году, когда он здесь в ссылке был. Он тогда мне сказал: «Хороший ты, Володя, парень, настоящий русский. Мы жидов все равно побъем». А потом, уже после путча, в 1992 году мы встретились в Москве. Встретились, выпили. Он меня все в свое Общественное правительство сватал: «Давай», - говорит: - «Сделаю тебя министром науки и промышленности»…
- А Вы согласились?
- Не-ет. Как-то это не по мне. Я тогда стал бизнесом заниматься, дела хорошо пошли, к чему, думал, мне это нужно. А вот с издательством я ему крепко помог. Он меня и сейчас к себе зазывает. Прислал мне подарочный экземпляр «Библиотечки русского патриота» - 25 томов со своей дарственной надписью.
- А его евреи терпят? – спросил Саша.
- Да ну! Какое там, терпят? Его уже раза четыре судить собирались. Покушение было. Ехал он своем «УАЗике», а в него «ЗИЛ»-кран врезался. Только чудом спасся. Вся машина была покорежена. Но сейчас уже не те времена, что раньше. Теперь нашего брата-патриота так просто не засудишь. Сейчас вроде бы от него отстали.
Владимр Афанасьевич покрутил пачку сигарет в руках:
- Эх, еще одну! – зажег ее, затянулся сладковатым дымом и продолжил: - А раньше евреи жестко наших прессовали. Несколько человек видных патриотов убили на операционном столе.
- Это как?
- Как, просто. Ложат человека в больницу, вроде бы для операции, и потом на операционном столе – чирк, скальпелем где надо, и все – человек мертв. Нескольких, я про них уже говорил, в тюрьму или в психушку посадили. А тех. кто помельче, тех выгоняли с работы. Владимира Бегуна вот, например, выгнали. Да и многих еще.
Владимир Афанасьевич мечтательно откинулся, и глубоко-глубоко затянулся сигаретой:
- А была еще, помню, такая штука, как моральный террор. Не знаете такой?
- Нет, - вместе ответили Саша и Сергей.
- Это простая, но очень эффективная штука. Особенно там, где вместе работают много евреев. Они от вас полностью отгораживаются. Они вас всегда, при всяком удобном случае называют подонком и гадом, фашистом и человеконенавистником. Создают атмосферу ненависти и презрения. Сильная штука. Только один выход остается – уходить. А твое место занимает какой-нибудь еврейчик.
- Я вот знаю, что есть и другие русские организации и партии: РНЕ, Русская партия, Национал-республиканская партия России, Национальная партия. А почему они не объединятся в один фронт? – спросил Сергей.
- Потому что в них еврейских провокаторов много.
- А что они делают? – спросил Саша.
- Проникают в руководство партиями и движениями, и начинают воду мутить: вот те отступники, вот те изменники, вот те плохие, те, да те, а мы только одни и хорошие. Без них бы русское движение давно бы слилось в одну партию. Пока только газеты удерживают русское движение от окончательного разброда. Пока власть не в наших руках, пока милиция за жидов, пресса поддерживает патриотический лагерь.
- А что там, что-то я слышал, Лысенко про евреев говорил, что, мол, их нужно защищать? – спросил Сергей.
- А-а-а! Замечательная история была. Я был на том съезде, где Лысенко, председатель Национал-республиканской партии, сказал, что нам, русским, нужно заключить союз с Израилем и США.
- Да ну! – у Саши такое в голове не укладывалось.
- Вот тебе и ну. Вышел Николай Николаевич к трибуне и говорит: «В стратегических интересах России сегодня является союз с Соединенными Штатами Америки и Израилем». Такой шум, такой гам поднялся. Кричали: «Что!», «Долой с трибуны!», «Ты нам больше не вождь!». Тут же, в перерыве мы собрались в кулуарах и решили сместить Лысенко с поста председателя и поставить вместо него Юрия Белова.
Владимир Афанасьевич бросил еще одни окурок в банку и посмотрел на часы:
- Ай-ай! Ребята, заболтался я с вами! Мне пора, много работы, встречи. Спасибо, что пришли. Вот вам, кстати, прочитайте, - и подал им по одной небольшой, явно самопальной книжке с названием «Теория научного антисемитизма».

Владимир Афанасьевич ушел в свой кабинет, а Сергей и Саша остались в холле этого здания. Сергей потянул Сашу за рукав:
- Пойдем. Я тут знаю еще одних наших, которые сидят недалеко отсюда. Раз мы здесь, сходим и к ним в гости.
- Пойдем, - согласился Саша.
Друзья вышли из этого большого и помпезного здания. Правда, при внимательном взгляде становилось ясно, что помпезность эта только кажущаяся. Здание давно не видело ремонта, коричнево-красная штукатурка его обсыпалась, оголяя серые и буро-красные пятна каменной кладки. Лепнина, придававшая зданию торжественный вид, облезла, стала серой, и кое-где начала отваливаться от держащего каркаса. Друзья зашагали по мощеному пандусу перед входом, забирая все больше и больше вправо. Вскоре они свернули на улицу, которая под острым углом врезалась в проспект. Она носила гордое имя 27-го Бакинского комиссара. Вид у этой улицы был тоже соответствующий. Если убрать снег,  и расставить кипарисы в кадках, то вполне можно снимать фильм о событиях тех далеких и героических дней.
Уже была весна. Снег подтаял, и теперь не визжал под ногами, как в декабре, а хрустел, ломаясь под ботинком. Вдоль дороги были навалены высокие надолбы снега, которые исправно поливались водой из глубокой колеи, когда по ней проезжал очередной автобус. Вот и сейчас, большой автобус, привезенный сюда невесть откуда, в ревом и надсадным воем промчался по улице, и из-под его колес на снежно-настные сугробы полилась грязно-коричнево-серая жижа.
Интерьер улицы дополняли совершенно голые тополя, кое-где обрезанные заботливыми коммунальщиками. Теперь это были не стройные, высокие деревья, а уродливые пеньки, из которых тянулись к небу высокие будылья-ветки. Рядом с ними из ледяных сугробов торчали голые былины акаций.
А по сторонам от этой дороги стояли дома, помнившие еще эпоху пышноусого вождя. Массивные, приземистые, с широкими стенами и простенками, с окнами-бойницами, и балконами, смонтированными на мощных колоннах. Они принадлежали когда-то большому и невероятно важному комбинату, производившему пороха. Этот комбинат был отсюда совсем неподалеку. В ту пору, когда Советская Армия была в большом почете, и когда проклятые буржуи угрожали рабочим всего мира атомным кулаком, этот комбинат денег не считал. Но с тех пор прошло много времени, эпоха поменялась, и комбинат, сильно обнищавший от отсутствия госзаказа и бесконечных избирательных кампаний своего директора, отдал эти дома муниципалам. В худом городском бюджете не нашлось денег даже на то, чтобы заново их покрасить. И стояли эти дома, облупленные, с обвалившейся штукатуркой, с рухнувшей лепниной, обнажившей стальные прутья каркаса. Жалкие остатки эпохи пышноусого вождя.
Сергей уверенно повернул к одному из таких домов. Друзья зашли во двор, и повернули не к подъезду, а к подвальной лестнице. Вскоре они нырнули под дырявый крытый скат над подвальной лестнице, и пошли в потемках по пологим и неудобным ступеням. Со скрежетом отворив подвальную дверь Сергей и Саша вошли в подвал. Подвал как подвал. Старый, душный, с капающей водой с труб отопления, заваленный каким-то мусором, заставленный деревянными хибарками с пожитками и рухлядью жильцов. Только в этом подвале среди нескольких таких деревянных хибарок выделялась одна, над которой висела слабая, тусклая лампочка. Эта хибарка была много больше остальных. Сергей, переступая через какие-то железяки, перешагнув через обломок чугунной батареи, зачем-то здесь брошенный, направился к двери этой хибарки.
Дверь оказалась не заперта. Из комнаты в нос дал резкий запах дешевого курева и спиртных паров. Внутри сама комната оказалась много лучше подвала. Здесь был наброшен деревянный пол, застланный разорванными картонными коробками. Вдоль более или менее ровных стен, сплошь оклеенных предвыборными плакатами, стояли уличные скамьи, тоже застланные картонками. Посредине, под лампочкой, стоял небольшой стол. Все было бы ничего, да только в комнате стоял такой дым, что можно было топор вешать, и на столе стояла бутыль с какой-то спиртсодержащей жидкостью.
На вошедших устремились какие-то полубезумные глаза сидящих. Это были самые обычные антисемиты, к виду которых Саша давно привык. И эти были тоже одеты в какие-то грязные, застиранные и заношенные обноски. И у этих, с позволения сказать, товарищей, были испитые рожи. Только что, когда они пробирались через заваленный мусором подвал, они хлопнули по стаканчику той самой спиртсодержащей жидкости, налитой в бутыли, жидкость еще не успела рассосаться и немилосердно жгла нутро.
Один из хозяев наконец узнал гостя и сказал:
- А-а-а! Серега! Ну заходи, чего встал.
Сергей и Саша как-то робко прошли дальше, и уселись на край скамьи. Тут их узнал другой посетитель этого замечательного места:
- А-а-а! Серега, сколько лет, сколько зим! Ты чего так долго не заходил?
Сергею отвечать на этот вопрос не хотелось. Он вспомнил, как его выворачивало в прошлый раз от той спиртсодержащей жидкости, которой его тут «угостили». Поэтому он ограничился только кратким:
- Да, так. Дела были.
- Ну раз дела, так дела. Ну как, пить будешь?
Сергей немного поморщился. Он вспомнил, как он в прошлый раз добирался из этого тридевятого царства домой, и как его по пути чуть было не забрали в вытрезвитель. Он уже хотел было сказать «нет», но поглядев на свирепую физиономию соседа, промолчал.
- Да ладно ты! Давай! Хлопнем по стаканчику, чтоб этим жидам тошно стало. Наливают, значит пей, так у нас, у русских.
Тут, словно опомнившись, заговорил другой сосед Сергея:
- А это, с тобой, он кто? Может ты жида привел?
- Да ну, что ты молотишь, Михалыч, чего это Серега станет жида с собой тащить. Он же наш, - вступился любитель жидкости.
- Все равно. Мало ли, может они его тоже… тово?
- Да ты ж, Михалыч, можешь жида по запаху узнать. Дак вот и понюхай.
- Ай то, верно. Дай-ка я тебя понюхаю.
Михалыч, небольшой, седой и лысый мужичонка, в сильно заношенном и засаленном пиджачке, вылез из-за стола и подошел к Саше. Он наклонил голову, и обдав Сашу крепким спиртным перегаром, стал шумно носом вдыхать воздух. Понюхал с одной стороны, понюхал с другой. Потом выпрямился, крякнул, и заключил:
- Э-э-эх! Врод-де наш.
- Ну вот, а ты боялся, - засуетился любитель жидкости, - у нас где-то еще стаканы были. Доставай. Нальем гостям по полной.
На столике появились еще стаканы. Любитель напитка схватил бутыль и плеснул по полстаканчика прозрачной воняющей жидкости в стаканчики своих, и налил по полной стаканы гостей. Саша неуверенно взял верткий, гибкий пластиковый стакан.
- Дав-вай! Чего смотришь?
Саша выдохнул поглубже, и опрокинул полстакана этой жидкости себе в горло. Во рту и горле тут же зажгло и запершило, словно он глотнул крепкой кислоты. Но, укрепившись, Саша глотками протолкнул горилку всю без остатка. «Кислота» ощутимо поехала вниз по пищеводу, и стекла в желудок. Разум помутился. Потянуло на рвоту, но Саша, только отрыгнув, сдержался. Дыхание перехватило. Хватая воздух мелкими глотками, Саша поставил стаканчик на стол. Услужливая рука поднесла ему кружку с водой, и он стал жадно глотать воду. Вроде бы стало легче, разум вернулся в свое обычное состояние, и воздух пошел в легкие. Сосед заключил:
- Вот так-то. Эта штука все жидовство выжигает. Жид пархатый от такой штуки тут же сдохнет.
Но для Саши эти слова прозвучали как из поднебесья. В голове вдруг что-то щелкнуло, и изображение пред глазами расплылось и расстроилось. Звук словно бы отключили. Картинка завертелась, потемнела, и Саша неожиданно для себя вырубился.