Домик для личинки

Домик для личинки



Подлое устройство глазка позволяет выглядывать, но не заглядывать. Как ни старайся, снаружи не разглядеть того, что внутри.
Я нажимаю на звонок подбородком и стараюсь как можно быстрее выгнуть шею, чтобы направить взгляд вовнутрь сквозь глазок. Внутри как будто кто-то подходит, мелькает световая точка. Шаги неразборчивы, скорее – это пресмыкание.
Система зеркал, изобретённая мною, не принесла результата. Фотографические опыты запечатлели только размытость моего несчастного тела и нелепый пластмассовый вырост посреди грудины.
Я обращался в больницу. Врачи не любят меня. В глазок они смотреть отказались, звонок потыкали пару раз ватной палочкой. Поскольку я настаивал на хирургическом вмешательстве, они быстро усыпили меня хлороформом. Но видимо я неточно объяснил им, и они вырезали мне хрящи из век. Теперь мои глаза, находящиеся на лице по обе стороны носа, стали похожи на сфинктры.
Чтобы хоть как-то помочь себе и моим престарелым родителям, проживающим в далёком Нерюнгри, я занимаюсь раскрашиванием матрёшек. Это очень трудно. Я зажимаю болванку в складке живота и, закрепив кисть передними зубами, тонкой техникой языка наношу свой фирменный нехитрый рисунок. Раньше я вылеплял губами глиняные копилки, но обжёг себе лицо и спалил волосы, засовывая свинок и прочие полые фигуры в печь для обжига.
Если отдавать предметы моего труда реализаторам, то доход невысок. Но если я появляюсь на улице сам, разложив матрёшки на своей деревянной тележке, то быстро распродаю всё, иностранцы любят фотографироваться со мной. Веки-сфинктры их очень забавляют.
Со мной любит поговорить старуха Наташа. Это такая маленькая старуха, одетая в детскую пижаму. Пижама настолько худая, что сквозь неё просвечивают сиськи, похожие на стельки. Она приехала из Ростова несколько лет назад.
Я бесполезный обрубок, и ничто не мешает мне умереть, кроме открытого вопроса: что же с той стороны глазка?
Старуха Наташа предположила, что внутрь проросли мои руки и ноги, но думать так мне слишком тяжело, мне их так не хватает снаружи.
Однако, пора заняться моим главным вопросом и после того умереть. «Пойду»-ка я в библиотеку.

1.

- Мне нужно «Евангелие» От Руки».
- Пройдите за ширму, он сейчас как раз заканчивает.
 Рука сосредоточенно выводил имена бога на золочёной бумаге.
- А, это ты!
- У вас есть что-либо по интересующему меня вопросу?
Рука поскрёб ногтями по ладони.
- Бога нет. Иди домой, урод.
Очень интересно, подумал я и умер.

2.

- Мне нужно «Евангелие от руки».
- Рука, к сожалению, умер и не смог завершить работу в срок.
Очень интересно, подумал я. Рука был желчным мудрецом и часто называл меня уродом. Я не обижался, ведь книга от Руки по завершении должна была ответить на всё. Имена бога заостряли золотые листы, на которых автор чертилкой высекал новые параграфы, они резали ему руки. Наверное он рассёк дряхлую кожу и истёк кровью. Еврею – кошерная смерть, подумал я и умер.

3.

- Мне нужно «Евангелие» от Руки.
- Простите, у вас нет ли случайно нитроглицерина, мне плохо с сердцем?
- А Рука здесь?
- Нет, к сожалению он упал вчера во время утренней зарядки с балкона и сломал себе кость. Он звонил очень расстроенный, сказал, что не придёт. Однако мне всё хуже. Поищите таблетку.
- Мне нужен ответ! Когда он будет.
- Кажется, я умираю. Сердце больше не стучит, я не могу ответить на ваш вопрос, до свидания.
Очень интересно наблюдать, как умирают эти сухие женщины, припорошённые страничной пылью. Однако я не смог насладиться данным восхитительным зрелищем, потому что на меня совершенно неожиданно упало трюмо и зашибло насмерть.

4.

Рука обещал мне своё Евангелие, но в библиотеке его не оказалось.
- Когда он будет?
- Он, так сказать, не будет.
- Что не будет.
- Он, так сказать,  онемел.
- Ну и что?
- И, так сказать, уехал поскорее в Китай, писать «Жёлтые страницы».
- А евангелие? «Евангелие от Руки».
- Какая глупость! Какая гадость! У меня аллергия.
Библиотекарша покрылась большими волдырями и распухла. Так ей и надо, подумал я, когда она наконец умерла от асфиксии. Однако, это интересно, кажется, я тоже заразился этой странной аллергией. Абсолютно нечем дышать.

5.

Несмотря на широчайшую рекламу, Евангелие не даёт искомого ответа. Мне кажется, что путь любви направлен в сторону Инферно. Библиотека – старое здание избы-читальни, нагоняла так называемый вековой сон, поскольку хрустели в её печке деревянные обрубки. Мне стало тепло и сладко. Я зевнул. И в этот момент в открытый рот мой упала мохнатая кошка, потом сено, а потом томик Кюхельбекера; всё это добро забило канал моего дыхания и, что самое интересное, я умер не от асфиксии, а от удивления. Даже в моём чрезвычайно уродливом состоянии полного угнетения разума я не потерял способности удивляться. Чуден мир!

***

Счастлив тот, кто может двигаться по Пути Инферно на велосипеде, я же кручусь волчком, пытаясь переместиться ближе или дальше. Скорее всего он, этот путь, похож на тубус.


***

Покуда я мечтал о библиотеке, смерти и Евангелии, а также о Пути инферно, в мою дверь стучался Охотник Пахом. Я обещал ему одолжить свой ягдташ. Я почти не сплю и не различаю времени суток. Лишь только я повернулся, чтоб совершить ползок к двери, случилось непредвиденное. Будто разверзлось моё темя, и из него посыпались кучи. Преимущественно это были демонстранты. Они несли всякие хоругви и картины, многие ехали верхом на буквах. Буквы были похожи на упругое желе, а также на лягушек. Нельзя сказать, что они были веселы, хотя прыгали все довольно ловко и бодро. Наездницы-бабки и бабы помоложе, одетые в купальные костюмы, путались друг с другом, пропадали и возникали, окружали и наваливались на меня; их высыпалось всё больше и больше, загромождая коридор. Выпадало наряду с этими самками и пудингами много всякого совсем уж неприятного сора: палки и крючки, облака разноцветного газа, клетки и шланги, обрубки и самовары.
Пахом наконец сообразил, что дверь открыта, и вошёл. Ворох, заполнивший моё обиталище, весь вдруг превратился во множество Пахомов, его ружье, в куски Пахома, руки, сапоги, кепки, лес, дичь; прибежал старый лось. Пахом испугался и достал из чулана метлу. Куча съёжилась и задрожала. Вибрация становилась всё более интенсивной и переросла в верчение-кручение. Карусель из студня, похожая на акварельный бред, уничтожила бы злого Охотника, если б в иссякающем потоке, который всё ещё исторгало моё темя, не выплыл вегетарианский обед Льва Толстого и не прекратил всё это повелением сушёных овощей.
- Пахом! Посмотри же на тело моё: вот – звонок, а вот – глазок.
Пахом поковырял пальцем указанные места на моей распахнутой груди.
- Значит ли это, Пахом, что внутри меня кто-то живёт? Обрати внимание: мне кажется, когда я звоню – он смотрит. Ведь вещи не нужны такие приспособления. Лежал бы там тихо какой-нибудь кубик или шарик без ненужных кубикам предметов.
Пахом с недоверием заглянул сквозь линзу. Точка света кольнула его зрительный нерв, нацеленный на поиск жертв. Тубусы с линзами – прицелы и глазки – удел охотников.
- Пахом! Без ладони и пальцев, вырастающих из неё, не осуществить мануального контакта с мирозданием, а без бёдер и ступней не ощутить живительного покалывания свежей стерни, не продавить податливую сочную пашню.
- What are you talking about? My name is Nikodim. I’m a boy, not a terrible hunter! I was born in Riazan, like Yesenin. Let’s go to the Yarmarka!
- Как я пойду? Хотя погоди. Быть может, я обманул себя. Мои ноги и руки лежат, обёрнутые в мешковину или пергамент, в моём бочонке для огурцов, залитые рассолом, не так ли?
Никодим пнул ягдташ в раздражении.

***

Никодим, кряхтя, принёс меня на своей мокрой мужицкой спине прямо на ярмарку и сгрузил на телегу с сеном. Лошадь пощекотала меня губами на предмет съедобности. Я был солёный, и она лизнула меня длинным любопытным и осторожным языком.
- Come here, monster! – прокричал Никодим с самой вершины ярмарочного столба.– I’l give you this new red shoes!
Никодим показал мне пару красных сапог с загнутыми носами.
Надо сказать, что ярмарка располагалась прямо на плоской скале над великой рекой или небольшим морем. А столб – прямо над обрывом. Опасная забава уносила немало жизней алчных крестьян.
Я долго полз к подножию высочайшего столба, пробираясь между ног и прилавков. Толпа осыпала меня щедрой милостыней. Весьма подустав, я решил немного отдохнуть перед сложнейшим рейдом по гладкому столбу за сапогами. Никодим развернул серую тряпку и пожирал лук, запивая его молоком и брагой из маленьких глиняных кувшинчиков.
Но что это? Столб посредине размяк и стал сгибаться, свешиваясь в пропасть, как колбаса. Обгрызенный лук полетел в море, а Никодим, обхвативши обеими руками конец вялого столба, неряшливо пердел.
Впившись зубами в дерево, используя присасывающую силу влажного языка, помогая себе танцующим, как у улитки, животом, я медленно, но устремлённо пополз вверх, а потом вниз. Моё стремление к красным сапогам было прервано превозмогающим любопытством: дело в том, что я наткнулся на дупло и немедленно проник в него. 
В сущности, я такой молодой! Но самопознание иссушило меня, как старца.
Столб был полый изнутри, походил на деревянный тубус. Подлое устройство тубуса таково, что процесс падения там происходит совершенно по-другому, а именно – наоборот. Тубусная инверсия ввергла меня в протяжённый комплекс труб, по которому меня тянуло различными потоками в неизвестных направлениях. Невозможность отличить противоположное – один из характерных признаков этой чудесной и кощунственной системы Инферно. И ещё: всё заканчивается НИЧЕМ. Из труб меня  рано или поздно выбросило в Никакой туман Ничего.
В этом тумане, как в колыбели, плавал гигантский младенец Эйхман.
Из его ноздри я и вылетел. Он соединён квазипуповиной с системой труб: я прошёл по ней, по нутряным трубам Младенца и через одну из таковых, а именно через Ноздревую Трубу, я попал туда, куда попал.
- Младенец Эйхман! Скажи мне, хрустальный, хоть пару своих тяжёлых слов о моей язвящей тайне.
- Я отнюдь не энциклопедист. Вполне я знаю ответ лишь на Еврейский Вопрос! Немедленно полезай обратно. Но всё же, ценой одной небольшой услуги я укажу тебе вектор розыска.
- Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!
- Фильдрос! – провозгласил Эйхман-Малютка, прищёлкнув пальцами и языком.

***

Подлое устройство звонка не позволяет мне обнаружить причину сигнала: кнопка находится снаружи. С глазком проще: я выглядываю, порой даже вижу силуэты гостей, но не могу отворить – нечего.
Мне не так много лет, в сущности, я ещё совсем молод; но всю эту мою жизнь я сижу в своём помещении без возможности покинуть его. Я – обрубок, калека; но даже если б всё-таки сумел изыскать физическую возможность организма передвинуться в пространстве на достаточно далёкое расстояние, то не смог бы выйти отсюда. Несмотря на наличие звонка и глазка, отсутствует главное: ДВЕРЬ. Ни косяка, ни скважины, ни порога, ни петель. Я бы смирился, конечно, если б не эти постоянные звонки снаружи.

Фантазия № 1, «Эротическая»

Кошки нанесли в дом песку. Сквозняк поднял его и засыпал в мои глаза. Они заполнились так, что стали похожи на маленькие песочницы.
Мать стала вылизывать мои глазницы. Она глотала мокрые комки, но сквозняк продолжал шалить. Усилия матери  не принесли пользы; мало того – песок насыпался в её волосы, проник и под веки. Наконец слюна у неё закончилась.




Фантазия № 2, «Больная»
( «Кокон-Фантазия» Пахома)

Кокон-мокон-покон-зокон. Пахом, как известно, был охотником. Однажды он достал топор (инструмент охоты) и направился прямо в бойлерную. Из бойлерной – в котельную. Из котельной торчала труба. На трубе было гнездо, оно заперло в трубе дым и пар. Пахом поплевал на пальцы для сцепления и стал подрубать трубу.
Труба, упав, высыпала яйца из гнезда. Птицы бросились было подбирать их, но лишь испачкались в глазунье. Чтоб не пропадать добру, немногочисленные уцелевшие яйца были немедленно перекрашены Луком. «Ну вот!»,– с удовлетворением отметили пернатые вредители.
Пахом последовательно выпотрошил дым и пар из распёртого ими брюха трубы и заглянул в кирпичный пень: там «сидел» Медведь без лап и без лап и заполнял контурные карты.
- Хм.– Сказал Медведь.
- Гм-гм.– Сказал Медведь.
- Что, стихи сочиняешь?
- Нет.
- Хм?
- Гмгм. Я за Россию болею. Душой. Всей душой.
- А я вот Фантазирую.
- Покак-мокак – я побрился.

Конец.26 августа2003г.