Чаю попьем...

1
Длинная, обшарпанная, темная лестница, заваленная разнообразным хламом: обломками досок, кусками цемента, мятой бумагой, которая вкрадчиво шуршит от ветра, прорывающегося в оконные проемы. Это шуршание нестерпимо для слуха, когда напряженно вслушиваешься в темноту в промежутках между автоматными очередями.
Все. Рожок автомата пуст. Спотыкаясь, с трудом поднимаюсь по лестнице, которая, не иначе, ведет на Голгофу. Ног не поднять от свинцовой тяжести, ужас мертвой хваткой сжимает сердце. А топот быстрых шагов все ближе и ближе. Бросаюсь в проем стены и, цепляясь за торчащие арматурины, лезу наверх.
«Стой, куда же ты?» - нагоняет меня знакомый голос…
Просыпаюсь. На моих ногах мешком сидит Серый, с неимоверным трудом пытаясь удержать голову на гусиной шее в вертикальном положении, и сосредоточиться на том, что происходит в палате.
Пинаю его. Пьяненький юнец, недовольно ворча, перебирается на свою, соседнюю, койку и моментально засыпает.
Разбудили не только меня. Николай, свесившись с кровати, тяжелой рукой удерживает за спортивные штаны Олега, который, кряхтя, пытается забраться под его койку, хотя, кроме его кудрявой головы, туда вряд ли что пролезет.
- Стой, куда же ты?
Олег поднимается, отдуваясь и вытирая пот рукой с красной физиономии.
- Куда, куда... Развел тут тварей и спишь, не чешешься. Скоро живьем сожрут.
Молодежь опять находится в том настроении, когда жизнь кажется прекрасной и удивительной, когда тянет на приключения и забываешь о таких жизненных недоразумениях, как болезни.
И при этом им больничный режим нипочем, ничего не бояться. Раз-два в неделю Олег забирает у Серого его спортивную черно-желтую сумку с надписью «Adidas» и вечерами исчезает. Не охранник ли при входе в больницу снабжает его спиртным? Об этом Олег не распространяется.
Ночью парни пробираются в палату уже в этом самом довольно-таки ухарском настроении. И сразу же принимаются охотиться за тараканами. Как трезвые — дела до этих насекомых нет, а чуть ошпарили алкоголем глотку — берегись все живое! Начинают двигать тумбочки, кровати, готовы забраться в любую щель в погоне за усачами. Тем более, что сестричка, как обычно, заигрывает в ординаторской с дежурным врачом и ей наплевать, что происходит в палатах.
Тараканы — это настоящее бедствие для нашей больницы. Сколько бы насекомых не травили, а их становится только больше. Когда я ложился в больницу, в коридоре приемного отделения увидел, как тетка глазами опоросившейся свиноматки зачарованно смотрела на рыжего усатого красавца величиной с указательный палец, перебегавшего перед ней коридор.
- Что это такое? – шепотом спросила она меня.
- Это, гражданочка, американский таракан, - ответил я, - когда-то Клинтон своему другу Борису для разведения подарил. Когда русскому народу от реформ уж очень плохо станет, чтоб он, то есть народ, прокормиться мог. В жареном виде эти тараканы уж очень вкусные.
Тетка ахнула, плюнула в сторону таракана и засеменила по коридору...
В нашей палате — четверо. Рядом со мной лежит призывник Сережа, которого все зовут Серым. Он, по-видимому, умело «косит» от армии, хотя с виду действительно кажется болезненным - такой прозрачный, тихонький и скромненький мальчик. Но под влиянием Олега, за которым он ходит хвостиком, этот мальчик иногда пускается во все тяжкие.
Олег — бравый молодец в тельняшке, бывший подводник, чуть не сжегший свои легкие во время одной из учебных газовых тревог на корабле. В армии он и пристрастился пить все, что горит, и активно приучает сейчас к этому Серого. По его словам, только подводникам из всех родов вооруженных сил ежедневно выдавалось перед обедом по пятьдесят граммов вина, правда, сухого. Но иногда моряки злоупотребляли и более крепкими напитками.
- Однажды мы выпивали и старшина второй статьи, - рассказывает Олег, - перепутал трехлитровые банки, в одной из них был спирт, он всегда имелся на лодке для регулировки штурманских приборов, в другой — керосин. Вот он и хватанул кружку керосина.
- А разве можно было под водой спирт пить? — засомневался Серый.
- Да, конечно, «каждая минута плавания — повышение ратного мастерства», — хохотнул Олег, - так это же на плавбазе во время ППР (планово-предупредительного ремонта) было. И вообще, салажонок, не перебивай, когда морской волк говорит.
И он, подмигнув, продолжает:
- Так вот, заглотил он содержимое этой кружки, а когда отдышался, решил, что все — сейчас помрет. Сложил ручки и лежит. А мы спирт допиваем за упокой его души. И когда в банке уж совсем мало осталось, потенциальный покойник вдруг зашевелился и протягивает свою кружку, мол, плесните — охренели что ли, пьете без меня! Ничего — выжил...
Третий — Николай. Он — родом из Украины. После чернобыльской аварии с семьей перебрался в Ленинградскую область. Замечательного тракториста приняли в одном из совхозов области. Он не жалеет, что уехал из своего благодатного края – злополучное облако коснулось и его деревни.
- Там бы я не смог жить, - говорит Николай, - все бы думал: а как дети, их у меня двое, не захворали бы?! Каждый насморк казался бы следствием радиации.
Он любит рассказывать о своей родине: какие там великолепные сады, темные ночи и огромная луна над рекой. Олег, бывает, вечерами подшучивает над ним:
- Николай, чаю попьем, х.. помнем, скажем: сало ели, почти, как на Украине?!
Тракторист не обижается, на его округлом добродушном лице расплывается улыбка.
2
Оторвав затекшие пальцы от железных прутьев и перекинув тело в оконный проем этажом выше, я выглянул наружу. Ухмыляющаяся рожа в зеленом берете, заросшая черной щетиной, и ствол автомата, отверстие которого показалось вдруг таким огромным, смотрели на меня из окна соседнего, такого же полуразрушенного дома. Это я меньше всего хотел бы видеть. И слышать стук пуль, вгрызающихся над головой в кирпичную стену...
Вернувшись из Грозного, я постоянно вижу один и тот же сон. Война для меня не закончилась и продолжает добивать во сне. Может, схожу с ума? Попросить лечащего врача что ли, что бы направила на обследование к психиатру?
Сбросив сонное наваждение, поднимаюсь с койки. В палате, кроме меня, никого. За окном беснуются чайки, ожидая больничной подачки — куска хлеба, выброшенного из окна. В дверь робко стучали.
- Войдите.
В палату просунулось небритое лицо мужика. Он словно из сна явился, берет бы еще цвета пожухлой листвы. Зорко осмотрев палату, спросил:
- Иванов здесь лежит?
И получив отрицательный ответ, исчез.
Товарищи по несчастью, волею случая оказавшиеся со мной в одной палате, наверное, ушли на процедуры, или травят анекдоты на лестничной площадке.
Скоро — врачебный обход, и тогда все больные соберутся в палате. Последним появляется Олег.
- Николай, чаю попьем... - хохочет он.
Лечащий врач Елена Викторовна совсем недавно покинула студенческую скамью и еще до конца не осознала своей самозначимости, поэтому во время обхода, осматривая больных, стеснялась и краснела. Но своеобразный запашок, исходящий от Олега, учуяла и, зардевшись, спросила:
- Вы пили, что ли?
- Ну, что вы, - возмутился Олег, - просто вчера что-то плохо себя чувствовал, вот и полечился настойкой овса.
Настойка овса считалась лечебной, бутылочки ее продавались в больничной аптеке, и такой ответ удовлетворил Елену Викторовну.
Но при осмотре Серого она решила все же проявить строгость и, поправив очки на хорошеньком курносом носике, вдруг заявила:
- А ты, Сергей, если будешь еще таким методом лечиться, без разговоров пойдешь в армию.
Мы с удовольствием, стараясь не расхохотаться, смотрели на одинаково пунцовые лица пациента и молоденькой врачихи.
3
Обед — единственная процедура больничного быта, которую ждешь с нетерпением. Но обычно он не приносит удовлетворения. Вода с парой лепестков капусты, да сухая перловка без масла — рацион больного во времена демократических реформ: с голоду не помрешь, но о мужской сущности забудешь.
Однажды пристала к парням на лестничной площадке, где была своеобразная курилка, молодуха, истосковавшаяся по мужской ласке. Когда болезни отступают, вспоминаешь вдруг о житейском.
Заскочили Олег с Серым в палату, совещаются: кому идти?
- Серый, давай: ты холостой, тебе нужнее, - подначивает Олег.
- Да где хоть? — удивляется мальчишка.
- Веди на первый этаж, там есть темный закуток, - подсказывает более опытный товарищ.
- Нет, я так не могу, - отказывается Серый.
- Если не умеешь, так и скажи, пойдем — научу, покажу, как это делается, - разошелся Олег.
Но Серый молча забирается на свою койку и укрывается с головой одеялом. Да и у Олега остался только петушиный гонор.
- Командир, что ты все лежишь, книжки читаешь, выручай, там женщина пропадает! — это уже ко мне.
- Вы, молодцы, с больничных каш не знаете, что с бабой делать, а десантные войска — выручай, ну уж нет, обойдетесь, - смеюсь я...
В столовую идем мимо ординаторской, на которой весит бумажка с обращением: «Уважаемые больные! В отделении участились случаи воровства, поэтому просьба ценные вещи не оставлять в палате, а сдавать в камеру хранения».
Впереди Олега с Серым шествует медсестра с очень шикарными формами: осиная талия, шарообразный задик и ноги — бутылочками. На Олега все это действует, как красная тряпка на быка. Он, наконец, не выдерживает и громко восклицает:
- Ну и попа!
Девушка резко оборачивается. Серый краснеет, как будто его застали за чем-то неприличным. А Олег завертелся, стал суетливо отряхивать себя сзади, приговаривая:
- И где это я так умудрился испачкаться?
Красавица, пораженная такой наглостью, посмотрела на его скромно опущенные усы и, проговорив: «Ну ты и жук!», расхохоталась.
Олег никогда не обедает в столовой. Традиционно спросив у раздатчицы: «Хозяйка, опять мясо уварила? Что ж, тогда чаю попьем...» и подмигнув нам, уносит свои тарелки в палату. И хоть есть в палате запрещено, но Олегу и это сходит с рук.
Эта привычка создания иллюзии домашнего уюта, хотя бы во время принятия пищи, вдруг стала для Олега раковой. Когда он возвращался из столовой с тарелками в руках, в закутке между палатой и больничным коридором, где находился туалет, столкнулся с небритым типом, одетым в серый костюм и при галстуке, в руках которого была черно-желтая сумка с надписью «Adidas».
«Серого ведь сумка!» — мелькнула мысль в голове у Олега, и он вспомнил обращение на дверях ординаторской.
- А ну, мужик, постой! В сумочке-то что? — перегородил он типу путь, не подумав, что руки заняты тарелками.
Мужик усмехнулся, в руке у него что-то щелкнуло, и Олег почувствовал резкую боль в груди, напоровшись на выкидное лезвие ножа. Загремели тарелки. Кровь смешалась со свекольным супом. Олег сполз по стене на пол.
4
Погоняв ломтик картофелины в красноватой бурде, называемой супом, и вместе со «шрапнелью», надоевшей в армии, вылив ее в бачок для отходов, я также пошел в палату. И в коридорчике наткнулся на Олега. Зажимая рану на груди, он через силу просипел:
- Командир, скорей... уйдет... сумка Серого, - и махнул рукой в сторону лестничной площадки.
Рявкнув у поста:
- Сестра, быстрей, Олегу плохо, - я бросился по ступенькам вниз.
Проскочив один этаж, подумал: «Далее по лестнице он не пойдет, не рискнет, мужики, которые курят, могут сумку узнать. Лифт...».
В коридор отделения, к лифту — никого. Но этажом ниже у лифта стоял мужчина в сером костюме с черно-желтой сумкой в руках. Я его узнал, это он утром заглядывал в палату.
«Чеченец» потому, как я влетел в коридор, по испарине у меня на лбу (расслабился на больничной койке), все понял и напряженно — стальной комок нервов — ждал моего приближения.
Но армейская выучка не подвела. Уловив мгновенное движение, перехватил его руку с ножом, а своей, свободной, крепко сжав пальцы, ткнул ими в шею «чеченца», угодив в точку под ухом, о которой знали немногие. Он икнул, словно ему резко перекрыли воздух, и обмяк.
Втолкнув полуживого мужичка е лифт, нажал на кнопку первого этажа, А там передал больничного вора ошалевшему от удивления охраннику.
5
Этой ночью я почему-то спал без сновидений. А на следующий день мы всей палатой пробрались в отделение хирургии, куда был переведен раненый Олег. Операция прошла успешно, и теперь он лежал бледный и осунувшийся и читал одну из своих любимых книг из серии то ли «Бандит», то ли «Бешеный». Только подобное чтиво он признавал.
Николай, просунув голову в палату, спросил:
- Олег, чаю попьем...?
Мы с Серым, рискуя всполошить весь медицинский персонал отделения, заржали. Олег хохотнул, но тут же сморщился:
- Больно же, идиоты!
Его соседи по палате удивленно таращились на нас.