Большие надежды

Посвящается другу нашей семьи профессору Рональду Блюму

“Надо только хотеть, сильно
хотеть, и тогда всё сбудется:
встреча, революция, счастье”
И.Эренбург. Буря.


Телефонный звонок

Нашу вполне благополучную жизнь в пределах советского трудового лагеря перевернул звонок моего сына. Телефон зазвонил в самый разгар рабочего дня во время совещания с коллегами. Услышав первые слова, я ощутил, как горячая волна ударила в голову, заставив отвернуться к окну.
Сотрудники, почувствовав, что произошло нечто неординарное, потихоньку стали выходить из кабинета. Овладев собой, я извинился, но не попросил остаться.
Крепко прижимая трубку к уху, я слушал сына и одновременно фиксировал, что происходило на улице, за окном: остановился трамвай, к зданию института подъехала машина, солнце скрылось за тучей - обычный хороший летний день. Но хороший ли он для нас? Что будет дальше? Как я буду решать свалившиеся внезапно проблемы? Однако мысль, что надо возразить сыну и отложить с ним разговор, не возникла.
Сын сообщил, что получил вызов из Израиля и намерен подать документы на выезд. Я не знал, что он попросил нашего друга, давно эмигрировавшего из страны, прислать вызов, и не предполагал, что мой сын способен на твёрдое, безапелляционное решение. Не думая о последствиях и ожидающих его испытаниях, я обрадовался, что Боря может быть вполне самостоятелен и решителен в поступках.
Суета рабочего дня отвлекала от обдумывания возникшей ситуации, но периодически меня обдавало внутренним жаром. Неужели и мне с женой и дочерью придётся тоже решиться на отъезд?
Сына я понимал. В его медицинской карьере хирурга, к которой он так стремился, не было впереди ничего светлого: многие годы за нищенскую зарплату стоять у операционного стола и ждать, когда оперирующий доцент позволит самостоятельно выполнить серьёзную работу. За пять лет таких случаев было не много.
Надо, надо переломить ситуацию.

О себе как о будущем эмигранте я не думал. Шла перестройка. Работа у меня была интересная и ответственная, а некоторые успехи получили поддержку и признание, - служебная карьера пошла вверх: через шесть лет(!) после защиты диссертации я получил должность старшего научного сотрудника, вскоре и должность завлаба, звание Заслуженного изобретателя России и премию Совмина, начали выпускать зарубеж. Казалось, в жизни и работе всё приходит в норму – страна становится цивилизованной, и моё еврейство перестаёт быть препятствием. О прежних перипетиях и неприятностях не хотелось думать.
Жена незадолго до описываемых событий также защитила диссертацию, и у неё была надежда получить должность старшего научного сотрудника с соответствующей зарплатой и льготами. Можно было надеяться, что семья, наконец, начнёт жить материально свободнее.
Дочка закончила школу с медалью, собиралась поступить в медицинский институт, была прекрасно подготовлена, и не было сомнений, что на взлёте перестройки, несмотря на откровенно еврейскую фамилию, она всё же поступит, и случай с сыном, когда он в первый год не поступил в желанный медицинский институт 12 лет тому назад, с ней не повторится.
Вечером, когда я пришёл с работы, жена и дети сидели в комнате сына, а он, пытаясь их успокоить, шутками описывал первый поход в ОВИР. Мои дамы, кажется, не были склонны драматизировать события, обсуждали, что надо сделать, кому написать, кому позвонить за границу. Просчитывали время на оформление документов, пытаясь определить возможную дату отъезда. Странно, но вопрос: ехать ли сыну одному или всем вместе - они ни себе, ни мне не пытались задать. Я тоже боялся этого вопроса и трусливо пытался убедить себя, что уехать всем сейчас невозможно, что такое решение отложит отъезд сына, а раз он решил уезжать, то откладывать отъезд не надо. Внутренне я был уверен, что и наш отъезд предрешён. Но когда? Сейчас главное - поступление дочки в институт, а дела с эмиграцией сына пусть идут своим чередом.
Однако события стали развиваться непредсказуемым образом.

Провал

У Ани первый экзамен. Я не пошёл на работу. Вышли из дома рано. Решили ехать трамваем, хотя это и долго, зато не надо толкаться в метро. Так спокойнее. Жена тоже ехала с нами.
Молчали. Не хотелось отвлекать дочку от экзаменационного настроя. Экзамен был исключительно важен. Нужна только пятёрка. Иначе сдавать придётся все экзамены. Беспокойства не было, Аня подготовлена хорошо. Учитель химии считает, что она может сдать не только вступительный экзамен, а экзамен за весь институтский курс химии. Дочка, кажется, была спокойна и уверена. Хороший летний день, не частый в Ленинграде, также настраивал на удачу.
Мы проводили её до дверей экзаменационной аудитории, жена поехала на работу в соседний Химико-фармацевтический институт, а я остался бродить и ждать Аню в сквере института.

36 лет тому назад я хотел поступить в медицинский институт, у меня также была медаль, но тогда медалисту не надо было сдавать экзамены. Был 1953 год, и ещё были свежи воспоминания о “деле врачей”. Родители и учителя убеждали меня, что не надо поступать в медицинский. Всего несколько месяцев тому назад из ленинградских медицинских институтов и больниц выгнали наших знакомых врачей, преподавателей, профессоров. А что если такая же история повторится в будущем? Не надо искушать судьбу. Поступками управляли страх и осторожность. Выход не просматривался.
В 1977 году в этот институт поступал Боря. Время уже было другое: “Дело врачей” не может повториться. Понимали, что мальчику-еврею могут чинить препятствия, но наивная надежда оставалась. Она - надежда - была тем более наивной, что всего несколькими неделями раньше попытка сына поступить в Военно-медицинскую академию завершилась неудачей. Его не допустили к зкзаменам, поставив на медицинской комиссии диагноз о якобы имеющем место заболевании. Диагноз был примитивно нелепым. Поэтому Борина бабушка, моя мама, военный врач, начальник отделения Окружного Военного госпиталя, позвонила своему доброму коллеге, которого знала по работе в армии много лет. Она говорила с ним ещё до подачи внуком документов в Академию, и генерал уверил её, что внук, если хорошо сдаст экзамены, поступит, несмотря на “изъян” в анкете. На этот раз дозвониться к генералу было сложно и домой, и на работу. Но мама дозвонилась. Генерал сказал, что он знает о причине её звонка, но сделать ничего не может.
Кто сомневается в государственном антисемитизме в СССР? Только сами евреи. Они всё время пытаются прошибить лбом стену. Но на этот раз не удалось - Боря не поступил в 1-ый Ленинградский медицинский институт. Сдав хорошо и отлично письменные экзамены, он получил тройку на устном экзамене по химии, ответив, по его мнению, на все вопросы правильно. Ему даже не сделали замечаний, а только протянули листок с оценкой. На конфликтной комиссии, куда не пускали родителей, председатель сказал: “Молодой человек, здесь пять преподавателей. Неужели вы сможете нас убедить, что вы правы? Идите, готовьтесь и в будущем году поступайте в другой институт.” Откровенный и циничный ответ.
А теперь в этот институт поступает Аня.

…Из аудитории начали выходить абитуриенты, которых тут же обступали родители и взволнованно расспрашивали.
Аня не появлялась, а я рассчитывал, что она будет одной из первых. Подошёл к группе родителей, прислушался, девочка что-то рассказывала, улыбка не сходила с её лица и очень контрастировала с растерянными и озабоченными лицами вокруг.
Я не сразу увидел Аню, из-за небольшого роста она была незаметна среди обступивших её людей. Мы отошли в сторону. Аня была бледна: четвёрка - придётся сдавать все экзамены.
Надежда на поступление оставалась. Но остальные экзамены необходимо сдать только на пятёрки. Ожидался высокий проходной бал.
Что же произошло? По дороге, пока шли в институт, где работала моя жена на кафедре фармацевтической химии, дочка рассказала мне, как она отвечала. Потом она повторила свой рассказ сотрудникам жены, которые как преподаватели химии могли квалифицированно обсудить её ответ на экзамене.
В вопросах билета, который Аня первой взяла со стола экзаменатора, ничего для неё трудного не было. Она быстро подготовилась и пошла отвечать двум экзаменаторам: женщине и мужчине, которые ей приветливо улыбнулись. Ответы им явно нравились, на все дополнительные вопросы Аня ответила и по реакции преподавателей видела, что отвечает правильно. И тут преподаватель взял её экзаменационный листок. Аня про себя подумала, что ей сейчас поставят пятёрку. Но преподаватель встал и, выразительно посмотрев на коллегу, вышел из аудитории. Вернулся он с заведующим кафедры химии. Аня знала от сотрудников своей мамы, которые общались с коллегами родственной кафедры, что профессор - паталогический антисемит, но никак не ожидала его появления: экзаменаторы не должны быть сотрудниками профилирующей кафедры своего института.
Профессор просмотрел листки с ответами Ани и сказал, что она отвечала хорошо, но не дала полного ответа о применении натрия. Наверное, она не знает, что натрий применяется также для охлаждения атомных реакторов. Отличник должен зто знать, поэтому она заслуживает четвёрку. Спросил, есть ли у неё вопросы. Аня ответила, что сведений о применении натрия для охлаждения атомных реакторов в школьной программе нет, но она знает об этом из вузовского курса химии, примеры из которого она уже использовала в своих ответах. Она отметила только наиболее важные случаи из многих известных ей примеров, а менее важных – множество, тем более, что экзаменаторы её об этом и не спрашивали. Профессор не отреагировал на Анин монолог и ушёл, а преподаватели подписали экзаменационный листок с оценкой “хорошо”.
Мы были обескуражены, понимая, что апеллировать бесполезно: здесь действовали не законы, а, как теперь говорят, понятия. Надо мобилизоваться и готовиться к следующим экзаменам. Два экзамена Аня сдала на “отлично”. Остался письменный экзамен по биологии. Даже “четвёрка” на этом экзамене не могла повредить поступлению - но Аня получает “тройку”. Подали на апелляцию, так как Аня была уверена, что ошибок в письменной работе нет.
Поднимаемся по лестнице, знакомой с прошлой Бориной апелляции. Жду дочку на той же лестничной площадке, прекрасно осознаю, какой будет результат. Ничего не изменилось за прошедшие 12 лет.
“Папа, я могу бороться. Но как бороться с недобросовестностью?” - были первые слова Ани, которые помню стенографически точно.
Комиссии собственно и не было. Преподаватель взял из папки Анины листы с ответом, долго читал, отложил, потом снова перечитал. Ненадолго ушёл. Вернулся. Пробежал ещё раз листы глазами, подвинул их к Ане и сказал, что у неё две ошибки. Первая ошибка по ботанике: цветок, который Аня привела в качестве примера, не из семейства геоцинтовых, а только их родственник. Вторая ошибка по биологии: Аня не указала, с чем срастаются кости таза человека к 16 годам, а сказала только, что к этому времени они срастаются.
Вот такие ошибки и вот такая логика.
Анализируя позже эту высоконаучную беседу, я понял, что произошло. Надо было поставить “тройку”, чтобы абитуриент заведомо не поступил в институт. Её и поставили, не читая работу. Рассуждали, вероятно, так: если абитуриент подаст на апелляцию, то опытный преподаватель найдёт к чему придраться. А на самом деле оказалось, что придраться трудно, поэтому преподавателю пришлось поломать голову. Нелегко, хотя и безнаказанно, быть прислужником антисемитов.
Но как прекрасно и стойко держалась моя маленькая дочка против отлаженной репрессивной машины по отношению к своим даже несовершеннолетним гражданам.
Может быть, действительно всем вместе пора уезжать?


Инерция.

И мы действительно уехали… отдохнуть в Игналину, в Литву: любили эту литовскую маленькую Швейцарию за чистый лес, грибы, озёра и что-то отличающее её от убожества российской глубинки. Смена обстановки должна была успокоить наши души, позволить отойти от волнений уходящего лета. Авось, к осени всё образуется: Ане найдём работу, обязательно связанную с медициной, чтобы шёл “медицинский стаж” для поступления в следующем году в институт, а Боря завершит свои отъездные хлопоты, мы же вернёмся к своим обычным житейским и служебным заботам.
Днём ходили по грибы и ягоды в лес, затем чистили и варили грибы для засолки, а к вечеру отправлялись в центр городка звонить сыну или сидели на берегу одного из множества чудесных игналинских озёр.
Однако Аню развлечь не удавалось: она переживала неудачу, что-то обдумывала или искала ответ на трудный еврейский вопрос: “Почему они нас ненавидят?” За одно лето её дважды заставили почувствовать своё еврейство: первый раз, когда лишили золотой медали из-за четвёрки по военному делу, которую она получила в 9-ом классе (кстати, этот предмет в год окончания школы был исключён из школьной программы), не дав пересдать зачёт, что обычно для будущих медалистов делали даже по серьёзным предметам, например, по географии; и второй раз - при поступлении.
Не много ли? Но время обязано вылечить, если, конечно, не будет рецидива.

Где-то в середине нашего отпуска при очередном телефонном разговоре Боря попросил нас либо вернуться в Ленинград, либо срочно оформить в Вильнюсе и отправить ему заверенное нотариусом родительское согласие на его отъезд. Стало известно, что закрывается итальянский перевалочный пункт для тех, кто стремится эмигрировать в Америку. Надо было успеть до его закрытия оказаться в Италии. Дата отъезда становилась реальной и близкой.
Поехали в Вильнюс, оформили и отправили Боре бумагу, посмотрели город, вернулись в Игналину, но ощущение спокойного отдыха исчезло. Сын сообщил, что улетает в Вену 30 ноября 1989 г. Осталось провести вместе три месяца. Пора нам возвращаться домой.
Боря уволился с работы, завершил оформление документов и занялся каким-то бизнессом, чтобы зароботать деньги на билет, одежду и сувенеры для продажи в Италии (опытные люди говорили, что так надо). С собой он мог взять строго ограниченную сумму в валюте.
Наша знакомая, доцент злосчастного медицинского института, помогла устроить Аню лаборантом на кафедру паталогической анатомии, чтобы при повторном поступлении она могла предъявить полезную рекомендацию, которая якобы принимается во внимание при конкурсном отборе абитуриентов с одинаковыми результатами.
К счастью, работа Ане пришлась по нраву, и она сумела на кафедре оказаться и нужной, и полезной. Кроме прямых обязанностей она умело обрабатывала статистические данные, печатала документы, письма, переводила статьи с английского языка, не гнушалась и уборки.
Жизнь возвращалась в свою обычную колею, и тяжёлые вопросы отъезда всей семьи, которые спонтанно поднимались после Аниного провала, стали вспоминаться реже или замалчивались.
Инерция делала своё дело. Как страусы, мы прятали голову под крыло. Надеялись, что перестроечный процесс в стране, растущая гласность и, казалось, отрицательное отношение к государственному антисемитизму в прессе, приведут к подлинной демократии. Ох, как мы ошибались.

Необычная встреча

В сентябре я уехал в Румынию, в командировку и, к сожалению, не был дома, когда у нас появился гость, приезд которого повлиял на многие события последующих лет.
Вот что я узнал по возвращении.
Аня была дома, когда вечером в нашей квартире раздался телефонный звонок. На просьбу позвать меня Аня объяснила, что я в командировке. Говоривший на английском языке отрекомендовался доктором Рональдом Блюмом и другом моего кузена, живущего в Израиле. Он, по просьбе кузена, хотел бы навестить нашу семью, сфотографировать нас, а затем передать живую весточку в Израиль. Добавил, что он уже был в Москве у мамы моего двоюродного брата. Одна проблема: у него есть только один сегодняшний вечер. Дочка узнала, где наш гость остановился и договорилась, что за ним заедет.
Аня не успела уйти, как приехал Боря и вызвался забрать доктора Блюма из гостиницы. Пришла с работы жена, и они с Аней стали что-то “соображать” для встречи. Как только появились Рональд и Боря, следом явились неожиданные гости: знакомые из областного города, которые обычно, задержавшись в городе, ночевали у нас, и ещё кто-то пришёл к Боре. Хорошо, что в квартире четыре комнаты, так как таких разношёрстных гостей не объединишь.
Основная нагрузка пришлась на жену, которая металась между гостями, пытаясь всех накормить и обустроить. С Рональдом большую часть времени провела Аня, а для Бори осталось лишь время поговорить с ним в машине. Но, как оказалось, несмотря на сумбурность встречи, все участники остались довольны: Рональд сделал снимки, получил информацию о семье и её столкновениях с советской бюрократией - для нас неприятных, но ординарных, для него же удивительных и возмутительных: Блюм был членом группы, содействующей выезду евреев из СССР.
Пребывание у нас Рональда имело последствие.



Прощание и отъезд сына

Сын улетал вечером. Весь день до отъезда в аэропорт были хлопоты, о которых, кроме упаковки чемодана, не помню. Самым важным казалось - засунуть в чемодан как можно больше. Никакого представления о том, что действительно будет необходимо в эмиграции, не было. Суетливо вспоминали, не забыли ли положить ту или иную вещь, решали задачу, как уложить подушку, одеяло, можно ли попробовать спрятать серебряную столовую ложку, которая и оказалась в итоге единственной ценной вещью, увезённой им. Времени на переживание и осознание важности события не было.
Удивительно, но почти ничего не помню: ни своего поведения, ни переживаний жены и Ани, прощания Бори со знакомыми, друзьями, родственниками - был ступор, шок. Делалось всё, что необходимо, но мысль не работала. Защитная реакция разума, эгоизм или легкомыслие?
В аэропорту, перед уходом Бори в таможню, присели, выпили на посошок, обнялись, и наш “мальчик” пересёк границу, приветливо помахав рукой, прежде, чем скрылся за барьером.
И вот мы стоим с Бориным другом Женей и заплаканной Аллой, Бориной подругой. Алле, по-видимому, было хуже всех. Если для остальных возможность будущей встречи теоретически не исключалась, то для Аллы это было вопросом без ответа. Как ещё сложится его эмигрантская судьба, кого он встретит, будет ли она нужна ему?
Среди улетавших в Вену были только два эмигранта: Боря и молодая девушка, примерно двадцати лет. Мы познакомились с её родителями, записали номера телефонов, чтобы обмениваться информацией, которая будет поступать от детей. Некоторое время у них, наверное, будут общие проблемы. Будем ждать известий.
Забегая вперёд, скажу, что наш сын вскоре из Австрии перебрался в Италию.

Беспокойный доктор Блюм

С отъездом Бори мы стали жить в постоянном ожидании телефонного звонка или письма из Австрии. Звонки из Австрии были редкими. Обычно мы слышали лишь одно-два слова о том, что всё нормально, так как такой короткий разговор укладывался в бесплатный звонок. Нам же звонить было некуда.
Но однажды утром громкий международный, отличный по звучанию от местного, звонок застал нас дома до ухода на работу. Он уже был тем необычен, что Боря хорошо знал расписание нашей жизни и в это время не должен был звонить. Как от телеграммы, которую не ждёшь, в долю секунды возникло беспокойство.
Жена подняла трубку и, в ответ на “Алло”, услышала иностранные слова. Мери тут же передала трубку Ане. Звонил доктор Блюм. Он предложил Ане приехать в Америку и поступить в университет, в котором сам преподавал. Все бумаги для поступления он выслал и ожидает, что Аня безотлагательно заполнит их и выедет в США. Плохо профессор Блюм понимал нашу советскую жизнь! И для нас, шёл только 1989 год, было в новинку предложение учиться в другой стране. А как выехать в Америку, когда и в Израиль по вызову уехать непросто. Да и Ане всего 17 лет. Она несовершеннолетняя.
Но Аня загорелась идеей, и все её помыслы уже были в далёкой, желанной Америке.
Пришёл пакет с бумагами от Блюма. В нём были документы, подтверждающие его платёжеспособность, и обязательство оплачивать Анино обучение, бланки, которые надо заполнить не позднее начала февраля 1990 года, подтвердить дату приезда и бронирование комнаты для проживания в кампусе университета.
Мы долго пережёвывали содержание бумаг, но не знали, с какого конца начать действовать. И надо ли? Аня работает. Летом должна сдавать экзамены в институт. Боря ещё не в Америке и непонятно когда будет. Отпустить Аню одну к незнакомому человеку, в незнакомую страну? Пока мы колебались, Аня начала действовать. Упорства и воли нашей дочке не занимать!
Первая точка, конечно, ОВИР, и здесь ждал первый ушат холодной воды. В ОВИРе про студенческую визу и слыхом не слышали: несовершеннолетним без сопровождения родителей выезжать за границу нельзя. Поэтому Аниной просьбе о выезде не могут дать ход. Короче, в приёме документов отказали.
Мы предложили Ане вежливо поблагодарить доктора Блюма и объяснить, что ничего нельзя сделать по советским законам: надо ждать совершеннолетия и продолжать работать и готовиться к экзаменам.
Однако ни Блюм, ни Аня не успокоились, да и Боря поддержал новую идею. Он уже перебрался в Италию и ждал вызова на интервью в американское консульство, а пока работал в Джойнте переводчиком.
Во время моих частых командировок на Запад мы подолгу говорили с ним по телефону и обсуждали домашние дела. Благодаря деликатности детей и своему неосознанному эгоизму или страху, разговоров об отъеде всей семьи мы по-прежнему не вели. Дети отдавали себе отчёт: что мы с женой теряем с отъездом в эмиграцию, а что приобретём - неизвестно и непредсказуемо. К тому же перестройка набирала обороты, и для нас, родителей, становилась сомнительной необходимость покидать страну.

Хождение по мукам

Как-то так получилось, что я не принимал активного участия в борьбе за студенческую визу: то ли не было времени, то ли частые командировки не позволяли, но о продвижении дел я узнавал по телефону или за вечерним чаем - времени принятия самых важных решений и планирования дальнейших действий. Но безучастным не был.
В это время депутатом первого демократически выбранного Верховного Совета по нашему избирательному округу был Щелканов. Мы за него голосовали, так как его биография и выступления создавали образ честного, волевого и образованного интеллигента-демократа. Поэтому и решили на вечернем совете пойти к нему на приём.
Пошли мама и дочь. Щелканов понравился посетительницам, по- деловому, но тепло обсудил ситуацию, поручил сделать запрос в комиссию Верховного Совета по поводу студенческой визы и предложил подождать ответа.
После этого приёма я, кстати, вспомнил, что мой школьный товарищ, профессор кафедры МГИМО, говорил, когда был у нас дома год назад, что работает над проектом новых законов об эмиграции. И я позвонил ему, чтобы просить совета. Он подтвердил, что в советском законодательстве нет положения о выезде за границу по студенческой визе, но он внесёт в проект нового закона соответствующий параграф. Это утешало и радовало за будущих студентов-эмигрантов западных университетов, но не помогало в Анином случае.
Аня также, кстати или некстати, вспомнила, что она комсомолка и на волне перестройки захотела получить помощь от райкома комсомола. С сегодняшних позиций это кажется смешным, но тогда, в эйфории перестройки, казалось, что в стране всё радикально меняется, и социализм с человеческим лицом вот-вот станет реальностью. Какой-то гипноз! Но гипноз был не только у нас. Комсомольцы организовали Анино участие в телевизионной передаче “Пятое колесо”, которая набирала силу, к которой прислушивались. Авторитет передачи мог иметь значение для Аниной проблемы, но результата никакого не было.
Доктор Блюм не успокаивался, звонил, прислал письмо с новой датой поступления в университет, просил сделать всё возможное, чтобы не опоздать.
Я же предложил думать не об американском университете, а о повторном поступлении в медицинский институт. Оставалось до начала приёма несколько месяцев.

Джоан

Блюм затеял новую акцию. Сообщил, что в Россию едет его знакомая с благотворительной миссией и везёт медикаменты для бесплатной передачи в медицинский институт, где Аня работает. Независимо от того, какова была логика передачи медикаментов именно в этот институт, мы это предложение поддержали и обещали всяческое содействие: получить согласие института принять подарок, встретить в Москве посланницу и груз, организовать и спланировать приём миссис Джоан в Ленинграде.
Аня посоветовалась с заведующим кафедры, и тот побывал с ней у проректора по научной работе, с которым оговорили порядок приема подарка. Однако ими было решено, что встречу в Москве Аня проведёт сама, но ей оплатят командировку.
Такой вариант меня не устраивал. Hе мог я отпустить дочь одну в Москву. Поэтому оформил себе командировку, тем более, что у меня в Москве были свои дела.
Решили выехать на день раньше первым классом в Красной стреле, чтобы до встречи с Джоан погулять по Москве. Подспудно чувствовал, что Аня не скоро сможет ещё раз побывать в столице. Хотелось доставить ей удовольствие комфортом поездки и впечатлениями. Но мне это не удалось: Аня в мыслях была уже в другой стране или волновалась из-за предстоящей встречи.
Заблаговременно приехали в Шереметьево-2. Самолёт прилетел вовремя, но миссис Джоан долго не появлялась, хотя все пассажиры её рейса прошли таможню. Подошли к работнику аэропорта, объяснили, что ждём миссис Джоан с благотворительной миссией, волнуемся, что её нет, и просим разрешения для Ани пройти в таможенный зал: возможно, миссис Джоан нужна её помощь, так как она приехала с письмами и документами на получение груза. Странно, но Аню пропустили.
Джоан она нашла быстро, но выяснилось, что груз не прибыл вместе с самолётом и его доставят американке в гостиницу только завтра. Это было и неожиданно, и усложняло наше с Аней положение, так как мы должны были сегодня уехать вместе с американкой и благотворительным грузом в Ленинград.
Джоан оказалась женщиной средних лет, высокой, с ничем не примечательным лицом, несколько суетливой и явно взволнованной от приезда в “империю зла”. Она попросила нас подождать, так как её должен встретить представитель Интуриста, доставить в гостиницу и позаботиться о программе её пребывания. Получалось, что на нашу встречу Джоан не полагалась и не рассчитывала. Это означало, что мы можем вернуться и встречать Джоан снова в Ленинграде.
Однако интуристовский автобус уже уехал, так как Джоан не появилась в определённое время, а представитель Интуриста желал познакомиться с ней в гостинице - всё это, как само собой разумеющееся, объяснили гостье в информационном бюро. Так Джоан начала знакомиться с сервисом по-русски, а мы - стыдливо оправдываться за российскую безалаберность.
С полуторачасовым опозданием приехал автобус и отвёз нас в гостиницу Националь, где мы оставили Джоан очаровываться или разочаровываться от знакомства с Москвой.
Встретились позже, вечером. Мы пригласили Джоан поужинать за пределами гостиницы, но она отказалась, сославшись на усталость. Мы спустились в бар, выпили по чашечке кофе и попрощались до встречи в Ленинграде.
На этом мои контакты с Джоан закончились. О посещении Джоан медицинского института в дальнейшем узнал от Ани.
Проректор принял Джоан, поблагодарил за подарок и попросил Аню показать американке больницу. Не знаю, какое впечатление произвёл на Джоан такой приём, но мне он показался возмутительным. Поручить лаборанту показать больницу, не поинтересоваться впечатлением после посещения и программой пребывания, не пригласить даже на лёгкий ланч - было больше, чем российское хамство. Это был поступок перманентного иждивенца, который принимает дар от богатой Америки как должное.
Посещение больницы, одной из лучших в городе, было столь удручающим, что Аня услышала только один вопрос: “Это больница для очень бедных людей?” Комментарии излишни.
Совсем иное впечатление было у Джоан после посещения Мариинского театра, тогда Кировского. Сидели они в партере в одном из первых рядов. Джоан заметила Ане: “В Америке в такой театр и на такие места обычно ходят очень богатые люди. Понимаешь ли ты, что надолго можешь потерять эту возможность?”
Приезд Джоан усилил эмигрантские настроения и побудил к продолжению борьбы за студенческую визу.

Итальянские сюрпризы

Попав в Италию и не успев вкусить её прелестей, Боря устроился на работу в Джойнт переводчиком для помощи в общении с эмигрантами. Работа давала практику в английском, некоторый заработок и скрашивала ожидание ответа из американского консульства. Родственников, которые могли бы принять его в Америке и могли бы посодействовать ускорению получения визы, у него не было.
По прошествии нескольких месяцев Боря получил разрешение на въезд в США и общинный гарант. Это означало, что еврейская община города Бирменгема штата Алабама дала согласие на его приём как беженца. Это был первый сюрприз, так как уже известный читателю Рональд Блюм обещал позаботиться об общинном гаранте из Балтимора, если будет положительное решение службы эмиграции.
К сожалению, доктора Блюма не было в это время в США, он проводил отпуск в Бразилии, не знал о разрешении и не мог поэтому содействовать переезду в Балтимор. А события требовали скорого решения, а неопределённость изрядно надоела и беспокоила.
Сотрудники Джойнта, с которыми Боря сблизился за несколько месяцев итальянской эпопеи, познакомили его с американским доктором Д., жителем Балтимора, который помогал еврейским организациям и в дни поиска доктора Блюма находился в Риме. Это уже был второй сюрприз. Семью доктора Д. во время войны спасла украинская семья, а после войны его семья эмигрировала в Америку. Прошли годы, и настало время, когда доктор смог оказывать содействие своим соплеменникам, которые покинули СССР, как в своё время это сделала его семья.
Доктор Д. помог разыскать Блюма в Бразилии, и тот пообещал, что вскоре вернётся в Балтимор и решит проблему.
В оставшиеся две недели до отъезда в Америку Боря провёл в путешествии по Италии – захотелось напоследок увидеть страну, в которой прожил полгода! По возвращении его ждал третий сюрпиз: приглашение общины Балтимора.
В Балтиморе сына встречали оба доктора. Блюм предложил жить у него. Доктора взяли над ним шефство: знакомили с американцами, американским бытом, обычаями. Через две недели Боря нашёл работу в госпитале, а я приехал в Америку в командировку. Но это уже был американский сюрприз.

Студенческой визы не будет!

Повторный приём у Щелканова не принёс неожиданностей: из Верховного Совета не было ответа по поводу студенческой визы.
“Зачем вам ждать этой непонятной для России студенческой визы? Попросите знакомых, если они у вас есть в Америке, прислать приглашение в гости. Мама вас отвезёт, а там найдёте решение“, – сказал благородный депутат.
Мудрый совет. Так и сделали. Но неизвестность оставалась: допустим, приглашения будут, а даст ли разрешение ОВИР? Поэтому в институт надо сдавать приёмные экзамены. И ждать.
Аня получила гостевое приглашение от Блюма, но ОВИР разрешение не дал: причина та же – надо ждать совершеннолетия. Попросили сына организовать вызов для мамы, рассчитывая, что им вместе дадут возможность уехать.
Аня подала документы в институт. Мне не надо было её сопровождать в приёмную комиссию, так как она поступала в свой “родной институт”, где проработала год и заработала стаж, имеющий отношение к будущей профессии.
Приглашение для Мери мы получили только в августе. Аня успела сдать один письменный экзамен и забрала документы. 23 августа 1990 года Аня навсегда покинула Россию, чтобы уже никогда не возвращаться.

Студенческая виза есть!

На следующий день по приезде в Балтимор Аню зачислили в Таусонский университет. Вскоре она получила на 9 лет студенческую визу и продолжила своё образование.
Через 2 года после описанных событий мы с женой по настоянию детей эмигрировали в Америку.
Боря, сдав все квалификационные экзамены, работает врачом, женат, у него две девочки, наши внучки. Аня закончила университет с американским “красным дипломом”, медицинскую школу - одну из самых престижных в Америке (университет Дж. Гопкинса) - и пятилетнюю хирургическую резидентуру в Пенсильванском Университете. Работает в Нью-Йорке.
Сбылись большие надежды!

Послесловие. Ответ на приглашение вернуться.

Есть у меня к России длинный счёт:
предательств и обид, которым нет прощения,
за вышвырнутый из страны народ -
и потому не ждите возвращения.

Прошу прощения сам у дорогих могил,
к которым памятью дорогу пролагаю,
у вас, друзья, с кем вместе сердцем жил,
которых в мыслях крепко обнимаю.

За это тоже мой к России счёт:
за муки, боль, которым нет прощения,
за в лагерях загубленный народ -
и потому не ждите возвращения.

Тоскуя иногда, я сон смотрю лесной:
стою в бору, держа в руках корзину,
иль под сосной прилёг, укрытый тишиной,
иль с ветви рву чуть горклую рябину.


За это тоже мой к России счёт:
не счесть потерь, которым нет прощения,
за любящий её и преданный народ -
и потому не ждите возвращения.

Тут фотографий груда на столе,
а там портфель, ненужный и забытый,
в них прошлое скрывается во мгле,
и новое - с предчувствием открытий.

За это тоже мой к России счёт:
надежд обманутых, и нет за то прощения,
за приносивший славу ей народ -
и потому не ждите возвращения.

Сегодня, гражданин страны другой,
стремлюсь постичь чужой язык, предания,
зачем и как её котёл людской
вобрал в себя все гены мироздания.

У вас, друзья, к Отчизне тоже счёт:
вам отмывать свой дом слезами очищения.
Пока силён антисемитский сброд
и покаяния нет – не будет возвращения.