Елочный сок

           «…умирать зимою холодно, от любви или от голода…»
           БИ-2.

Пролог.

Пришла незваная зима, неизвестно как пробравшаяся к нам в сердца. Желание прижать что-то теплое, прижать и заснуть. Не вспоминая ни о проблемах, что ждут нас за дверью, ни о холоде, цепляющемся за тела прикрытые одеждой, и души обнаженной как при рождении. Погрузиться взглядом в пламя камина, вдохнуть воздух пропитанный смолой, коснуться пальцами шелковых волос. И уснуть…
Пришла зима, не такая как всегда, другая… Мерзлые пальцы, застывший газ в зажигалке, сигарета, какая уже по счету… Все так, а не иначе…И не изменить…  Ничего…
Снег, это спасительное пуховое одеяло, никак не укроет заснувший мир. Камень, вместо мягкой черной земли. Ветер, хлещущий по любому проявлению эмоций. Мы всегда идем против него. Но не сейчас. Не время...
Ирреальность дом, реальность - сон, погрузиться в себя, отдаться на волю червя живущего в душе, не видеть ничего. Желая узреть истину, с криком кинуться ей на встречу, обнять как родную и… Наконец понять…
Жжет нутро, хочется тепла, а не огня, хочется понимания, а не растворения в другом, хочется, хочется, хочется…А что сам готов отдать за это, чем поступиться, отчего отказаться, что отбросить ради желаний? Ничем, наверное. Гордостью - нет, а есть ли она? Жизнью? - нет, никогда, душой - о да конечно, ее же все равно не существует. Рвущие душу на части псы. Вера, Надежда, Любовь…
С голодным взрыкиванием набрасывающиеся на чуть подгнившее, мертвое тело мечты. Попытка оттолкнуть слюнявые пасти, но не слушаются слабые руки, разум трепещет в ужасе. Ох, как не хочется умирать, хотя… Ты уже мертв…
Вечно голодные, алчные, не рассуждающие. Мощные лапы раздирают грудь, алые языки жадно слизывают сочащуюся кровь, клыки, словно желе пронзая, мягко, почти нежно проникают под кожу… Молча, опускают угольки глаз перед его удивленным взглядом, будто извиняясь…За необходимость сотворенного ими…За не свершившуюся судьбу…За то, что не произошло, а должно…За причиненную боль… И опускается голова…Иссякает запал…С кровью уходит желание бороться…противостоять…Осталось только одно - смириться, подчиниться…это судьба…но…нет…нет…НЕТ!!!


Глава 1.
Они гуляли. Просто гуляли. Артур отключил мобильник, оставил машину в каком-то темном переулке. Ладонь Ганимы надежно покоилась в его. Пальцы переплелись. Это был предновогодний вечер. Их многие пригласили на празднование, друзья, знакомые, коллеги. Их ждали на многих вечеринках. Но они не пошли.
Белыми пуховыми хлопьями падал снег. Суетившиеся люди бежали, сталкивались, кто-то хотел купить елку, кто-то не затарился спиртным. Весь мир куда-то спешил и торопился.
- Ты пойдешь? - легкий, мелодичный голос вывел его из задумчивости.
- Нет, а ты? - голос Артура, хриплый, жесткий, всегда приводил Ганиму в удивление.
- Не хочу но…, - парень остановился, ожидая продолжения, -  не пойду.
***
Человек присевший на корточки у фонарного столба с жадностью затянулся сигаретой. Бешеные глаза поблескивали из под клетчатой кепки. Нахохлившейся, скорченный, он так и распространял вокруг себя ауру болезни, нездоровья. Массивные, черные ботинки зло затоптали окурок. Закинув клетчатый шелковый шарф за спину человек ухмыльнулся чему-то своему, и развернувшись отправился в глубь переулка. На белом снегу остался ясный отпечаток протектора. Словно шрам выжженный тавром.
***
Дневник: запись 1-я.
29 декабря, утро.
Проснулся в 6:00, не хочется ни есть, ни пить. Вчера за день выкурил три пачки сигарет. Второй день не ем. Ничего. Легкие проблески здравого разума быстро, и сами по себе затухают. Если раньше я прилагал усилия чтобы их задавить, теперь они как побитые щенки убегают прочь. Страх, один страх. Пожирает медленно, смакуя каждый осколок моей личности. Страх, не дожить до нового года. Я должен. Я обязан. Боги не врут.
Зверь, живущий во мне проснулся. И вновь ему необходима пища. Эмоции. Не важно положительные или отрицательные. Он набирает силу. Вскоре даже белый флаг выкинуть будет не кому.
***
Алая «О» разорванного в крике рта. Огненный холод проникающего под ребра клинка, боль, шоком пронзающая хребет. Что-то теплое и влажное на ладонях. Сталь проворачивается, скользкая и липкая одновременно. Испачканная темными сгустками рука сжимает черные, первородным мраком, волосы. Удар рукоятью в кадык, крик захлебывается. Свои белесые щелки приблизить к зеленым изломанным, с непрестанно текущими слезами, оправленным длинной щеткой шелковистых ресниц, озерам. Щели становятся еще уже, от удовольствия или от душевной боли, не понятно. И последний жест, словно печать, укус больше похожий на поцелуй. Струйка крови бегущая, стекающая почему-то вверх, а не вниз, пахнущий железом соленый вкус …
…Прокушенная губа, удушье и почти остановившееся сердце. Сон. Как всегда.
***
- Зайдем? - он показывал на сверкающую неоном вывеску «Эдельвейса». Ганима, наклонив голову на бок, раздумывала:
- Артур, там сейчас битком.
- Пойдем.
Клубы сигаретного дыма, смех, радостные голоса, и стонущая мелодия стинговской «Desert Rose», встретили их в чуть приглушенном свете. Охранник на входе только хлопнул ладонью о ладонь Артура, и посторонился пропуская их внутрь. Сразу из-за центрального столика поднялся молодой человек с растрепанными рыжими кудрями. Черная, шелковая рубашка была усыпана блесками. Широкие, белоснежные брюки светились голубым:
- Артур, друг, я рад тебя видеть.
Крепкое рукопожатие и взгляд рысьих глаз остановился на Ганиме.
- А это я так понимаю Ганима?
- Да, познакомься, это, - кивком Артур указал на черно-белого юношу, - это Поэт.
- Вы правда пишите стихи?
Бледнокожий усмехнулся:
- Нет я живу как Поэт… пойдем к столу, сейчас со всеми познакомлю.
***
Неверный, противно бледный свет, искаженные плохой акустикой и алкоголем голоса. В гардеробе из под черного драпового бушлата, с воротником стойкой появился алый свитер, джинсы засверкали «Айсбергом» а, высокие черные ботинки спрятавшись под них стали больше похожи на клубную обувь. Под кепкой оказались выбритые у висков, покрашенные в белый цвет короткие волосы.
Он завертел головой ища кого-то. Вот они, стол в центре. Поэт, Корабел, 3-и малолетки и те, кого он искал.
***
Дневник: запись вторая.
29 декабря вечер.
День прошедший, день никчемный. Предновогодняя суета, толпы вечно жаждущих праздника людей, раньше начавшие отмечать пьяные бомжи. Тошнит. Эйфория, всепоглощающая, безудержная. Рыбьи глаза замотавшихся за день продавцов, обмерзшие, красные пальцы рыночных торговцев колючей зеленью. Запах, свежий, живой, только что срубленных деревья, сосновая смола - золотистые слезы. Тошнит. Безостановочно. Будь прокляты эти выходные. Дело, какое-то, пустое, не нужное, спасало. Хотя бы на время. Но теперь… Весь день прошлялся по городу. Мерзкий колючий снег. Ноги, застревающие в снежинках, и не ушедший страх, не до жить. Не до жить до Нового Года. Весь день не ел. Только курил, но кашля нет. Режет в сердце. Придя домой выпел маленькую чашку, с громадным количеством сахара. Ложка стояла. Спать не хочется, но пробую. Сон последняя надежда отдохнуть, спрятаться.
***
Свет. Яркий. Заливающий глаза. Проникающий в мозг. Жжет глаза. Тихий шепот на грани слышимости. Непонятные, неразборчивые слова. Бормотание. Пугающее своей не понятностью. Шепот на грани. Скомканные, буквы, слоги. Ни интонации, ни эмоций. Как легкий рокот набирающих обороты машин. Лишенный тела, одни глаза и мозг. Хочется крикнуть, что бы голоса замолчали, но не чем. Нет легких, нет гортани, языка. Но есть осязание. Чем? Как? Не ясно. Но есть. Частая решетка, отполированных палочек, большая по толще, шипастая. Гладкий, ни трещинки скелет. От самой маленькой косточки мизинца, до провалов глазниц в черепе. На безымянной костяшке колечко из ракушек. Шейные позвонки перерублены. Рубчатая, травленная рукоять, застрявшая в бедренной кости. Сухой шелест распадающихся в прах костей, колечко в кучки пепла. Круг, окружность, кольцо. Замкнутость. Разум, кроме стен н а своем пути, не видит ничего. Холодно, Боже как холодно…
… Раскрытый балкон, холодный воздух свободно гуляющий по комнате. Посиневшие пальцы ног, кожа потерявшая осязание, прохладная, остывшего мертвеца льда, сведенная судорогой шея. Сон, снова сон.
***
- В 12 начнется шоу, стриптиз и все такое - рука Поэта бабочкой запорхала над столом, - свет, спецэффекты, полный амбец.
Ганима первый раз была в «Эделбвейсе» и глаза ее на все смотрели с не скрываемым любопытством. Поэт говоривший стихами, сыпавший цитатами из Есенина и Байрона, Корабел с мечтательным выражением в редкого василькового цвета глазах, на хищном, крючконосом лице. 3-и девушки, курящие сигарету за сигаретой, запивающие табачный дым фирменными коктейлями. Самой старшей на вид можно было дать максимум 18. И с каждым часом мрачнеющий Артур. Иногда его хриплый смех, в общем гаме, карканьем раненого ворона, перекрывал Стинга лившегося из огромных колонок. Ганима наклонилась к Артуру:
- Что-то не так? Уйдем?
- Нет… тебе здесь нравится? - в ответ кивок, - после 12-ти уйдем. А теперь… - взгляд его нашарил выход, - мне надо выйти покурить.
Не подходя к гардеробу он, автоматически разминая сигарету, направился к выходу.
***
Крутящийся против часовой стрелки низкий, граненный бокал со «Смирновкой» замер. Человек отвел взгляд от стакана, впившись им в широкоплечую фигуру пробирающуюся сквозь танцующую толпу к выходу. Не глядя, запустил руку в вазу доверху нагруженную фруктами, отправил в рот ломтик дыни. С силой, зубами зажал сигарету, носом выпустив дым. Спрыгнул с высокого табурета, толкнув плечом зазевавшегося молодца под два метра, готовое сорваться с уст «МУ» обрезал взглядом белесых глаз. И не обращая внимания больше ни на что, текуче пересекая людское море, забыв об инциденте, пошел к отдающим морозом дверям.
***
Белый снег, звездочками падающий с небес. Затишье, снежная страна, Антарктика. Покрывало застлавшее городской асфальт. Огонек тлеющей сигареты, маленькие смерчи дыма. Запрокинутое лицо к небу, полу прикрытые глаза, ресницами преломляющие неон. Он почувствовал приближение чего-то болезненного, отдающего неизлечимостью. Душевным раком. Деформацией личностной матрицы. Распадающимся эго. Сзади шипение втягиваемого сквозь зубы воздуха. Опасность.
- Артур, все в порядке? - Ганимин голос и пропадающая тревога. Артур обернулся. Никого кроме девушки. Боковым зрением он увидел алый отблеск.
- Да, пойдем, - он прокашлялся, - пойдем внутрь, здесь холодно. Скоро 12-ть.
***
Дневник, запись третья.
30 декабря, раннее утро.
Не доживу. Новый год будь он проклят. Страх убежал. Осталась обреченность. Боль в костях. Желудок не принимает пищу. Тошнит. Появился рвущий легкие кашель. Сгустки кровавой слюны копятся в гортани. Утром выворачивает на изнанку. Сон спасал. Этой ночью проспал 4-ре часа. Спасал от чего? От самого себя? Первая утренняя сигарета чистит мозг. Время. Тягуче, лениво час за часом. Все медленнее и медленнее. Секунды уже давно превратились в часы. Вечность умирает и возрождается каждый день. Пришел сотворить легенду? Какую? О чем? Тебе жить то осталось…
Разрыв.
… пишу тебе, думаю о тебе беспрестанно, не прекращая…
Разрыв.
Снова проснулся зверь. Холод на улице пугает. Мучаться не так долго. Взял из колоды джокера. Из двух, красного и черного, выбрал красного. Не хватает только захлебывающегося смеха. Будет. Сутки и будет…
Разрыв.
…Посмеемся?…


***
- Твой ход.
На черный полированный стол с легким щелчком рубашками вверх легли две карты. Лощенная бумага перешучивалась с изображенным на чернильной поверхности звездным небом.
- Твой ход, - больше настойчивости в голосе.
Рука мучительно медленно тянется к необходимому выбору. Бледная кожа и агатовый перстень. Равно зашитый шрам, проходящий вдоль края ладони, заливается пунктирной чернотой.
- Твой ход, - злость и напор.
Подрагивая, кисть повисла, от агатового камня пожирая пергаментную кожу поползла мутная парша.
- Выбери же… Ну! - срывающийся на рык голос.
Пальцы касаются рубашки одной из пластин и мир переворачивается. Звезды на столе засияли в ночных небесах. Дохлой рыбой опухше-мягкая, безвольная ладонь отброшенная картой, словно обжегшись, отпрянула от картинки. Шутовской колпак с бубенцами, длинный острый нос, глаза со злобным прищуром и оскаленные в усмешке, в жабьем рте, зубы. Шутник посмотрел на агонизирующую ладонь и растянул рот еще шире, хотя казалось бы не возможно.
- Ты выбрал…
Хриплый клекот из пересохшего рта. Пол, засыпанный картами. Тузы, дамы, шестерки перемешались, сваленные в кучу. Фосфором нарисованные звезды на потолке. Сон. Всего лишь сон.
***
- Смотри, - Корабел тасовал колоду карт. Листы пластика, сливаясь в белую полосу, беспрерывно мелькали. Веер из резко развернутой колоды замер, прямо перед глазами Ганимы. На нее смотрел худой и костлявый, бледнокожий в черном трико человек. Взгляд маленьких, серо-родниковых буравчиков по живому двигался. Корабел видел только рубашку, - выбирай, - улыбнулся он Ганиме, - но мне, не показывай.
Девушка протянула руку, коснувшись изображения человечка в капюшоне. Картинка приятно холодила пальцы. Девушке показалось, что чертенок переступил с ноги на ногу, словно от нетерпения.
- Выбрала? - Ганима кивнула, Корабел отдал ей колоду, - тасуй.
Девчонка усиленно, сосредоточившись на процессе, как никогда похожая на ребенка, начала перекладывать пластиковые картинки. Тем временем фокусник, взяв Артура под руку, посмотрел на девушку:
- Тасуй, сейчас увидишь фокус. Арт, дорогой, пойдем поговорим.
Они отошли к стойке. Среди пляшущей толпы, отрешенное лицо Арта и озабоченное, мрачно-крючконосое Корабела, смотрелись неуместно.
- Что случилось? - Корабел бухнул это сразу и в лоб,  - я вижу что-то у вас не так. Я вижу. Артур проблемы у тебя или у нее?
Бармен уже нес им два бокала с красным вином. Корабел кивком указал на музыкальный центр, стоявший на зеркальной полке.
- Сделай по тише, - Стинговское «I mad about you» постепенно затихло. Васильковый взор требовательно уперся в Артура.
- Все в порядке…
- Ты снова на колесах? Игле?
- Нет, - разом севший недовольный голос, озлобляющегося не нужным вторжением, - нет, я уже давно…
- Тогда что? - узкие губы Корабела удивленно искривились, - в чем дело?
- Да не знаю я, - Арт одним глотком осушил бокал, - не знаю. И знаешь что, давай забудем?
- Ладно, - сквозь зубы проговорил фокусник. Когда они вернулись за стол, их встретила улыбающаяся Ганима и вытянутая на всю длину рука с колодой карт. Корабел гибкими, словно лишенными костей пальцами принял карты на ладонь.
- Смотри…
***
Этот «волшебник» держал за руку одного из искомых, и что-то цедил ему сквозь зубы. Беловолосый до хруста сжимал кулаки. Подойти к ним сейчас, означало опростоволоситься там же, на месте. Корабел был самым опасным из троих.
Поэт - непредсказуем как пожар в закрытом, без доступа кислорода помещении. Тихо словно в болоте. А потом взрыв. Бритва по горлу или заточка в сердце. Таков Поэт.
Артур упрямый и несгибаемый. Локомотивом двигающийся к намеченной цели. Маленький он, падая со стула, лез на него снова. Падая и залезая, залезая и падая. До тех пор, пока не добивался желаемого, даже разбивая при этом себе лоб.
И Корабел. С васильковыми, мечтательными глазами и резанным, горбоносым лицом. Обожающий карты, игру во всех ее проявлениях. Весь, каждая его частичка кричала об опасности, скрытой в глубине. Корабел - «волшебник».
Он посмотрел на бармена долгим взглядом, средним пальцем толкнул по стойке низкий граненный бокал.
- Полный.
Водка прозрачным, ледниковым ручейком полилась в бокал. Щелкнула зажигалка. Измученные легкие сделали полный вдох. Внезапно, без видимого перехода помещение изменилось, потолки надвинулись, стали ниже. Свет, пожираемый неизвестно откуда взявшейся тьмой начал меркнуть. Люди из мерзких, но все таки людей гротескно-изломанно менялись превращаясь в тени. Конечности удлинялись, сужающиеся плечи угловато топорщились. Парень вскинул голову. По потолку, сплетенный из сгустков тьмы змеился червь. Извиваясь, скручиваясь кольцами, петлями обхватывая серебряный дождик из фольги, медленно группировался вокруг одному ему ведомого эпицентра. Этим центром был парень с крашенными в пшеничный цвет волосами и алом свитере. Кошмар обретший плоть, пришел в предновогоднюю явь.
***
Последняя запись в дневнике.
Что делаю я? Два смеющихся джокера. Хохот оглушает. Над кем они смеются? Что? Что такое? Я не могу…
………
Зверь окончательно проснулся. Ненависть, мешается с безумием любви. Ярость. Я ненавижу. Не сплю, а это и не надо. Он здесь со мной. Зверь. Он во мне. Что такое?
………
Все, ухожу. До четырех нулей я должен их найти. Ганиму и Артура. Они где-то рядом. Со мной. Рядом. Я чую. Слащавый запах ее духов. Запах стали и свежесбритой щетины, его. Я вижу… четкий след, эмоциональный оттиск пылинками оседающей на снегу. Ледяные колотые снежинки их отталкивают.
………
…голова, моя голова…
………
Я пошел.
***
- Смотри.
Корабел ступенчатой линией вытянул карты. Провел по ней, едва касаясь, пальцами. Еще раз, рука прошла вдоль длинной стопочки, усиливая при этом давление. С края, шурша выползла поблескивающая пластинка. Единым движением собрал колоду. На столе остался пластиковый прямоугольник. Ганима, улыбнувшись, осторожно, словно ожидая взрыва, перевернула карту. Корабел зло хлопнул по поверхности ладонью накрывая изображение:
- Что такое? - девушка испуганно смотрела на показывающего фокус.
- Все нормально, - нервничавший как никогда Корабел через силу улыбнулся, - не получился, извини.
Девушка Артура кивнула, но в глазах ее читалось не доверие.
- Может еще раз?
- Нет, - твердость в голосе, - извини нет, кстати, - оглядываясь, - ты не видела куда делись Артур с Поэтом?
Ганима молча кивком головы указала на дверь с буквой «М».
- Ясно, - отодвинув стул, он наклонился к столу, - девушки извините, не скучайте, мы все скоро вернемся. Торопясь будто опаздывал на свадьбу лучшего друга, прямо через танцпол отправился к туалету.
***
Поэт, довольно ухмыляясь на тоненьком, прозрачном листе раскатывал «дороги».
- Артур, друг, две длинные или четыре коротких?
- Длинные…
- Ок.
***
Две прямых как железнодорожные рельсы, и также уносящие в бесконечность, только белые, кокаиновые «дорожки», незаметно притягивали к себе. Артур взял платиновую трубочку, хрустнул, склонив на бок, шеей, наклонился готовый втянуть в себя ноздрями порошок.
- Нет, - резкий, похожий на удар хлыста голос и нога в остроносом ботинке, бьющая по кальке с коксом, - ты сдурел? - васильковые глаза переполненные плескавшимся через край гневом в упор смотрели на Артура, - и ты…- это уже Поэту, - обезумел, планка съехала? Вы забыли?
Огневолосый подскочил, оскаленные зубы, возмущенный:
- Да ты знаешь сколько…
- Знаю, а вот ты забыл кому ты предлагаешь, - Корабел успокоившись неодобрительно смотрел на Арта, - иди, тебя Ганима ждет.
- Но…
- Ты тоже.
  Но Поэт медлил. Сконфуженный Артур молча, не пытаясь что-то говорить вышел. И тут взорвался рыжий.
- Я не забыл. А «кокс» не вызвал бы…
- Ты идиот, если думаешь так. Вспомни…
***
Артур познакомился с ними сразу после инцидента с Ярополком. Мара, девушка Яра и сестра Арта, слишком болезненно переживала самоубийство парня. Выйдя на Поэта она основательно подсела на иглу. В лице Мары диллер нашел благодарного клиента, вся дурь не продающаяся нигде «впаривалась» Маре. Опиум низшего качества, самопальный герыч, винт и все маковые производные. И здесь об этом узнает брат, младший. Найдя торговца в тот же день, выбив у того адрес поставщика, заявился к Поэту домой. Наплевав на возможные последствия, долго и с оттяжкой бил того по лицу. Потом, увезя Марину в деревню к деду, запер в сарае и снимал сестру с иглы. И снял.
Огневолосый обиду не стерпел. Взяв с собой двух быков, он встретил Арта прямо перед университетом . В лесу, куда они вывезли брата Мары, могло произойти многое, в том числе и убийство. Вмешался Корабел. Появившись на поляне внезапно, двумя словами заткнул рты пехоте и отведя в сторону Поэта долго тому что-то объяснял. После их стали видеть вместе. Барыгу, студента и игрока. Но потом неожиданно для всех с катушек слетел Артур. Маковая солома и черновой винт, почти месяц. Когда об этом узнал друг картежник, все быстро изменилось. Артура, Поэт и Корабел буквально вытащили из петли. Коричневый ремень, из дубленой кожи с тяжелой, бронзовой пряжкой. В очередном отходняке брат Мары понял, что в этом мире его больше ничего не держит и забравшись на табурет, как раз раскуривал свою последнею сигарету. Корабел выбил ногой из под него табурет и поймав брыкающееся тело Артура жестоким ударом сломал ему нос.
Никто так и не узнал, что заставило Артура, упрямого и напористого сорваться. Один игрок догадывался или просто знал. Но по своей старой привычке не говорил.
***
Распахнувшееся от сильного удара дверь, глухо стукнула об украшенные перемигающимися лампочными гирляндами стену. Вывалившись из сизых клубов сожженного табака человек рухнул в сахарный снег. Пригоршнями, он начал втирать в голову снег. Глухой стон чугунным слитком упал в холодный зимний воздух. Из под ледяной корки раздался голос:
- Зачем…
Затих хриплый и горький от отчаяния стон, обращенный неведомо к кому. Через какое-то время парень сел на колени, отвел от глаз ладони подставил горящее огнецветом лицо падающим снежинкам. Сзади, в проеме двери появился охранник в черной униформе. Подойдя к коленопреклоненному, наклонился обеспокоено пытаясь заглянуть юноше в глаза, заговорил:
- Слышь, ты че?
Вышибала осторожно коснулся алого плеча. Спина дернулась сбрасывая руку. Голова опустилась еще ниже. С натугой выталкивая необходимые в этот момент слова:
- Все нормально.
Усилие и, парень уже стоит на подрагивающих ногах. Поворот на пятках, в воздухе пропахшем умирающими вечнозелеными деревьями, не поднимая глаз, мимо охранника,. Парень вошел в сигаретный дым и лихорадочный предновогодний угар.
***
Ганима до сих пор не понимала почему Корабел накрыл карту рукой. Не закончив фокус и не дав ей посмотреть на картинку. Мельком она видела, фокус получился. На карте, на корточках, сидел тот самый человечек в черном трико и рубашке с капюшоном. Хитрые крысиные глазки поблескивали из тени создаваемой тканью колпака. Человечек ухмылялся.
***
Безумие не подступало, не подкрадывалось нет, оно обрушилось внезапно. Все три дня танцующий на грани сумасшествия, чувствовал все шире открывающийся зев. Но он надеялся. Глупая, странная своей безнадежностью надежда жила. Огоньком лучины она неугасимо тлела, позволяя ему жить дальше. Теперь скомканная, прорвавшимся сквозь хлипкую защиту разума безумием, она затихла.
Когда он вернулся, зал еще больше потемнел. Тени, бывшие людьми, из объемных стали плоскими и менее детальными. Струйки тьмы, стекающие с потолка от распадающегося червя, стирали границы окружающих предметов. Потускневший мир, словно старая фотография выцвел и поблек. Только в центре, за столом, разными цветами светились три фигуры. Фиолетовым, оранжево-алым и зеленым.
Он деревянно переставляя ноги, отправился к этому многоцветному эпицентру моря темноты. Как будто в груди рвутся струны. Надрывно стучит сердце. Хочется кричать, распугивая клубящуюся ночь. Руками рвать серую завесу сплетенную кошмарами. Кого-то бить, ломать кости, зубами впиваться в чью-то плоть, дышащую жизнью. Но он знал, ничего это не изменит, совсем. Осталось только дойти до радужной тройки, что восседала в центре. Зачем? Он сам не знал. Но сейчас, в этом заключался смысл его существования.
***
- Скажи, почему ты мне не показал карту.
Корабел, держа бокал с кровью виноградной лозы, медленно пригубив, прищелкнул языком. И также медленно, обдумывая каждое слово, произнес:
- Это не важно, - и тут же перевел тему, - где Артур?
- Нет подожди, - не отставала Ганима, - я хочу знать почему.
Картежник молча выпил вино. Не открывая рта достал колоду, и, взяв верхнюю карту бросил ее на стол, изображением наружу. С нее, сидя на мультяшном месяце, желтом как датский сыр, восседал, болтая ножками, обутыми в сапоги с бубенцами, ухмыляющийся шут. Черное трико, рубашка с открытым воротом и широкими рукавами. На голове у него, тенью пряча лицо, скособочившись, сидел капюшон.
- Шут. Джокер. Скоморох. Называй его как хочешь.
- Да это он. Но почему ты не дал мне посмотреть на него? И потом, тогда не было полумесяца, - Ганима с интересом рассматривала тощую фигурку, треугольное личико скоморошка расплывалось ехидной улыбочкой.
- Неопределенность. Шутка. Неудача. Внезапная смерть. В зависимости от контекста. - Корабел засунул карту в колоду, - ты выбрала его, или он тебя, неясно. Ничего хорошего в этом нет. Я просто не хотел тебя расстраивать.
- Но ты же не гадал мне?
- Нет.
- Но тогда почему? - у девушки появилось чувство: Корабел что-то не договаривает, - почему?
Фокусник посмотрел на часы: 23:54.
- Слушай, до 12-ти всего 6-ть минут, а мы ерундой занимаемся. Поэт вон, не теряется.
Тот о ком говорили, посадил на каждое колено по девчонке и тихо читал им очередную стихотворную пошлость, которую только что сымпровизировал.
***
Последние шаги давались особенно тяжело. Ноги отказывались повиноваться. Шаг, еще один, тяжело. Гримаса бешеной внутренней борьбы, гипсовой посмертной маской проявилась, застынув на лице. Шаг. От лопаток иглами вниз начала пробиваться боль. Шаг. Огонь охватил всю спину. Две режущие черты жгли вдоль позвоночника. Шаг. Как будто из под кожи, на свободу стремилось что-то новое. Шаг. Крылья. Шаг.
***
Рыжеволосый растопырив пальцы наподобие расправившей крылья птицы, лениво рассказывал. Артур, тогда еще только с ним познакомился, и не знал о пристрастие Поэта к пафосу.
- У викингов существовала казнь. Предназначалась она, лишь для самых почитаемых врагов. Среди скандинавских пиратов считалось честью умереть именно так. Вдоль хребтины делалось два надреза, вскрывая при этом грудную клетку… Ребра? Разрезались и через надрезы вытаскивались легкие. Человек при этом оставался жив… Да важно… Потом казненного привязывали к мачте и набирали скорость. И ты знаешь, встречный воздушный поток раздувая легочную ткань создавал впечатление распахнутых крыльев. Называлось врезать «Кровавого Орла». Что? Боль? Да, адская…
- Умереть так, честь?
- Ага… викинги вообще были странным народом…
***
     Ему показалось, что кожа на спине, вспучилась двумя гнойными нарывами. Горящим пульсом, изнутри кровь билась об истончающуюся кожу. Кожа лопнула. Густое и горячее, липко потекло по спине. Как больно, ноги подгибаются. Он почти рухнул на стол, за которым сидели три многоцветных пятна.
***
- А вот и Артур, - Поэт улыбаясь смотрел на парня в алом свитере, джинсах айсбергах и черных тупоносых ботинках.
Пшеничного цвета волосы потемнели от пота и топорщились ежом. В серых, практически бесцветных глазах плескалось безумие. Молодые девчонки пьяно уставились на парня. Ганима начала было говорить:
- Артур, мне показывали фокус…
Не улыбался один Корабел. Он привстал с места, лицо так и дышало тревогой. И пониманием.
- Твою мать…
Первое ругательство, которое услышала Ганима от картежника. Взгляд ее заметался от васильковых глаз к белесым, с разными оттенками зеленого и серого. Обратно. И снова на Артура, заваливающегося на столешницу.
- Эй, что такое? - Поэт все еще не понимал, но глаза Корабела однозначно кричали, что-бы не происходило, это, похлещи петли из кожаного ремня.
***
Корабел знал почему 8-мь лет назад Артур оказался в петле. Знал, но не говорил никому. Даже намеком не давал понять, что для него это не секрет. Причина была простой до банальности, до тошноты. Девушка. Несчастная любовь. Первая и само собой хрупкая как кости новорожденного. Она, не знала к чему привело их расставание. Не знала, чего стоило друзьям вытянуть Артура из омута душевного мазохизма. Прошло время, Арт из чуть полноватого, классически красивого юноши, превратился в жесткого, иногда скотски грубого, мужчину. Сломанный нос и севший разом голос. Изменения, не настолько сильные чтобы не узнать его, но она не помнила. Да это была она. Девушку звали Ганима. Та самая из-за которой.
***
Сознание сорвалось с тончайшей струны разума, соединяющей его с реальностью. Сорвалось и, испуская волны отчаянного ужаса падало в жерло безумия. Мир на миг преобразился: вернулись краски, звуки. Бой курантов набатом проник в клетку сумасшествия. Гигантский плазменный экран показывал кремлевскую башню с алой звездой на маковке. Звон бокалов, пьяный смех, золотой напиток льется чрез край, хмельные голоса: С Новым Годом. И острый все проникающий запах раздавленных сосновых иголок. А потом все, затмил порожденный тьмою червь. Гремящее яростью море чернильного хаоса захлестнуло сознание. Грань, за которой могильный холод и полное забвенье, равнодушный покой и отсутствие любого света зашаталась под ногами.
…Простой, сколоченный не очень умелым плотником табурет. Четыре ножки одна из которых надломлена. Рот раскрылся, набрать воздуха быстрее, но горло сведено судорогой, агатовая призрачная петля захлестнула шею. Два серых, с хлопьями кровавой пены, пузыря забились на не здешнем ветру. Задутой свечой, язычком пламени прихлопнутым колпачком, погас разум...
Хлесткая пощечина, чисто выбритая щека мертво-холодна, и мелодичный голос врывающийся штыком в шелк покрывала тьмы, хлесткий удар маленькой ладони и голос срывающийся на крик.
- Я узнала, узнала тебя, с самого начала.
Еще одна пощечина.
- А ну не смей, не смей убегать от меня.
На это раз укус в шею, с отпечатков зубов сочится кровь.
- Не смей.
Две казавшиеся, такими слабыми руки, обхватили Артура за плечи. И на секунду приподняли его от пола, вытащили из моря тьмы, почти поглотившего его. Только на мгновение. И этого было достаточно. Глаза его, так и не открылись, но слипшиеся от запекшейся крови губы дрогнули. Грудь наполнил воздух, прокуренный, пропахший табачным дымом, пьяным угаром, но воздух. Тихий шепот облегчения:
- Не смей…