Запоздалое счастье пьеса о превращениях в одном действии без ант

«Небо было такое звездное, такое светлое небо, что, взглянув на него, невольно нужно было спросить себя: неужели же могут жить под таким небом разные сердитые и капризные люди?...»
Ф. М. Достоевский «Белые ночи»

Улыбается мне в лицо беззубым ртом и прокуренными усами бомжа, жизнь, жизнь большого города…
Еще совсем недавно, я, молодой и наивный провинциал, здороваюсь с прохожими на улице, получая взамен непонимающие взгляды. Но теперь я заматерел, зачерствел, научился жить. Работаю не жалея сил, рвусь вперед; грызу, перебираю в руках обстоятельства, цели и средства. По вечерам, обычно, сижу четверть часа в кафе: вот, перебирая ножками, бежит – шелестит листьями рыжеволосое счастье мое, прыгает через лужи, топает по пешеходным переходам и исчезает в суете и сереющем небе страшного города. Города, такого грубого, такого бездушного, такого не подходящего для неё. Милое моё, нежное. Бывает, сравниваю тебя с молнией, оттого что понимаешь всю красоту, лишь только исчезнет, и ждешь с замиранием, вдруг появится снова. И ни за что не угадаешь где, когда. Появится и исчезнет, и станет удивительно спокойно и приятно. Вроде и нет вокруг суеты, страха, подлости…
Огромный город, миллионы людей, судеб, радостей, трагедий, и среди них живет мое заветное, бесценное и единственное…
Сам уже не помню, как все это случилось. Однако зажил – потянул, да не удержал. Все вроде удачно было: завел семью, детей, дома достаток, живи да радуйся. Да нет, тяжела дороженька наверх, длинна, а вниз – опустил рученьки, и приехали. Да, много всего было, чего там рассказывать. Тьфу, вспоминать тяжело и противно …
Бывало, просыпался я от горестного и тяжелого сна и шел проведать своих детей и женщину, что была мне женой. Но был я для них гостем неприятным, тягостным. А последний раз, на улице, повстречавшись, они не узнали меня, а мне стало стыдно окликать их. Они красивые, радостные, а я…
Много кто не узнает меня, еще больше не хотят узнавать. Стал злым, желчные мысли одолели меня, жизнь не мила. Глядя с моста в черную воду реки, думал – шагну вниз и бедам конец. Да нет, не смог, трусоват, еще и христианской моралью прикрылся…
И все больше времени пребываю я в своем беспробудном сне. Слишком сложно быть трезвым, и я бросаюсь с головой в беспамятство, прячу за мутными, пьяными глазами, глаза полные слез, отчаяния, боли…
Помнится, было такое, когда сидел я в своем любимом кафе, ставшем к тому времени уже не престижном для меня, смотрел сытым взглядом на обиженных пенсионеров, на уставших трудяг в засаленных куртках, на развратных девиц. Вижу уже повзрослевшую женщину: красиво уложены рыжие волосы, личико спокойное и беззаботное, но уже кое-где морщинки, глаза не такие озорные. А все равно – чудо как хороша. Серьезная и задумчивая, простучала по брусчатке каблучками, бросила мимолетный взгляд и исчезла в лапищах проспектов и площадей.
Как же я ненавижу тебя большой город – за то, что ты постоянно крадешь ее у меня, за то, что ты заставляешь ее спешить, не даешь ей покоя. Я умоляю тебя – не ломай ее душу, не забирай ее волшебную силу, не гаси чудесных искр ее глаз. Город, возьми у меня все, что тебе нужно, всё-всё, но позволь мне видеть ее такой, какой она есть…
Но что тебе мои слезные молитвы и ревнивые посулы, мой комариный писк против армии ртов и громадины глоток. Ох, жестокие и злые люди, знаю что не пощадят они ее – мою хрупкую, нежную…

А сегодня, стоит на троллейбусной остановке, боязливо озираясь, моё долгожданное. Теребит в руках сумочку с половинкою черного хлеба. Узнала. Смотрит на меня мудрыми уставшими глазами седовласое счастье мое. Катятся по морщинистым щекам тяжелые слезы. Торопливо смахивает их, подбирает дрожащий подбородок, остановиться не может. Приходит троллейбус и, с вихрем толпы исчезает в его лоне, выжившее назло всем, мое, единственное, запоздалое.…
А я остаюсь тут, в морозном подземном переходе; и, не замечая уже холода обледеневших гранитных ступеней, улыбаюсь беззубым ртом и прокуренными усами в лицо важному юноше, совсем еще мальчику, который стыдливо бросает монеты в мою шляпу…
Луцк, осень, 2000 год