Копилка

Его походка была бесшумной и мягкой, как у кота.
Он ходил быстро, но очень тихо. Было ощущение, что он постоянно подкрадывается, хотя ходил легко и уверенно.
Даже самые скрипучие двери, которые он открывал, забывали, что всегда скрипели и отворялись под его руками так бесшумно, словно их сняли с петель и поставили рядом с пустым дверным проёмом.
И у неё от этого было постоянное ощущение, что он всегда находится где-то рядом. Ощущение его постоянного и незримого присутствия не покидало её ни на минуту.
Он смотрел вместе с ней в зеркало её ванной комнаты, когда она по утрам сонно глядела в плоскость своих зеркальных глаз, и неторопливо колола собственные дёсна упругой зубной щёткой.
Она ощущала его присутствие, когда сбрасывала свой мягкий, любимый халат и торопливо одевалась, чтобы не опоздать на работу.
В метро ей казалось, что он всегда провожает её в последний вагон громыхающего суетой состава, а потом садится с ней рядом и начинает читать вместе с ней книгу с прыгающими строчками.
Даже когда она в свой обеденный перерыв иногда отказывалась от еды, она чувствовала, что это ему, а не ей, не хочется есть.
Постоянное присутствие в себе другого человека.
Поначалу её это раздражало, и она иногда испуганно вздрагивала от этого присутствия.
Казалось, что она живёт под естественным наблюдением, и за ней всегда смотрят. Её провожают и встречают. И не покидают ни на минуту. И она уже чувствовала, что себе больше не принадлежит. Или принадлежит уже не только себе.
Даже тогда, когда она, нервничая, не могла в тёмном подъезде своего дома попасть ключом в упрямую и невидимую замочную скважину, его незримая рука направляла этот ключ именно туда, куда ему было нужно войти.
Он включал вместе с ней свет в коридоре, расстёгивал жужжащую застёжку «молнию» на сапогах и растирал вместе с ней уставшие от каблуков икры её ног.
Он был с ней всегда рядом. И это ей уже начинало нравиться. И нравилось бы всегда, если бы не одно обстоятельство.
Он был с ней постоянно. Но она его никогда не видела рядом. Или это была плата за то, что он её понимает?
Даже тогда, когда ей хотелось заглянуть ему в глаза, это сделать было невозможно. И вместо его глаз она видела только свои глаза. Хотя чувствовала его тихое дыхание своим затылком. И от этого дыхания по её шее ползли «мурашки», а волосы, стянутые в маленький хвостик, начинали шевелиться навстречу этому дыханию, как статическому электричеству.
И ей казалось, что его руки скользят по её телу вместе с колючей мочалкой, а потом растирают его вместе с горячей водой. И уже нельзя было понять, что было горячее – вода, струившаяся из душа или его руки, набрасывавшие потом на её мокрое тело махровое полотенце...
В её рукопожатиях с коллегами по работе была всегда часть его руки.
Слова и фразы, которые она говорила кому-либо, отзывались эхом повторения его голоса.
Она иногда начинала терять чувство времени, так как всё перемешалось – её время и время, которым жил он. И уже было трудно разобрать, чьим временем она живёт. И чьими желаниями она существует. И чьей воле она подчиняется. Её желания смешались с его желаниями. А его жизнь уже была её жизнью.
За один раз она жила дважды.
И эти жизни шли параллельно, переплетаясь в упругую косичку, которая начиналась с её детства. Но косичка эта становилась всё тоньше и тоньше. И из этой косички всё больше выпадала её часть, оставляя в ней только его часть, как её собственное целое.
Незаметно, безболезненно и методично он отбирал у неё её жизнь, заменяя своей.
Забирал и как будто давал ей возможность ощутить разницу. Разницу между её жизнью и своей.
А она этой разницы не видела. Так как просто не хотела её видеть. Разница ей была просто не нужна.
С самого начала он вошёл в неё так, как будто всегда находился там.
Упрямо, бескомпромиссно, без объяснений, как к себе домой. Как нож в масло и как ртуть, сливаясь в единое целое, которое уже нельзя было разорвать на бывшие части. И постоянная боль просто сменилась временным желанием отсутствия этой боли. И это временное стало, в последствии, уже постоянным состоянием…
А ещё ей нравилось, как он ею распоряжается. Как хозяин, как повелитель. Как деспот и как самый заботливый в жизни человек.
То, разрывая её порой жестоко и свирепо на части, то, ласково и нежно складывая из неё всё новую и новую мозаику.
Даже ночью, когда она спала, он был с ней.
И она смотрела не свои сны, а сны, которые он ей прокручивал, словно киноплёнку. И при этом держал её голову своими руками так, чтобы она не смогла отвернуть свои глаза от экрана, на котором демонстрировались фрагменты его фильмов.
Потому что её голова хотела отвернуться, а глаза хотели это видеть.
И эти сны изнуряли её и опустошали.
Но ей их хотелось смотреть снова и снова, так как она чувствовала, что они открывают ей нечто новое, к чему её всегда тянуло. Её не покидало ощущение, что она не может выспаться. Она боялась засыпать, но её тянуло к этому экрану, как в ломке тянет к наркотику.
И её пересохшие губы повторяли титры, которые медленно ползли внизу изображения.
Он давал ей свои ощущения. Свои эмоции, свои мысли. Вкладывая их в её голову, как в копилку, которая стояла на её столе в форме толстого и пушистого кота с нарисованными глазами.
И падающие внутрь копилки монетки отзывались приятным и желанным звоном. Но каждая падающая монетка этот звон изменяла. Так как копилка постепенно наполнялась.
Однажды наступил день, когда эта копилка наполнилась до самого верха.
Монетки ощущений, желаний, мыслей и чувств уже не могли больше в неё втиснуться, не смотря на то, что толкали друг друга, и теснили своими колючими и упрямыми боками. Монеток ещё было много, но места для них уже не осталось...
И тогда его незримая рука в поисках выхода подтолкнула эту копилку к краю. И она, бесшумно и послушно скользнув по углу стола, полетела на пол, превращаясь на лету из любимой копилки в ненавистный, утренний будильник.
Фарфоровый, холодный кот летел вниз.
Что это было? Нечаянная неосторожность или математический расчёт? Это уже было неважно. Прозвенел разбитый утренний звонок…
Сон исчез, он прервался так, как будто его не было никогда.
Звон разлетающихся в разные стороны мыслей, ощущений и чувств оборвал за один раз её двойную жизнь, которой она всё это время жила.
Она проснулась и вскочила с кровати так быстро, что помятая сном ночная рубашка не успела прикрыть её ещё не проснувшееся тело.
Обхватив свою голову руками, словно пыталась защититься от раздирающего уши звона, она поняла, что от неё ушло нечто привычное.
Она ощутила, что рядом с ней нет его рук. Нет его дыхания. Нет его присутствия. Нет его взгляда. Его вообще больше рядом не было. Нигде и никогда. Она не ощутила его.
Вместе с исчезнувшим сном навсегда исчез и он.
И под ногами на холодном полу были только осколки её копилки. Но кроме осколков не было ничего. Среди этих осколков даже нельзя было разобрать нарисованных глаз.
А копилка оказалась пустой. Может, эта пустота её и разорвала?
И эта же пустота не давала возможности монеткам проникнуть внутрь этой копилки?
Она опустилась на колени и стала смотреть на осколки кота, которые уже никогда не станут её мозаикой под собственными ногами.
На неё опустилась внезапное облегчение и свобода, которую она ещё не испытывала до этого.
И вместе с этим она ощутила тихую, бесшумную и незримую тягу к зависимости. К новой, не изведанной ранее зависимости, которая и манила и настораживала, как всё новое и непонятное.
Она поняла, что уже никогда не сможет обойтись без этой зависимости. И она будет постоянно искать то, что заставляет её быть зависимой. Неужели это станет зависимостью ради своей независимости? Даже если эта зависимость станет в последствии её собственной свободой?!
Её рука потянулась к разбившейся копилке.
Взяв один из осколков, она вскрикнула от внезапной боли укола. Край осколка оказался острым, как бритва. И из безымянного пальца правой руки потекла кровь.
Повинуясь инстинкту, она быстро засунула уколотый палец себе в рот. И к своему удивлению, не ощутила вкуса своей крови. Как будто это была не её кровь, а чья-то чужая…
Она сидела на коленях, не обращая внимания на собравшихся вокруг неё людей. Все, кто стояли рядом, ничего не понимали, так как уже давно привыкли её не понимать. А она так же давно привыкла к тому, что они всегда рядом с ней и от этого её не понять не могут.
Она смотрела на осколки, которые ещё совсем недавно были целой копилкой, которую он ей подарил так давно, что она уже и не помнила, когда это случилось.
И рассматривая эти отдельные части, бывшие совсем ещё недавно единым целым, она не могла понять, что же было на самом деле этой разбившейся пустотой – вся её жизнь или его постоянное присутствие в ней.
А, может, пустотой оказалось это мнимое ощущение свободы?
Или этой пустотой была разбившаяся копилка?
Хотя, вероятнее всего, этой копилки и не было вообще никогда…


18 сентября 2003 г.