Палец

Олег Иванович, сидя на кухне, спокойно драил шершавые клубни допотопным хлеборезом, несколько великоватым, но вполне пригодным для этой цели. В форточку вливался чудный июньский ветерок, насыщенный запахом зеленой листвы. Небеса были голубыми и прохладными. Мысли Олега Ивановича были далеко отсюда, они плавали в теплых экваториальных водах, парили свободными птицами над хищно вздыбленными горными вершинами, встречали рассвет в дикой степи, безумно красивой и опасной.
Картошка же, как и любой овощ, была безбожно тупа и лениво подставляла бока острому лезвию, не видя в происходящем ничего особенного. Мыслей у нее вообще не было. Все, на что она была способна – это гнить в шкуре и чернеть без нее. Не было у нее души и сердца. Когда бог создавал Землю и все сущее, картошка у него не входила в особый список подлежащих одушевлению предметов. И правильно! Иначе Олег Иванович прослыл бы великим душегубом, а его женой, заказавшей жареную картошку, прошлогодние заскорузлые картофелины-ветераны во все века пугали бы несчастную, глупую молодежь. Но, слава богу, все обстояло иначе, и Олег Иванович мог без страха и упрека строгать ее и выковыривать ей глазки.
Он делал это мастерски, автоматически. Хрясь! – и кусок картофельной кожуры летел на пол. Бац! – очищенная картофелина влетала в кастрюлю.
Между тем погода начала портиться. Не сильно, но ощутимо. На Солнце набежало толстое, серое облако. Мысли Олега Ивановича незаметно для него самого покинули небесные выси и помрачнели. Теперь они метались по полям сражений. Они истекали виртуальной кровью, кричали и размахивали мечами, сильные и непобедимые, рубили и уничтожали – хрясь, бац!
   Хрясь! – и палец Олега Ивановича – бац! – полетел в кастрюлю.
   – Олег! Что случилось, Олег! – кричала жена из глубины большой, похожей на лабиринт, квартиры.
   – Палец! Убили палец! – кричал на кухне Олег Иванович.

«Какой скверный день!» – думал врач Коробкин, поднимаясь на пятый этаж во главе маленького каравана из себя и студента Кузикова. Где-то высоко-высоко лежала цель их трудного путешествия, отделенная от остального мира бесчисленным количеством ступенек. Надо же было ему так некстати выйти на замену упрямому Бурцеву! Бурцеву всегда было наплевать на всех, но он это так тщательно скрывал, что иногда казалось – дай ему, просящему, и, как в библии сказано, сторицей воздается. Но не воздавалось! Не обламывалось, не возмещалось. Для Коробкина это было слишком – два дежурства подряд. Но как не дать ему, просящему?! Тьфу, зараза...
Двадцать минут назад он с помощью Кузикова собирал с асфальта внутренности сбитого мотоциклиста, который упорно жил, хотя уже не представлял собой единое целое. Сердце его перестало биться после того, как Коробкин ценой невероятного усердия почти полностью укомплектовал конечности и органы пострадавшего, оставалось только не упустить в небеса его бессмертную душу. Но упустил. Вернее она ушла, его не спросясь, наплевав на все его старания и на него самого, как наглый Бурцев. По радиосвязи дежурный сообщил, что на другом конце улицы в своей квартире какой-то псих отхватил себе ножом то ли палец, то ли голову...
– Седьмой свободен, еду по вызову, –  ответил Коробкин, ему было все равно.
«Квартира шестнадцать... или семнадцать?» – на самой верхотуре он забыл, куда они идут.
   – Кузиков, какая квартира?
   – Шестнадцатая... или семнадцатая. Не помню я! – ответил сзади Кузиков.
Тьфу еще раз! Это было уже совсем скверно. Они оба остановились и попытались вспомнить. Из-за двери шестнадцатой квартиры до них донеслись горестные завывания. «Шестнадцатая!» - мрачно усмехнулся Коробкин и позвонил.
– Это Скорая? –  спросил из-за двери беспокойный женский голос.
–  Она самая, –  ответил Коробкин. Дверь нервно заклацала замком и открылась.
– Заходите же, заходите! Мужу совсем плохо, – быстро заговорила жена Олега Ивановича, – Он на кухне сидит, вы только аккуратней, я прибрать не успела – там очистки картофельные. Я уберу сейчас, вы проходите, проходите!
Она побежала по коридору за веником, потом вернулась, вспомнив, что забыла показать, где кухня. Но стоны Олега Ивановича ясно указывали направление, и Коробкин с Кузиковым решительно шагнули им навстречу.

Жалкий, окровавленный Олег Иванович имел все же на плечах голову, что заставило Коробкина облегченно вздохнуть. По сравнению с мотоциклистом он вообще выглядел хоть куда! Врач и студент заметно повеселели.
– Ну, что у нас болит? – живо поинтересовался Коробкин.
– Вот, отрезал, – высоким грудным голосом произнес Олег Иванович и показал кисть руки, замотанную полотенцем.
– Надо было жгут наложить. Ах, да... у вас же в первый раз такое. Кузиков, посмотрите, что у него там!
Кузиков уже разматывал полотенце. Один из пальцев на пострадавшей руке был втрое короче, и с него капала кровь. Кухня напоминала подвал какого-нибудь маньяка-садиста после разделывания очередной жертвы. Виной этому были беспорядочные движения Олега Ивановича, когда кровь из увечной руки хлестала Ниагарским водопадом и едва не вылилась вся! Почти вся, и та малость, что еще оставалась в нем, теперь текла крохотным ручейком. Еще немного, и ручеек превратиться в звенящую капель. А потом!..
– ... а потом поедем в больницу, и пришьют вам пальчик, – убеждал Кузиков, заканчивая обрабатывать руку.
«Ну что ты, ей богу, так раскис!» – подумал Коробкин, а вслух сказал жене:
   – Дайте ему что-нибудь чистое, надо срочно ехать.
   Очень скоро Олег Иванович и его палец попали в умелые руки доцента Липушинского. Вооружившись тонким инструментом, тот сосредоточенно погрузился в микроскопические сплетения сосудов и нервов.
А Коробкин и Кузиков в это время были уже далеко от места, где вершилось хирургическое таинство, и до конца дежурства ничего серьезного у них не произошло.
Через пару месяцев Олег Иванович купил в магазине всемогущий кухонный комбайн. Сам он на кухню заходил редко, поэтому подарил его жене. Комбайн умел чистить картошку, но это умение ему почти не приходилось применять на практике – хозяева предпочитали другие овощи.
Примерно тогда же врач Коробкин оказался в одной веселой, интеллигентной компании, где и рассказал о случае с пальцем. Тут же нашелся критик, заметивший между прочим:
– Как же можно кухонным ножом отрезать себе палец? Что-то не верится, там же кость!
– А вы проверьте, – посоветовал Коробкин