Колыбельная для алисы, ушедшей в зазеркалье

МАЖЕЕВУ О!А!
- моему чудесному, мудрому мужу и
любимому брату САНЧЕСУ, который
одной родни с ветром в голове.


а несколько дней до приближения осени (дождей,  ветра, циклона) на балконе старого дома одной из центральных улиц сидели люди и пили чай из большого желтого  самовара. 
Яркая птица с голубыми крыльями и кривым клювом летала на шелковой тряпке, закрывавшей вход в комнату.
  Балкон был маленький, девушка в шляпе (а поверх  тонкой шеи - белый шарф) сидела на  перилах;  остальные  на  низких стульчиках, собака спала под столом.
Говорили об ушедшем - лете, друзьях, - чай был вкусный, с вареньем без косточек и располагал к  неспешным  и  скупым движениям. Отдельные фрагменты вечера умело сплелись в узор, законченный  и  красивый  -  касание  пальцев,    передающих следующую  чашку,  тонко  очерченный  профиль,  шум   машин, красно-белые зонтики кафе внизу и пепельница, полная окурков.
Смутное  и  едва  слышное  вначале  желание  диссонанса (резкого  звука,  цвета,  жеста),  который  смажет  вечернюю картину и остановит идущую навстречу осень, заставило девушку в  шляпе  наклоняться  и  рассматривать  улицу.    Как будто недостаточно было того,  чтоб  сидеть  на  перилах,  забывая мамины строгие правила,  (забывая  наказания,  страх  темных ночей в  дальней  комнате,  шорох  в  шкафу,  украденные  из коробки леденцы).
Из письма к подруге:
"Милая Гелли! Вчера поздно утром, в сиреневых сумерках, я вышла на кухню, чтобы выпить чаю  и  увидела,  что  кто-то опять разводит аквариумных рыбок в нашем чайнике. Я пошла  к умывальнику, кран зашипел, из него полилась музыка – кажется Девятая симфония в сопровождении оркестра.  Особенно  хороша была виолончель. Бедная девочка - с чувством сказала я себе.
Ты знаешь - несколько лет  я  замужем,  мой  муж  -  он  так несуетлив и приятен, что я уже начала узнавать его на улице. Завернувшись в одеяло и  немного всплакнув, (позавтракать так и не удалось) - я вышла  из  нашего  дома, где всегда много разных людей - они любят меня, моего  мужа, нашего кота и гречневую кашу, которую я варю каждый вечер.
Я сбежала по длинной каменной  лестнице,  мимо  соседки Минервы фон Дайхен,  которая  как  обычно  подслушивала  под дверью, выбежала на мокрую черную улицу, придумала себе имя - Ариелла и подняла воротник плаща.
Мимо меня прошли две девушки,  они  торопливо  и  молча целовались, потом пробежала собака, потом пролетела бутылка, упала, разбилась и рассыпалась огнями. Парень вел девушку  с бежевыми волосами, обнимая за плечи и  поглаживая  ее  лицо. Они остановились под фонарем, единственным на этой улице, он запрокинул ее голову, целуя все  сильнее,  а  потом  быстрым движением свернул набок и сломал ей шею. Девушка повисла  на нем, а может это была лоскутная кукла, и она упала на мокрый асфальт.
На улице порой такое увидишь, что внезапно  взбодришься и вернешься  домой,  в  тепло  лампы  под  низким  абажуром, несладкого кофе, мятных конфет. Забудешь про ночные шорохи в шкафу, побег из дома, снова сменишь имя  (теперь  я  Лорель) и станешь смотреть со всеми старые фильмы.
У тебя мокрые волосы? - спросит  кто-то.  Отвечаю  -  я зажмурилась, нырнула в нашу ванну, а выплыла в Риме, в одном из фонтанов, там рядом такой знаменитый музей, и  солнце, и голуби - стаи голубей. Все зевнут, сделают  звук  телевизора громче, продолжат чаепитие.
  Прощай, милая Гелли. Если тебе  нужен  хороший  чай  (с сахаром, вприкуску, с мятой, розовыми лепестками),  я  вышлю его следующим письмом."
Девушка на перилах взмахнула  рукой,  размышляя,  когда придет ответ от Гелли, и  неожиданно  замерла.  Черная  дыра, смачно пожиравшая этот вечер, отступила и съежилась. Девушка пнула  ее  ногой,  уронила  чашку,  разбудила собаку    и засмеялась.
По той стороне улицы, что напротив,  через  дорогу,  на фоне ярких, но мертвых витрин  легкой, изящной  походкой  шел человек-волшебник  в  самой  зеленой  из  всех  рубашек,   в красно-черной клетчатой кепке и узких брюках, спрятавшись за маленькие темные очки. В руках он нес старый чемодан.
Девушка, которая была  теперь  Джулиан,  закричала  ему вслед, перегнулась через перила, а шарф захлестнул шею.  Она падала вниз, подхваченная ветром, рядом летела  ее  огромная соломенная шляпа; все,  кто  был  на  балконе,  поперхнулись чаем, выключили  самовар,  смахнули  грязную  посуду,  стали кричать и удерживать ее.
И чтобы не разбиться, не  растечься красной  кляксой  на  сером  камне  мостовой  (благородное сочетание красного и серого), она сделала усилие и полетела вдоль улицы, среди веток и балконов, где люди ужинали, глядя ей  вслед. Она  старалась  держаться  подальше  от   опасных проводов и острых карнизов и видела  в  фиолетовых  сумерках зеленое пятно рубашки волшебника, его огромный чемодан.
Джулиан  догнала  его  за  поворотом,  внезапно,  когда казалось, что он исчез, а в самом  деле  спустился  вниз  на несколько ступенек и зашел в маленькую пивную на  углу  трех улиц. Она  заглянула  через  стекло  внутрь  -  стекло  было холодное, и уже мокрое от будущих осенних дождей - и  увидела его так близко, что забыла  родной  язык  и  стала  говорить по-французски.
Расплющив губы, закрыв  глаза  и  глубоко  вдохнув  как учили на медитации, она  просочилась  сквозь  стекло,  стала рядом с волшебником и заглянула в  его  стакан.  Оттуда,  из черных глубин, выпорхнула огромная желтая бабочка и села ему на плечо.
Он повернулся и спросил:  -  Ваше  имя?  Джулиан  - невнятно  подумала  она,  тайком  поправляя  шарф.  -  Очень  приятно. Санчес, - сказал волшебник.
И тогда, наконец,  распустились  все  цветы,  заиграла музыка, бабочки летели отовсюду, шурша крыльями, собираясь в облака, из  облаков  пошел  дождь,  потом  снег  из   сладких кукурузных хлопьев; сугробы из мороженого закрыли столики  и стойку, бокалы и  бутылки;  лампа  раскачивалась,  звеня сосульками  в  ля-мажоре.  Подхватив  связку разноцветных воздушных шаров, Санчес и Джулиан поднялись вверх и вылетели на улицу. Второй раз за вечер она летела над этим городом,  теряя туфли, соломенную шляпу и голову, и не зная, какую из потерь оплакать.
Фиолетовые  сумерки  постепенно  перетекли  в    черную маслянистую краску ночи.  Я  обожаю  заглядывать  в  окна  - подумала она, и они стали лететь  медленней,  вдыхая  запахи чужих  ужинов,  слыша  неоконченные  разговоры,  впитывая  и мгновенно теряя навсегда из памяти множество лиц.
Потом  наступила  полночь;  вчерашние   витрины, где куклы-манекены  украдкой  касались  друг  друга,   вчерашние кафе-зонтики и их  посетители,  огни  города,  заслонявшие звезды и человек, сидящий на кромке тротуара,  обняв  руками колени - все это исчезло, съеденное новым днем - сегодня.
Девушка и Санчес немного  подумали  и  приземлились  на площади, на деревянной скамейке, привязав шары  к  фонарному столбу, а потом повернулись друг к другу.
Волшебник был высокий, стройный  и  грациозный  (очень милый и слишком молодой для всех предыдущих чудес – подумала Джулиан); красно-клетчатую кепку он потерял  в  пути  -  так легко, как он терял все, - а под ней оказались беспорядочно выгоревшие на солнце волосы,  собранные  в  хвост.  Он  умел замечательно улыбаться,  но  обычно  казался  застенчивым  (печальным?  прилетевшим  издалека?  инопланетянином?)  - навевая на девушку мысли о музыкальной ноте, которая  звучит, когда весь оркестр уже умолк. А ей такие мысли были ни к чему.
Девушка - на высоте восьмого этажа одного из зданий она забыла прежнее имя и стала теперь Ликой -  решила,  что  все это - сон, а чтобы проснуться - пыталась сосредоточиться на чем-нибудь. Она посмотрела на обычный памятник героя,  он изменил  очертания  и  стал  спящей  красавицей,   мгновенно уснувшей, уколовши палец; она посмотрела на  серый  каменный дом и увидела, как  цветная  глазурь  растекается  по  стенам, заливая сахарные  окна,  и  девушке  захотелось  съесть  его шоколадно-кремовую крышу.
Испугавшись  своего    невольного    могущества, она расслабилась, и пыталась пересчитать серьги в ушах Санчеса  и ниточки бисера на его запястьях, но сбилась и,  огорченная, ушла в себя с головой.
А он, тем временем, вынул наушники и  выключил  плеер, закурил, открыл свой чемодан, достал оттуда цветы для нее  и пиво для себя. Как мило, шарман.
И попивая пиво, обдирая зубами  рыбу,  и,  слава  Богу, забывая наставления, правила,  уставы  и  гречневую  кашу  с вечерним молоком, они придумали новый  язык,  потому  что  в старом  нужные  слова  не  находились,   съеденные    молью; придумали для себя  новые  истории,  лица,  времена  года  и лунные затмения. Она взяла веник и аккуратно смела  в  совок все, что осталось от вчерашних дней  -  получилось  немного. Она сложила это в целлофан, перевязала розовой лентой,  чуть поплакала и стала носить с собой на память, а  может  -  как талисман.
А когда пиво закончилось, и  они  сдали  все  бутылки  в гастрономе на углу,  она  взяла  его  за  руку,  потому  что боялась потеряться в новом городе и попасть в чужой  дом,  и начать новую жизнь с чужими людьми, соседями и собаками, под сыростью ноябрьского ветра.
Желтая луна повисла вниз головой и наблюдала,  как  они сидели  рядом  на  пустой  остановке,  надеясь  на  чудо;  и настырное ожидание идущих перемен  (катаклизмов,  комет  и цунами) грызло  уставшее  Ликино  сердце;  грызло,  но  не отпускало - как собака любимую кость.
Чудо  номер  раз  случилось - и  троллейбус    приехал. Подпрыгивая на заднем сидении, волшебник предложил  подумать о чуде номер два, более масштабном и значительном, светлом и пьянящем, искристом, цветном, за которое не жалко  заплатить сполна. А девушка отнеслась серьезно к  его  предложению  и стала мечтать, уплывая все дальше и дальше беспечной золотой рыбкой, пока не уснула совсем.

ВОТ ЗДЕСЬ И НАЧИНАЕТСЯ ПРИКЛЮЧЕНИЕ,КОТОРОЕ ПРИДУМАЛ ДЛЯ НЕЕ САНЧЕС,а может, она сама все придумала,включая даже Санчеса. Этого  мы  не  узнаем.Пока.

Потому что проснулась она тоже в троллейбусе, на заднем сидении, обложенная  со  всех сторон  рюкзаками,  дорожными сумками, свернутой палаткой;  проснулась  то  ли  от  хруста шоколада, который они, не стесняясь, ели (кто - они,  станет ясно позже), то ли от запаха бензина из примуса.
  Она проснулась, - сказал  О!лег.  -  Я  сплю,  но  хочу шоколада - подумала Лика, и ей сразу дали  целую  плитку.  О, Шоколадец! - воскликнула  она,  надкусывая  ее,  и    вознося молитву могучему сладкому божеству.
Солнечный  свет  влился  через  окна, затопил весь троллейбус; она вдыхала его, пробуя плыть и не захлебнуться, пока не стало жарко в груди; но они уже въехали  в  огромную тень, падающую от гор.
Кончились горы,  и  наступило  море  - одной синей краски ушло не меньше миллиона тюбиков, подумала Лика, пытаясь сосчитать точнее. Вдоль дороги висели  гроздья красного  лука - самое  классное  украшение    для    летней вечеринки  (не  считая,  конечно,  разноцветных  боа из полиэтилена), а главное - можно заставить нелюбимых  гостей мокнуть от собственных слез.
Я красива - великодушно подумала Лика (никаких  шляп, стрижка - очень коротко,  все  глаза  фиолетовые,  включая третий), и повернулась к остальным.
Зеленая рубашка Санчеса наверное потерялась, и он придумал себе жилетку с отпечатком ладони на спине и новые кеды; а  О!лег  был  прекрасен  и  в профиль, и в фас, в него стоило  немедленно  влюбиться,  что Лика с Санчесом и сделали, а он поощрил их  улыбкой;  улыбка висела в воздухе, медленно покачиваясь (как  у  известного кота ), и распространяла вокруг ароматы дорогой зубной пасты.
Они проезжали через города, старые и пыльные, с  узкими улицами  вверх-вниз,  домами-наседками,   прилепленными    к склонам и домами-непоседами, сбегающими  к  морю;  а  воздух вокруг был тягучий и сладкий от избытка инжира и персиков.
Потом дорога изогнулась, сделала реверанс, обходя гору; троллейбус остановился, потерял провода  и  пассажиры  (их было трое) , выбежали, побросав рюкзаки на землю.
Конечно, можно было просто сидеть на неровном парапете, потягиваться, улыбаться (изредка - чтоб избежать морщин), подставлять  живот  солнцу  и  никуда  не  идти;  все  равно невозможно  унести  с  собой - все  цветы  вокруг,  камни   и колючки, море - за спиной, горную гряду -  впереди  и  кусок неба сверху.
Потом стемнело; набрав бензин для  примуса,  все  вместе они полетели над пропастью, через рваные куски облаков,  над зигзагом дороги, над кустами - в брызгах  красных  и  желтых ягод, над упавшими камнями и уснувшими зверями, над  бухтой Ласпи, к мысу Айя.
Далеко в  море  на  рейде  зажглись  огни кораблей, и, окруженные звуками и  шорохами  влажного  леса, натыкаясь в темноте друг  на  друга,  они  наспех  поставили палатку, заползли внутрь и упали.
Девушка крепко зажмурилась и неожиданно стало светло  - О!лег и Санчес зажгли все привезенные  свечи,  вместо  стола накрыли одеяло, легли вокруг, закурили.
Дым папироски тянулся  вверх,  сжимая  кольцами  Ликино лицо и  горло;  она  вдохнула;  не  таясь,  попробовала  его языком, посмотрела на часы - циферблат плавился и  растекался каплями, прожигая коврик и  дно  палатки  возле  ее  колена.
Потом упали  стрелки  и  вонзились  рядом;  тени  ползли  по стенам, слились на потолке в огромное черное облако, из него пошел дождь, залил свечи и открытые банки консервов; Санчес схватил  фонарик  и  направил  луч  света   вверх,    облако рассыпалось брызгами и осколками, они  звенели  и  падали  в тарелки.
Взявшись за руки, все трое - О!лег,  Санчес  и  Лика  - оттолкнулись от земли и теплые воздушные  потоки  унесли  их вверх.
Музыка! - сказала Лика. Звуки, теснясь и наступая  друг другу на пятки, собрались из беспорядка  чувств  и  желаний, заиграл оркестр и запел хор.
Цвет! - сказал О!лег. Все стало красным;  от  светлого, едва уловимого, как  чересчур  разбавленное  вино,  розового оттенка,  постепенно  насыщаясь  в  темный,  почти  багровый глубокий цвет. Устав от  чудес,  они  медленно  вращались  в потоках текучего красного мира.
Огонь! - сказал Санчес, - и все,  внезапно  съежившись, собравшись в кучу, вспыхнуло, полыхнуло, изменилось, разрушилось. Быстрые огненные руки ощупали и накрыли их вещи, посуду, палатку, глаза, волосы, сожгли темный бессонный  лес и тропинки, коснулись морской воды, зашипели от страха.
Ночь!   - закричала Лика, - все потухло и закончилось.
Она  лежала  под  одеялом  между  Санчесом  и  О!легом, согревшись, слушая их ровное  дыхание,  чувствуя  счастливое спокойствие от близости их тел и касаний. Тихие и трепетные, мимо  скользили  призраки  их  сновидений,  и  она    лежала, затаившись, боясь их спугнуть, и мечтала о глотке воды.

УТРО.
Очарована, околдована, замурована, -  сказала  девушка, едва открыв глаза, потому что увидела:
-   что волосы Санчеса переливались всеми оттенками зеленого;
- что, прислонившись к О!лежкиному теплому боку лежит кот  (который прогрыз аккуратную дырку в ткани палатки,  а  теперь щурится на утреннем солнце). - Привет! - сказала Лика коту, он равнодушно откликнулся на свое новое имя.
О!лег и Санчес разожгли примус, который достался им  из первых крестовых походов ( от паладина, умершего в пути ) и, вместо  цветных  фонариков,  развесили  на  ветках  огромные одуванчики.
Санчес  приготовил  маленький  изящный  обед   (без излишеств - артишоки  в  прованском  соусе  и  немного  сыра пармезан, все мелко  натереть  на  терку,  посыпать  перцем, кинуть в кипящую воду со льдом, подавать горячим ).
О!лег тщательно вымыл посуду и скатал  ее  в  трубочку, чтобы удобнее было хранить. Потом  они  обернулись  и  одновременно  увидели  море, блестящее и синее, совсем рядом, и удивились, что оно  похоже на вчерашнее  как  две  капли  воды.  Чтобы  проверить  свои догадки, они поскакали по камням, пытаясь добраться до него, по дороге сбрасывая одежду и, оттолкнувшись пятками от неба, прыгнули в воду.
Лика нырнула  и  стала  погружаться  все  глубже,  пока зеленый цвет не перетек в синий, почти черный; вокруг  стало темно и холодно, она хотела обернуться и увидеть свои ноги, но вместо них нащупала шершавый русалочий хвост. 
В  глубине под ней черные камни, заросшие водорослями,  чередовались  с желтыми пятнами  песка  (черное  с  желтым  -  ее  любимое столкновение цветов). Следом за огромной рыбой она вплыла в пещеру с аккуратно возделанными  грядками  -  на  них  росли морские огурцы, капуста и апельсины; Лика попробовала их  и сразу выплюнула, они горчили как пережаренные булочки.
Наконец, весь воздух в легких закончился и, сверяясь по компасу  Санчеса,  висящему  на  шее,  она   через    гроты, бухты-барахты и подводные течения выплыла на берег. Санчес и О!лег лежали, растекшись  по  горячим  камням; она ущипнула их за пятки и упала рядом; мимо  шел  художник, увидел их и  сразу  нарисовал  картину  "Три  грации".  На выставке название перепутали, написали - " Три деградации ",  но оказалось, что никто и не заметил ошибки.
Телячьи отбивные с фисташками  закончились  еще  утром, пришлось собирать мидии, отдирая от камней и питаться ими.
После обеда по небу проплыло маленькое белое облако, оно двигалось неспешно, кувыркаясь и  дурачась  -  сначала  было кляксой разлитого молока, потом перьями разорванной подушки, потом запорхало птицей, которая  становилась  все  больше  и больше; а следом за ней прилетела еще  стая  облачных  птиц, замахала крыльями, заслонила небо, случился дождь и  большой переполох. Погода испортилась, задул сильный шквальный ветер, и пришлось отменить свидание с Вегой и Альтаиром.
О!лег одел  13-й  магический  свитер,  поднял  воротник куртки и натянул  тент  над  палаткой.  Привет  благоразумно завернулся в  одеяло;  Лика  боролась  со  свечами,  ладонью хватая и удерживая пламя; а  далеко  отсюда  немые  всадники продвигались через дождевую завесу и тьму,  на  зов  огня  и надежды.
Санчес нырнул в рюкзак и достал из его глубин  кисти  и краски, смешал на палитре все оттенки  голубого  и  желтого, бежевого и зеленого,  солнца  и  травы  и  быстрыми  мазками нарисовал картину  дня.  Небрежным  движением  он  выплеснул остатки  краски - включилась  радуга, заблестела    роса, звездный вихрь пронесся по небу, осветил  дорогу  всадникам, привел их к теплому дому.
Санчес помахал рукой, О!лег и Лика приблизились;  все вместе они переступили через черту ночи, вошли в  картину  и ожили в новом дне, с новыми  лицами,  обнявшись  в  ожидании горящего лета.


На следующее утро девушка  проснулась  первая,  собрала все  календари - карманные,  настольные  и  настенные  -   и выбросила  их  в  огромную  черную  пропасть,  голодную    и всеядную. Потом  аккуратно  вымыла  руки,  почистила   зубы, разбудила свою семью и поняла, что наступил Новый год. Вместо  елки  нарядили  акацию  вещами  из    рюкзаков, написали стихи, раздарили подарки.  О!лег собрал букет  (  желтые  и  белые  цветы,  ветки,  листья, ягоды ),  Лика  собрала  паутину  и  солнечный  луч, сплела кружево для праздничных  нарядов,  Санчес  одел  свой большой красный цилиндр, завернулся в боа и сделал  бусы  из ракушек.
- Побежали! - воскликнул кто-то из них и они  помчались по  тропинке,  (сквозь  волшебный  лес,  сквозь   деревья, сплетенные в чудном узоре, который изменялся, превратился  в иероглиф - неизвестный и  непонятный);  через  заросли, камни, мох и листья, наверх  к  отвесной  скале  и  замерли, зависнув над пропастью во ржи, хватаясь за  руки,  чтобы  не упасть и не улететь.
Вниз ползли  осторожно  и  медленно,  закрыв  глаза  от страха, и Санчес повторял - я  дико  извиняюсь  -  устраивая осыпи, обвалы и камнепады по пути.
После новогоднего обеда О!лег  и  Санчес  веселились  и  творили  чудеса;  положили  девушку  на  камни,    принялись украшать ее тело изящным узором из букетов и водорослей -  в утраченном стиле серебряного века и собора Гауди. Мимо – как обычно - проходил художник, но кисть оказалась  бессильна,  и потому никто не увидел, как цветы и листья  стали  прорастать сквозь  ее  тело,  раскинутые  руки,  вплетаться  в  волосы, обвивать шею, а сверху,  завершив  работу,  парили  О!лег  с Санчесом в разноцветных дождевых  плащиках  (  получая  свое сомнительное удовольствие ),  размахивали  руками  и  пугали случайных туристов.


" Милая Гелли! Наверное, жизнь  удалась.  Настал  Новый год, и я больше никогда не умру.  Моя  любимая  семья  -  это чудесные  люди. Раскачиваясь  на  качелях    таких    разных характеров,  воспитания  и  чувств,  вместе  они  составляют гармонию,  дополняя  друг  друга,  как  сила  (разрушения) дополняет мудрость (любви). Просеивая камни сквозь пальцы,  я нашла один драгоценный и ношу его в ладошке; ночью он подает мне сигналы на чужом древнем языке.
Перед  закатом  сиреневое  облако  проплывает  по  небу, возможно, это - дежа вю. Чтобы солнце не упало  за  горизонт, Санчес поплыл ему навстречу, но, ослепленный зеленым  лучом, не успел поймать его и едва не утонул.
Мы гуляли по волшебному лесу и  слушали,  как  в  камнях оживают голоса и формы  заточенных  зверей.  Потом  ветви  и корни стали сплетаться и двигаться,  пытаясь  нас  схватить, нам пришлось превратиться в птиц и улететь.
Давным-давно корабли Эллады плавали у  этих  берегов  и если нырнуть поглубже, можно увидеть их обломки,  изъеденные рыбами и солью.
Мы стали частью этого мира, проживем здесь  много  лет, до самого бессмертия и каждый  день  мне  придется  сочинять сказку на ночь. Вчера я рассказала моим любимым  сказку  про гадюку - меткое жало, которая тоскует в  одиночестве,  любит ходить в гости к людям  и  заползать  в  спальные  мешки.  У Санчеса - слишком нежное сердце и, содрогаясь, он просил  не продолжать. О!лег  утешил  его  эпической  колыбельной    из маршей, мазурок и небольшой рок оперы.
Вчера  ночью  мы  видели  луну,  красную  и  глянцевую, вполовину прикрытую чужой черной ладонью - это  было  лунное затмение. Мы расселись по камням, вбирая последнее  дневное тепло, глядя  на  звездное  небо;  сильный  штормовой  ветер рассыпал нас крупицами песка,  закружил  и  унес  прочь,  по свету. Если  бы  только  знать,  что  я  смогу  вернуться  и повторить все сначала!
Целуясь, и желая друг другу спокойной  ночи,  мы  решили обменяться снами, но вкралась ошибка и мне  попал  сон  кота Привета,  темный  и  теплый.  Сочные  мыши,  смирные  птицы, огромные рыбы  донимали  меня  обилием  запахов  и  вкусовых ощущений, и я крутилась с боку  на  бок.  О!легу  и  Санчесу спалось хорошо, а я проснулась - сидела и сторожила их  сны.
Потом я посмотрела на свою ладонь и увидела,  что  линии  на ней изменились, соединившись в иероглиф любви и потери. Я забыла свое имя - это неважно. Любимые мои, - будьте! ночлегом под чужой крышей, рекой в  ночи,  осенним  лесом  и мелодией, из которой нерасчетливо и неразумно я сплела  себе крылья.
Я сохраню для тебя, милая Гелли, синий  кусочек  нашего мира, нашего лета, выкроив его ножницами и наклеив  на  лист белой бумаги. Повесь его в рамочку и грей озябшие ладошки.
FOREVER !



И,  наконец,  подкрался  день,  когда  она  проснулась  и вдохнула наступившую осень. Она стояла, замерев, на  берегу, на камнях и  смотрела  как  синяя  краска  моря,  выдыхаясь, превращается в серую корочку.
Вытри нос и поглубже спрячься в свитер - он  греет,  но не спасает от холода  будущих  зим.  Санчины  тюбики  краски разбросаны на земле, они  почти  пусты  и  нечем  нарисовать новую картину лета. Сложены крылья палатки, на плечах  висят рюкзаки, в дорожной сумке уже гремит  примус.  Незавершенный чай остывает в кружке, в бесконечной паузе  дымит  О!лежкина папироска; кот Привет доел последнюю банку консервов и  ушел в поисках нового дома; все молчат.
Прислушайся - нас  ждет  осенний  лес,   бессонный    и влажный. Уходя,  обернись - и  ты  навсегда  превратишься  в траву - полынь и мяту - проросшую через древние  камни  этих берегов, в спутанные и соединенные намертво  вместе  оттиски наших следов, в  бесконечное  эхо  наших  имен,  странных  и пришлых, звенящее над бухтой Ласпи.
Каждый год чайка по имени Джонатан, пролетая над морем, будет отдыхать на этих камнях и ветер, раскачивая траву, что осталась от нас,  смешает  наши  лица,  переделает  песни  и рассказы, и время сожмется, словно в горсти.
Эй, позови меня, позволь мне вернуться; но нет – пройдя через лес, поднявшись по дороге наверх, они  увидели  дождь, который смазал, смыл  палитру  дня,  а  теперь  догонял  их; штормовые волны становились все выше и круче  и,  перемахнув через камни, затопили весь берег.
Приближалось  наводнение,  птицы  собрались  и   быстро улетели на юг,  в  сером  небе  висела  комета,  обмахиваясь длинным  желтым  хвостом.  Дорога  у  них  за  спиной  стала крошиться и рассыпаться на куски, которые с грохотом  падали в море.
- Быстрее! - закричал О!лег и потянул Лику за  руку. Они бежали, но не могли перегнать ветер, а он становился все сильнее,  и  вот  они,  трое,  уж  летели  над    деревьями, захлебнувшись воздухом, хватаясь  за  ветки  и  царапаясь  о скалы.
Дождь накрыл их холодным  потоком,  скользил  по  телу, стекал  в  ботинки,  и  Лика  начала  таять, уменьшаться, бледнеть, теряя цвета и очертания.
Кап-кап: упали рядом  -
- клякса розового цвета - румянец ее щек;
- голубая клякса - вечный цвет О!лежкиных джинсов;
- зеленая клякса - сияние Санчесовских волос.
Кисточка дождя смешала их краски вместе и  на  миг  над морем расцвела и запела радуга. И чтобы не исчезнуть, испарившись разноцветным облаком, Санчес схватил Лику и О!лега за плечи,  втолкнул  в  пещеру, огромную и темную; гроза закончилась и они упали на ноги. Дрожа от холода и застывая тонкой  корочкой  льда,  они двинулись  вперед,  больно  стукаясь  коленками  о  каменные выступы. Недолговечные мотыльки огня  порхали  в  ладонях  и гасли, коробок спичек скоро закончился; стало темно и тесно, но нужно было идти дальше.
Пещера начала  играть  с  ними  в жмурки-пряталки, сужаться, раскланиваться множеством ходов и внезапных поворотов; звала, не дожидаясь, убегала,  и  вконец запутала.
- О!лег, - позвала Лика, повернувшись вправо. Тишина. Ей стало  страшно. - Санчес!   - закричала    она    громко,  повернувшись влево.
Рядом засквозило, ветер дул оттуда,  где  недавно  были О!лег с Санчесом; зашуршала и шумно зачавкала  черная  дыра,  сожравшая их обоих.
Все исчезло, и, пройдя через желто-серую  пыльную  бурю, пески  и  пустыни,  разрушенные  города  и  сгоревшие поля сражений одна, Лика увидела далеко впереди дневной свет.
Стена  и  пол  пещеры  оказались  облицованы   плиткой, навстречу стали попадаться люди, они несли  в  руках  сумки, чемоданы и сложенные  черные  зонты.  С  их  плащей  и  шляп стекали капли дождя, а на лотках, стоявших там и  тут  вдоль стен торговали увядшей  редиской  и  газетами. 
Пройдя  мимо мусорных урн, поднявшись по ступенькам лестницы, Лика  вышла из подземного перехода по стрелке на табличке "  Выход  "  и оказалась на улице своего города,  и  кое-кто  с  удивлением оборачивался на нее, потому что одета Лика была не по сезону.
Несколько минут она стояла и разглядывала свои ладони - на линии жизни все стало по  прежнему:  низкое  серое  небо, мокрая автобусная остановка, гастроном на углу, закрытый  на ремонт. Маленькая  трещина  на  правой  руке  указывала   на очередную осень, дожди и снег шестнадцать  месяцев  в  году, большая - на ремонт в квартире и вечную нехватку денег.
От  дома  ее  отделяли  несколько  кварталов   булыжной мостовой; чугунные  завитушки  ворот  изогнулись,  выписывая вензеля ее имени, и, пройдя  недлинный  коммунальный  коридор, она поняла, что потеряла ключ. Но дверь оказалась открыта, в квартире  на  крючке  висела  тишина  и  последние   колечки папиросного дыма.
На балконе, с которого она улетела вслед за волшебником сто лет назад, остался пустой самовар  и  несколько  грязных чашек с прилипшей заваркой. И никого больше не было в доме: знакомые и друзья, чужие и близкие съели кашу, выпили чай  и разошлись навсегда, кто домой, кто на работу,  а  Ликин  муж отправился провожать их и не  успел  вернуться,  зачитавшись Кастанедой.
Лика, не задумываясь, механически, перевесила картину на стене вниз головой, задвинула под диван туфли и  стала  мыть гору грязной посуды в умывальнике, не  откликаясь  на  голос Минервы фон Дайхен.
Вместо аквариумных рыбок в чайнике теперь жила лягушка, громко квакала, и ее пришлось съесть за ужином.
С трудом  проглотив  кусок  одинокого  вечера,  девушка вышла на балкон и крепко держась за перила смотрела на улицу: исчезли пестрые зонтики кафе, на  углу  вместо  мороженого продавали пиво, по мостовой ехала "Скорая",  распиливая  уши острым смычком.
Но никто не шел по тротуару на фоне неоновых витрин; зеленый цвет одежды уже окончательно вышел из  моды, от чемодана оторвалась ручка, и красный цилиндр  исчез. 
Игла на патефоне подпрыгнула последний раз и остановилась.


ЗДЕСЬ МЫ НАЧИНАЕМ ПРОЩАТЬСЯ.
Конечно, кончилось лето. Придется вставать рано  утром, по звонку будильника, дрожа от  холода;  ходить  на  работу, варить  обед. И  иногда,  случайно,  она  (Джулиан)    будет встречать его (Санчеса) на  улице;  теперь  он  носит  узкую вязаную шапочку и джинсовую куртку, а какого  у  него  цвета волосы - неизвестно; и иногда  он  будет  писать  ей  глупые взрослые письма, прося ее быть проще и не придумывать  себе, Бог знает, что.
А  потом,  наверное,  он  перестанет    узнавать ее, встречаясь глазами в толпе, и перестанет приходить к  ней  на елку и большой именинный пирог.
А она,  смахивая  со  стола  крошки,  все  равно  будет оставлять для него кусок торта с кремовой  завитушкой,  пока тот не зачерствеет в  холодильнике,  и  его  придется  отдать голодным дворовым кошкам.
Легко сбегая по ступенькам чужих  воспоминаний,  Санчес будет возвращаться мимолетной тенью в разговорах,  случайных фразах и снах, - и  исчезать  из  квартир  и  мастерских  за минуту до появления там  Джулиан.  Его  имя  -  как  пестрая бабочка - станет порхать по чужому дому, чудом  ожившая,  но слишком яркая и потому лишняя.
- Только что заходил Санчес, вот его чай, его брошенная сигарета, его кресло, его куртка, забытая на дверном крючке. Еще можно выбежать на улицу, окликнуть, догнать  -  но  нет, зачем ей такие мысли. Невозможно удержать ветер,  потому  что это - ветер, и раскрасить краской рисунок на снегу.
Наступил  ноябрь;  белесое  небо,  черные  голые  ветки, неоконченный  вечер  и  бессонный  осенний  лес.  Она  будет садиться у окна в  большой  пустой  комнате,  где  давно  не вытирали пыль, прижиматься лбом к  стеклу,  а  ладонью  -  к старой раме и изредка  плакать.  Слезы  пролились,  затопили комнату, кухню, где Минерва фон Дайхен била посуду (и, не умея плавать, утонула; а спасать ее было некому, потому  что все ушли); слезы  текли  дальше,  заполняя  рынки  и  улицы, зоопарк и  железнодорожные  кассы,  превращая  их  маленький город в жемчуг Венеции.  Получилось  синее-синее  бескрайнее море.
Далеко  у  горизонта  плыл  корабль,  на  палубе  стоял Санчес, посылая всем воздушные поцелуи и обещал зайти,  когда появится время.
Возможно, он еще вернется. Позже.


29 октября - 1997 года.
1 декабря