Лети, Птенчик!..

I

— ...Ну вы посмотрите на него — красавец! — сорокалетняя Лилия Петровна, кажущаяся восемнадцатилетней лаборантке Верочке почти старухой, говорит убежденно, с блеском в глазах. — А она?...
Голос понижается почти до шепота, однако, с таким расчетом, чтобы слышали все.
— ...Мышка серая. Такая ли нужна нашему Илюше? Вон, Ксюша из лаборатории петрохимического анализа. Что за стать! А походка! Прямо как у фотомодели какой западной...
—Лилька, ты неправа! — горячится завлаб Геннадий Григорьевич. — Голубкина — самое то! Ты только посмотри, как она в его сторону взглядывает! Да Верочка ему просто внимает! Она поднимет его на небывалые вершины...
А в это время в курилке института решаются мировые проблемы. Бочком втиснувшись в дымное пространство, тихая лаборантка Верочка неловко вскрывает первую в своей жизни пачку сигарет. Ближе всего оказывается Илюша Коршунов. Чиркает зажигалка. Верочка втягивает горький дым и заходится кашлем. Мимо, демонстративно задевая ее плечом («ты-то куда лезешь?!»), проходит Ксюша из петрохимической.
...Дым длинной змеей выползает в отверстую форточку. Илья затягивается, задумчиво глядя в сторону покачивающей полными бедрами Ксюши. Да, было дело, заглядывался в ее сторону, но скоро понял — штучка та еще, купит и продаст, но уже — дороже. А Верочка... С ней проще и спокойнее. И, должно быть, уютнее.
Илья переводит взгляд на Голубкину и неожиданно для себя подмигивает.

***
К первой брачной ночи Верочкины мысли — об одном: как бы добраться до постели. Никогда не думала, что от свадьбы можно так устать...
Спать! Не хочется больше ничего. Спать... Верочка вошла в их с Илюшкой спальню и увидела любовно вырезанную мужем из дерева копию «Вечной весны»...
Теперь уже ничто не мешает внимать Илье — не издалека, а совсем вблизи — глаза в глаза. И не нужно прятать счастливого взгляда — все уже законно, и сын рождается точь-в-точь когда положено.

***
Илья после работы спешит по магазинам, и только потом, нагруженный, — домой. И, едва переодевшись, торопится к своим резцам. Верочка знает, что деревянные фигурки — страсть мужа, этот мир для нее запретен. Можно лишь любоваться.
Покой и счастье. Так бы и жила — сколько отмеряно — в теплом и добром уюте, вместе с мужем и сыном.
Илюша пишет диссертацию! И Вера ходит по дому тихо.
—Отдохни, — постоянно твердит она, но Илья лишь отмахивается.
Устав от формул, вечерами достает резцы, деревянный брусок и отсекает от него все лишнее. Утром у кровати сына дремлет какой-нибудь Петушок-Золотой гребешок или Золотая рыбка.
После защиты квартира наполняется веселым шумом. Верочка прихорашивается, пытается блистать, но куда ей  до Ксюши из петрохимической? Да и стройность вся куда-то подевалась — видать, Кирюшка забрал.

...Проходит совсем чуть-чуть, и жить становится почти не на что. Вера долго борется с собой, но произносит, наконец, кощунственную фразу:
—Ты бы хоть продал свои фигурки или сделал что-нибудь на заказ — шахматы там или что... В доме — шаром покати!..
И тут Илья впервые встает на дыбы:
— Нет! Землю буду жрать, а ничего не продам! Я ж всего себя вложил в эти, как ты говоришь, «фигурки». Ты мне что — предлагаешь душу свою продать?..
Вера замолкает и, не говоря ни слова, сбегает в другую комнату.
С той поры все пошло наперекосяк. Сын, будто с чьего-то сглаза, начал болеть. Илюше стали задерживать зарплату, а потом и вовсе... Он держался за любимую работу до той минуты, пока Геннадий Григорьевич не собрал лабораторию и не сказал — как всегда, прямо:
—Товарищи — какие мы, к черту, господа? Работали мы вместе не один год, но, как ни крути, приходится расставаться. Прокормить я вас сегодня не могу — уж не обессудьте. Идите на улицу (женщины, ради бога, не поймите буквально!), ищите работу. Простите...
Рухнуло все. Нет, дом остался, пока уютный и теплый. Вера знала, что ее Илюша работу найдет. Но совсем не ту, которой он еще вчера отдавал всего себя, и которой отдавала всю себя она, Вера.

***
Все рухнуло. Докторскую написать не удастся — нужно добывать деньги. В конце концов, семья — это святое. Кирюшке нужны фрукты-овощи, рыба-мясо — растет человек! Столько Илья ему игрушек новых вырезал, но сын просит «би-би», и — чтобы каталась. У Леночки из соседней квартиры машина есть, и не простая — управляемая, на батарейках...
Верочка ничего не говорит, но посматривает косо, уже который день выставляя на стол тарелки с пюре, приготовленным на воде, и, вместо масла — пачку маргарина.
Но не вагоны же идти разгружать?! И Коршунов, наконец, решается. Набирает номер бывшего соратника, а ныне — директора фирмы, и — прямым текстом — дескать, работы нет, сижу совсем без денег, пособи! «Нет проблем,» — и уже Коршунов мотается по стране, налаживая необходимые связи. Прежнюю работу жаль. Но, должно быть, это просто ностальгия, когда-нибудь она пройдет...
В ожидании этого часа сменил костюм. Завел радиотелефон. Вроде, чуть-чуть жить начал. Раз в месяц выбирался в ресторан. Из прошлой жизни было жаль одного — не оставалось времени на любимую резьбу по дереву. Резцы затупились, а заточить... Выходных нет давно, не то что отпуска...

***
...Ну вот, кажется, хоть что-то стало налаживаться. В квартире после ремонта — еще уютнее. Вместо стен — березовая роща (хочется погладить белые стволы, но руки натыкаются не на бересту, а на бумагу, но ведь бумага тоже когда-то была деревом?). Вместо потолка — голубое, в белых облачках, небо (сколько Илюша отдал за него художнику — Вера не вдавалась). Все прекрасно. Но чего-то все же не хватает. С бедностью ушло что-то хорошее и, понимает Коршунова, — безвозвратно. Муж возвращается поздно — в одиннадцать-двенадцать, еле доползает до кухни и спальни. Он, вроде, рядом, но слишком уж далеко.
Подумывает о новой квартире — спальня, зал, детская и кабинет с отдельным входом. Но это пока — только в мыслях. А вот Кирюшке уже сегодня почти ни в чем нет отказа. Захотел собаку — пожалуйста — карликовый пуделек; велосипед — нет проблем, ролики — «завтра будут...» Да и ей самой муж частенько подбрасывает новую одежку. Видно — дорогая, и сидит здорово, но куда Вера в ней? Сходила с Ильей пару раз в ресторан, но ведь дома-то — лучше! И разве приготовят в ресторане так, как готовит она, Вера? Ни в жизнь! А уж на приемы разные ходить — упаси боже! Еще не хватало! Скука смертная. Главное — дом. Покой. Уют. Сын, муж, пуделек ласковый крутится — чего еще нужно?

***
За все хорошее решил Илья Николаевич подбросить генеральному подарок. Выкроил из невеликого времени, отведенного сну, несколько часов, изваял письменный прибор — ручки, подставку под бумаги, нож для писем. Подставка — роскошный фрегат под парусами. Как живой, летит по океанским просторам, ветер в парусах играет. Но там, где должны находиться реи, зияют дыры — ставь, дескать, Григорий Иваныч, карандаши-ручки, все — для тебя! Карпов лишь скривился — дескать, спасибо, конечно, пусть на столе стоит, но кто все это вырезал — никому не скажу и тебе не советую.
—Почему? — недоуменно спросил Коршунов.
—Коли умный — сам догадаешься. А дураку хоть заобъясняйся...
Думай, Коршунов! Прослывешь дураком — прощай, карьера! А она ведь, родимая, как и жизнь — только-только начинается.

II
Генеральный предложил возглавить филиал. Коршунов думал недолго, и вскоре сменил радиотелефон на мобильный. Правда, ездил пока на «Волжанке» — еще не до иномарок... Да и ту взял за долги у старинного друга — тот вовремя «бабки» отдать не смог, ну и пришлось включить «счетчик». А когда набежало прилично, забрал «Волгу».
На резьбе по дереву придется ставить крест. Навеки. Ну разве когда на пенсию выйдет. И дело не в свободном времени — оно скоро появится, филиал почти поднялся на ноги, на всех ключевых постах — свои люди, работают не за страх, а за совесть. Вопрос не в том. Положение обязывает. Любое другое увлечение партнеры и коллеги списали бы на милое чудачество. Любое — но не это. Деревянный расписной петушок на флюгере — просто несерьезно. Это для дедушки на завалинке он — в самую жилу. Коршунов пока до такого не дожил. Значит, как ни больно, с резьбой нужно завязывать. Все! Резцы и остатки деревянного материала отдал Кирюшке — пусть пока побалуется.
Начал поднимать филиал — пошли приемы, банкеты... И Коршунов понял — Верка в его нынешнюю жизнь не вписывается. Ни статью, ни характером, ни умом. Да и генеральный намекал — дескать, «давно пора тебя отделить, перевести филиал в «дочерку», да на приемы-банкеты все один ходишь. Не годится!»
Коршунов оправдывался — сами, дескать, видите, Григорий Иваныч, не Верку же мне с собой таскать! Карпов согласно кивал головой: да, с ней нельзя, дело загубишь, это все равно что твое бывшее увлечение резьбой напоказ выставлять. Хохотал; Илья Николаевич подхихикивал вслед, а Карпов снова серьезнел — думай, дескать, что делать, надумаешь — всегда жду, побазарим.

***
...Сидели глубоким вечером в кабинете генерального. Карпов снял трубку, нажал кнопку и произнес в пространство:
—Оленька, два кофе, и покрепче. Можно с коньячком.
Неслышно появилась секретарша — обесцвеченная блондинка в слишком явном мини. Старая истина: ноги секретарши — лицо фирмы...
—...Любовница? Илья, ты ж не первый год работаешь, знаешь, что допускается. Но жена все равно должна выходить «в свет» и, кроме того, мириться с существованием, как раньше говорили, пассии. Или, по крайней мере, делать вид, что ничего не подозревает. Но, главное — никаких скандалов!
—А если — развод?..
—Вот це дило, как говорят на Украине. Но молоденькую ищи, Илюша, молоденькую! Такую, как моя Оленька.
Карпов ласково ухватил секретаршу чуть ниже спины.
—Григорий Иваныч... — осуждающе-кокетливо произнесла Оленька.
—Где ж искать-то ее?.. — недоуменно спросил Коршунов.
—Дурак ты все-таки, Илюха, хоть и кандидат.
—В модельное агентство какое податься?
—Вот я и говорю, — подхватил генеральный, — дурак! У них же там контракты. Пока срок не вышел, они даже встречаться ни с кем права не имеют, не то что... Конечно, как только эта бодяга закончится — они все злые становятся до любви. ...Когда уже в тираж выйдут. А тебе молоденькая нужна, и не слишком балованная. Ты ведь и сам не старый, так? Еще и порезвиться охота, а? — Карпов подмигнул. — Потому не сходи с ума и направляйся прямиком на конкурс красоты. А еще лучше — спонсируй. Девочки от тебя зависеть будут, пачками повалятся — только отбирай. ...Ладно, уговорил — «дочерку» оформляю на тебя, денежки на конкурс отстегнем от твоего имени, но смотри у меня! Не ту девицу выберешь — на себя пеняй!.. Все, иди. Оленька, я освободился, принеси еще кружечку кофе...

III
По улице идет девушка. Высокая. Угловатая, как многие в шестнадцать лет. Из-под мини выглядывают острые подростковые коленки, ветер треплет русую прядку и завязки на небольшом рюкзачке-«мишке». Медленно подходит она к растущему возле дома кусту сирени. Оглянувшись, обламывает ветку и подносит к узким ноздрям, впитывая чуть горьковатый сиреневый запах.
...Поднимается на третий этаж и впивается пальцем в кнопку звонка.
Шарканье ног за дверью, кто-то возится, отворяя сначала деревянную, в коростах краски, а потом — железную, не обшитую рейкой, дверь.
— ...Привет! — говорит девушка и, сбросив кроссовки, подходит к матери. — Ну, как ты сегодня у меня?..
— Получше, Инночка! Голова не так раскалывается.
«По-другому,» — думает Инна и, не снимая рюкзачок-«мишку», валится на кровать.
— Устала, — словно в оправдание, говорит она.
— Как закончила? — спрашивает мать. — Тройки-то есть? ...Есть? — повторяет она, не слыша ответа.
— Две, — говорит, наконец, Инна. — По физике и химии.
Мать вздыхает.
— Зато по алгебре — «пять».
Девушка перекатывается на спину и с тоской оглядывает потолок — знакомый до трещинок, до пятен потеков; мамину кровать, стол посередине, шкафы с книгами; дверь в чулан... Выцветшие занавески. Больше в их с мамой однокомнатной квартире нет ничего.
— Как же ты в институт-то поступишь? — сокрушается мать. Она уже похожа на старушку, она и в самом деле на пенсии, Инна — ребенок единственный и поздний.
Девушка молчит. Она знает, что институт — не ее шанс. Ее шанс — в другом. Лисовская пока еще не знает — в чем, но в другом — это точно!

***
Илья Николаевич, стоя за сценой, жадно ловил взглядом девичьи фигурки. Ух!.. Но сами девчонки... Какие все-таки страшные! Излишне собранные и прилизанные волосы... Правда, вон тот бесенок — симпатична. Коршунов достал ежедневник и на всякий случай черканул ее номер. Но тут же спохватился — как «номер семь» будет выглядеть рядом с ним? Пожалуй, достаточно пикантно, но Илье Николаевичу нужен абсолютно беспроигрышный вариант.
Снуют (по делу ли, без дела?) парни с сотовыми и радиотелефонами, с короткими — по лету — стрижками и непроницаемыми очками на темных ежиках волос. Двух слов не вяжут без местоимений, и большинство девиц — как раз по ним, они будут идеальными парами. Но Коршунову нужна... да, пожалуй, что-то вроде гейши — умная, образованная и слегка (совсем чуть-чуть!) порочная.
Глаза снова скользят по девичьим волосам, глазам, стройным фигуркам. В ежедневнике появляется еще несколько номеров. Вот эта девочка тоже ничего, — царственные осанка, поступь, но что-то в ней все же настораживает. Пожалуй, слишком уж правильные черты — не за что зацепиться взгляду — он все скользит и скользит, лаская. «Фотомодель», — решает Коршунов и в сомнении все обводит и обводит цифру «три» в своем ежедневнике. Потом в задумчивости довершает полукружия до «восьмерки».
«Фотомодель» поправляет прическу. На узкой руке кружок с цифрой «три» сбивается набок. Взгляд Ильи Николаевича скользит по спине девицы, медленно спускается к худым икрам, узким лодыжкам, мечется в сторону и... Замирает. На скамье, низко склонив к острым коленкам непослушную русую прядку, сидит «номер восемь». Взгляд Коршунова встречает испуганные глаза девчонки.
—Как тебя зовут, птенчик? — Илья Николаевич ободрительно улыбается.
—Инна, — тихо произносит «номер восемь», бросая взгляд на Коршунова, как голубятники швыряют в небо породистых птиц.
—Не бойся, Инна. Когда-то же надо выходить в свет...
Илья Николаевич отходит. Он не думает серьезно об этой провинциалочке, чей шаг на подиум — явно первый. Просто хочется подбодрить маленького человечка, тем более что зал полон, и уже раздаются нетерпеливые крики.

***
Инна подобралась. Вот сейчас, через несколько секунд — выход. И это — пострашнее, чем прыжки через коня в школьном спортзале. Никогда бы не пошла на конкурс красоты, если б не мама. Если бы не больная мама, которой нужно хоть чем-то помочь, почти любой ценой. Даже ценой себя.
Решалась долго. Самым страшным казались не конкурсы на уровень интеллекта, не показ одежд, а показ себя — почти без них (в купальнике Инна чувствовала свою наготу, хотелось воспроизвести извечный женский жест прикрытия). Как пройти по сцене царственной походкой, высоко подняв голову, как ходит даже за кулисами «номер три» — Катерина Зворская из модельного агентства «Арт»? Хотелось верить в свою победу — хотя бы в вице-мисс, но — не верилось. Где-то в солнечном сплетении или чуть выше — родилась тяжесть, будто какие-то железные опилки, рассыпанные доселе внутри тела, по мановению магнита собрались в силовом поле и превратились в тяжелый стальной прут, проходящий сквозь сердце.
—Номер восемь — Инна Лисовская, шестнадцать лет.
—Иди! — и кто-то легонько толкает в спину.
Инна спотыкается, но, слава богу, еще за кулисами. Она выходит на сцену и изо всех сил пытается плыть как Катя Зворская. Лисовская клянет себя, что так и не научилась ходить на каблуках и чувствовать себя свободной на людях. Ступает по подиуму как по раскаленным углям, глаза мечутся испуганно, а в мозгу стучит: «Иди. Иди!» Голос знакомый (ах, да, того самого крепкого подтянутого мужчины, минуты полторы — час? — назад подбодрившего ее и назвавшего «птенчиком»). Иди! Выпрямляется спина, откуда-то берется осанка. Угли под ногами гаснут, и даже в зале чудятся аплодисменты (или просто хлопки?).

***
«А в этом птенчике что-то есть,» — думает Коршунов.
—Ваши любимые книги? — ведущая ободряюще улыбается.
Голос поначалу вибрирует, но Инна, вспомнив о матери, подавляет предательскую дрожь.
—«Мастер и Маргарита», «Гранатовый браслет»...
«А она неглупа,» — удивленно отмечает Илья Николаевич.
Следом на подиум выходит «номер три».
—Екатерина Зворская, пятнадцать лет. Модельное агентство «Арт».
«Номер три» идет заученной походкой модели. Плавный, слегка пренебрежительный поворот, вовремя выставленная стройная ножка... Девица, не сомневающаяся в своем успехе и, даже, кажется, слегка уставшая от восхищенных взглядов.
—...Люблю боевики.
Коршунов отворачивается, теряя к «фотомодели» всякий интерес. После этой фразы она ему ясна — вся. Никакой загадочности. А вот «номер восемь»... Купальник цвета морской волны, подчеркивающий именно то, что нужно. Она трогательна в своем смущении. Как ее там?.. Коршунов листает ежедневник. Инна Лисовская. Ин-на. Илья Николаевич произносит это имя несколько раз, будто привыкая к необычному сочетанию букв. Он всем нутром чувствует — провалится этот «птенчик», куда ей до светских львят вроде «номера три», как ее? — Зворской. Но тут же спрашивает себя: а на твоем конкурсе красоты какое место займет она? Коршунов еще колеблется между «номером пять» и «номером восемь». Конкурс пока не окончен.
...Да нет, уже все.
—Мисс Екатеринбург... — ведущая сделала профессиональную паузу. Напряжение в зале и — еще большее — за кулисами, кто-то нервно вскрикивает, и, — Екатерина Зворская, номер три. ...Вице-мисс — Вероника Останина, номер пять, и...
Инна сжимается. Она похожа сейчас на нахохлившегося воробышка. Коршунов, вцепившись пальцами в антенну, крутит сотовый. «Номер семь» теребит застежку на платье.
—...Лариса Серова.
«Номер семь» подпрыгивает, забыв о каблуках; подворачивает ногу и, сжав от боли губы и прихрамывая, спешит на сцену.
...ТЮЗ наполняется говором, поцелуями и слезами. За кулисами плачет Инна. Она — не мисс. Даже зрительские симпатии — не ей, а какой-то четырнадцатилетней! Значит, опять им с мамой мыкаться... Стоило ли перебарывать себя и к чему бессонные ночи перед конкурсом? Робкая красота «птенчика» не произвела впечатления ни на кого. Все — зря.
Весы зрительской симпатии Ильи Николаевича качнулись в сторону участницы под номером восемь.
—Инна, плюнь на них! Поехали лучше в ресторан. Развлечемся. Жизнь не потеряна.
Да, наверное, это выход. Только вот мама будет беспокоиться...

***
—...Мама, это Илья Николаевич.
—Ой, Инночка, что же ты так, без предупреждения? — руки бегают, поправляя то растрепанные волосы, то старенькое платье. — Простите, Илья Николаевич, даже и не знаю, предложить-то вам что к чаю...
—Не беспокойтесь! Мы с Инной сейчас — в ресторан, а на обратной дороге что-нибудь добудем.

...И откуда в нем столько романтики? Кабинет на двоих, шампанское, свечи...
Инна наедается — сейчас уже не страшно, фигуру блюсти не нужно. ...А этот Илья Николаевич, в общем-то, мил. Староват, правда, но ничего. Инна косится на безымянный палец его правой руки. По крайней мере, он не врет, не скрывает, что женат.
Ясно, что Инна для него — всего лишь романтическое приключение, но уж она-то постарается успеть, добудет что-нибудь для них с мамой.
—...Инна, что это такое?!
Узкие ноздри матери раздуваются, она дышит натужно.
— Где? — спрашивает дочь.
— Ты — девчонка еще, тебе о выпускном классе, об институте думать нужно, а не по ресторанам со взрослыми мужиками бегать! ...Да ты еще, кажется, пьяна!
Совсем чуть-чуть! И не только от шампанского, но и от незнакомой доселе атмосферы ресторана. От романтичного свидания. И от ожидания светлого будущего.
— Я не пьяная, — говорит Инна. — А ты... Почему ж ты тогда раньше молчала, при нем?
— Он, видно, хороший человек, солидный. Его-то зачем обижать?
— А меня, значит, можно?! — взвивается Инна, бросается в ванную и опускает крючок.
Мама совсем помешалась на своем институте! Должно быть, потому, что всю жизнь сама мечтала о нем. Безнадежно.

Завтра — первый банкет. Инна не может уснуть, как тогда — перед конкурсом. Прокручивает в головке своей светлой элементы хорошего тона. В разговоре. За столом. Главное — не опростоволоситься. Тогда, на конкурсе, случайно повезло — подвернулся Илья. Сейчас же на удачу надеяться нельзя — нужно ступать спокойно и твердо. Ради больной мамы — зацепиться, пока еще Инна не вошла в жизнь Ильи вся, еще ножки тонкие с каблучками острыми — снаружи.
Этот экзамен, кажется, покруче, чем конкурс красоты.

...Мисс Лисовская-Коршунова вплывает в зал. Рядом степенно ступает Илья Николаевич. Инна все так же угловата, но ведет себя увереннее, чем три недели назад. Кивает головой в меру горделиво, с чувством собственного достоинства.
Коршунов слегка нервничает, но это никак не отражается на лице. Правда, движения становятся чуть замедленными, да пальцы все чаще трогают кончик носа.
Птенчик цепко оглядывает зал. Привыкает к обстановке, к манерам, к лицам. Илья Николаевич волнуется, как когда-то перед экзаменом у строгого профессора — вот-вот должен появиться генеральный.
Карпов входит в зал втроем — справа жена Ирина, стареющая, но еще не растерявшая привлекательности, слева — цветущая секретарша Оленька. Коршунов поражается выдержке Ирины. Она кажется довольной жизнью и даже улыбается почти неподдельно. Троица экзаменаторов направляется к Илье Николаевичу. Он ощущает внутреннюю дрожь Птенчика и, как при первом знакомстве, тихо говорит: «Иди!» Инна понимает, что он хочет сказать, вся подбирается, но остается на месте. Лишь крепче прижимается к своему кавалеру. Лисовская спиной, всеми складками тела ощущает взгляды. Она будто снова ступает по сцене ТЮЗа.
Спутницы Карпова беззастенчиво-оценивающе оглядывают Птенчика. Пара ничего не значащих полусветских фраз, дежурные улыбки теплеют. Карпов поправляет на Инниной груди брошку, лет семь назад выточенную Ильей для Верочки, и мисс Лисовская-Коршунова понимает: прошла. Принята, но настороженность к ней осталась. Ничего, Инна растопит лед, войдет в этот свет по самую макушку. Птенчику не нужно, чтобы тот стелился у ног — пока она удовольствуется ролью второго плана. Илья — на подъеме, и этого хватает.
Лисовская, будто по мановению волшебной палочки, переносится из потрепанной «хрущевки» и «совковых» макарон в иной мир — туда, где царят коттеджи, иномарки, итальянская, французская и даже китайская кухни. Где тепло и сладко, где камин по вечерам, у которого можно согреться вьюжным февральским вечером — вместе с Ильей...
— Милый, — щебечет Инна. — В общем, так! Ой, то есть я не то говорю.. Можно, я из школы уйду?
Она видит, что Илюша — против, но все-таки воркует:
— ...А ты мне репетиторов наймешь.
— Даже не думай! — твердо говорит Коршунов.
— Хорошо, — тут же уступает девушка. — Но хотя бы на каникулы можешь меня куда-нибудь свозить? Ну, в Эмираты куда-нибудь? Обожаю Восток! Минареты, муэдзины... Класс!
— Съездим. Обязательно, — говорит Илья, легонько вороша русые волосы Птенчика. — Главное, одиннадцатый закончи без троек...
Инна вскакивает и хлопает дверью. Тоже мне, папашка нашелся! В конце концов, это дурной тон — напоминать женщине о возрасте!..
— ...Прости, милый, я погорячилась, — сказала она, вернувшись через пять минут. — Хочешь, вместе примем ванну?.. А потом я сяду готовиться к экзаменам. Честно!
Просто хотелось чувствовать себя взрослой. Она ведь и так не маленькая — сама зарабатывает на жизнь. Тем, что живет с Ильей. Кажется, когда-то это осуждалось; в начале века, наверное, Птенчика назвали бы содержанкой, но ведь сейчас — иные времена, и, кроме того, Илья ей совсем не противен...
Его Веру Инна никогда не видела. И, если честно, не очень-то хотелось. Сына — тоже. Правда, Коршунов не раз намекал — дескать, неплохо бы сотворить ребенка, но Птенчик только отмахивалась:
— Дети для моего молодого растущего организма противопоказаны: рожу — потолстею еще... Да и погулять хочется...

Гулять хочется на самом деле. Дома — скука смертная. Коршунов на работе крутится, Птенчик дом охраняет, как собака цепная.
Иногда выбирается в город — на плотинку, «плиту»... Садится на крохотный складной стульчик и, сверкая чуть загорелыми коленками, терпеливо ждет, пока уличный художник запечатлеет их на листе ватмана. Уходит счастливая, аккуратно придерживая портрет, ловит «мотор», и меньше чем через четверть часа оказывается дома. И так — почти каждый день.
«Ребенок, — думает Коршунов. — Капризный ребенок...» Что ж, в этом есть своя прелесть. Как Птенчик ласкается, когда ей что-нибудь нужно! Вспоминая, Илья Николаевич улыбается.
И вдруг закрадывается мысль: а любит ли он Инну? И тут же Коршунов отвечает себе: «А почему бы ее не любить? Молода, красива!..» Что капризна — это пройдет. Илья тоже, говорят, в детстве был капризным.
Первым, кто напророчил Илюше Коршунову блестящее будущее, был старичок-пенсионер. История не сохранила ни его имени, ни внешности. Трехлетний Илюша, возвышаясь в трамвае на маминых коленях, заметил у соседки по сиденью изящный золотой кулончик. Протянул к нему ручонки и отчетливо произнес фразу, ставшую впоследствии в семье Коршуновых легендарной: «Дай!» Вот тогда-то и сказал сидевший напротив старичок коронное: «У парня есть вкус. Он далеко пойдет.» Но дальше, кажется, некуда.
В один из вечеров Инна возвращается не одна. У коттеджа тормозит «десятка». Птенчика сдает на руки Коршунову молодой коротко стриженный парень с цепью вполпальца. Инна представляет его как своего друга, извиняющимся тоном говорит, что она жутко скучала, а Артур был так добр, что развлек ее — и в кино, и в ресторане... «Зимний сад» — вообще блеск! Почему Илья никогда ее туда не водил?..
«И где она откопала этого Артура? — думает Коршунов. — Друг... — усмехается он. — Подальше бы от таких...» Впрочем, кажется, все ясно — между Артуром и Ильей Николаевичем — двенадцать лет форы. Этот пацан шагает слишком широко: в свои двадцать три — уже замдиректора довольно крупной фирмы. Ему до конца карьеры (если штаны не порвет...) — на двенадцать лет больше, чем Илье Николаевичу. И сил больше. Коршунову выше директора «дочерки» не прыгнуть — все, предел. А этот еще дачку на Канарах отгрохает.
Теперь Илья Николаевич тоже ходит на банкеты и приемы втроем. В центре всегда вышагивает Инна, расчетливо показывая ножку; по ее правую руку — Коршунов, по левую — Артур. Илье Николаевичу кажется, что все присутствующие смотрят на него — кто с жалостью, кто — с осуждением. Генеральный, проходя мимо, поцыкивает — дескать, я тебя предупреждал...

***
Инна пропадает. В ресторанах, барах. Артур вечно рядом. Он сорит деньгами, и Птенчику это в кайф. Устала она от Илюхиной расчетливости! В конце концов, Инна хочет иномарку. Сколько ж можно на такси ездить?! Она — не какая-нибудь там замухрышка-Золушка!.. А Илья, кажется, больше денег тратит не на нее, а на своего Кирюшку. Стоило ли тогда вытаскивать ее из «совка»?.. Правда, и матери Инниной перепадает немало, но Птенчику нужна иномарка! Сейчас. А не завтра! Но топать ногой бессмысленно. Легче подластиться к Артуру. Но он опять спросит, озлобясь:
—Когда ты уйдешь от своего старика?
—Скоро.
Сказать просто. Решиться — сложнее. Конечно, его четырехкомнатная двухуровневая в «хрущовке» — не Илюхин двухэтажный коттедж, но ведь, говорят, с милым рай и в шалаше... От Ильи Инна давно устала — восемнадцать лет разницы — не шутка. А с Артуром — всего шесть, и есть о чем поговорить. Правда, с Коршуновым она болтала о Булгакове и Достоевском, но всему же есть предел! Какой Илья в постели — сравнивать не с кем, но явно — не лучше Артура.

***
—Что, меня уже мало? — Илья Николаевич крепко вцепился в руль «Тойоты», чтобы унять дрожь. Бросил отрывисто. — Не он тебе нужен, а его деньги. И его карьера.
—Я люблю Артура, — почти жалобно протянула Инна. — Ну правда же...
Коршунов резко тормознул у обочины.
—Выходи!
Инна вышла, испытывая облегчение — объяснение, которого она так боялась, закончено. Коршунов вышел следом — дохнуть свежего воздуха. Горло сдавил спазм. Повело в сторону.
У дороги стоял невесть как сохранившийся в замкнутом городском цикле куст кремовой сирени. От его цветов едва тянуло запахом свежей резины. Другие ароматы тонули в чаду выхлопных газов.
«Даже сирень — и та пахнет городом, — подумал Коршунов. — А может, рвануть — прямо сейчас! — как несколько лет назад, куда-нибудь в лес, на озеро. Вдохнуть аромат иной сирени, не той, что пахнет резиной, а другой, цвет которой  — естественный, а не выцветший на ядовитом городском солнце».
«Тойота» летит за город, оставляя позади перекресток за перекрестком, но Илья Николаевич вдруг что-то вспоминает и сбавляет газ. Да, с утра — французы, вечером — банкет, и завтрашний день нельзя прогулять, как опостылевший урок. Коршунов, разворачивая джип, круто подрезает чей-то «жигуленок». Визжат тормоза. Всплывает мысль — глупая, но вполне трезвая: «С кем же я завтра пойду на банкет? Одному — нельзя...»
У дороги веткой городской сирени голосует какая-то девушка. Ветер треплет ее черные волосы, играет с мини. «А она ничего,» — замечает Коршунов и резко давит на тормоз.
3 июня 1999 г. — 14 июня 2000 г.