Мамино выпускное платье

...В лицей Ритуля попала случайно. Если говорить строго, ей, чьи родители после семнадцатого августа перестали принадлежать даже к среднему классу, что называется, не светило. Но с недавней смертью бабушки к Ритуле (а, если точнее, к ее родителям) перешла по наследству однокомнатная квартира.
На семейном совете решили полуторку со смежными комнатами и бабушкину однокомнатную обменять на двухкомнатную полнометражку. Обменом занимался, конечно, папка. Он — вахтер в каком-то институте (сутки через трое), и времени у него гораздо больше, чем у мамы, которая целыми днями, а иногда и по вечерам, работает в швейном ателье, название которого Ритуля все никак не может запомнить.
Квартиру меняли долго — месяцев шесть или семь. Предложения были. Но то маме район не нравился, то папе — состояние сантехники. Ритуле все это казалось незначительным, но ее никто не спрашивал.
Наконец, мама с папой столковались. И вот семья Дроботов трясется в загруженной под потолок «ГАЗели»: мама рядом с водителем, а Ритуля с папкой — в темном чреве кузова,  каждую секунду рискуя получить по голове каким-нибудь свертком. Сначала Ритуля жарилась на невесть откуда взявшемся на Урале солнце, карауля вещи (да кому они нужны, все эти шкафы и диваны, которые старше ее по крайней мере раза в полтора?). Когда же, наконец, весь хлам полностью занял обе комнаты, прыгнула на диван и уставилась в стену, мысленно обживая свою будущую комнату.
Обои нужно поменять. Ну что за несерьезные цветочки? Стол должен стоять вот тут, у окна. Правда, зимой будет холодно — балкон рядом. Ну да ладно. Диван? Пусть торчит здесь.
Лицей — через дорогу. Мама говорит: «Сильная школа», но эта фраза, пришедшая из ее молодости, совершенно глупа. Слабую школу Ритуля представляет — сама в такой училась. Весной в их классе, на третьем, самом верхнем, этаже с потолка лило чуть не ручьями. Здание казалось безумно хлипким: тронь — развалится. А папка рассказывал, как они с пацанами (кажется, еще в шестом классе) во дворе той самой школы играли в «чику», и один из угловых кирпичей раскрошен от давних ударов пятачков и гривенников. Здание устояло. Но тогда, почти две Ритулиных жизни назад, все было гораздо крепче, как говорит папка — «и любовь, и дружба».
Но это, положим, неправда. Ритуля вспоминает свой восьмой «а» в той, старой, школе. Они отмечали вместе все праздники, все дни рождения. Собирались то у Дроботов, то у Дашки Ермаковой, лучшей Ритулиной подруги. И на уроках старались друг друга выручать. Особенно она, Ритуля — Дашку, на математике. Ну не давалась подруге эта точная наука, что ж тут поделаешь! Зато Дробот всегда восхищалась рисунками Ермаковой, говорила, что у той — талант. Дашка только отмахивалась — дескать, рисую что хочу, и нечего меня запихивать в прокрустово ложе художественной школы. Да и поздно уже... А весной они вообще всем классом завалились на пару дней к Левке на дачу — жарить шашлыки.
Дашка сейчас далеко от Ритули — за час езды на автобусе. Не наездишься. Но ничего, до последнего выпускного — целых три года, Дробот успеет подружиться с кем-нибудь! Ритуля представляет своих будущих подруг. Но лица их видит сквозь дымку. Гораздо интереснее представлять, что ей будут преподавать. В старой школе Дробот не хватало знаний, вбиваемых учителями тупым ученикам. А здесь, в лицее, наверное, все ужасно умные, и на их фоне она будет казаться белой вороной. Значит, надо успеть прочесть до сентября какие-нибудь специальные книги, вот только узнать бы, что за предметы им будут преподавать кроме обычных химии, физики, литературы. И вдруг в голове возникает вопрос, от которого Ритулю бросает в пот: а что, если ее не возьмут в лицей? Вот просто не возьмут, и все! Вдруг он — не для всех? Дробот мрачнеет.
—Ритуля! — кричит папа, кажется, из коридора. — Ты свои вещи распаковывать собираешься? Нам с мамой спать негде.
—Анатолий, — громко отвечает из кухни мама, — сначала поесть надо. У девочки совсем сил нет...
—это у меня — нет. Ей что — она все время у подъезда торчала...
Ритуля медленно поднимается, идет в соседнюю комнату и выдергивает из основания вещественной пирамиды свои свертки. Пирамида рушится, заполняя обломками все комнатное пространство, невесть как до той минуты остававшееся свободным.
—Ритка! — кричит папка.
это уже серьезно. Она сгребает в кучу разлетевшиеся вещи. Они сейчас напоминают не пирамиду, а, скорее, груду кирпичей с обломанными боками, вынесенных вместе с остальным мусором из почти достроенного дома. Ритуля уныло перетаскивает свертки и коробки в свою комнату.
Завалиться бы, поджав ноги, на диван с томиком Толкиена. Но в желудке бурчит, а свертки и коробки уже не дают покоя, свербят и кажутся кубиками, из которых можно соорудить все что угодно.
Ритуля втягивается в процесс «строительства», и на мамин призыв:
—Ужинать! — только отмахивается, пытаясь придать своей комнате вполне законченный уют. Но уют все никак не заканчивается, и Ритуля, вздохнув, бредет в ванную. Чуть споласкивает руки и лицо, идет на кухню и садится за непокрытый стол. Покончив с ужином, лихорадочно накладывает последние штрихи на комнатный интерьер, а потом ложится на диван с томиком  Толкиена и засыпает после первой же страницы.

Лицей, такой новый и манящий, торчит напротив и, как мальчишка, следит за Ритулей из-за занавесок. Он окружен поясом берез, на котором трепещут от ветра золотые мониста листьев.
—Ну, — заговорщически подмигивает мама, вернувшись от директора, — пляши. Тебя зачислят. И только потому, что наш дом приписан к этому лицею. А знаешь, сколько стоит зачисление для тех, кто пришел «со стороны»?
Она называет совершенно астрономическую сумму. И продолжает:
— Тебе только нужно будет пройти собеседование. Но, я думаю, уж с этим-то ты справишься.
Дочь тоже надеется, но, когда видит перед собой комиссию из пяти человек, голос ее предательски дрожит, а уголки глаз влажнеют. Но все обходится, и Ритуля прыгает от счастья, точно какая-нибудь пятиклассница (приняли!), хотя в ее-то годы пора научиться сдерживать свои эмоции. Лицей — это знания, которые Ритуля, учась в своей «хилой» школе, вынуждена была добывать сама — склевывать, как воробьи — случайные крошки.

Сентябрь. Ритуля надевает свое самое красивое платье, мамины туфли, цепляет бабушкину брошку и парит над дорогой — к знаниям. И, может быть, к новым подругам. Но к радости примешивается страх — а вдруг одноклассники ее не примут? Ритуля гонит противные мысли, но они, будто нарочно, растут и множатся.
Моросит. Листья, бывшие зелеными тогда, в прошлой жизни, и которые гладила Ритуля еще полгода назад, желтеют и облетают. Дробот ступает по ним и, совсем не желая, втаптывает в грязь.
Классная, Анна Викторовна, худенькая женщина предпенсионного возраста, стоя у доски, провозглашает:
—Молодые люди! У нас две новых ученицы, обе — Маргариты. Дробот, подойди ко мне.
Ритуля летит к учительнице, широко улыбаясь и оглядывая класс солнечными глазами.
—Ой, какие мы бедные... И надеть-то нам больше нечего... — звучит в полной тишине притворный вздох темноволосой кареглазой пышечки.
—Снежана, — укоризненно произносит классная.
—Анна Викторовна, вы же сами учили нас всегда говорить правду... — невинно хлопает длинными ресницами полненькая.
Под молчание, внезапно ставшее враждебным, Ритуля бредет к своей парте, стараясь не смотреть на одноклассников.
—...И Маргарита Веснянская, — словно какую-нибудь фотомодель, объявляет Анна Викторовна.
Веснянская идет к доске — уверенно, с достоинством. С высоты своего почти баскетбольного роста слегка презрительным взглядом окидывает класс. Ритулин сосед пожирает Веснянскую глазами. Дробот следит за его взглядом. Сначала он упирается в крутые бедра, подчеркнутые узкими стрейчами, потом поднимается выше — к осиной талии. Скользит по длинной шее, задерживается на бьющейся сбоку голубой жилке. Сосед (кажется, его зовут Костик) вздыхает, а Ритуля завороженно смотрит на распущенные русые волосы Маргариты... холеные ручки с длинными наманикюренными ногтями, на каждом из которых раскрывают свои крылышки яркие бабочки.
Дробот исподтишка оглядывает класс. Все парни впились глазами в выставленное на всеобщее обозрение тело Веснянской. Их взгляды одинаковы, точно размножены под копирку. Гораздо интереснее наблюдать за выражением девичьих лиц. На пухлой, но довольно симпатичной мордашке Снежаны застыла брезгливость. Рыженькая, похожая на недовольно фыркающего ежика, склоняется к своей маловыразительной соседке и что-то шепчет сквозь широкую улыбку. От нее сквозит добродушием.
—Вета, разговаривать будешь на перемене, — строго говорит Анна Викторовна.
Ритуля следит за «девочкой-веточкой» и с каждой минутой та нравится ей все больше. Стройная, но не костлявая, невысокая, с чуть вздернутым носиком, мальчишечьей стрижкой и слегка выдающимися формами. Необычно рыжие волосы, завораживающая улыбка, а на щеках — веснушки. И это — за полтора месяца до белых мух!
На Дробот никто не смотрит, к ней никто не подходит. И Ритуля решается.
—Дружить? С тобой? Ха! — и «девочка-веточка» отворачивается, швырнув за спину букет нецензурщины.
—Веточка, ну ты даешь!.. — вырывается у стоящего рядом Костика.
—Пошел на ...! Дают знаешь где?..
Ритуля стоит у окна и вздрагивает. Мимо, будто не замечая, прогуливаются одноклассницы. Не вступилась ни одна. За что они ее невзлюбили? Ну что она им?..
После школы — каждый день — нужно проходить мимо них, накрашенных, надушенных дорогими духами. И Виолетта Светлова, Ветка-Веточка, картинно отставив правую руку с зажатой меж пальцев недешевой сигаретой и подняв вверх голову, так что ее и без того задранный носик становится еще выше, спрашивает:
—Ну, и кто у нас папа и мама?
Ритуля, стараясь заставить голос не дрожать, врет напропалую:
—Папа — охранник, а мама — модельер.
Снежана и Катька Магдич (та, что с прической «карэ») захлебываются смешками, а Ветка-Веточка томительно, чуть растягивая слова, восстанавливает справедливость:
—Врешь! (Правда, она произносит другое слово, от которого Ритулино лицо заливается краской.) Разве тебя, Дробот, мама с папой не учили говорить правду? Охранники получают приличные деньги. Папа своим платит по крайней мере пять «штук». Не баксов, конечно, но деньги все равно — хорошие. А раскрученные модельеры «стоят» и того больше. Так что неувязочка выходит, Дробот. Ты ж в своем платье — как кошка драная. Неужели папка с мамкой, если уж они у тебя такие продвинутые, дочку прикинуть хорошенько не могли, а?..
Ритуля стоит молча. Глаза набухают слезами.
—Ладно, иди, — наконец, разрешает Веточка.
Дробот идет, спотыкаясь на ровном асфальте школьного двора, подстегиваемая смехом одноклассниц.
—Ритка, ну ты и хамка! — бьет в спину спокойный голос Ветки. — А прощаться кто будет? Обернись и скажи: «До завтра, девочки!»
—До завтра, девочки, — чуть слышно повторяет Ритуля и идет дальше по двору.
Папка сегодня дома. Значит, к ее приходу в кастрюле будет дымиться какой-нибудь очень вкусный суп, или на сковородке заскворчит жареная картошка, или... Просыпается голод.
—Ну, как? — бодро спрашивает папка.
—Нормально.
И правда, нормально. Ритуля не подкачала — в дневнике уже две пятерки, а новые предметы — это вообще здорово! Вот только... Но о них — Ветке, Снежане и Катьке — она не скажет. Никому не скажет.

...Все чаще Ритуля ловит на себе взгляды Веснянской. Ну, конечно, все вполне логично — класс ее тоже не принял. И она, невзрачная Ритуля, и блистательная Веснянская — равны перед этой нелюбовью.
Но проходит три недели, и за Веснянской уже хвостиком ходит Ветка-Веточка, и зовет ее не иначе как Марго. Снежана тоже успокоилась. Катька улыбается. Зато парни бесятся, Веснянская на них — фунт презрения с высоты своих ста восьмидесяти семи.
На сегодня мучения, наконец, почти закончены. Домой. Скорее! Ритуля лихорадочно запихивает в сумку учебники и тетрадки. Сзади еще остаются Марго и Снежана. От Веснянской, кажется, гадостей можно не ждать, а вот Юрьева... Ритуля уже знает, что Снежана позволяет себе экстравагантные выходки, и никто (никто! — даже Анна Викторовна) в классе никогда не скажет ей в ответ ни слова. Улыбнутся, а Юрка Кравченко, холеный красавец, поощрительно похлопает по плечу. В прошлую пятницу Юрьева прямо посреди литературы взгромоздилась Костику на колени и потянулась губами к его губам. Бедняга расцвел, попытался приобнять Снежану, но тут же получил по щеке пухлой ручкой. Анна же Викторовна в тот самый момент, будто случайно, отвернулась к окну.
Снежана развязной походкой идет к Ритулиной парте. Дробот сжимается. Сквозь приоткрытую дверь класса она видит Кравченко, тусующегося в ожидании Юрьевой. Кажется, он подмигивает Ритуле, но в эту секунду сумка, сброшенная уверенной рукой Снежаны, падает вниз. Разлетаются по полу ручки, тетради, карандаши... И зеркало, любимое зеркало рассыпается на десятки осколков.
—Жаль, — слышит Дробот кажущийся грустным голос Марго. — Не к добру зеркала бьются.
Из коридора до Ритули доносится удовлетворенный рев Юры Кравченко.
—Закрой дверь, щенок! — негромко требует Марго, и они с Дробот остаются одни.
Веснянская легкой походкой, качаясь, будто на волнах, подплывает к Ритуле. Дробот ревет, уже не стесняясь — должно быть, с тайной надеждой, что хоть кто-то, ну хоть Марго, должен же ее понять! Веснянская все идет к Ритуле (ну почему так медленно, почему — молча?!).
Бабочки, вырисованные на ногтях Марго неизвестной Дробот маникюрщицей, тихо садятся на Ритулины щеки. Мягкие губы тянутся к залитым слезами глазам, выпивают соленую влагу и спускаются вниз — по щекам и почти уже касаются Ритулиных губ... Руки тоже скользят вниз. Дробот отшатывается, упирается руками в упругие груди Марго, но холеные ручки Веснянской крепко обнимают Ритулину талию. Красная от стыда и борьбы, Дробот, наконец, вырывается и отпрыгивает от Марго.
—А Веточке нравится, — с кажущимся равнодушием говорит Веснянская. — Надумаешь, позвони.
Она бросает на Ритулину парту визитку. Дробот косит на нее заплаканными глазами. На маленьком прямоугольнике значится: «Веснянская Маргарита Арсеньевна, дочь президента фирмы». Адрес, телефон... Ритуля хватает визитку, в ярости рвет и сметает обрывки на пол.
—Смотри, не пожалей! — с угрозой говорит Марго.
И медленно, покачивая крутыми бедрами, затянутыми в узкие стрейчи, выплывает из класса. Ритуля, всхлипывая, ползает на коленях в проходе, собирая вещи. Когда она выходит из ненавистной школы, на полу в классе остаются забытые возле Ритулиной парты сломанный в пылу борьбы карандаш и обрывки визитки Марго.

Ритуля бредет по первому, еще мокрому, снегу, скрывающему прежде зеленые, а после — пожелтевшие листья. Скоро зима совсем заморозит давние надежды и похоронит их под плотной снежной плитой.
В коридоре у окна стоят Веснянская и Светлова. Ритуля слышит, как Веточка предлагает Марго:
—Давай химию толкнем? У меня зависнем...
—Ты что, совсем брынзоголовая? — удивляется Марго. —Мне потом разборки не нужны.
После того, как Ветка подружилась с Веснянской, она стала хоть немного походить на девушку. Отрастила волосы, по утрам, видно, завивается. На большой палец левой руки присела грубо скопированная бабочка. Но вся мальчишечья суть Ветки рвется наружу — то в неожиданном ударе наотмашь, то в нагло-развязной походочке или вот в этом предложении прогулять химию.
Веснянская только что с блаженной улыбкой о чем-то поведала «девочке-веточке», и та, взбешенная, направляется к Дробот. Ритуля до сих пор не знает, какого цвета вечно бегающие Веткины глаза.
—Еще раз услышу, что ты, ..., трахалась с Марго, язык вырву! Не отпирайся, она мне все-все рассказала...
Ритуля заходит в кабинет химии и садится за свою пустую парту. Рядом с ней никто не хочет сидеть, но это даже к лучшему. Она пытается сосредоточиться на химических формулах, но мысли скачут и уголки глаз подозрительно блестят.
—Дробот, что с тобой сегодня? Не выспалась, что ли?..
Юрьева тянет руку и, не дожидаясь разрешения, заявляет под восторженный рев класса:
—Она сегодня, Людмила Алексеевна, всю ночь с мальчиком провела. Какой уж тут сон?..
—Как тебе не стыдно, Снежана? — укоризненно спрашивает химичка.
—А мне-то что? Это ей должно быть стыдно! Нельзя же так, правда, Людмила Алексеевна?.. В наши годы не о мальчиках нужно думать, правда, Веточка?..

Они поймали Ритулю в туалете. Встали плотным кольцом — бежать некуда. Светлова, как полторы недели назад, картинно отставив в сторону руку с дымящейся сигаретой, выпустила струйку дыма прямо в лицо Ритуле.
—Что-то ты, Дробот, отрываешься от коллектива, — заметила Снежана. — Все девушки курят, а ты?..
—У нее денег нет на сигареты, — подала голос Катька Магдич.
—Катенька, — произнесла Ветка, выпустив в сторону Дробот очередную порцию вонючего дыма, — угости Ритулю. Пожа-алуйста!
Она состроила гримасу. Магдич медленно открыла пачку и вытащила сигарету. Дробот крепко сжала губы.
—Бу-удешь!.. — взвизгнула Юрьева и ударила Ритулю по щеке.
—Снежаночка, — покачала головой «девочка-веточка», — не надо так грубо. Ритуля сейчас сама раскроет свой хорошенький ротик и возьмет соску. Зажми ей нос, — резко произнесла она.
Задыхаясь, Дробот хватанула дымный воздух туалета и вслед за ним почувствовала на губах сигаретный фильтр...
—...Анна Викторовна! — подняла руку Магдич. —От Дробот табаком воняет!
—Успокойся, Катя. Дробот, к доске!..

Пока никого нет дома, нужно успеть выреветься. Папка сегодня дежурит, значит, он не поможет. Он совсем не поможет. От парней, пожалуй, защитит, но парни на Ритулю — ноль внимания. А Ветка? Ну что он сделает Светловой? Припугнет? Плевала она на его запугивания! Мама? Но в мамины молодые годы не было «такой распущенности нравов», как не устает повторять она. Значит, надеяться не на кого и не на что. Значит, нужно просто терпеть.
Сумка летит к балкону, брошенная отчаявшейся Ритулиной рукой. Темно-коричневая  в виде сердечка диванная подушка впитывает слезы. Ну почему она, Ритуля, устроена так, что в уголках ее глаз все время дремлют эти соленые капли?
—Нельзя же реветь по любому поводу, — постоянно повторяет мама.
Дочь соглашается — да, нельзя, но, чуть что — снова слезы в три ручья.
Ключ что-то шепчет на ухо замочной скважине. Ритуля наскоро промакивает глаза пальцами и торопливо задвигает шпингалет. Мамин голос звучит глухо, съеденный то ли трехсантиметровым слоем разделяющего их дерева, то ли изнурившей ее работой.
—Ритуля, ты почему закрылась? У тебя все нормально?
—Да, мамочка, — так же глухо отвечает из-за двери дочь. — Я уроки делаю.
—Отдохнула бы, ведь только что из школы...
—Задали много.
Мама, удовлетворенная ответом, идет переодеваться. Ритуля лежит на диване, уткнувшись в подушку «сердечком» и старается не думать о лицее. Пусть в нем, как говорит мама, «сильные учителя» (это Анна-то Викторовна, старающаяся не замечать диких выходок Ветки и Снежаны — сильная?), и отсюда прямая дорога — всем — в университет, но слишком дорого все это дается Ритуле. Была бы ее воля — без сожалений оставила этот дикий лицей и вернулась в свою добрую «хилую» школу, подальше от Ветки, Снежаны и Марго. К Дашке. Казалось — совсем забыла она Ермакову. На самом же деле Ритуля просто не может заставить себя в такую промозглую погоду трястись через весь город. Да еще и обратно. И так никакого настроения нет.
Ритуля не может понять, кто же из них хуже — откровенная Ветка, экспрессивная Снежана или все-таки Марго, загребающая жар чужими руками и всегда остающаяся ни при чем? И к чему им этот лицей — мировая художественная культура, античная литература, логика?.. Это ей нужны знания, ей, а не им! Ведь, кажется, нет никакой логики в том, что они... Нет, какая-то логика все-таки есть.
...Престиж — наконец-то Дробот нашла нужное слово. В этом престижном круге, куда так нахально затесалась Ритуля, все ограничено радиусами. Нет, это даже не круг, а шар, напоминающий Землю. Можно отклониться вверх (горы) или вниз (впадины), но — в пределах заданной нормы. Снежане простят очередную экстравагантную выходку, улыбнутся Веткиному трехэтажному... Потому что они в целом вписываются. А Ритуля, чей процент отклонения выше, — не вписывается. Она пытается расти, а ее тянут вниз, к себе. Ну ладно, Юрьева, Светлова и Катька Магдич — ничтожества, им лишь бы... (Ритуля мысленно произносит известный ей глагол и снова чувствует, что краснеет, хотя знает, что слово это вполне цензурное).
...Ритуля спит нервно и чутко. Подрагивают веки. Под подушкой лежит учебник логики. Жизнь разбивает все описанные в нем построения. Дробот снится некто в дымке тумана, струящегося вдоль земли. Этот некто идет по серо-голубой его полоске. Он все идет и идет к Ритуле, но расстояние между ними никак не хочет сокращаться.

—...Девочки, почему вы меня не любите? — сквозь слезы спрашивает Дробот.
—Я тебя люблю, Ритуля, ты же знаешь, — ласково говорит Марго.
Виолетта, «девочка-веточка» зло вскидывается:
—А за что тебя любить?! Ты пришла на все готовенькое, за бесплатно! А наши «шнурки»1 знаешь какие «бабки» выложили?
—Ветка! — грозно окликает Веснянская.
Светлова бросает на Ритулю красноречивый взгляд, не сулящий ничего доброго, тем более что на следующем уроке — бассейн. А там, в душевой, может случиться все что угодно. Или Марго снова начнет приставать, или Ветка-Веточка даст полную волю своей злобе. Кажется, пусть уж лучше Веснянская...
...Ветка, улучив момент, когда Марго не было рядом, цепкими пальцами ухватила кожу на Ритулиной груди и круто повернула.
—Марго скажешь — убью! — шепнула «девочка-веточка».
Стесняясь, Дробот быстро сбрасывает одежду и проскальзывает в душевую. Но там уже царит Марго. Она ощупывает взглядом худенькую Ритулину фигурку, потом ласково скользит длинными пальчиками по мокрой ложбинке, ненадолго задерживается в углублении пупка и спускается еще ниже, играя с еле пробивающимся пушком. Дробот хочет закричать, но вместо крика наружу рвется дикий, почти животный, стон. Снежана хихикает:
—Ритуля, похоже, еще девочка... Может, устроим ей свидание, а?
Девчонки хохочут. Катька предлагает:
—А давайте проверим!
Ветка фыркает — чего смотреть, и так ясно, что да.
—А вдруг — нет? — упорствует Магдич.
У Ритули все внутри обрывается, но неожиданно заступается Светлова:
—Это ты, Катька, ..., давно не девушка.
Марго прерывает дикий спор:
—Чего вы, как суки дворовые... Проверяла я. Веточка права.
Дробот хочет сказать, что Марго говорит неправду, но понимает — все слова бесполезны, ей просто никто не поверит.
Ветка зло сверкает глазами. Скрип ее зубов пробивается даже через шум падающей воды.
—Ладно, Ритуля, для начала хватит, — говорит Марго. —Веточка, иди ко мне...
Светлова отворачивается, поджав губы. А все-таки Веснянская красива — Ритуля не может отвести взгляд от цветной татуировки на левой груди Марго — скорпиона, пытающегося укусить возбужденный сосок своей хозяйки.
—Веточка, ко мне! — негромко, но с нажимом повторяет Веснянская.
Светлова уже все простила, она возникает, словно из пепла, обожающе заглядывая снизу в бесовские зрачки Марго. Ритуля отворачивается, закрывает глаза, пытается заткнуть уши, но даже сквозь пальцы слышит чмоканье мокрых губ. Потом все-таки не выдерживает, оборачивается и смотрит на узкие мальчишечьи бедра «девочки-веточки», на ее запрокинутую назад голову...
Ритуля стоит под душем, смывая всю недавнюю грязь. Марго замечает синяк, расплывшийся на аккуратной Ритулиной груди, поглаживает его (боль от этого не проходит, кажется, даже становится сильнее) и пальчики снова спускаются ниже...
—Откуда синяк? — спрашивает Веснянская.
Дробот бормочет что-то невнятное, к ней подскакивает Ветка:
—Ударилась? В следующий раз будешь осторожнее! Мокро, ступеньки скользкие...
Ритуля воспринимает слова Светловой как скрытую угрозу. Она через силу кивает и продолжает одеваться. Марго с сожалением смотрит, как худенькое Ритулино тело скрывается под невзрачным платьем.
В раздевалке Дробот замечает на полу потерянную кем-то визитку. Она изящна — кружева по бокам, а в середине затейливой вязью — «Светлова Виолетта Валентиновна — дочь директора банка...»
Визитки наводнили всю школу. И в каждой — то «сын президента фирмы», то «дочь директора автосалона», или, на худой конец, — «сын главного бухгалтера торгового дома»... А у нее, Ритули, такой визитки нет. И не нужно. Когда она сама пробьется, вот тогда и появится у нее визитка. Может, даже и покруче, чем у родителей Юрьевой или Магдич.

Одноклассницы толпой идут в сторону школы. Снежана говорит:
—Девочки, приглашаю всех завтра на день рождения. А ты, Дробот, не вздумай появиться!
В ее голосе слышится угроза, но Ритуля и так не придет. Даже если бы Юрьева ползала в пыли у Ритулиных ног и умоляла, Дробот, как Ветка, только фыркнула бы в ответ.
—Где отмечать будем? — интересуется Катька.
—В кафе «Витязь», папка откупит на вечер.
—Могла бы что-нибудь и поприличнее снять, — в сторону, но так, чтобы слышала Юрьева, говорит Светлова.
—Ветка, вон он! — Снежана, не обращая внимания на реплику Виолетты, показывает пальцем на парня в потертых джинсах, черной навыпуск футболке с красными звездами и какими-то буквами между.
—Кто? — недовольно спрашивает Ветка.
—Да я тебе говорила, Нифер...*
Ритуля с интересом смотрит на черную с белыми черепами косынку Нифера, покрывающую его темноволосую голову, на красную — на черном — надпись «Алиса» со стилизованными под звезды буквами «А».
Я ухожу туда, где небо
Веткой бьет в окно...**
— довольно приятным голосом напевает, проходя мимо девчонок, Нифер. От его ушей спускаются вниз черные провода наушников и теряются где-то в кармане.
—Симпатичный мальчик, — говорит Катька. — А как его зовут?
—Какая тебе разница? Нифер он и есть Нифер. Чокнутый, — отвечает Снежана. — И ведь, главное, папик у него прикинутый, на «Тойоте» ездит. А сыночек от «Алисы» фанатеет и одевается, как...
—Был бы он наш, я, не задумываясь...
—А ты когда-нибудь думаешь, Катенька? — ядовито фыркает Светлова. — Под каждую смазливую мордашку готова...
—Девочки, хватит... — примирительно говорит Снежана. — Будто вам есть кого делить...
Ветка вдруг взрывается, обращаясь почему-то к Ритуле:
—Чеши отсюда на ..., Дробот! Нечего наши разговоры подслушивать!
—Отмороженная*** она какая-то, — подает реплику Катька Магдич.
Ритуля отстает.

Дробот, еле дождавшись конца уроков, хватает сумку и выбегает из класса, опережая химичку и чуть не налетая на торчащего в коридоре Юрку.
—О...ела, что ли? — спокойно интересуется холеный красавчик Кравченко.
Ритуля, делая вид, что не слышит, слетает с лестницы, набрасывает курточку, на одном дыхании пересекает школьный двор и у самой сетки, огораживающей лицей, шлепается в снег — прямо под ноги Ниферу. До нее доносится Веткин хохот — Дробот узнает его из тысячи. Нифер несколько секунд смотрит на Ритулину спину и, наконец, изрекает:
—Давай руку.
—Я сама, — сквозь боль цедит Дробот.
—Ну, как хочешь... — пожимает плечами Нифер и отходит.
Все! Сил больше нет. Ритуля, хромая, добредает до автобусной остановки. «Икарус» везет ее в прошлую жизнь, к Дашке Ермаковой. Противно звенит звонок, кто-то шумно, будто опрокидывая на ходу все, что попалось по дороге, несется к двери.
На Дашкином лице, как всегда, отражаются все ее эмоции. На этот раз — мука и разочарование.
—А, это ты, Ритуля, — почти равнодушно бросает она. — Проходи. Сейчас чай поставлю.
Ритуля толкает дверь Дашкиной комнаты. За год, что Дробот не была у подруги, здесь, кажется, ничего не изменилось. Те же полки с книгами, те же картинки на стенах, тот же заваленный чем попало стол...
Нет, стоп! Среди Дашкиных рисунков появились новые. Вот, хотя бы этот портрет в полный рост, вполоборота. Темные волосы, собранные сзади в небольшой пучок, прямой нос... Взгляд глубинных глаз направлен прямо на Ритулю. А на черной — навыпуск — футболке краснеют две звезды. Сердце ухает куда-то вниз, Дробот не может оторваться от этих черных глаз. Вот он, оказывается, какой...
Ермакова несет поднос с кружками, в которых дымится чай. Ритуля, застигнутая врасплох, быстро отводит взгляд от Дашкиного рисунка.
—Кто это? — с напускным равнодушием кивает она на портрет, пока Ермакова расчищает завалы на столе и расставляет снедь.
Дашка молчит. Она слишком долго молчит. Наконец, с усилием произносит:
—Так, знакомый. — И вдруг, будто прорывает плотину. — Не могу я больше, Ритка! Не могу! — почти орет она. — Люблю я его, слышишь!
—А он? — с усилием спрашивает Дробот.
—А он — нет. Нет — понимаешь?!
Дашка вся опадает и бессильно опускается на кровать. Плечи вздрагивают. Пальцы нервно мнут невесть как очутившееся в руках печенье. Крошки падают на палас.
—Дашенька, — ласково говорит Ритуля, садясь рядом и пытаясь успокоить трясущиеся плечи Ермаковой (а глаза сами собой поднимаются к портрету, вбирая всю глубину голубиных зрачков и мягкую улыбку. Огоньками светят красные звезды.), — ну что же делать, если он тебя не любит? Может, у него есть кто-нибудь?
—Нет у него никого, — чеканит Дашка. — Я точно знаю. Ладно, хватит, — уговаривает она себя. — Давай чай пить. А то совсем остынет...
—Это его ты ждала сегодня? — спрашивает Ритуля. Даша подозрительно молчит, и Дробот чувствует — да, Ермакова ждала именно его.
Бывшие подруги прихлебывают еще теплый чай с обломками печенья.
—Как хоть его зовут-то? — стараясь придать голосу равнодушный тон, спрашивает Дробот.
—Гриша. Гришенька...
—Слушай, Ермакова, — удивляясь собственной наглости, просит Ритуля, — подари мне этот портрет.
—Зачем, Дробот? — искренне недоумевает Дашка. — Мне, конечно, не жалко... А, бери, — решаясь, машет она рукой и, почти совсем успокаиваясь, хрустит печеньем. — Ну, рассказывай, как ты.
—Ой, нормально, — не краснея врет Дробот.
—Все-таки с тобой что-то не то, — говорит Дашка, вглядываясь в Ритулино лицо.
—Да нет, Ермакова, у меня все нормально! — уверяет подругу, а, скорее, себя, Дробот.
Домой она возвращается по темноте. Думала, станет легче. Не вышло. Правда, к горечи примешивается небольшая нечаянная радость — подмышкой дремлет портрет Нифера — Гришки, Гришеньки...
—Где ты была? — мама явно нервничает.
—К Ермаковой ездила, — отвечает Ритуля и исчезает в своей комнате.
Вскоре она кричит уже из коридора:
—Папка, где у нас молоток и гвозди?
—Зачем? — спрашивает из кухни отец.
—Нужно.
—В шкафу на верхней полке.
Ритуля долго возится в коридоре, потом возвращается к себе. Щелкает шпингалет и почти сразу же за этим звуком раздается громкий стук молотка.
—Ритка, с ума сошла! — кричит отец. — Первый час ночи!
Последний удар, и Дробот спрыгивает со стула. Напротив дивана — чтобы можно было увидеть в любую минуту — висит портрет Нифера.
Ритуля с минуту любуется им, потом стелет постель, бессильно опускает голову на подушку и долго лежит с раскрытыми глазами. Серп луны освещает загадочное лицо Нифера.
«Кажется, с сегодняшнего вечера станет легче,» — засыпая, думает Дробот.

—...Скажи-ка, Дробот, — интересуется Катька, — почему у тебя такая некрасивая фамилия?
—А у тебя? — неожиданно для себя самой дерзко отвечает Ритуля.
—Не возникай, Дробот, — говорит подошедшая Снежана. — И гуляй, мы с Катей хотим поговорить.
Ритуля отходит к другому окну. До нее доносятся обрывки воспоминаний о дне рождения Юрьевой. Конечно, все разговоры — о том же... Но что там говорит Магдич?
—Снежана, на ... он тебе нужен, если спит со всеми подряд?..
«Наверное, это она о Юрке,» — думает Ритуля. Впрочем, что ей за дело до отношений Юрьевой и Кравченко?
Скоро — выпускной. Конец мучениям, но сначала нужно до него дожить. Да и сам вечер пережить. Ведь на него, как ни крути, придется идти — это ведь не день рождения! Идти и торчать одной в углу, в то время как все девчонки, и даже Ветка, будут кружиться под «Руки вверх» или что-нибудь еще. Но появляется крохотная надежда — а вдруг все будет совсем не так? Вдруг Нифер, Гришка-Гришенька, пригласит ее, они закружатся в вальсе. И Ритуля будет ловить завистливые взгляды Марго, Снежаны и Катьки. Ведь предложил же Нифер ей руку, когда она споткнулась на школьном дворе?
Снег стаял, обнажив прежде желтые листья. Свалявшиеся, они были похожи на того бомжа, что в ожидании теплых солнечных лучей пристроился на скамейке у Ритулиного подъезда. Воздух пропах неустойчивым равновесием между сохранившимися кое-где прошлогодними листьями и пока еще не прорвавшимися наружу новыми.
У одноклассниц только и разговоров, кому какое платье покупают на выпускной. Называются совершенно дикие для Ритули суммы и незнакомые ей фамилии модельеров — кто кого перещеголяет. Дробот тоже хочется блистать в новом, но где его взять?
— Мама, купи мне платье!
— А я уже заказала, — улыбается мама. — Скоро нам должны привезти шикарный материал!..
Ритуля вся — в ожидании, но дни проходят, до выпускного остается совсем чуть-чуть...
— Вот-вот привезут, со дня на день... Не волнуйся! Будет тебе платье.
До выпускного — две недели. Ритуля начинает нервничать.
— Мама, ну скоро?.. Мы же не успеем!
— Перешьем из моего выпускного...
Ритуля с полминуты осмысливает услышанное и срывается на крик:
— Я устала в обносках ходить! Пугалом огородным хочешь меня сделать?! Ко мне и так ни один приличный парень на пушечный выстрел не подходит!
Она бросается в свою комнату. С грохотом захлопывается дверь. Щелкает шпингалет.
—Рита!
Ритуля ничком бросается на диван, зарываясь в подушку «сердечком». Надежды на новое красивое платье рушатся.
—Рита, ты же знаешь, что у нас нет денег на новое платье... — доносится из-за двери мамин голос.
—Продайте что-нибудь, — глухо отвечает Ритуля. — Или займите.
Она не видит, как мама уходит в их с папой комнату, смахивая слезы. Дробот поворачивается на правый бок и поднимает глаза — к двум красным звездочкам на черном фоне.
—Ну, успокойся, — доносится через стенку папкин голос (значит, уже вернулся с работы). — Она не ведает, что творит...
Мама что-то отвечает, но Ритуля не разбирает слов.
—...Не надо ей потакать, — с нажимом говорит папка. — Она должна знать, что деньги даются непросто.
Ритуля не понимает, о чем они? Разве отцы Марго и Ветки так упахиваются на работе? По разговорам их дочек этого что-то не видно...
Дробот поднимает глаза к середине противоположной стены, где в обрамлении несерьезных цветочков нелепо торчит Нифер. Лучи буквы «А», кажется, впиваются в черноту футболки. Капает кровь. Ритуля отводит взгляд, рывком встает. Садится за стол, отбрасывает непослушную прядку и тянется к подоконнику, где за занавеской стоит радиоприемник, покрытый серым саваном пыли. Крутится черное колесико, что-то щелкает в динамике, и... Ну конечно, опять реклама безумно дорогих выпускных платьев!.. Ритуля зло крутит колесико в обратную сторону. Щелчок. Кто-то стучит в дверь комнаты и до Ритули доносится папкин голос:
—Маргарита, иди есть!
«Злится», — думает Ритуля. Ну она-то в чем виновата? В старой школе ей и в голову не пришло бы восставать против маминого платья. Девчонки, сгрудившись возле Ритули, обсуждали бы его достоинства и недостатки (так, не зло), а Дашка пришла в восхищение от новой брошки, вырезанной из дерева Ритулиным отцом. И Дробот тут же, отцепив, протянула бы ее Ермаковой.
Что же случилось?
—Маргарита, ты слышишь?
—Да, папка, — отвечает Ритуля и идет на кухню.
—Руки помыла? — холодно интересуется отец.
Дробот нехотя бредет в ванную — споласкивать руки.
Над столом висит молчание — почти такое же, как первого сентября, когда Ритуля стояла перед всем классом в платье, не казавшемся раньше нелепым.
Она тянется к стоящей на столе хлебнице, ломает кусок черного хлеба (дурная привычка, сохранившаяся с глубокого детства), откусывает пальцами маленькие кусочки и отправляет их в рот, будто не замечая стоящую перед ней тарелку с супом. Наконец, не выдерживает (пальцы все откусывают и откусывают кусочки).
—Прости меня, мама. Я надену твое выпускное платье.
Мама облегченно улыбается.
—Вот и хорошо. Вот сейчас поедим, и примерим...
—Поздно, — замечает отец.
—И ничего не поздно, — возмущается Ритуля. — Правда, мама?
—Правда, доченька.
Тяжелое молчание вылетает в открытую форточку, и испаряется, рассасывается, растворяется в вечернем сумраке. И, кажется, возвращается весна прошлого года, когда в квартире Дроботов царил дух понимания. Вот только не хватает шумных голосов бывших одноклассников, и, особенно, Дашки Ермаковой.
Дашка... Ритуля неожиданно мрачнеет, и сама не может понять, почему. Кажется, это «почему» связано с портретом, висящим на стене. Но ведь Дробот не отбивала Нифера у подруги! Да и вообще — кто для него Ритуля? Он даже имени ее, наверное, не знает. Сейчас они с Ермаковой — сестры по несчастью. Значит, можно усилием воли успокоить заворчавшую совесть, заставить ее улечься на дно души. И уснуть.
—Ну что, Ритуля? Идем? — весело подмигивает мама.
Изображая улыбку, дочь встает из-за стола.

—Кто это? — кивает мама на портрет. И, не дожидаясь ответа, продолжает. — Симпатичный мальчик.
Ритуля сбрасывает халатик. Мать оглядывает фигурку дочери и удовлетворенно замечает:
—Ну вот, хоть бедра появились! А то все — пацан пацаном.
Ритуля возмущается, но не вслух — памятуя о недавнем конфликте: ничего себе, никогда не забывала о том, что она — девчонка! А мама не замечает внутренней бури эмоций дочери — суетится возле своего старого платья, что-то поддергивает, что-то приспускает. Ритуля чувствует себя подопытным огородным пугалом, но молчит. Да если бы и хотела она о чем-то сказать — разве вставишь хоть слово? Мама вся — в своих школьных воспоминаниях, будто материализовавшихся из запаха, заключенного в старой материи.
—...Ритуля, ты уже целовалась?
Дочь изображает рукой нечто неопределенное. В самом деле, считается ли поцелуй Марго?
—А я в твоем возрасте — напропалую... Кажется, его звали Гриша. Мы даже собирались пожениться! Представляешь, какими детьми мы тогда были?! А папку твоего я узнала только в институте. ...Как я блистала на выпускном!
Мама вся преображается, становится стройнее и выше. Руки уверенно и, будто отдельно от нее, делают свою работу.

На школьном крыльце Ритуля сталкивается с Нифером. Гришка оглядывает ее, будто вспоминая, и спрашивает:
—Больно было?
—Да... то-есть, нет... — поспешно поправляется Ритуля.
—Так «да» или «нет»? — с улыбкой интересуется Нифер.
—Да, — смущенно признается Ритуля.
—Как хоть тебя зовут, вихреныш?
—Ритуля... Рита... А тебя зовут Гриша, я знаю... — и осеклась, поняв, что выдала себя. С головой ведь выдала!
—...Ой, какие голубочки! — театрально всплескивает руками нагнавшая Ритулю Снежана и останавливается рядом. — Как вы подходите друг другу! Прямо Золушка и Иванушка-дурачок. Пойду Ветке скажу. Вот уж она обрадуется!
Ну да, «девочка-веточка» обрадуется, Юрьева права. А Марго? Как на это посмотрит Марго? Да ладно, какая разница, что там подумают Марго или Катька? Главное — она с Нифером, с Гришенькой. А остальное уже не важно.
Ритуля летела — сама не зная куда. Нет, парила. И, кажется, даже приподнималась над партой, все еще ощущая направленный на нее (не с портрета — живой!) взгляд Нифера. Да нет, не Нифера — Гриши. Гришеньки.
—Дробот!.. — Ритуля очнулась — от стука костяшек по парте. Около нее стояла химичка. — О чем задумалась?
—Так весна же, Людмила Алексеевна! — отвечает за Ритулю Катька. — У Дробот все мальчики на уме...
—Неправда! — громко говорит Дробот.
—Значит, девочки, — хихикает Снежана, поглядывая на Марго.
—Наша серая мышка зубки показывает, — ядовито цедит «девочка-веточка».
—Тоже мне, кошечка нашлась! — Ритулю несет; все, о чем она молчала с первого сентября, готово вырваться наружу.
—Так, пора за тебя всерьез приниматься, — констатирует Светлова.
Марго медленно оборачивается. Ноздри Веснянской раздуваются, губы поджаты. Такой взбешенной Дробот видит ее впервые.
—Не вздумай, Веточка. Ой как пожалеешь!
Ритуля, раскрывшая было рот, притихает. Несколько секунд длится поединок глаз Марго и Ветки. Наконец, «девочка-веточка» отводит взгляд.
—Ну что, Веснянская и Светлова, натешились? — раздался строгий голос химички. — Может, все-таки вернемся к реакциям?

Ритуля сбегает со школьного крыльца и налетает на Нифера.
—Ой!..
Гришка берет Дробот за плечи и слегка отстраняет.
—Привет, вихреныш! Пошли, провожу.
Ритуля смущенно пожимает плечами.
—Зачем? — она машет сумкой. — Вон мой дом.
—Приглашаешь?
—Да. Ой... — Ритуля вспоминает о висящем на стене портрете.
—«Ой» да, или «ой» — нет?
Ну разве непонятно? — да. Да. Да! А ведь на стене — его портрет. Подумает невесть что! Ну и пусть себе думает. Пусть!
—Идем! — Дробот решительно, будто боясь передумать, увлекает Гришку в подъезд.

Нифер оглядывает Ритулину комнату. Дробот со страхом ждет, когда же он заметит портрет. Вот... Сейчас... Взгляд остановился. Ритуля замерла. Нифер сегодняшний, живой, вглядывался в того, прежнего, когда-то запечатленного Ермаковой.
—Слушай, вихреныш, — произнес Гришка после долгой паузы, — кто это меня так изобразил?
—А разве не похож? — ревниво спросила Ритуля.
—Наоборот. Здорово. Кто?
И тут Дробот испугалась. Что, если Гришка, потрясенный портретом, поймет, что не разглядел Дашку, и тогда ее, Ритулины, шансы, растворятся, испарятся, как давешнее тяжелое молчание в сумраке вечера. Но, отрубая все пути к отступлению, произнесла:
—Дашка. Ермакова.
—Талантливая девушка, — просто, без тени эмоций, похвалил Нифер. И, закрывая тему, спросил. — Чаем напоишь?
—Да, конечно! — сияющая Ритуля пулей устремилась на кухню.

Конец мая накатывал неумолимо, как девятый вал с картины Айвазовского. Шестнадцатое. Волна начинает свой путь — мама достала швейную машинку. Девятнадцатое. Волна поднимается выше — первая примерка. Двадцать первое — волна на своем пике — Ритуля в новом платье вертится в коридоре у большого зеркала. Оглядывает себя со всех сторон, заботясь лишь об одном — как бы понравиться Ниферу (вот, привязалась кличка!), Грише. А одноклассницы... Да пусть они приходят хоть вообще без одежды! — Ритуле плевать.

Про Дробот забыли, поглощенные подготовкой к выпускному. И слава богу! Лишь изредка Катька или Снежана кололи явной бедностью будущего выпускного платья, да Веснянская, якобы случайно, прижималась к Ритуле.
Двадцать четвертое. Завтра выпускной. Прощание с ненавистным классом, и целый вечер с Нифером.
Дробот мечется по лицею, выискивая знакомые красные звезды на черном фоне. Бесполезно. В глазах рябит от платьев, костюмов и рубах — всех цветов и оттенков. Но этого — алого, как кровь — нет. Отчаявшись, Ритуля подходит к окну. Глаза опять предательски влажнеют. Спина горбится.
—А вот и Дробот, — раздается знакомый до дрожи голос. — Ну-ка, повернись, а мы оценим. Правда, Снежаночка?
Ритуля прижимается спиной к стене, — отступать некуда.
—Ну как, Катюша, тебе нравится?
—Нет, Веточка. У нас лучше.
—А тебе, Снежана?
—Такие сейчас, по-моему, не носят. Зато старинное, наверное, еще бабушкино.
—Сдай его после выпускного в музей, — советует Веточка. — А мы в своих еще походим, правда, девочки?
Они разворачиваются и уходят, покачивая в такт бедрами. На Юрьевой — далеко не новые джинсы и белая блузка. Зато платья Магдич и Светловой в самом деле красивы — куда до них Ритулиному!
Дробот бредет по коридору, потупив взгляд. Ведь давала себе слово, что не будет обращать внимания ни на эту троицу, ни на Марго (а ведь ее тоже нигде не видно — как и Нифера). Ну все, Ритуля, хватит! Ведь ты надела это платье не для них, и даже не для себя. Для него, Гриши! Неужели он не появится? Ведь до выпускного — совсем чуть-чуть, несколько минуточек.
Внизу, в спортзале, родители уже накрывают столы, и все девятые стекаются на первый этаж. Вздохнув, Ритуля медленно перебирает ногами ступеньки. Нифер не пришел, значит, и ей здесь делать нечего. А, может, у Гришки что-то случилось, и он придет позже? Просто нужно ждать. Ждать, несмотря ни на что.
На столах среди гор снеди, которая Ритуле даже и не снилась, стоит шампанское. Значит, уже можно. Значит, они совсем взрослые. К Дробот подходит Марго:
—Какая ты красивая, Ритуля! — но смотрит не на платье, а в глаза. Ощупывает цепким взглядом брови, ресницы, губы. Потом, наклонясь, незаметно для других, будто что-то шепча, покусывает Ритулино ухо.
—Не надо, Марго. Пожалуйста, не надо, — просит Дробот.
—...Привет!
Марго нехотя отрывается от Ритули. Перед Дробот вполоборота стоит какой-то парень в новом костюме. Ну и пусть стоит, Ритуля его не знает. Конечно, спасибо, что он избавил ее от навязчивых ласк Марго, но...
—Ритуля, что с тобой?
—Нифер?!
Так вот почему Дробот не могла его найти! Ну, дурочка, какая же она дурочка! И с чего взяла, что Гришка должен явиться на выпускной в неизменной черной футболке с надписью «Алиса»?..
К Веснянской уже спешит Ветка, за ней — вся компания.
—Марго, ты — королева!
Для Ветки Веснянская всегда была королевой. Даже без этого платья. Брошка-скорпион на платье Марго напоминает Ритуле татуированного собрата, кусающего левый сосок хозяйки. Почему-то щемит сердце. Ритуля прижимается к Ниферу, кладет руку на его талию и увлекает из спортзала — в полутемный вестибюль.
Они стоят у стены. Ритулины губы неуверенно находят губы Нифера, но через несколько секунд они целуются — самозабвенно, закрыв глаза и вслушиваясь только в свои чувства.
—Ритуля! Ри-ту-ля!
Дробот отрывается, наконец, от Гришки и видит перед собой постройневшую и даже помолодевшую мать.
—Мама, — счастливым голосом говорит Ритуля, — познакомься, это Нифер. Ой, то-есть, Гриша...
Та улыбается, узнав в строго одетом Гришке бесшабашного парня с портрета, висящего в комнате дочери.
—Пойдемте, — говорит она, обнимая Ритулю и Нифера. — Нам пора.
15—30.05.99 г.