Слово

Слова бывают разные. Округлые, словно вытесанные из песчаника, треугольные геометрические гранитные, мягкие, все волнами мраморные. А еще бывают слова между людьми. Слова, которые разрушают все и делают невозможным возвращение к истоку.
В тонкие стекла в переплете старых деревянных рам стучал мелкий дождь, и с открытой веранды, от моря, тянуло холодом. Хотя осень только началась, дни стали заметнее короче, а небо подернулось серой дымкой. По ночам к дому подступал холод, поднимавшийся от моря, а утром над водой еще стоял туман, хотя море уже остыло.
Она проснулась утром и как всегда начала потягиваться в кровати, выставив кончики босых ног из-под простыни. Потом, сладко зевнув, села, пробормотала что-то,  улыбнулась мне сонными, еще слипающимися глазами и протянула ко мне руки, требуя свой утренний кофе. Он был уже готов. Пока она спала, я сварил на кухне ароматные зерна в старой бронзовой турке и налил в ее чашку, чтобы кофе успел остыть. Принеся плетеный поднос с чашкой, молочником и ложечкой, я поставил его на кровать.
Она сидела  вполоборота к окну за спиной, сразу над кроватью, положив руки на подоконник и уткнувшись в них подбородком. Колени она укутала простыней; она смотрела в окно, а по стеклу так же монотонно стучал дождь. Вдруг она негромко вскрикнула, и, подойдя поближе, я увидел маленький, сухой трупик осы на подоконнике. Первая жертва осенних холодов. Интересно, как она сюда попала. Я взял осу в ладонь – она была совсем полой и легкой – и почему-то положил в карман.
Она села на кровати, прислонившись к спинке, подтянув колени к подбородку и закутавшись простыней. Одной рукой она размешивала сливки в своем кофе и что-то мурчала про себя. Взгляд ее все чаще останавливался и замирал, уходя в глубину. Я наблюдал за ней, разбирая вещи на полке в шкафу. Она сложила руки на коленях, уткнулась в них подбородком и уставилась куда-то мимо меня, не видя, время от времени прихлебывая свой кофе.
Я заметил, что клетчатый плед с кистями, которым я накрыл ее перед рассветом, сполз на пол, и, подняв его, подошел, чтобы укутать ее  снова. Она сердито передернула плечами и отстранила меня одной рукой.
Я знал, что когда у нее плохое настроение, ее лучше оставить в покое. Прошел на кухню, где налил себе чай в старинную фарфоровую чашку, такую древнюю и истончившуюся, что, казалось, подними  ее к свету,  я увижу сквозь полупрозрачные стенки темную жидкость. Допив чай, прикинул, когда у нее в последний раз были месячные – вроде еще рано злится. Потом послушал, как по крыше старого деревянного дома барабанит дождь, накинул плащ и вышел к морю.
Когда я шел по берегу, маленькая белая чайка с серыми крыльями и желтыми лапками аккуратно начала заходит в прозрачную и прохладную осеннюю воду. Матовость и однообразие сине-сероватых красок вокруг скрадывало ее яркое серо-бело-желтое пятно. Она заходила в воду осторожно и все косила на меня своим глазом, хотя я стоял порядком далеко. Потом, развернувшись вправо, поплыла вдоль берега, забавно шевеля в воде своими маленькими лапками. Я шел вместе с ней, метрах в десяти по берегу. Когда ей встречался большой камень в воде, она слегка отклонялась от курса и, уплывая вглубь, огибала его. Когда она останавливалась, я ждал ее, когда я отставал, она косила на меня глазом и замедляла гребки. Когда я почувствовал, что с меня хватит прогулки, я беззвучно сказал ей одними губами «спасибо», и серо-бело-желтый компаньон моей меланхоличной прогулки поплыл дальше без меня. Скоро она скрылась за мысом, остро выдававшимся в море, но на воде еще долго виднелась дорожка, оставленная  гребками ее маленьких лапок.
Я взобрался на гряду серых гранитных камней, вдававшуюся в море, и долго смотрел на воду. Из-за ранних дождей и холода море подернулось серой глянцевой пленкой, под которой тихо и меланхолично перекатывались маленькие волны. Море со слабым шелестом разбивалось о скалы, мелкий дождь прекратился. А я стоял и смотрел туда, где смутно и неясно виднелась далекая линия горизонта. Там, впереди, была Англия с зеленой мокрой травой, а за моей спиной, далеко, крестьяне убирали урожай яблок в бретонских садах. Здесь же серое, тихое море, то и дело взъерошивающееся дождем, печально разбивалось и скалы. В это время года, в сентябре, в лесу вокруг менгиров должны резвится фейри, приминая траву своими маленькими ножками, а ночи обычно мягки и лунны. Но все это не здесь, все это южнее, ближе к теплым морям. А на крайней точке каменной гряды, уходящего далеко вглубь моря полуострова я стою и сморю на море, и порой мне кажется, что я вижу смутную громаду земли по ту сторону пролива, а порой, что там нет ни величественного острова, ни колумбовых материков, ни желтого китайского берега. И если уплыть в море на запад, к заходящему солнцу, то будешь плыть и плыть годами, и только туманный яблочный остров, родина фей, быть может попадется на пути.
Внезапно я услышал голос где-то рядом со мной. Одно единственное слово было произнесено так четко и ясно, что я невольно вздрогнул и оглянулся.   Я был один на этом одиноком утесе, ни людей, ни даже чаек. Меж тем слово было таким четким, что, казалось, камни заговорили или воскликнула из глубин морская дева. Но я не понял значения слова, оно отзвучало, четкое, но какое-то потустороннее, так чтобы я по сю сторону смог лишь услышать его, но не понять. Постояв на утесе еще немного, я раздумывал о странном слове и его значении, потом засунул руки в карманы и неспешно пустился в обратный путь.
Глядя себе под ноги, я медленно брел по каменистой тропинке, пока мой взгляд не наткнулся на трупик осы, лежащей в дождевой лужице на дорожке. Оса была точно такая, как и раньше, хотя она уже начала разлагаться и темнеть под дождем, едва торчали ее жесткие усики, и виднелся разваливающийся желто-черный остов. Я машинально опустил руку в карман, но ощутил лишь пустоту. Моей осы не было.
Дома я заглянул в спальню. Ее уже не было, на кровати в беспорядке валялись подушки, смятые простыни. Я аккуратно расправил и застелил постель, прошел на кухню. Ее не было и там. На столе рассыпаны крошки, грязный нож. Я смахнул мусор со стола, вымыл и убрал нож, вошел в гостиную. Она сидела в кресле перед телевизором в коротком халатике, подтянув к себе ногу, и  ела бутерброд. На полу, рядом с креслом, стоял стакан молока. Телевизор был старый, черно-белый, так что ей пришлось вставать, чтобы переключить канал, как раз когда я вошел. Она сделала вид, что не заметила меня, и снова села на место. Я занял соседнее кресло; она смотрела какую-то дурацкую спортивную передачу; мы молчали. Я чувствовал, что говори - не говори, буря разразится сама собой. Она начала.
- Не надоело смотреть всякую ерунду?
- Ты сама это включила.
- Мог бы сказать, что тебе не нравится.
- Мне все равно, что смотреть.
- Тебе всегда все  все равно.
Я повторил еще раз так же спокойно:
- Мне все равно, что смотреть.
Она опять замолчала. Глядя куда-то вниз в сторону, она принялась медленно ковырять засохшую ранку на коленке. Два дня назад, потянувшись к верхней полке за банками крупы, она упала с табуретки и немного ссаднила коленку. Теперь ранка затянулась сухой корочкой, но то что она за нее принялась – дурной знак. Когда дело доходит до членовредительства, она очень раздражена. Оставив ранку в покое, стянула с пальца серебряное колечко и повертела его в руках.
Тонкая серебряная косичка с причудливым узором матово засветилась в полумраке. Это колечко достало мне от бабушки, а ей  - от  ее бабушки. Оно так бы и переходило через поколение от бабки к внучке, если бы я не оказался единственным ребенком в семье, мальчиком без сестер, которые получили бы его по полному праву. Передавая его, бабушка сказала мне, что это кольцо должна носить на пальце моя невеста, раз уж у нее нет родной внучки. С этим кольцом была связана еще одна история. Прапрабабка рассказывала соей внучке, моей бабке, что ее будущий муж с трудом нашел его к свадьбе. У него оставался всего один день, в Париж он уже не успел бы съездить, а в местных ювелирных магазинах продавалась лишь яркая безвкусица для грубых пальцев бретонских девиц. Лишь в одной старой антикварной лавке под запыленным стеклом ему  бросился в глаза слабый матовый блеск серебряной косички. Хозяин лавки сказал ему, что еще его дед обнаружил это кольцо в старой шкатулке с драгоценностями. Его удивило то, что простая серебряная вещица хранилась вместе с драгоценными диадемами и кулонами, но, по здравому размышлению, решил не выкидывать его, а выставить в открытом им магазине, на случай если на него найдется покупатель. Но вот сам он умер, его одряхлевший сын уступил торговля своему сыну, а колечко все пылилось на витрине, будучи то ли слишком скромным для вкусов местных женихов, то ли потому, что слишком изящными пальчиками должна была обладать девушка, носящая его.
Эта вещица идеально подошла моей прапрабабке, и венчание состоялось без дальнейших помех. Учитывая, сколько кольцо пролежало под пыльным стеклом в антикварном магазине, а потом хранилось в нашей семье, ему, должно быт, не меньше двух веков. А ведь еще неизвестно, как долго оно лежало в шкатулке с драгоценностями. С тех пор колечко передавалось в нашей семье от бабки к внучке, пока воля судьбы не привела его в мои руки. Признаться, я очень боялся, что оно не подойдет ей на палец, когда встречал ее в аэропорту в Орли. Я полюбил ее сразу, как только увидел, и пригласил приехать, потом она долго оформляла документы и визу. Только незадолго до этого они все стали выездными, и необходимо было уладить сотню формальностей, прежде чем ее выпустили из страны. При проверке в аэропорту мне долго пришлось уверять чиновников, что это моя невеста, с которой мы скоро непременно поженимся. Мы так и не поженились.
Я встретил ее, когда она сошла с самолета, бледный, но решительный. Попросив ее закрыть глаза и протянуть мне руку, я, затаив дыхание, быстро, одним движением надел ей на палец кольцо. Оно подошло идеально. Странно, что я раньше не замечал, какие тонкие и хрупкие у нее пальчики. Отрыв глаза, она повосторгалась моим подарком, но я так  и не рассказал ей всю правду про колечко. Сказал лишь, что оно очень старое, досталось мне от моей бабки и что я должен надеть его на палец своей невесте. А потом мы уехали на туманный каменистый полуостров с яблочными садами и серым морем. И так и не поженились. Да это было и не нужно.
И вот теперь, вертя это самое колечко в руках, она сердито смотрела куда-то в сторону. Я уже знал, что за этим последует.
- Мне все надоело, - процедила она как сквозь зубы, не глядя на меня. – Я приехала сюда, чтобы есть омары и пить Шардоне. Я приехала сюда, чтобы увидеть Париж, чертову Эйфелеву башню и Елисейские поля. А все, что ты мне предложил, это старый разваливающийся деревянный дом на краю свет, это осточертевшее серое море и постоянный дождь. Люди едут во Францию не за этим. Люди едут во Францию за мечтой. Ты не дал мне ничего. Я устала. - тут она взглянула на серебряную косичку в своей руке и бросила отрывисто и зло. – А это твое старинное кольцо, просто дешевка.
Последнее слово она сказала по-русски, так что я не понял. Но по коже пробежал холодок. Это было то самое слово, которое я услышал на скалах и которое так поразило меня. Теперь я понял, что это был ее голос, не узнанный мной, преображенный несуществующим эхом в скалах у моря, донесший до меня это слово за час до того, как оно сорвалось с ее губ.
- Что ты сказала?
Она любезно перевела:
- La baisse.
Слова бывают разные. Округлые, словно вытесанные из песчаника, треугольные геометрические гранитные, мягкие, все волнами мраморные. А еще бывают слова между людьми. Слова, которые разрушают все и делают невозможным возвращение к истоку. Это серебряное кольцо было самой ценной вещью в нашем доме. Оно и моя любовь – самое дорогое, что я мой ей предложить. Если она так дешево оценила эту маленькую серебряную спираль, то что же стоила для нее моя любовь?..