Партизаны

Середина восьмидесятых. В марте нас призвали в «партизаны». Капель, и ноги у девушек удлинились, выстрелив вдруг из-под плотных брюк капроном весенних колготок. А тут со всей Украины призвали 25 офицеров запаса и впридачу к ним триста крестьян из Сумской области, от рядового до старшего ефрейтора. Форму выдали образца 45-го, разбили на роты, взводы и отделения. Старшему сорок девять, младшему двадцать два – цирк, а не армия. Командовать этим войском приставили двух кадровых майоров, которым при такой карьере генералами не бывать,
Мы помёрзли в палатках и помаршировали по плацу дней пять. Я научился громко говорить «товарищи офицеры!», когда в шалатку заходили кадровики. Затем погрузили нас в эшалон и повезли куда-то под Смоленск железную дорогу в лесу достраивать. Откуда дорога? Куда? Признаюсь честно: а хрен его знает!

1. Фил

- Ты опять опоздал!!! Тебя вся рота на плацу дожидается! – майор изображает гнев. – Все будут стоять, я сказал! Все будут ждать пока этот сучонок пописает!
- Я вже багато рокыв не пысаю у цей час, товарыш майор, - лениво отвечает Фил.
- Да? – майор Воронцов заинтересован, - а с чего ж тогда ты опаздываешь, если он у тебя уже  на пол шестого давно смотрит?
Фил у нас самый старший. Он уже дедушка, и сын его тоже сейчас где-то в «партизанах» долг родине отдаёт. 
- Хто вам казав, що на пол шыстого? Да я, товарыш майор, ще быка им завалыты можу.
Ребятам не до шуток. Все вымокли, устали и хотят спать.
- Отбой, - скомандовал майор, - для всех кроме сучонка и начальника штаба.
Иду в палатку к майору. Воронцов сидит на кровати, у двери другой майор – политрук Шпаленко, большое ничтожество.
- Слушай, начальник штаба, - майор Воронцов поворачивается ко мне, - бардак развёл! Вот товарищ Филибойко писает у тебя не по расписанию, на сбор опаздывает.
Закурил.
- Что скажешь, Филибойко?
- А шо тут казаты, товарыш майор? Скажу токо, що забралы мени из риднои хаты, а там огород гние, скотына сохне. Жинка одна нэ управыться, сынку мий тоже зараз служыть на корыстыь витчизны. А мы тут, пробачте за правду, херней занимаемся.
- Так, - говорит Шпаленко, - ты присягу давал?..
- Давал не давал, - перебил Воронцов, - ты мне вот что скажи: долго ты, падла, будешь ребят бередить? Разговорчики эти брось про скотину и прочее, здесь армия. Понял, стервец?
- А вы мэнэ тут не выховувайтэ, - Фил даже бровью не повел, - я вже давно выхухованый.
Пауза.
- Ладно, - сказал Воронцов, - всем спать.
Прошло пару дней, и я нашёл в местной армейской библиотеке томик Лескова. Читаю по ночам, все ж лучше, чем Устав.
Я единственный, кто живет в домике, кабинке, сарае – бог знает, как сие величать. Похоже на уборную во дворе моего детства. Зато у меня есть свет, право на уединение и собственный переносной радиатор.
Захлопнув книгу, я рассматривал потолок, потом смахнул паутину с подоконника и посмотрел на часы. Два часа. Ночь. Идет дождь, и где-то под грибком не дремлет дежурный, охраняя наш мирный сон километрах в трехстах от ближайшей границы. Не уснул бы только!
Я набросил плащ и пошёл в сторону столовой поискать сухарики. У входа в барак-столовую резко остановился, потому что внутри горел свет.
Подошёл к окну, заглянул и отпрянул.
Там, на кухне была бойня: майоры воспитывали Фила.
Они перекидывали его друг другу, обмениваясь шутками, а Фил молчал и даже почему-то не сопротивлялся. Видать, опасался поднять руку на офицера.
- Так ты, значит, умный хохол? - спрашиваeт Шпаленко и толкает его на Воронцова.
- А как же, хохлы они все умные: и скотина у них, и огород, - отвечает Воронцов, подхватывая обмякшего Фила. – А этот самый умный будет.
Я замёрз и пошел спать.
Утром Филибойко был тихий и впервые не шутил.
Однако, к вечеру Фил отошёл и даже пел что-то про, что он не сокол и «думку гадае». А через два дня он вдруг взял и  умер.
Здоровый мужик был, между прочим, как уверяли односельчане.
Приезжала жена и долго рыдала. В красном уголке развернули на сцене боевое знамя, и женщину наградили почётной грамотой на имя покойного.
А майор Шпаленко её даже обнял и произнёс очень трогательную речь. заверив вдову, что мужик её погиб при исполнении и вечная ему память.

2. Ты Кто?

Сегодня выделили два часа на поход в баню.
Идём через весь посёлок вместе с солдатами. Они шутят, заглядывают в окна. У одного задержались надолго – там работали местные передовики мясомолочной промышленности. Я тоже заглянул за компанию: ободранный скелет, то ли лошадь, то ли корова. Мухи. Запах крови и чего-то еще.
В бане раздеваюсь рядом с двумя солдатами. Они из одного села, держатся вместе, Степан да Микола.
- Чуеш, лейтенант, якась в тебэ фамилия дывна. Ты хто будэш?
- Я буду киевлянин, - отвечаю.
- Це зрозумило. А по национальности хто?
- Советский!
Микола смеется.
- А колы серъезно?
- Тогда еврей..
- Слышь, Степан, шо лейтенант кажэ. Не, ну ты хто?
- А ты кто?
- А мы украинци!
- А я еврей, - говорю. – Украинского разлива.
Зашёл в душ. Слышу за спиной:
- Да якый вин, Микола, эврэй?! Эврэй швидше у свий Израиль сбежыть, ниже чем у нашу армию потрапыть.

3. В Бане

Борьба за тазик заканчивается полным провалом. Не беда! Здесь есть душ и парилка.
Моемся посменно по сорок человек.
Ребята довольны: впервые за две недели разрешили помыться.
Я не узнаю свое тело: похудел, пошаливает желудок, но энергии поприбавилось.
Из клубов белого пара проявляется Иван Борозовец – низкорослый кузнец из Дробиловки. Серъёзный такой колхозник, мускулистый.
С татуировками на запастьях рук и двумя голубями на груди.
- Начальник штаба, спину тебе потереть?
- Зачем же, я и сам управлюсь.
- Тогда мне потри.
- Ладно.
Он поворачивается спиной, я намыливаю мочалку.
- Слушай, начальник штаба, давай спину домыливай и вали отсюда. Понял?
Под потолком небольшое окошко. Пар вырывается через выбитое стекло.
Почему-то пахнет гвоздикой.
Я растерян.
- Ладно, - говорю.
Скорая приехала часа через два , когда сделать уже ничего было нельзя.
Лейтенант запаса Прихожин задохнулся в парилке или просто не выдержало сердце – пусть теперь разбираются доктора.
А партизаны его не любили за строгость.
- Ты учти, мы все по одной земле ходим, - сказал ему как-то Борозенец.
Я был рядом и слышал. Проигнорировал угрозу. А сейчас был рядом и сбежал.
- Откуда ты знаешь? Доказать сможешь? – спрашивает Воронцов.
- Товарищ майор, я знаю точно: солдаты заперли его в парилке, пока Прихожин не угорел. Остальные офицеры к тому времени уже разошлись.
- Доказательства есть?
Молчу. Доказательств нет, но есть уверенность.
- Вот что, начальник штаба: или я тебя под трибунал отдам, или пошёл вон!
Иван Борозовец заглянул вечером в мою кабинку и попросил закурить.
Я ему отказал.
- Смотри у меня, - сказал Борозовец.
На том и расстались.

4. Врач

Саша, врач из Кривого Рога – единственная отдушина.
Утром все уезжают на товарных платформах на трассу, вдоль которой спарились жабы. Сидят под водой, сцепившись парами, даже не квакают! Только глаза торчат. Жуткое зрелище.
Меня, как правило, оставляют в лагере.
После развода - иду к Саше в медчасть покурить да поспорить.
- Я их ненавижу, - говорит он. – Скоты, быдло, марксисты сраные.
И я уже не пойму: или это он про майоров, или про всех партизан сразу.
У Саши тонкое нервное лицо и курит он красиво, как аристократ.
- У вас в Кривом Рогу все такие чистоплюи? – спрашиваю.
- Нет, чистоплюи все уехали в Киев, но у нас есть настоящая интеллигенция.
- Знаешь, ты больше похож на белого офицера, чем на врача.
Он смеется. Мы играем в шахматы, и он снова проигрывает.
Ближе к шести у медчасти останавливается газик. Из него выносят солдата, за ним несут сверток. В свертке оторванный палец.
- Все пошли вон! – кричит Саша.
- И ты тоже, майор, - кричит он на Воронцова. – Мне плевать, что ты майор.
После отбоя поздно вечером мы встречаемся на кухне. Саша принес спирт.
- Понимаешь, - говорит он, - я бы ему этот палец пришил как дважды два. Но не здесь, а в город везти было поздно.
Я встретил солдатика снова через два дня. Его списывали со сборов в связи с раненим.
Он зашел к Саше на последнюю перевязку и был очень доволен, что едет домой.
Правда, без пальца, но на месяц раньше.
Повезло.

5. Зонин

Он говорит, что бриться надо топором, но сам предпочитает “жилет”.
Женат, детей нет.
Тоже старший лейтенант запаса. Коллега, словом.
Где он дастаёт самогон, не скажу. Знаю только, что уходит он по ночам в посёлок, там у него то ли Клава, то ли Нина, но точно не мужик.
Приходит под утро весёлый и всегда стучит в мою дверь за час до подъёма: “Шолом, товарищ!”
В кармане гимнастерки – фотография жены. Всем показывает. Красивая такая кондитерша, аппетитная.
Вечером мы с двумя бойцами курим у бочки около плаца и обсуждаем перспективы родного “Динамо”.
Лучшее время суток для ребят. Час до ужина, два до отбоя.
Луна да солнце расположились одновременно на небосклоне. Из посёлка доносится музыка.
Солдатский рай.
Человек восемь местных мужиков перемахивают через забор и приближаются к нашей группе.
- Ты Зонин? – спрашивают.
- Я, - говорит Зонин.
- Целый? – спрашивают.
- Целый, - говорит Зонин.
- Ну, сейчас будешь резаный.
Мы переглянулись.
- Да вы что братва, долбанулись совсем? – спрашивает Зонин. – Да вы знаете сколько нас здесь? Да я сейчас как свистну, все три роты в момент сбегутся.
Местные улыбаются. Возникает гитара, начинают петь про жизнь суровую на севере курортном и про Зинку, что не дождалась.
- Давай, Василёк, - подбадривает братва.
Василёк поёт, изощряется. Вот где фольклор изучать!
- Становись на колени, - Василёк обрывает пение. – Или становись на колени, или тебе кранты.
- Хлопцы, - говорит Зонин, - да вы что? Из-за Клавки что ли? Так она сама напросилась.
Василёк ударил метко под дых.
Зонин присел, поднял голову. Слезы в глазах.
- Ладно, - сказал. И стал на колени.
Солнце еще сверкнуло разок и нырнуло за горизонт.
- Так ребята, живите пока.
Ушли медленно, под гитару, с достоинством.
- Увидим ещё на улице – всем звезданутым яйца обрежем. Намотайте, падлы, на ус.
«Таковы превратности любви», - подумал я.
Моя одинокая кабинка ближе всех к посёлку расположена. Я ночью монтировку под кровать на всякий случай положил. Слава богу, не пригодилась.

6. Арест

- Кулика знаешь? - Воронцов явно не в духе.
- Так точно, товарищ майор.
- Пойдёшь в казарму, доставишь его сюда.
По поводу казармы он явно загнул. Живут солдатики в палатках, по сто человек в каждой. Одежды у них - один комплект, включая портянки.
В палатке всегда сыро и вонь.
За ночь одежда не высыхает, утром “партизаны” одевают всё мокрое. Есть среди них молодёжь, но есть и такие, кому под пятьдесят.
Люди часто болеют, особенно страдают хроники.
Кулик сидел на кровати, ковыряя иголкой в зубах.
- Ты что натворил? - спрашиваю.
- А що я натворыв? - отвечает Кулик. – Ничого я не натворыв. На весилля к дочери поихав.
- Ты ж вроде как в армии. Отпроситься мог бы на день-другой.
- А то ж я не просыв! Ще як просыв.
На губах появилась кровь. Доковырялся-таки иголкой своей.
- Ладно, одевайся, - говорю.- Вещи собери.
- Да шо ж вы, злыдни, зи мною робытэ?
А я и сам не знаю.
- Может, в штрафбат тебя, дурака, отправят, - пугаю, конечно. Сам думаю, что посадят его на сутки-двое в сарай местный, служивший нам походной гауптвахтой, и вернут обратно в роту шпалы таскать да рельсы укладывать.
- Я в штрафбат не поиду. Лучше видразу у вязныцю.
Идём медленно вдоль палаток. Он посапывает “цигаркой”, я не тороплю.
Не глупый вроде мужик. Вчера ещё у дочери на свадьбе гулял.
Жалко.
Стучу в дверь к Воронцову.
- Разрешите доложить, товарищ майор?
Подтолкнул Кулика.
- Ну, прощай, мужик. Надеюсь, что повезёт как-нибудь.. 
Что дальше? Так и не решился я ни тогда, ни после у майора спросить.
Больше я Кулика ни разу не видел и ничего не слышал о нём.

7. Храпун

Мне не повезло: ко мне подселился Барабанов.
Барабанов храпит так, что демаскирует всю нашу часть, и никто с ним спать не хочет. Я тоже не хочу, но вызвался помочь.
Раньше он спал с Сашей-врачом, и Саша его терпел. Но потом из Сашиной каморки устроили медпункт, и Барабанова перевили в палатку, где спят все комадиры. Ребята вынесли его сонного вместе с кроватью в первую же ночь, и он ужасно замёрз.
Храпит Барабанов так шумно, будто работает огромный цех. Звуки переливаются, захлёбываются, но не стихают ни на минуту.
Спать рядом с ним невозможно. Бодрствовать тоже.
Вот несчастье! Можно такому жениться?
Мы сидим рядом в столовой, и я смотрю на его каштановые волосы и думаю о том, как же я его все-таки ненавижу.
- Барабанов, - спрашиваю, - а тебя твой храп не будит?
Смеётся.
- Что ты смеешься? Тебе может полечиться надо, а?
Он снова смеётся.
- Понимаешь, - говорит, - если бы я не храпел, то жил бы в общей палатке со всеми, а там холодно. Нет уж, лучше я у тевбя похраплю!
И совсем непонятно то ли посочувствовать человеку, то ли взять да обидеться.
Долго я буду слышать, а затем и помнить этот замечательный храп.
Прощай, сон!

8. Шахтёр

Сидим в палатке у Воронцова. Ждём хозяина.
Василий, симпатичный капитан из Луганска, перебирает майорские вещи, разбросанные по кровати.
- Как одену портупею, так тупею и тупею! - декламирует Василий, опоясывая себя ремнями чужой портупеи.
- Брось, - говорю,- вернется Воронцов – он тебе покажет портупею.
- Что ты такой серъезный, лейтенант? – спрашивает Василий. – Вот вижу и служба тебе не нравится, и сок березовый не пьешь, как другие. Лечи почки, чудак!
Он снял портупею и положил на кровать.
- Тебе что ли здесь нравится?
- Курорт! – отвечает.- Не то, что дома с женой.
Воронцова все нет.
- Слушай,- говорит Василий, - есть у нас шахта “Майская”. Почти пустая.
- Ну?
- Где-то за месяц до сборов нашу бригаду там засыпало немножко. Читал?
- Нет.
- Правильно, кто ж тебе об этом напишет. Просидели мы засыпаные в забое три дня. Без еды, без воды. Света нет. Воздуха нет. Перспектив тоже нет. “Так, - говорит бригадир. – Придётся кого-то съесть.” “А кого?” - спрашивает Борисюк, самый молодой у нас в бригаде. “А вот с тебя и начнем,” - говорит бригадир.
Шутка или нет, но дальше про судьбу Борисюка я решил не ресспрашивать.
Тем временм, ожидание затянулось. Где же Воронцов?
- Сборы, сборы... – повторяет Василий. – Курорт, а не сборы!

9. Дорога

Железную дорогу мы строили от поселка и до заката, как говорил майор Шпаленко.
В лесу нашли танк.
- Это еще в сорок первом наши отступали и бросили.
- Чего ж его не вытянут?
- А кому он нужен из болота еге тащить?
Попробовали открыть люк – не поддаётся.
Там, возможно, и сами танкисты внутри гниют.
Ещё нашли то ли бомбу, то ли мину – я когда на участок приехал, ее уже саперы взорвали.
Идёт дождь. Партизаны работают неохотно, но работают.
Воронцов работает вместе со всеми, а Шпаленко, гад, только подбадривает.
В среднем продвигаемся метров на пятьсот в день, но цели не видно.
Лес здесь густой, недружелюбный.
Один парень сел на пенёк портянки поправить. Снял сапог, раскрутил портянку. Ноги красные, на ступнях мозоли, а на щиколотке огромный волдырь.
- Эх, падлюка, - ругает неизвестно кого.
- У тебя портянка есть? – спрашивает Шпаленко.
- Есть, - отвечает парень охотно. Он явно польщён вниманием политрука.
- Так заткни ею рот? – говорит Шпаленко.
Железная дорога. Почти по Некрасову.
Куда пробираемся?
Впрочем, какая разница!

10. Эшелон

- Товарищи офицеры! – выкрикиваю бойко, это моя любимая часть службы.
- Товарищи офицеры! – говорит Воронцов.
- Товарищи офицеры, - повторяю я, и все садятся.
Прошло почти два месяца. Всем снится дом.
- А как же вы два года служили? – спрашивает Воронцов. – А я почти четверть века в армии. Ладно, дело такое: завтра возвращаемся в Хутор. Вагоны будут на станции в пять утра, под Брянском нас переприцепят, а там прямиком до Хутора.
Что ж, если повезёт, ехать будем два дня. Крейсерская скорость – 10 колиметров в час, опыт имеется.
После отбоя собрались в офицерской палатке. Всю ночь пили самогон и играли в карты. Утром пришли на станцию больные.
- Говно, а не погода, - сказал Зонин. – А где Спортлото? Опять, сука, в город сбежал?
Фима Катко по прозвищу Спортлото исчезал каждую пятницу и возникал снова в текущее  воскресенье. Из-за него объявляли тревогу и держали на плацу триста с лишним разьярённых бойцов до отбоя или “пока гадёныш не найдется”. Били его нещадно по науськиванию Шпаленко и по доброй воле. Всё напрасно. Каждую пятницу он сбегал за тридцать километров в ближайший город, где мог раздобыть карточки спорт лото, чтобы поспеть отправить их к концу недели.
- Шукали меня, товарищ лейтенант? – спрашивает Фима.
- Смотри, нашёлся, - Зонин явно доволен. – Чтоб ни на шаг от меня не отходил!
Оба майора, Саша-врач и я едем в плацкартном вагоне, все остальные – поротно в трёх вагонах товарняка.
Поезд, в основном, стоит. Саша упрямо проигрывает мне в шахматы. Солдаты покупают вино на каждой станции. Ротные офицеры пьют вместе с ними, надеясь спастись от солдатского гнева.
- Саша, - говорю, – ты же видел как они едут! По 90 человек в вагоне. Это же такое скотство!
Саша поправляет очки.
Воронцов развернул планшет и что-то изучает на карте.
Шпаленко бреется.
В вагоне появляется солдатик. Полтора Ивана, как называет его Саша.
- Слышь, дохтур, что это у меня за нарыв такой? – показывает бедро.
Саша даже голову не повернул.
- Тебе шах, - говорит.
- Ладно, - отвечаю, - потом доиграем.
- У тебя врач в деревне есть? – спрашивает Саша, обращаясь к солдату.
- Есть, - говорит солдатик.
- Вот ему свой чиряк и покажешь.
Вечером мы пьем чай из железных кружек.
- Что ж ты ему не помог? - спрашиваю. – Хоть бы посоветовал что-нибудь.
- Они на сборы приехали или на курорт в Сочи? Не лечатся, мудозвоны, дома, а я хроникой здесь заниматься не должен и не буду.
Он достал спирт, и мы выпили.

11. Домой

Последний день в части.
В Хуторе по-настоящему тепло.
Кто-то пытается обмениваться телефонами.
Шпаленко проводит последний офицерский сбор.
- Товарищи, отпускаем всех сразу, вместе с солдатами, - он дерижирует указкой.
Цветной портрет Андропова сурово рассматривает наш коллектив.
- Отпускаем всех вместе, - повторяет Шпаленко.
Пауза. По лицам ротных офицеров пробегает испуг.
- Шучу, шучу, - говорит Шпаленко. – Вас отпускаем после завтрака, а солдат подержим часов до четырех, если выдюжим. Так что бойко грузитесь в ближайшие поезда и все по домам до следующего раза.
- Кто не спрятался, я не виноват, - войдя в раж, цитирует он детскую считалку.
Вот скотина!
Я упаковался зя пять минут.
- Будь здоров, - Воронцов специально зашёл попрощаться. – Не задерживайся на станции.
А на станции я уже был во всем своём: туфли, брюки, рубашка – класс!
Местный урка попросил закурить. Взял сигарету, толкнул плечом, сплюнул и пошёл.
- Здесь есть сахарный завод, - пояснил Саша. – Так что урок хватает.
- Странно, - говорю. – На вид городок довольно тихий.
- Многие здесь на поселении после тюрьмы. А где сахар, там и самогон.
Вспомнилось моё приключение в электричке по дороге на сборы, когда вышел в тамбур покурить. В тамбуре уже стояла группа подростков из околоместной шпаны. Сначала сказали, что сейчас будут выбрасывать меня из электрички на полном ходу, потом навалились гурьбой и потребовали денег.
Я достал пачку “Столичных”, в которой между пластиком и картоном коробки два бумажных рубля на всякий случай лежали, и отдал им деньги вместе с сигаретами.
- Это всё, что имеешь? – спрашивают.
- Всё! – соврал я. Не отдавать же им кошелёк!
- Тогда делим поровну.
Благородно вернули мне один рубль и пол пачки сигарет. Потом для острастки разбили мой еврейский нос и пошли дальше бродить по вагонам.
- Домой! Домой! Домой! – стучат колеса.
Проехали Дарницу. Мост через Днепр. Скоро вокзал.
А в Киеве, оказывается, уже каштаны цветут.
Боже мой, какая это красота!
Ну, здравствуй город! Здравствуй, мой родной!