Откровения электрика Кабаева

( Откровения электрика Кабаева, представленные Йону  на листах дневниковой тетради в начале апреля, в то время, когда синички теряют рассудок.)

Я оборачиваюсь мысленно назад и вижу, что мои родители родили меня не для того, что я сейчас делаю. Я имею в виду  свой жизненный путь. Сейчас на столе манговый сок, круассаны, арабский кофейник и чашка с дымящимся кофе по-ирански. По рассеянности (мне приятно думать, что по рассеянности) я уронил каплю кофе на скатерть, и теперь у самого края блюдца расплылось пятнышко величиной чуть более конфетти. Я завтракаю дома. В гостях я наверное смутился бы, и накрыл  пятнышко блюдцем.
Я закуриваю, слегка потягиваюсь и вытягиваю ноги на табурет. В субботу утром меня никто не побеспокоит: я отключил телефон, и с вечера еще засунул картонку в дверной звонок. Воспоминания играют важную вспомогательную роль, они помогают понимать мне мое место в жизни, которой я живу. Мои предки, строгие люди, ко времени моего рождения уже имели одного ребенка – моего старшего брата. Поломавшись на нем, т.е. на его воспитании, как я сейчас понимаю, родители были осторожнее в отношении меня. Пока брат учился в Москве, а они работали в Алжире, я рос обласканным и балованным ребенком, которому было позволено все или почти все. Аж пока братец не свалил в Англию. Поначалу, как он самозабвенно врал, на стажировку. Потом остался, насовсем. Я прекрасно понимаю, почему. После Москвы наш город казался ему поселком реабилитированных каторжников в лучшем случае. Программисту здесь в 90х делать было нечего. Кондуктором разве что устроиться.
Вскоре после его отбытия родители сильно переменились. Моя жизнь так же претерпела качественные изменения. Объявив брата «неблагодарным сыном», мама три года не разговаривала с ним по телефону. Кроме того, она стала посещать церковь и блюсти посты. Папан слегка запил – для него это была неожиданность, ведь он планировал отдать Дэну автомастерскую. А тут такая херня. Вероятно из-за моего малого веса при рождении и преждевременных родов, отец никогда не рассматривал меня как своего преемника в делах. Даже автомобиль водить начал меня учить после того как Дэн женился там. Все надеялся, что вернется. А брат звонил по праздникам, тратил кучу денег, и все рассказывал о планах и успехах.
 Однако я не хочу рассказывать Вам свою биографию. Расхаживая среди комнат оставленных мне знакомыми родителей апартаментов, я борюсь одновременно с двумя желаниями: спуститься вниз за пивом и продолжить этот скучный рассказ. Из двух зол выбираю обе. В самом деле, спуститься на лифте я могу без помех и довольно быстро, а рассказ продолжу попутно. Магазин расположен на первом этаже. Это бывший мебельный салон, просторный, светлый от обилия стеклянных стен, теперь немного переоборудованный под супермаркет. Сегодня, помимо субботы, выдался праздник. Людей почти что нет. Вот пиво, я беру полдюжины крепкого (портера), весной я отчего-то всегда пью портер, крекеры, скумбрию к обеду, и иду к кассе. Невыносимая легкость бытия, как сказал этот чех, у меня заключается в необходимости как-то проживать выходные дни. Иногда кажется, что не будь этих дней в календаре, ритм убыстрял бы себя сам, выбрасывая занемогшие человеческие организмы вон из колеса жизни, как выбрасывает сила ускорения гуляющих с ярмарочного колеса. Но чаще всего я встречаю выходные дни со знакомым чувством тоски по этому привычному ритму. Их надо прожить. И предоставляется некая свобода выбора как их прожить. Прогулка в тюремном дворе. И право гулять по часовой стрелке или против.  Пока я об этом думаю в очередной раз, я уже успел расплатиться, проехал одиннадцать этажей и ковыряюсь в замке.
Квартира неожиданно досталась мне в пользование, когда я сказал, что хочу жениться. На самом деле я не хочу жениться. Этого от меня ждут родители. Они переживают, что в тридцать я еще «не определился». Поэтому, стоило мне намекнуть на серьезные отношения, как отец вызвонил своего старого приятеля, теперь он командующий округом, и тот дал ключи от пустующей казенной квартиры. До следующего нового года. Ирина действительно приходит сюда, она знает, что это за квартира, знает, что я не хочу пока становиться семейным человеком, но она никогда не говорит об этом. Она самореализовалась, как говорят про женщин, родивших ребенка. От первого мужа она растит мальчишку, ему скоро семь. А второго мужа пока не было.  Она понимает, что мне сложно настроиться на роль воспитателя, и чувствует, что я люблю её, наверное, поэтому так спокойна и добра ко мне. Я отдаю ей пустые ампулы из-под морфина и спиленные носики: их принимают по счету. Взамен, совершенно безвозмездно, Ирина приносит новые. Случается, они подолгу лежат где-нибудь в сигаретной пачке в буфете, пока я не вспомню, что располагаю таким стеклянным миром. Конечно же, я не конченный наркоман, иначе вряд ли она возилась бы со мной. Период  наркотического сумасшествия давно позади. И с ней мы познакомились уже после. Когда я наконец узнал, что есть тормоза и, притормаживая, стал присматриваться к людям. Ирина выглядит моложе своих лет и никогда не говорит о своих проблемах, отчего кажется беззаботной,  так что когда мы начали встречаться, у меня не возникло  даже подозрения, что у нее есть ребенок. Мне всегда казалось, что с появлением детей люди обязательно должны обзаводиться морщинами страдания и  злобным  нравом.  Возможно, с кем-то именно так и происходит, возможно, не дети тому виной, но пока  меня эти секреты не очень-то занимают. Я рад присутствию Ирины и, в общем-то, озабочен  только тем, чтобы она как можно дольше оставалась не знакома с моими родителями. Что будет, если они узнают про ребенка, мне не хочется представлять. У людей есть такое впечатление, что кто-то делает их несчастливыми. Если родители узнают про иришкиного мальчика, этим «кто-то» буду я. Или она. Принимая решение, мы рискуем совершить ошибку, а часто имеем выбор между большим и меньшим злом, а не между плохим и хорошим. Чем оставаться одному неизвестно какое время, я предпочел ее общество. Когда-то, теперь мне кажется, что очень давно, я не мог и приблизительно вообразить. Теперь я знаю, что жизнь полна красок, необременительна и вообще необязательна. От этого сознания я дорожу ей еще больше. Вряд ли я когда-нибудь докопаюсь до сермяжного смысла своего существования, столь мало он меня интересует.
Свою память я могу сравнить с девушкой, которая пьяна до такой степени, что с ней можно делать все что угодно, но т. к. она способна в любую минуту рыгать, то ничего делать не хочется, только уложить ее спать поудобнее, и укрыть пледом. На белой скатерти лоснится кофейник, а за окном на солнце ему подыгрывают купола, словно это одна картинка. Собор располагается за два квартала от дома, его звонница четко прорисовывается на фоне чистого синего неба. Низкие серые крыши сливаются в одну полоску, соприкасающуюся с цинком подоконника, так что они даже не привлекают глаз. Получается: здесь – купол кофейника, там – купол колокольни. Небо отличается от осеннего глубиной, спутать невозможно. С каждым днем природа поворачивает к солнцу свой отмерзший за зиму бок все уверенней, уже не ожидая подвоха: последний снег был недели три тому. Когда выходишь на улицу, то воздухом не надышаться, такой он вкусный. А хотелось бы впрок. Недели две тому я вышел на улицу как раз за таким запасом.
Здесь следует сказать, что легкость, с которой я расстаюсь с людьми, порой заставляет меня надолго погружаться в раздумья, отчего так происходит. Ведь сходишься подолгу, по крупицам собирая образ человека, по мельчайшим штрихам, от случая к случаю, рисуется портрет. Проводишь  изрядно времени в общении, живешь одними интересами,  а потом, вследствие  ли случайных обстоятельств, теряешь человека из вида и остается затертый в памяти образ, который, как понимаешь со временем, уже мало соответствует тому, что этот человек представлял собой «при жизни». Тут я сделаю маленькую страшноватую сноску. Когда-то я встретил знакомого, который в силу изменения семейных обстоятельств, выпал из компании и из нашего моего круга общения. При этой случайной встрече мы пожали друг другу руки и, поскольку местом происшествия  была автобусная остановка, в ожидании транспорта мы перекинулись парой общих фраз, однако я умудрился ляпнуть что-то вроде «привет, человек из прошлой жизни», показавшееся мне в тот момент остроумным. Уж как он истолковал мое определение для себя, я доподлинно не знаю, но объяснять, что имел в виду я сам, пришлось, т. к.  по медленно меняющемуся выражению его лица я догадался, что иногда лучше молчать с любым выражением лица, чем говорить подобное с приветливой миной.  Стало быть, я о том, что иногда пытаюсь определить причину беззаботной легкости, с которой отношусь к расставаниям. Порой она видится мне в исчерпанности интереса к человеку, порой – в своей умственной лености.
Итак, в начале субботнего дня, я прогуливался уже вторую остановку неподалеку от своего места обитания  и, помимо солнечных лучей,  ловил на себе долгие девичьи взгляды. Какой-то особенный был день, если я обратил внимание на это обстоятельство. Впору было озаботиться своим внешним видом, зайти в какой-нибудь магазин или кафе в поисках зеркала и ответить себе на вопрос, что именно привлекает ссыкушат в моем внешнем облике. Но я человек педантичный, и на прогулку собирался никак не второпях, поэтому  ограничился беглым, на ходу,  осмотром своего отражения в витрине и, не обнаружив каких-либо неожиданных открытий, продолжил путь. Улыбки, что видел я на девичьих лицах, с какого-то момента словно стали придавать мне свежести. Это было сродни физическому ощущению. Вероятно, это все и повлияло на мое решение.
Обратно я не захотел возвращаться пешком и, перейдя улицу, на остановке встретил ее. Она сидела на скамейке и смотрела в раскрытую книгу. Может быть, подражала кому-нибудь из фильма. Право, я не представляю себе, как можно читать что-либо, сидя на остановке.  Когда я подошел, она подняла на меня глаза, и снова уткнулась в текст, но я заметил, что теперь ее голова не повисла безвольно над страницей, но воцарилась над принявшей горделивый изгиб шеей и щеки слегка запунцовели. Иными словами, я счел, что замечен не как пригнанный ветром кулек или рыскающая по мусорным урнам собака. Я записал эту реакцию на свой счет и при том, как положительную. Аккуратная пшеничная мочалка, расчесанная на пробор, розовое пальтишко до коленок, затянутых тонким телесного цвета капроном, туфлики с пряжкой, вот и весь притягательный образ. Да, глаза, которые задержались мгновение на мне, были серо-голубыми. Небесное создание было несовершеннолетним. Приятным для глаза артефактом этой улицы. Для меня. Можно было искоса поглазеть, проехать пару остановок в том троллейбусе, в который она сядет. Таким идиотизмом я страдал только мысленно. Никогда на деле не приходило на ум проделать такое в натуре. А сейчас, неожиданно для себя я сказал: «Как дела? Двойку получила?» Она, соображая (!) что ответить, медленно подняла лицо, и посмотрела на меня, слегка прикусывая краешек губы. На такой тупой вопрос отвечать необязательно, но посмотреть стоит, как далеко он от тебя стоит, и не собирается ли этот урод схватить тебя за волосы. Однако же, мой тон был дружелюбен до невозможности, как виляние хвостом попрошайки-барбоса, и она ничего не ответила. Придать своему голосу теплоту не значит преодолеть то отчуждение, какое имеется между незнакомыми людьми на остановке. Мне думается, не всем желаниям суждено сбываться. А те, которые все же сбываются, имеют куда меньшую продолжительность жизни, чем несбывшиеся. Когда я заговорил с ней, мне хотелось лишь услышать ответ, мне было интересно, что она скажет, как звучит ее голос. Услышав в ответ неуверенное молчание, я воззрился на книгу, пытаясь разглядеть, какого рода  это чтиво, и понял, что  на минуту внимания все же могу рассчитывать: подъехавший троллейбус заставил ее закрыть книжку, и мелькнувшая обложка сообщила, что это «Парфюмер» Зюскинда. Заходя в салон, я позволил себе улыбнуться: « Зачем детям такие сказки?»
Она прошла поближе к передней площадке. Раз повернув голову, она получила подтверждение моему пристальному вниманию, и посмотрела еще раз только когда выходила. Да, совсем забыл сказать, что «электриком»  меня прозвали за способность удерживать внимание совершенно незнакомых людей. Это не совсем точное наблюдение моих давних знакомых. Просто, когда в какой-нибудь шумной компании я улавливал ту искорку электричества, которая проскальзывала во взгляде ли, в обращении ко мне, то становилось жаль терять ее и, не будучи поглощен каким-либо суперважным занятием, я мог тратить сколь угодно много времени на такого электрического донора.
Как это действует, я до сих пор не знаю. Однако, сойдя на тротуар, я натолкнулся на ее прямой, бесстрашный взгляд и услышал: « Вы собираетесь меня преследовать?» Я ответил что-то вроде: «Если Вы против, я не стану. Но мне очень интересно узнать Ваше мнение о книге». Несмотря на то, что она по-взрослому тряхнула головой, будто отбрасывая со лба волосы, мой скорый и простой ответ заставил ее щеки вспыхнуть, а глаза слегка потемнеть. Сколь, однако, приятно иметь дело с людьми, способными краснеть от неожиданной волны внимания к ним! Тем временем пассажиры повалили из троллейбуса, и по их сердитым и удивленным возгласам я догадался, что полезная машина стала по неизвестной причине. Я оглянулся – водитель безучастно сидел в кабине – и вернулся к серо-голубым глазам, которые уже успели обрести прежнюю бездонную синеву и уверенность. Мы всем мешали, стоя у них на пути, и я предложил посторониться. Странное  дело, но я заметил, что когда что-либо привлекает мое внимание больше обычного, значительно больше обычного, и если это как-то связано с электричеством, то жди фокусов. Или фильмец какой эм-пэшный зависнет, или лампочка в самый неподходящий момент лопнет, или вообще во всем микрорайоне свет отрубит. Словом, троллейбус своим поведением подтвердил, что мое электромагнитное поле в этот момент имело всплеск активности. Уже когда мы медленно шли, перебрасываясь разведывательными фразами, вдоль дороги, он, пустой,  с воем обогнал нас, и я тщеславно подумал, что выл он от ужаса. Где были в тот момент мои мысли? Где были тогда мои глаза? Мысли обволакивали мою собеседницу с ног до головы, терзая случайный образ то за прядь волос, то за пуговицу, они сонмом струились вдоль ткани, из которой было пошито ее пальто, стараясь  найти ответ хоть на один из многих вопросов идентификации, которыми я озаботил их мгновенно, едва понял, что имею по меньшей мере несколько минут, чтобы завязать знакомство. Глаза незаметно скользили по ее фигурке, снабжая мысли дополнительными штришками, и  в голове к моему сильнейшему смущению некстати появился мотив песни, из которой я только и помнил, что «…любовь все живет в моем сердце больном». Любовь, или как там это называется, влечение, увлечение или сластолюбие, как я в тот момент почувствовал, все еще могли овладеть мной. Мой, устоявшийся за последние несколько месяцев,  мир готов был впустить этого человечка с его свежестью, звонким голоском и способностью краснеть от смущения. Я уже стал мысленно пристраивать это милое существо во временной сетке своих будней, представляя, как юный ангел торопится после занятий проведать заболевшего друга, или романтические прогулки по тихим уголкам ботанического сада (я был уверен, что и с подружками она не отваживалась там гулять!). Ирина рисовалась мне уставшей после работы, баюкающей болезненного сынишку, и назвать это предательством я не мог.  Она явно была воспитана в добропорядочной семье…казалась такой открытой миру, такой дружелюбной, что хотелось дать ей сухарик или конфетку. Внезапно мою девушку-память слегка вывернуло наизнанку, стошнило файлами с ириниными ляжками, ягодицами, стонами и причмокиваниями и я устыдился легковесности своей начинки. То ли усомнился в необходимости разыгрывать спектакль, который не сходит с подмостков жизни столько лет. Я не нашел тогда в себе сил произнести пару-надцать сакраментальных фраз, чтобы получить развитие наших отношений по одному из имеющихся сценариев. «Цветок жизни», - думал я,  - «Тебя найдет другой. Нет такой заповедной поляны в этом заколдованном лесу, где ты увянешь, не познав эгоистичной руки натуралиста, собирающего редкие виды, или башмака пьяного туриста. Что-нибудь из такого ассортимента с тобой обязательно приключится ».
Вспоминая тот день, я думаю, что если бы не этот ангел в розовом пальто, мне не о чем было бы вспоминать в любом случае. Сколько дней проходит бесследно, беспамятно, просто проходит мимо и не возвращается никогда. Вернувшись домой, я посовещался немного сам с собой, и достал из буфета пару залежавшихся  стекляшек.   Скрючившись в позу эмбриона, я застеклил мир в вену дорсалис педис…
……………………………………….
Если поставить будильник где-ндь под руку и приготовить заранее пяточку средних размеров*, то через пять-семь минут, на выходе, можно протянуть руку и, удобно усевшись, например, в кровати, курнуть эту пяточку. За отключкой рецепторов остается только движуха пяточки в спящих мозгах. Ни одна складка на одеяле, никакой рисунок или, скажем, пятно на обоях не занимают воображение, как происходит это при бытовом курении травы. Если Вам посчастливится не засобираться в гости к другу (подруге) или броситься завривать кофе, чего я ни в коем случае не посоветую, то считайте, что Вы в полной безопасности внутри Вашего стеклянного пространства…
………………………………………
Я оборачиваюсь мысленно назад, и думаю, что мое прошлое сжато до неразличимо мелких деталей в один красочный рисунок. Стоит только начать рассматривать ккакой-либо мазок или царапину, как станут незаметны остальные, составляющие прочее пестрое пространство моей жизни.

Ps:  приснилось, что мне, как выпускнику художественного училища предстоит играть Гамлета в какой-то современной постановке по мотивам. Я долго тяну резину, все никак не начну учить текст, наконец, за пару недель до премьеры режиссер ловит меня и грозит оставить без диплома, если я провалю спектакль. В оставшиеся дни я лихорадочно учу текст, сильно волнуюсь и проливаю ручьи пота на репетициях. Стоит ли говорить, что сон запомнился урывками. Помню, что когда я собирался сказать «быть или не быть» у меня вырвалось что-то вроде «я ее ем, следовательно – существую», возможно, я сказал « я ем жизнь, и это дает мне силы есть еще»…

*пяточка средних размеров (авт.) – две щепоти травы  со щепотью табака, чтоб горела не так быстро