Четыре дня под синим-синим небом

(сценарий короткометражного фильма по мотивам одноимённого стихотворения)

1. Экстерьер. День.

        (Небо на весь экран. Летний день. Нет ни одного облачка. Тишина вокруг. Абсолютная тишина…Солнце светит прямо в объектив, играя бликами, но нечёткое и неявно выраженное, словно на него смотрят сквозь полуприкрытые  веки. Потихоньку диафрагма сужается и на какое-то время становится абсолютно темно. Через 9 секунд она начинает медленно приоткрываться, и картина постепенно приобретает  яркость. Потом чёткость… Появляются звуки, увеличиваясь в громкости по очень медленно нарастающей, пока через некоторое время не дойдут до значения фоновых шумов, воспринимаемых как не основные, но по которым можно
получать косвенную информацию об окружающем пространстве.
      
        Основным же звуком становится редкое прерывистое дыхание тяжело раненного человека, перемежаемое непроизвольными стонами. Мы всё видим его глазами.
       
        Второстепенные звуки: позвякивание сбруй медленно пасущихся лошадей, мягкий топот копыт, неторопливое пофыркивание. Подрагивая,
камера начинает двигаться, теряя из фокуса палящее солнце, и в кадр неуверенно входит изображение поля брани 12 века, дрожа мелкой дрожью, как это бывает когда нет сил подняться и осмотреться… Более резкое движение, изображение на мгновение мутнеет и схлопывается. Снова возвращается  на исходную позицию, синхронизируясь с шумом руки, резким усилием выброшенной для упора в землю. Такое нечеловеческое усилие вырывает из груди раненного сдавленный стон. Но он уже почти сидит, уперевшись  рукой, и его глазами мы видим панораму огромного поля, усеянного тысячами трупов погибших воинов, в доспехах и без, пеших и всадников. Стаи ворон уже облюбовали это жуткое место, и, пируют, выклёвывая с трупов  куски мяса.

        (Бобслей. Крупные планы ворон в различных ракурсах: садящихся на покойников, перемещающихся небольшими подпрыгиваниями с трупа на труп, вертящие клювами с уже выщипанными клочками мяса; обезображенные лица погибших, бурые лужицы засохшей крови, скрюченные  женские пальцы, которые с чавканьем облизывает шелудивая собака; снова клюющие вороны; стайки полусобак-полуволков-полулисиц, пугающие лошадей; воробьи, расклёвывающие раздавленную лошадью грубо слепленную буханку хлеба, упавшую с телеги вместе с другой провизией; полуобгрызенная кабанья нога, крепко прижатая к груди одним из оруженосцев: обе его стопы обгрызены не в меньшей степени, глаза закатились; труп писаря, усеянный пергаментными измятыми свитками, лёгкий ветер слегка шевелит некоторые из них; небольшая откормленная собака с набитым животом испражняется на один из свитков; всюду кучи самого разнообразного оружия: брошенного на землю, сжимаемого в руках, торчащего в телах убитых).

        Всё это время слышно прерывистое дыхание, то нарастающий, то почти исчезающий стук сердца. Некоторые звуки, почти мгновенно усиливаясь, с гипертрофированной мощью врываются, нарушая общий звуковой фон. Солнце ещё трижды сменяется абсолютно круглой Луной.
       
        С последними кадрами вышеуказанного изображения камера снова перемещается на экспозицию неба, фактически «упав» наверх одним резким движением – тот раненный, глазами которого смотрит камера, упал назад на спину, не имея больше сил сидеть. Небо уже багрово-алое, солнце пылает, медленно, но, неумолимо увеличиваясь в размерах, и скоро практически закрывает весь экран. Внезапно откуда-то сбоку появляется ворона с раскрытыми крыльями, усаживается на грудь к раненному, дыхание которого совсем плохо, мы видим её занесённый клюв в профиль, потом так же резко в фас, и она им наносит удар в объектив-глаз. Изображение мгновенно гаснет…Звуки – немногие из тех, что ещё оставались – исчезают. Тишина и абсолютная чернота, разрываемая слабеющим стуком сердца, которое, сделав с десяток нестабильных ударов, останавливается навсегда. По всему экрану медленно проявляются белые тонкие, но хорошо читаемые буквы, вылезая разными кусками и  фрагментами букв и слов, после чего формируются в текст, написанный старинным шрифтом:

                « Четыре дня под синим-синим небом
                Лежал и слушал тысячи смертей,
                Они пришли забрать своих детей,
                Чтоб были живы не единым хлебом…»