СНЫ

Кальмар - игрушечный шведский городок, старец тысячелетний, Центр Вселенной. Случайные две недели - я ездила учиться профессиональной журналистике у благочестивых аккуратных безмятежных скандинавов.
Он жил в Кальмаре шестой год. Я заблудилась однажды, когда он меня выпустил погулять, как котенка. Не зная шведского языка, я пошла смотреть на мир отстраненным взглядом. Забавные д р у г и е люди, говорящие на незнакомом языке. Я зашла в магазин, где хиппи-китаянка продавала разные предметы, и договаривалась с ней, не понимавшей ни один язык из тех, что я знаю, жестами. Я купила длинную тонкую трубку для Каркуна, серьги подружкам, рубашки - сестренкам, а себе сумочку-кокос на молнии. Потом я плутала по центральным улочкам длиной в три, четыре здания, где каждый дом - игрушечный, таких не бывает. Японская хижина с низкими кроватями (он как-то предложил их купить, если мы когда-нибудь соберемся жить одним домом), девочка лет пяти на взрослом велосипеде и типичный швед лет тридцати - в шортах, шляпе и с небольшим чемоданом - другие люди, другие города.
Мы ели какую-то вкусную белую рыбу и запивали белым вином, утопая в подушках. Это был небольшой ресторан на улице, по которой течет канал. У меня было отвратительное настроение, я даже расплакалась, а он так испугался за меня и почти силой вытянул из дома.
Он вообще тогда был похож на ребенка, в ту встречу. Иногда вдруг говорил что-нибудь доброе-доброе, и внимательно вглядывался из-под очков в мои глаза. И был при этом похож на большого искреннего малыша, и его хотелось погладить по голове. Он тогда совсем не заслуживал того вынужденного одиночества, изолированности от людей и от жизни - той, какую хотел. Он вообще был будто в плену, и так давно, что уже не рвался, хоть и понимал - его жизнь, другая, настоящая, проходит.
Он помогал мне фотографировать прохожих. Мы вместе выискивали интересные типажи: мне было всё ново, а он смотрел моими глазами на давно уже ставших привычными шведов, норвежцев, финнов. Потом мы возвращались домой и слушали Аквариум десятилетней - той, нашей - давности. Мы расстелили на полу длинный белый рулон толстой бумаги, положили цветные карандаши и каждый день рисовали.
Когда-то, еще в университете, его звали Кирилл Лавров. А теперь он брал дома трубку телефона и представлялся, грассируя: "Карл Лавроу". Он тогда был сначала такой усталый, будто давно и тяжело всё, и нет никакого света, и все должен, должен куда-то бежать. Шутка ли - тебе тридцать четыре, ты успел многое, но не знаешь, зачем. Но мы были способны смеяться так, что становилось страшно, и пытались целоваться по дороге в аэропорт - он за рулем, я рядом, скорость - 180, ох уж эти шведские трассы…
Мы обещали друг другу, что однажды уедем в Италию и будем танцевать босиком прямо на асфальте тарантеллу. И маленькая дочурка его, Ула, шестилетняя девочка с русским лицом и шведской кровью, в подтверждение, сказала мне в трубку через несколько дней: я тебя люблю, приезжай еще...

Осень 2002