Про дождь и окошко

Мне скучно думать о своей жизни как об извилистой дороге с конечной станцией где-то там за сорок вторым поворотом. Мне также не очень интересно представлять себе ее в виде азартной игры долгой зимней ночью с неизбежно-утренним расчетом пули.

Мне хочется верить, что она – глубокий вечер позднеосеннего дождливого дня, и порванный зонтик с набухшими от влаги краями, и мокрый красный трамвай, простучавший в глухой ночи и громыхнувший всем своим железным существом в замерзшее ухо, и красные кумачи, много лет назад павшие на грязную землю с невидимых белых деревьев, и вечная простуда, идущая рядом рука об руку, и безнадежное хлюпанье в рваных ботинках, и снова деревья, грозящие вслед объемными кулаками плотно сплетенных, давно уже ничем не прикрытых веток.

Я знаю, что она – еще и светлое окошко безумно уютной комнаты на втором этаже старого каменного дома, и сухое тепло неискусственного камина с неподдельными березовыми дровишками в нем, и небрежно листаемый сонник, лгущий что-то на тему неожиданных встреч в октябре, и идеально белая рука на стекле, и внимательный взгляд внимательных карих глаз, высматривающих слишком часто бьющих копытами о подоконник лошадей, совсем чуть-чуть не успевших к догоревшему красным закату в прозрачно-тонкостенном бокале и вымещающих теперь досаду свою на нас в густо-сизых сумерках прошлых и будущих лет, длящихся с нами до утра, нашего и своего.

Чем хуже мне – тем дальше я от света за стеклом, карего взгляда и сонника, тем громче хлюпанье и громыхание, тем вечнее простуда и ночь и тем безнадежнее выглядит переход из мокрого ада в манящий березовым рай. К счастью, бывает и наоборот – и тогда неожиданно случаются октябрьские встречи, и неуклюжий сонник оправдан в карих глазах и чистосердечно прощен, по крайней мере, до следующего сна, и всё мокрое вспоминается с заливистым смехом как дурное видение, побежденное ослепительной явью.

Расчет же пули моей состоится тогда, когда утихнет бесконечный дождь, оказавшись вполне конечным, и шелестящий гул сменится влажной тишиной глухих шлепков одиноких капель с опущенных веток о равнодушно-серый асфальт, и погаснет в комнате свет и камин, и лошади догонят свой закат, покинув меня навсегда вместе с трамваем, сонником и прошлыми годами – и температура в комнате неторопливо сравняет себя с той, что живет за последний раз открытым настежь окном. Вот тогда-то переходы мои потеряют и без того не известный мне смысл...

Такова жизнь моя для меня, и за это люблю я темные вечера и светлые окошки...