Любовь во времена страха

ЛЮБОВЬ ВО ВРЕМЕНА СТРАХА

История эта произошла в Сумах, где происходит большинство историй, не считая тех, что остаются на долю райцентров. История запутана, не совсем правдива и рассказана неизвестным, но была она на самом деле и люди пострадали.
Медунов. Это главный герой истории. Неискренняя фамилия, слишком хорошая, такие бывает либо у карикатурных донских казаков-алкоголиков, либо у тайных евреев. Этот был ни то, ни сё, но человек хороший. А ещё оптимист по натуре, любитель дамского пола и не дурак выпить. То есть положительный герой, если таковые, в смысле герои, возможны среди равнинного чернозема здешних мест.
Родители. Странно, что Медунов стал таким, учитывая особенности его родителей. Эта первая подозрительность этой истории, далее последуют ещё многие. Но не нет ничего менее правдоподобного, чем жизнь. Так что с этой точки зрения всё нормально. А мама Медунова была ненормальная. То есть болела шизофренией. Очень красивая женщина, обязательно черноволосая, этакие кудри, выбивающиеся из-за шали, накинутой на вечно зябнущие плечи. Папа Медунова её любил, любил так, как только можно любить красавицу с таким печальным лицом. По мне так, настоящая любовь, в смысле страсть, как в романах, возможна только к брюнеткам. С блондинками можно весело проводить время, они могут сексапильны, но чтоб именно любовь до гроба, чтоб от силы чувства трясло и переворачивало, этакого я себе представить не могу. Как обстоит дело с рыжими дамами ещё не решил.
Возвращаюсь к родителям. Папа его был очень добрый человек, веселый, душа компании, но угораздило влюбиться, а она сумасшедшая. То есть уже после брака выяснилось, что шизофрения, родители её, подлецы, ничего не сказали. А они успели сделать ребёнка. Очень боялся, но Медунов рос вполне здоровым ребёнком, развивался и умственно и физически на уровне, а то и быстрее своих однолеток.
Расслабившись папа запил. Как же не запьёшь, если любимая женщина уплывает от тебя на корабле безумия. Любовь это единение, это когда между людьми, хотя бы на время, не остается никаких пустот. А тут пустота сидела в ней и временами захлестывала всю. И он ничего не мог сделать. Он был лишний ей и чужой. Не сдавался, говорил себе, что будет терпеть, будет ухаживать за ней. Продержался несколько лет, а потом запил. Не хватило сил. Он приходил пьяный, валился на диван и ухмылялся. Мать иногда ругалась, чаще просто плакала. Пьяное улыбание и плач в тишине вечеров.
Футбол.  Он очень любил футбол, ещё в детском садике играл. Всегда капитаном, потому что умел организовать команду, давал указания и его слушали, потому что он был ловкий и всегда выбирал себе в команду лучших. И чаще всего выигрывал. Поражения переживал тяжело, но не плакал. Он никогда не плакал. Он часто видел плачущую мать и клялся себе, что никогда не будет плакать. Чтобы не расстраивать мать. Он старался. Хорошо учился, поведение на хорошо, выступал за сборную школу.
Его заметили на чемпионате города. Проиграли финал, он очень расстроился, хотя играл хорошо и даже забил. Подошёл огромный мужчина со шрамом через всю щёку и предложил ходить на тренировку. Настоящую тренировку, не так, как в школе, что просто гонять мяч. С замиранием сердца согласился. Через неделю верзилу посадили в тюрьму за совращение малолетних, при Советах с этим делом строго было. Группу Медунова распустили, но он прибился к другой. Просто приходил заранее, переодевался на улице, подавал мячи, делал тоже, что и другие, уходил после всех. Натуральное начало американской мечты, только дело происходило не там.
Его записали в секцию. Помог Борисыч, спивающийся человек, истово любивший футбол и взаправду страдавший от того, что у многих не горели глаза при выходе на поле. У Медунова они горели почище нефтяных скважин, почище в смысле сильнее, скважины чадят не дай бог. Медунов любил футбол, любил играть, любил тренировки, любил всё, что связано с футболом. Сначала он был неприметным, одним из многих. Долго метался между защитой и полузащитой, даже на воротах пару месяцев постоял, пока Борисыч не определил ему место под нападающими. И тут он заиграл. Попал в основной состав спортшколы. Нужно было ехать на соревнования, денег в семье не было. Украл велосипед, чтобы продать. Был сразу же пойман, потому что не умел красть. Когда вели в милицию, на полном серьезе бросался с моста в реку, чтобы не видеть плачущую мать. Еле удержали. Владелец велосипеда сказал, что не будет писать заявления и пусть отпускают пацана. Милиция отпустила, подумали, что у парня что-то не в порядке с головой.
Борисыч как-то узнал о случившемся, городок то маленький. Дал денег на поездку. Он был готов на всё ради людей любивших футбол. Говорят, что даже в жены нашёл себе бабу, истово любившую футбол. Она умерла во время трансляции. Сердечный приступ.
Медунов съездил на соревнования, крепко стал в основном составе. Все говорили, что у парня хорошее будущее. Не быстр, уступает в силовой борьбе, но как видит поле! Как понимает игру, какие пасы выдаёт! Знатоки только охали, Борисыч даже пить перестал, предупрежденный врачами, что ему осталось не больше десяти литров. Борисыч хотел увидеть своего воспитанника в большом футболе. В высшей лиге, а может, чем чёрт не шутит, и в Европе. Он такой, он может. Если не скурвится, не потеряет интерес к игре, тот блеск в глазах. После восьмого класса Медунов собрался идти в ПТУ, получить рабочую профессию и скорее зарабатывать деньги, но позвали в заводскую команду. Борисыч сказал идти и пахать ещё больше.
Он пошёл. И в первом же матче забил гол в падении через себя, плюс три голевых паса. Ему заплатили первые деньги, сущую чепуху, но он был готов играть и бесплатно. Выходить на футбольное полу, бежать по нему, это же такой кайф!
Снова родители. Плюс деньги. Он мог теперь помогать маме. Отец к тому времени повесился. Сначала пропил почти всё в квартире, стал чужой всем, сел на свой корабль безумия, а потом сошёл на рее. Ремешок со штанов, привязанный к трубе в туалете. Судя по всему он первый раз оборвался, отец упал, сломал сливной бачок. Наверное матерился, отец часто в последнее время матерился, становясь всё злее. Снял шнурок с его бутсов и повесился повторно. На этот раз с результатом. Мать осталась одна и ещё глубже погрузилась в пучину безумия. Не знаю почему я описываю сумасшествие морскими терминами. Наверное, родство в неуправляемости.
Соседи потребовали от Медунова сдать мать в дурдом. Он же всё время на тренировках, в разъездах, а она сама, забудет газ выключить и взорвёт весь дом. Приходил участковый, его подкупили, дали взятку, вот он и отрабатывал. Грозился отправить мать в дурдом насильно. Нужно было его подмазать, сунуть в зубы сотню и заткнулся бы, но Медунов был в этих делах неискушен. Пришлось продать квартиру и купить домик на окраине. Хороший домик, с водой и газом. Он взорвался через год, зимой. Пожарные говорили, что газ, а он не хотел слышать и плакал над гробом. Теперь он мог позволить себе плакать.
Снова футбол. Завод дал ему комнату в общежитии и стал платить больше денег. Начальство видело, что хлопец толковый и можно будет придержать его с пользой для себя, а потом выгодно продать. Таких разыгрывающих мало. Если бы скорости добавить да физики, так хоть сразу в Европу отправляй. Медунов о блестящих своих перспективах думал редко, работал на поле как и раньше, сперва опасался, что после похорон не сможет так же радоваться игре, но со временем всё вернулось на свои места и опять восторг, опять бурление крови. И ещё улыбка, такая едва заметная улыбка хорошо знающего своё дело человека. Он ясно видел, что происходит на поле, как лучше всего обострить игру хорошим пасом или даже обводкой. Медунов сам стал ходить к воротам и доходило до того, что его просто опекали сразу два игрока соперников. Никого так в их команде не боялись и скоро Медунов стал получать самые большие премии.
Несколько раз к нему подходили и предлагали бросать вторую лигу и переходить в первую, где и платят лучше и футбол серьёзнее. Но Борисыч сказал, что рано, что нужно ещё дозреть и если уж переходить, то сразу в высшую лигу. А там и Европа. У Борисыча начинал дрожать голос, когда он говорил о медуновском будущем в Европе. Может и звезда из парня получится, он же не останавливается, он же растёт.
Был кубковый матч, к ним приехала команда из высшей лиги, в прошлом сезоне были пятые. То есть сильная команда, которая одной левой должна была раздавить второлиговую мелочь. Они забили два мяча и успокоились, поменяли основных игроков, а тут Медунову пошла игра. Он забил сам, нагло ударив метров с 30 и прямо в девятку. Потом выдал голевой пас, потом снова забил. Арбитр не засчитал, арбитру не нужна была сенсация, но Медунов забил снова. Высшая лига встрепенулась, пошли давить, забили ещё два гола, но Медунов тыкнул им третий. Всё решилось в дополнительное время. Хоть проиграли, но премиальные Медунову выдали, отдавая должное игре, а через неделю президент клуба сказал готовиться переезжать. Высшая лига, настоящий контракт, всё по фирме. Впечатлил и готовы заплатить прилично, речь шла о сотнях тысяч долларов, во всяком случае такие ходили слухи. Все в команде завидовали, ведь в вышке сразу дают автомобиль и квартиру, живи не хочу, а зарплата, так настоящие деньги!
Его стали беречь на тренировках и впервые за последнее время не поставили в основной состав. Играли в каком-то Мухосранске, с аутсайдерами, но те как-то взбрыкнули и даже забили. А на носу юбилей завода и приезжать с поражением не к лицу. Тут ещё Медунов стал проситься выйти на замену. Он не привык сидеть на лавке, привык играть, странно было ему смотреть за игрой, не принимая в ней участие. Его сперва не выпускали, но за полчаса до конца хозяева забили второй гол и запахло крупным проигрышем. Это уж совсем никуда не годилось. Медунова выпустили. Ну что могло случиться за двадцать минут. Он забил, забил, забил, забил. Игра шла, обыгрывал по четыре человека, лупил что есть силы и мяч летел в ворота, как заколдованный. Даже зрители стали хлопать ему и заводить.
Коленки. Оставалось несколько минут или даже началось добавленное время, когда Медунову въехали в ноги. Какой-то кряжистый мужичок лет под сорок, явно не тянущий даже на этот колхоз, доигрывающий до пенсии, судя по роже крепко выпивающий. Он оскорбился медуновской лёгкостью, его пасами и обводками, тому, как этот юнец делал их, взрослых мужиков, будто детей. Злость, кондовая злость, он несколько минут тупо бегал за Медуновым, нагнал у бровки и въехал. Прямыми ногами в колени.
Он катился по зелёной траве, ошалелый от боли и ужаса. Разинутый рот пытался кричать, но откуда-то там взялась трава с корешками, забившая всякий звук, кроме утробного стона. Дальше, скорее всего, он потерял сознание, потому что очнулся уже в скорой, вместе с пьяными фельдшерами, которые его ободряли и хвалили за игру. Потом больница, дрянная районная больница с отсутствием лекарств и главврачом алкоголиком, который честно признался, что лучше пока ничего не делать, потому что ни специалистов, ни средств нет.
В клубе был скандал, тренера уволили. Ведь такой контракт, сотни тысяч баксов плюс проценты от возможной продажи в Европу, такое же раз в жизни бывает! Его повезли в Киев, показывать специалистам и те единодушно сказали, что не игрок. То есть ходить будет и бегать, но большому спорту можно сказать до свиданья. На Медунова в эти дни было страшно смотреть. К боли он привык быстро, но что делать дальше? Как жить без футбола?
Где жить, имелось, те ребята, из высшей лиги, пожалели парня. Дали несколько тысяч на покупку квартиры. Однокомнатной, в дрянном районе, но чтоб угол свой был, а то ведь сирота, никому теперь не нужен, сбомжуется. Он пришёл в свою новую квартиру на костылях и лёг на продавленный диван. Даже подумал о том, чтобы сдохнуть, чтобы сейчас прекратить всю эту ***ню и поставить точку в незадавшейся жизни. Но его спас отец. Он повесился, а Медунов давно дал себе клятву, что не будет похож на отца. Ни за что.
Медунов не сдается. Он решил вернутся в футбол. Эта была такая простая мысль, что он сперва не обращал на неё внимания. Потом обрадовался, будто нашёл клад. Поскакал на костылях к Борисычу, чтобы рассказать, что плевать на врачей и все их прогнозы, если захочет, так будет играть. Но Борисыч умер. Он снова начал пить, узнав про травму Медунова и за неделю прошёл намеченный врачами путь к смерти. Тогда Медунов решил, что должен вернуться в футбол и ради Борисыча. Чтобы доказать всем, что он может.
Дни тренировок. Он начал разминать ноги, ходил на медицинский факультет, расспрашивал специалистов. Некоторые слышали его историю и помогали, советовали как лучше. Он делал упражнения, борясь не столько с нагрузками, сколько с желанием ускорить процесс. Но врачи советовали не торопиться, советовали подходить к излечению основательно. К следующей весне он уже начал потихоньку бегать. Сначала без ускорений и на небольшие дистанции, потом всё больше и больше. Он почувствовал, что начинает побеждать. Врачи удивлялись, как всё хорошо идёт и стали давать первые обнадёживающие диагнозы. Тут же появились люди из клуба, предложили заключить контракт. Не согласился. Ещё было немного денег в заначке, протянет, а потом подписывать уже серьёзный контракт с серьёзным клубом.
Летом, как раз было межсезонье, он пришёл на тренировку. Отработал наравне со всеми, удивив кондициями.  Попросился отыграть полтайма. Заметно волновался, его подбадривали, было какое-то праздничное настроение, солнце, все радовались, что случилось чудо и он вернулся. Медунов вышел на поле, весь пышущий радостью, сколько дней он мечтал о возвращении, сколько ему снились зелёные поля, по которым он носится. Он открылся, получил мяч и вдруг произошло нечто непонятное. Сперва даже не понял, что именно. Быстро отпасовал куда попало и всё стало нормально. Но следующий приём мяча и Медунов различил ужас. Судорожный страх, парализующий его движения и мысли. Как только он получал мяч, ему сразу начинало казаться, что сейчас въедут в ноги. И колени начинали ныть так, что он не мог думать больше ни о чём. Какие пасы, какая обводка, какая игра! Отбросить поскорей мяч подальше и только тогда нытьё в коленях отступало и ужас утихал.
Через несколько минут он попросил замены и ушёл с поля весь истекающий потом, с подгибающимися ногами. Ребята удивлялись, что тренировку отработал хорошо, а тут так расклеился. Ну ничего, физика дело наживное. Медунов сидел на траве, тупо уставившись в одну точку. Он не понимал, что происходит. Заживление шло отлично, колени не беспокоили, он равномерно повышал нагрузки, работал все нормативы и вдруг такое. Вдруг эта блажь с дрожью и параличом, превращавшим его в номинального игрока. Вроде и есть, а толку мало. 
Несколько дней ходил потерянным, потом решил, что ничего страшного. Это в голове, нужно переломать себя и всё. Страшно, когда сломаны кости, тут уж ничего не поделаешь, а в голове дурь можно ликвидировать в любой момент. Нужно играть. Человек ко всему привыкает и он привыкнет к мячу. Привыкнет не боятся. Возобновил тренировки и договорился играть на первенство области за команду богатого пригородного колхоза. Платить обещали немного, но сверх давали мясо и сахар, а Медунов так и за бесплатно готов был играть, главное практика. Ему уже звонили из высшей лиги, интересовались здоровьем, предлагали приехать на медосмотр. Он сказал, что приедет к зимнему сбору, не хочет торопиться.
Вышел ещё раз на поле, потом ещё, потом приступ. Сердечко не выдержало. Потому что легче не становилось, тот же ужас, что вот сейчас заедут, то же нытьё колен, иссушающие, лишающее сил, заставляющее избегать мяча, будто чёрта. Медунов терпел, Медунов скрежетал зубами, принимал мяч, заставлял себя бороться с ужасом, думать, играть, но так ничего и не добился. Сердце не выдержало. Врачи сказали, что надо завязывать со спортом. Он бы плюнул на их слова, но он и сам знал, что не сможет. Всему есть пределы. Он не смог бы стать звездой вроде Гуллита или Стоичкова. Не смог, он знал свои возможности, знал плюсы и минусы, знал итог. И сейчас знал, что не сможет играть в футбол, что это будет только мука и сердце не выдержит. Нужно жить без футбола.
Катя. Прошло уже три года после завязки с футболом. Медунов не потерялся в жизни, устроился в торговую фирму торговым представителем, сейчас поднялся до менеджера. Неплохо зарабатывал, работа с перспективой, коллектив хороший. Он оказался общительным человеком, мог убедить и ветерана торговли, которой пальца в рот не клади, потому что сорок лет непрерывного воровства это не шутка, и базарного торговца с матами через слово. Знал анекдоты, последние новости и слухи, посетил несколько семинаров и колол клиентов только так. В связи с этим работал с самыми сложными и денежными, присматривая за подчиненными.
Однажды обходил магазины, проверял ассортимент и увидел плачущую девушку. Скорее всего она была похожа на мать, черноволосая, с нежным лицом, плачущая. Но Медунов про Фрейда слышал мало, действовать привык прямо, баба красивая и подошёл. Заговорил. Она говорила, будто мёдом мазала. Студентка, собрали всей группой деньги на подарок преподавателю, а она их потеряла. Или украли. Что теперь делать. Медунов был человек опытный, слыхал про разводы на ровном месте, посмотрел ей в глаза и дал денег. Она не врала. До чего же красива. Фигурка. У-у-ух!
Она нашла его через неделю, оказывается, знала его, подружка рядом жила. Отдала деньги и пригласила в кино. Обычно он водил девушек в кино. Согласился. Фильм оказался плохой, ушли с половины, гуляли по городу, зашли в кафе. Потом он пригласил её к себе. Был в этом отношении довольно практичен и не склонен к излишним сантиментам. Люди взрослые, что, по подъездам тискаться? Она посмотрела в глаза. Улыбался. Дома угостил её своими фирменными пирожками, так как жил сам, то неплохо готовил, и пошли в комнату. Медунов имел приличный опыт, полученный еще в команде, когда деньги были, а вокруг кружилось много непритязательных девок. На работе у него тоже были романы. Он понимал женщин и всегда попадал в ритм, не торопясь и не отставая. В самый раз.
Она оказалась довольно неопытной, хотя уже и не девочка. Мягко подсказывал ей, как лучше и сам старался. Как всегда произвёл самое хорошее впечатление. Катя осталась на ночь. Потом стала приходить все чаще. Начиналось как-то медленно и незамысловато, ну девку, ну красивая, ну спали, а потом темп резко усилился. Как-то незаметно, всё изменилось. Размеренность куда-то делась, оставив место горению. Медунов стал думать о ней, видеть её во снах, дрожать при одном только предложении. Однажды ему приснилось, что она умерла и снова заболело сердце, как тогда, после возвращения на поле.
Это было как сумасшествие, как бред. Он не мог просто спать с ней, как спал с другими, он ласкал, гладил, целовал, лизал, прижимал и всё было мало, всё казалось недостаточно, ему хотелось поглотить её сделать частью себя. И чем больше он понимал, что это не получается, тем больше старался сделать так.
Странные месяцы, месяцы полные только её, когда всё отодвинулось, когда он еле заставлял себя ходить на работу. Катя, Катенька, повторял её имя, видел её всюду. Слышал её голос и её запах, изнывал без неё, проклиная медленные минуты, неторопливые будто тюлени. Единственное спасение думать, что скоро вечер, скоро она придёт, улыбающаяся и красивая, а он будет дрожать, будто в лихорадке, будет быстро раздевать её, будет алкать и не насыщаться её.
Вдруг она сказала, что уезжает. Как въехала в колени. Медунов сидел дома на диване, вцепившись побелевшими пальцами в обивку. Глупо улыбался, смотря в одну точку опустевшими глазами. Этого не могло быть, всё ж так хорошо, всё так сильно! Он вертел головой. Да, уезжает. В Израиль. Сперва подумал, что шутка, какой Израиль с фамилией Федчук? Хотя директор его школы Владимир Васильевич Горох возглавлял городское еврейское общество.
Но оказалось, что Катиному отцу нужно было уезжать. Ходил под уголовным делом за какие-то махинации и посчитал, что уехать дешевле, чем откупаться. Счастливо нашёлся еврейский дедушка и государство Израиль ждёт. То есть никакого дедушки не было, но папаша её был тип очень хваткий. Исход готовил заранее. Корни во все стороны были сплошь русско-украинские, никаких шансов. Но Федчук был упорен и добился, что тесть рассказал, как спас в войну троих евреев. Несколько месяцев держал их в сарае, а потом переправил в лес к партизанам. Геройский дедушка. Это мало что добавляло, но Федчук умудрился через еврейское общество найти одного спасённого. Вместе и придумали мифического еврейского дедушку, по линии жены. Дедушка был вполне реальный, давно почил, имел фамилию Северин. За большие деньги Федчук добился буквы "ц" в конце. Северинц, это уже что-то, продал машину, сделал ещё липовые документы и убедил Страну обетованную в своём с ней родстве и необходимости воссоединения.
Собирались на выезд. Она тоже. Медунов сказал, что надо жениться. Она сказала, что едет. Сказал тихо, спокойно, как будто не понимала, что это значит. Она ведь не просто едет, она уезжает без него. Так ведь? Она даже не сказала, что поехали со мной. Потом, когда-нибудь потом приезжай. Если захочешь. Не нашёл в себе смелости спросить, а как же я, как же мы с тобой? Он боялся очевидного ответа.
Она была спокойна и решительна. Вот ведь как. Тихая, нежная, беззащитная, как ангелочек. Такая и мухи не обидит, такую нужно защищать, холить и лелеять. Он представлял себё её, как нежный цветочек, который без его заботы пропадёт. Он готов был ради неё на всё. И вдруг в цветочке оказалась броня. Вот эта твёрдость, когда она говорила, что уезжает и даже вида не делала, что расстроена. Медунов даже думал ей морду набить, но быстро тух, потому что не представлял, как можно ударить женщину.
В эти дни его едва не попёрли с работы. Потому что всё валилось из рук и тоска и мысли. Что просто любовь была с одного боку. Просто Кате было хорошо с ним, но чтоб какие-то чувства, так и речи нет. Решила уезжать, чего ж ей убиваться. Вежливо помашет ручкой и всё. Ангелочек чернявый. Медунов уже видел такое, когда шумные, уверенные бабы на деле оказывались такими трогательно безалаберными, будто дети. Зато тихенькие, с птичьими голосами, вдруг проявляли такое железо характера, что мало не покажется. Тот случай. В тихом омуте черти водятся.
Он несколько дней ходил вроде бы успокоившийся, а потом представил, что она уедет. То есть её больше не будет рядом. Ужас. Он не догадался сравнить её с коленками. Сначала боль травмы, потом ужас. Боялся представить, что будет без неё. Как без неё? Ему не хватало воздуха, он весь чесался, не мог усидеть на месте и минуты, метался, будто сумасшедший. А сделать ничего не мог. Снилась голая и смеющаяся, на каком-то южном берегу. Хреновый сон. Хотя Медунов убеждал себя, что раз видит её, то и сам там, не по телевизору же смотрит.
 Провожал Катю в Борисполь, вернулся с двумя самоучителями английского. Он не отступит, он поедет следом, надо учить язык. Записался на курсы к мормонам, покупал кассеты с фильмами без дубляжа и довольно неплохо поднаторел. К директору приезжали поляки, довольно споро разговаривал с ними. Купил себе компьютер, провел интернет, чтобы можно было переписываться. Ждал вызова, она писала, что скоро. Но как-то коротко, всего лишь по несколько предложений в ответ на его многокилобайтовые письма. Которые она скорее всего не читала. Он не хотел думать об этом, отгонял дурные мысли, она снилась ему каждую ночь.
Письмо что выходит замуж. Просила не обижаться. Состоятельный человек, торговля лесом, она его любит и хочет устроить свою жизнь. Его фамилия была Севастьянов. Если Федчук может попасть в Израиль, то почему бы там не оказаться и Севастьянову.
Медунов несколько часов просидел перед монитором глубоко дыша. Потом рассмеялся. Начинало болеть сердце, не нужно нервничать. Жизнь продолжается. Катя сделала свой выбор. И ведь всё было ясно, когда она уехала. Да он надеялся, но надеждам свойственно не сбываться. Да он любил её, но она нет. Да ему плохо без неё, но время лечит. Не думать о ней, забыть и со временем станет легче. Старался побольше работать, чтобы занять себя. Поздно вечером приходил домой и сразу ложился спать. Через несколько месяцев его попустило. Смирился. Хотя знал, что любит до сих пор и если бы позвала, то побежал бы как собачка. Он видел её во сне и просыпался весь обконченный, как пацан.
Однажды вечером в интернете увидел сообщение о взрыве под Екатеринбургом, какие-то бандитские разборки, четыре человека погибли. Тротил. Целый килограмм, остатки машины собирали за сотни метров. Через месяц приехал поседевший Федчук. Пришёл к Медунову с бутылкой коньяка, сам выпил и долго плакал. Это её взорвали. В Израиле минуло, террорист взорвался в соседнем кафе, у неё только царапина на плече, а под Екатеринбургом достало. Вместе с Севастьяновым и знакомой парой. Федчук выл, что позволил Кате поехать с мужем в Сибирь. Чуял недоброе, но они были так счастливы, думал, пронесёт.
Медунов плакал рядом. Думал, то успокоился, смирился, жизнь продолжается, но когда услышал, что Катя умерла, то такая боль, что задыхался, выл как раненное животное. Соседи даже милицию вызывали, чтоб утихомирить чрезмерно горюющих. Медунов был в шоке месяц, ушел в отпуск, лежал днями на кровати и думал несколько заезженных мыслей. Все о ней.
Полный рот железа. Прошло больше года. Медунов к тому времени бросил горевать и затеял жить. Работа тяжелая, пять дней с утра до вечера, выходные гульбенить с друзьями. В основном бухали. Медунов соблюдал осторожность, помнил о спившемся отце и генетической предрасположенности. Поэтому ни грамма в будние дни. И вообще лучше бы бабу завести, чтоб выходные с ней проводить, а не только бухать. У него была любовница, но она женатая, выходные дома отсиживала.
Однажды Медунов сидел на террасе ресторана и пил кофе. Успел за день набегаться, а тут готовили лучший в городе кофе. Посматривал на проходящих девиц, подумывая, что надо какую-то студенточку склеить. Тут повалила толпа с флагами и лозунгами. В основном старики, что-то там требовали. Он политикой не интересовался, так как считал делом глупым и грязным. И тут глядел на этих пенсионеров да посмеивался. Медунов не помнил своих бабушек и дедушек, поэтому проходившие пенсионеры казались ему нелепыми развалинами, не вызывающими даже грамма симпатии.
И тут в этой толпе старых кофт и потертых пиджачков Медунов узрел симпатичную девушку. Блондинка, высокая, красивое лицо, правда маленькая грудь, но это дело такое. Несла флаг и серьёзное выражение лица. Медунову стало интересно. Что она тут делает. Ладно там если какие-то провластные партии акции устраивают, так они могут каких угодно красоток с вузов нагнать. Он вспомнил, как по ошибке забрёл в офис областной организации партии мусульман. Организацию возглавлял директор базара, мужчина горской национальности и любитель блондинок. Аппарат организации состоял как раз из трех блондинок расцветок ярчей не бывает, обильно украшенных бижутерией, у одной даже на ноге была золотая цепочка. И у всех такие красивенькие крестики. Медунов был человек наблюдательный и долго потом смеялся, вспоминая местный вариант мусульман Украины. Но что делала это красавица в толпе оппозиционно настроенных стариканов? Каким ветром занесло?
Медунов расплатился и вклинился в толпу, продрейфовал к барышне и завёл разговор. Он был мастер заводить разговоры, профессиональный навык. Через пару минут познакомились, её звали Женя, она была действительно очень мила, хотя несколько угловата. Медунов не хотел светиться на митинге, сослался на занятость, взял телефон и скрылся. Вечером уже сидели в кафе, а переспали только на третий день. Она оказалась девочка, чем сильно потрафила его мужскому самолюбию. Учил её постельным делам, сам радовался, что бабу огрёб приметную. Такая белая кожа, будто пломбир. А ноги! Тут сбавлял жар, потому что хоть ноги были великолепны, но где-то прочитал, что ноги больше всего возбуждает стариков, а он же молодой!
Любил смотреть, как она голая ходит. Первое время серьёзно стеснялась. Не знала, что такое минет. Выражение "сосать ***" слышала, но воспринимала исключительно как ругательство никак не связанное с красивым французским словом. Медунов только дивился подобной дикости и взялся быть проводником в изучении неизвестной для неё области телесных удовольствий.
А она взялась учить его идеологии. Оказалось, что яростная сторонница левой идеи, считает, что нужно подниматься на борьбу, ненавидела Америку. Это было несерьёзно, детство, от нечего делать и с жиру. Медунов рано был вынужден бороться за существование, добиваться всего сам, а про справедливость это всё блажь. Не было её и не будет, самому нужно рубиться, а сидеть и ждать пока помогут, так это всякий дурак может. Пытался ей объяснить, но она кипятилась, начинала доказывать, бывало и плакала, обвиняя в социальной дикости.
Спорить с ней перестал. Её дело. Медунова устраивало просто спать с ней, а остальное, как мелкие неприятности. Когда она попыталась затеять его идейную перековку, то оборвал. Излишне резко, думал, что обидится. Она поняла и больше не лезла. Ей тоже нравилось спать с ним, хотя, скорее всего, находила для себя более романтические объяснения их связи. Потом сказала о свадьбе. Как-то так мельком, но Медунов то знал, что женщины просто так о свадьбе не говорят.
Это стало для него неприятным сюрпризом. Медунов не ждал. Спали, а причём свадьба? На Кате он хотел жениться, там была любовь, там было это сумасшествие, эта ноющая рана. А здесь весело перепихиваются, но ведь совершенно разные люди, их же ничего кроме постели и не связывает. Решил переговорить, чтоб не было дурацких надежд, а то надумает себе всякого. У Медунову уже было, когда женщина ставила условие: или женись, или … Медунов всегда уходил. Точнее выгонял, потому что жили то в его квартире. Решил поговорить и с Женей. Или просто спим и всё или до свиданья. Конечно красивая девка, но с этим у него проблем не было. Найдёт новую.
Шёл вечером домой, злой, потому что задержался на работе. А хотел сегодня поговорить с Женей. Вдруг она заснёт. Не будить же в самом деле. Откладывать, похоже, что вроде трусит. Разбудит. Не надо прятаться от проблем, он помнит, что это заканчиваться только большей болью.
Может, потому что задумался, может подошли тихо, но ничего не заметил, только упал. Очнулся на асфальте, в чём-то липком, голова кругом, боль, подташнивание. Попытался встать, повело и упал. Хотел крикнуть, но не смог. Лез на четвереньках неизвестно куда. Совсем ничего не соображал, но вылез на дорогу. Там потерял сознание. Увидел таксист и позвонил в милицию, те приехали, вызвали скорую.
Очнулся на больничной койке. ЗЧМП, перелом челюсти и скулы, множественные ушибы. Скорее всего, сперва оглушили, а потом били ногами в тяжёлых ботинках, целя в голову. Забрали пакет с продуктами и кошелёк с двадцатью двумя рублями. Подонки отмороженные.
Женька примчалась в больницу почти сразу и сидела днями до самой выписки. Месяц. Её чуть из института не выгнали. Но не отходила и всё утирала слёзы, смотря на него. Бегала к врачам, выносила судно, пока нельзя было ходить, кормила мягкой пищей и прочее. Медунов предполагал, что она девушка совестливая и не бросит. Но чтоб так вот ухаживала. И ему становилось стыдно, что собирался показать ей на дверь. Дурак был. С жиру бесился. Любовь ему подавай. Вот она и есть любовь, что здесь, рядом, ухаживает, целует в губы, подпираемые кучей металлической проволоки, крепящей челюсти для правильного заживления.
Он много думал об их отношениях. Даже находил пользу в собственном избиении, ведь благодаря ему не успел наделать глупостью и выгнать Женьку. А теперь понимал, что она ему очень дорога, она ему нужна. Целовал ей руки. Может это и не такая любовь, как с Катей, но он любит Женьку и никогда с ней не расстанется. По выписке он сделал ей предложения, она согласилась, решили, что отгуляют свадьбу, когда закончит институт. Спешить им было некуда. Потом и вовсе решили зря денег не тратить, а лучше купить квартиру в нормальном районе.
Женька.  Когда выписался из больницы, то попросил, чтобы Женька переехала к нему. И пусть занимается своей политикой, это неважно. Знакомые шутили о специфическом медуновском вкусе. То полюбил барышню, уехавшую в Израиль, то политически озабоченную. Видимо эстет. Медунов было всё равно, что говорят. Ему было хорошо.
Проснулся от гаркнувшего телевизора, соображал, что такое и сколько времени, пока не вспомнил, что смотрел фильм и заснул. Включил свет. Было начало одиннадцатого, а Женьки нет. Не звонила и не предупреждала. Встал. Они жили в плохом районе. Чуть ли не каждую неделю труп, распоясавшиеся малолетки, таксисты сюда побаивались ездить. Где ж она? Позвонил на работу, в офис партии, к подружке. Телефоны везде молчали. Одел куртку и пошёл на остановку встречать. Не хотел чтобы она сама ходила здешними подворотнями. Он видел изнасилованную. Здесь это не редкость. Девушка валялась вся в крови и блевотине. Чуть стонала. Она была известная на районе ****ь, кого-то заразила, ей отомстили. Но всё равно страшное зрелище.
Медунов взял с собой фонарик и пошёл. Что ж она не позвонила. Договаривались, что будет звонить, если задерживается. Споткнулся на лестнице о пьяного. Наверное, Сороченко, с шестого этажа. Как всегда пьяный и нет сил зайти, а лифт не работает, разворовали. Дом населяли в основном рабочие, выходцы из окрестных сёл. Пьянство, драки, мелкая уголовщина. В подъезде устойчивая вонь.  На третьем этаже жили алкоголики. В квартире по колено мусора, отключены газ и электричество, туалет давно забился, оправлялись этажом выше или ниже. Такой вот зверинец.
Шагал по пустой и тёмной улице, со знанием дела обминая открытые люки и крупные ухабы. Могли появиться новые, поэтому не спешил, всматриваясь в темноту. И ещё больше волновался за Женьку. Она же никогда не смотрит под ноги. Всегда думает о чём-то и влипает в переделки. Весной упала в люк. Медунов потом туда лазил, искал сумочку, и ужаснулся. Ржавые трубы, осколки бутылок. Там можно легко убиться. Из соседнего дома шёл мужик, после зарплаты, румяный, вступил в люк. Искали несколько дней, пока запах. Говорили, что крысы сильно обгрызли. Хоронили в закрытом гробу. В районе было много таких историй. Мрачные места.
Услышал топот, инстинктивно шмыгнул в кусты. Мимо пронеслось несколько десятков малолеток с молотками и арматурой. Он знает, чем может закончится такая встреча. Не понаслышке знает. Сидел в кустах и не дышал. Подъехала милиция, выскочил, показал, куда побежали. Этих подонков нужно гонять.
Пришёл на остановку. Она была большая и железная. Делали её с расчетом района, грубо и надёжно. Но дурь местная беспредельна, сломали и эту остановку. Рядом блистал витринами магазин. Зашёл купить чая. Потом долго ждал, но маршрутки проходили мимо, даже не останавливаясь. Да где ж она есть? Мелькнуло такси. Может она решила ехать на такси? Раньше никогда не ездила, берегла деньги, но теперь она сама стала работать, пусть учителем, но деньги есть. Может и на такси. Вспомнил, что у неё нет ключа, будет ждать на вонючей лестнице. Быстро пошёл домой. Сильно тревожился. Где же она? Хоть в милицию звони.
Женька, где она могла так задержаться. В голову лезли плохие мысли. Она ведь с принципами, кого-то будут грабить, мимо не пройдёт, вмешается. Всегда за неё переживал, холодея вспоминал о Кате. Спешил домой, к подъезду добрался без происшествий, прошёл мимо давно не работающего лифта, стал подниматься. Навстречу кто-то спускался, ничего не видно, похоже женщина, услышал знакомый запах её духов.
-Женька, ты?
-Витька!
Она бросилась на шею и заплакала. Что-то случилось, что-то плохое, она девушка спокойная, ни с чего бы не рыдала.
-Жень, успокойся, не плачь, что случилось?
-Папу взяли.
Она часто дышала и тесно прижалась к Медунову. Чувствовал её дрожь.
-В смысле взяли?
-Арестовали, сегодня после обеда.
-Да не может быть!
-Может. Мама мне на работу позвонила, рассказала.
-Кто арестовал?
-Милиция.
-Пойдём домой.
-Я так испугалась, пришла домой, тебя нет, подумала, что и тебя взяли.
-Я на остановке ждал.
-Я пешком.
-Я же просил не ходить пешком, неужели нельзя было такси взять?
Она только плакала. Зашли в квартиру, сели на кухне.
-Ну успокойся, Женька, успокойся. Не плачь, это ни к чему. Рассказывай, что случилось.
-Я уже домой собиралась, когда мама позвонила. Плачет, сказала, что арестовали. Я домой помчалась. Мама говорит, вломились в масках, скрутили и увели. Мы в милицию поехали, они нас давай гонять. То говорят, что в райотделе, то в городском, то в областном. Два часа бегали, пока нашли где он. К нему не пустили, сказали, может завтра.
-За что арестовали?
-За изнасилование.
-За какое изнасилование?
-Какая то девка заявление подала, что два месяца назад папа её изнасиловал.
Вроде тесть. Анатолий Никифорович был отставник, мужчина строгих правил, требовательный, но к себе, даже больше, чем к другим. В армии его карьера не задалась, так что уволился майором. Но мужик был толковый, а главное честный до болезненности. Устроился на конфетную фабрику и за два года стал завсклада, потому что ни сам не воровал, ни другим не давал. Домой конфеты так в магазине покупал, хотя как и все начальство имел право выносить безвозбранно. Принципиальный был человек, за что его и ценили.
Но угораздило его в политику податься. Те же принципы подвели. Власть богатеет, народ голодает, что ж это такое, нехорошо, нужно менять. Подался он в оппозицию и благо, что толковый мужик, с опытом руководящей работы, наладил деятельность в городе и по сёлам пошло. До поры до времени это ему с рук сходило, но как ближе к выборам дело пошло, так поставили ультиматум. Или партия или работа. К тому времени акционер на конфетной фабрике был от губернатора поставлен и вёл дело строго.
Анатолий Никифорович написал по собственному желанию. Чтоб он ради куска хлеба против собственного народа пошёл, да никогда такого не будет. Освобожденный от работы ринулся он в предвыборную борьбу и добился немалых результатов, обеспечив своей партии второе место. Даже сам в горсовет прошёл, но замутили дело с судами и мандата его лишили. Долго судился, только без толку, потому что суды под властью. Это его только взбодрило и придало сил, взялся он бороться с безобразиями ещё сильнее, даже дочку на это подсадил, готовился к грядущим президентским выборам и вот на тебе.
Митинг. Медунов в принципе знал тестя не слишком хорошо, но чтоб тот изнасилование совершил, так верилось мало. Такой благообразный дедушка, только о родине и говорит, не похоже как-то.
-Это же бред.
-Адвокат тоже так говорит. Сказал, что даже до суда дело не дойдёт, потому что никаких доказательств, кроме слов той девки, но я боюсь, как бы отца не избили. У него ведь сердце, тут нервотрёпка такая.
-Идиоты. Это ж надо такое придумать. Хорошо хоть не покушение на президента.
Медунов вроде бы шутил, но сам не знал, что и думать. Тесть то на насильника не походил, сухопарый, невысокий, бывший офицер с привычкой к порядку и идеалами. Всё говорил о родине, её бедах, несчастном народе, борьбе за достойную жизнь. Говорил на полном серьёзе, без тени иронии. Это и пугало Медунова. Ему казалось, что человек, слишком увлекающийся думами о высоком, способен на низость. Где-то вычитал, что тот, кто всю жизнь ждёт принцессу, в конце концов изнасилует кухарку. Будь Анатолий Никифорович обычным тестем, что не дурак выпить, возиться около старой машины и на даче, тогда бы Медунов и мысли не допустил, что способен на изнасилование. А так. Вон около его родителей жил человек, изобретавший гоночные космические корабли. Потом изнасиловал продавщицу из магазина, где покупал хлеб. Такой вот космос.
-Вдруг они его не отпустят?
-Ну что ты такое говоришь, как же не отпустят. Отпустят, это же глупо, такое выдумать.
Медунов стал гладить её руку и уверился, что действительно глупо. Не мог тесть изнасиловать, слишком он порядочный. Зря только полез в политику. С работы выгнали, нигде больше не брали, два раза поджигали дверь, один раз избили, уволили жену, а он всё оппозицию организовывал, хотя какая тут оппозиция, если любому кислород перекрыть легче легчего. Каждый сидит тихо и боится, как бы по голове не дали. Подло конечно, свободой и не пахнет, зато более менее сытно. Если хочешь сытость сохранить, то будь ниже травы, тише воды.
-Вдруг они его убьют?
Она посмотрела Медунову в глаза и заплакала. Кинулся успокаивать, в мыслях ругал себя за испуг. Конечно, могли убить, потом спереть на сердце или самоубийство. Вон директор мясокомбината не хотел делиться, так его посадили за неуплату налогов, а потом нашли повешенным, хотя тот через две недели собирался на секретарше жениться и умирать явно не собирался. Они всякое могли, но нельзя Жене это показывать, зачем её зря терзать.
-Ну всё, не плачь, не надо. Давай чая выпьем и спать?
Она плакать перестала, но в идно, что очень испугалась от своих же предположений. Включил газ, поставил чайник и подсел к ней.
-Ну посуди сама, зачем им его убивать? Что он, помешал кому-нибудь? Ну, протестует, возмущается, так ведь собака лает, караван идёт. И если бы хотели убить, так зачем такие сложности? Забили бы в тёмном подъезде и сказали, что хулиганы. Не будут они его убивать, только припугнуть хотят.
Потом пошли спать, чай не пили. Медунов подумал, что лезть к ней в такой день не нужно и только погладил по голове да ещё спросил, не взять ли отгул и помочь ей. Сказала, что не надо. Отец приучил её быть самостоятельной.
На удивление быстро заснул и спал так крепко, что она даже обиделась.
-Я всю не могла заснуть, а ты храпел, как боров.
-Это от свежего воздуха, долго на улице проторчал, пока ждал тебя.
Поели и разошлись. Он на работу, она вызволять отца. Медунов в троллейбусе сложившуюся ситуацию обдумал и решил, что тестя освободят. Изнасилование два месяца назад, теперь же ничего не докажешь. Решили опозорить. Пропечатают во всех газетах, со временем забудется виноват или нет, а что как-то связан с изнасилованием останется. Жульё. Медунов власть тоже не любил, но как работник с неплохой зарплатой, не любил сдержано. Хотя терять ему было нечего, а потому достать трудно. Другое дело, если у человека имущество. Вспоминал, как выл начальник, когда к нему пришли от губернатора и за здорово живёшь попросили отдать две трети акций. А не то. Даже не стали говорить что, начальник и сам знал. Повыл и отдал, продолжая оставаться в трезвом виде суперлояльным. А сам аж поседел. Конечно, обидно своё отдавать. Такая ненависть вспыхивает, что огого. Но ненависти хватает только на проклятия по пьяни. А вот хоть бы один взял и пристрелил губернатора, одного из самых энергичных бандитов в стране. Никто. Видимо давят так, что всегда оставляют надежду на спасение. Сволочи. При мыслях о власти у Медунова всегда портилось настроение и он стал думал о футболе, тем более что услышал разговор о вчерашнем матче. Интересный был футбол, очень, жаль что пропустил.
На работе сел за бумаги и работал без перекуров почти до обеда, когда пришла она. Вышли в фойе. Странно улыбнулась, сквозь слезы в глазах.
-Что случилось?
-Меня уволили.
-Как так?
-Сокращение штатов. На одну единицу, на меня.
-Вот сволочи!
Но сам не удивился. Она работала в школе, государственное учреждение, позвонили из госадминистрации и намекнули. Этого достаточно.
-Значит срочное сокращение штатов?
-Да. Я пришла отгулы просить, а директорша говорит, что пожалуйста. Вечные выходные.
-Ну и хер с ними, проживём, что там с отцом?
-Адвокат сказал, что заниматься этим делом не будет. Никто в области не будет. Ему вчера звонили. Говорит, что дело провальное, шито белыми нитками, но заниматься не хочет. Даже аванс вернул. И сказал, чтоб мы не сильно волновались. Должны отпустить. Время будут тянуть, позорить на весь город, но в конце концов должны отпустить. Хотя нельзя исключить и срока, у нас ведь всё возможно. Посоветовал привлечь центральную прессу и попросил к нему не приходить и не звонить. Даже говорили на улице, он боится, что подслушивают.
-Херня какая, неужели всё так плохо?
-Свидания опять не дали. И в передаче отказали, а ему ведь лекарства нужны.
-Скоты. А что за девка, узнали?
-В ПТУ учится, соседи сказали, что распутная, ещё когда в школе была, подхватила триппер. Обычная ****ь, как то её взяли на крючёк и заставили дать показания.
-Изнасилование конечно в противоестественной форме?
-Нет, это почему ещё?
-Ну, я думал для большей эффектности, мол вот какой подлец. Не подумали. И хорошо, что её нашли, а то мальчика бы выставили, тут уж навсегда бы замазали.
-Тебе нужно в СБУ идти работать, с такими выдумками.
-Ладно, не обижайся, пошли лучше обедать.
-Некогда. Ты не можешь сотню листовок отпечатать, мы завтра митинг готовим.
Она поглядела, как-то по чужому. "Мы" не относилось к нему. Медунов боялся таких взглядов, он не хотел быть ей чужим.
-Конечно, напечатаю, только пойдём обедать. Пожалуйста. И хоть улыбнись, а то смотришь на меня, как на эсэсовца.
Они пошли в кафе, ей два пирожка, ему пельмени и булочка. Потом общий кофе.
-Много человек завтра собирается?
-Чем больше, тем лучше. Хотим всех активистов собрать. Не забудь про листовки.
-Как бы и меня не взяли за изготовление подпольной литературы.
-Если боишься, то не надо.
-Женька, когда ты научишься шутки понимать?
-Какие тут шутки.
-У тебя деньги есть? А то у нас аванс выдали, могу подбросить.
-А мне за этот месяц выдали, чтоб больше не приходила.
-Ты не расстраивайся, не велика потеря.
-Мне трудно будет найти работу.
-Найдём. В крайнем случаи и на мою зарплату проживём, с голоду не умрём.
Она закрутила головой. Дома она сидеть не будет, уже привыкла иметь свои деньги. Даже сейчас не позволила расплатиться, сунула деньги. Медунов этого не любил. Феминизм какой-то, будто чужие. Но терпел, зная её принципиальность.
-Вечером подожди меня, вместе домой пойдём.
-Хорошо.
Из кафе разошлись в разные стороны, Медунов остановился и посмотрел ей вслед. Шла легко, быстро, волосы короткие, идёт ей стрижка. Почувствовал желание и поспешил на работу, чтоб зря не распаляться. Там уже подумал, что они совершенно разные. Катя и Женя. Вранье говорят, что мужчина любит только один тип женщин. Или может он исключение. По этому поводу вспомнил о директоре пивзавода, их важном клиенте. Директор слыл ужаснейшим бабником и доказал это, за два визита познакомившись и переспав с двумя барышнями, секретаршей и психологом. Мужик был лет под пятьдесят, с крестьянской рожей, чем брал непонятно, может деньгами. Говорили, что у него в заводе до полсотни любовниц было. Он им всем успевал время уделять да ещё на сторону ходил. Вот этот товарищ любил все типы женщин, даже одноногая у него была и с горбом. Видимо уникум. Недавно его прижали, чуть не выгнали с завода за то, что плохо делился. Так он, говорят, с перепугу ещё больше стал по бабам бегать. Совсем недавно из-за него работница тарного цеха проломила голову работнице бухгалтерии, однажды обманутый муж в него стрелял. Отстрелил мизинец и сел в тюрьму, директор же продолжал свои похождения. Медунову казалось, что так и сдохнет сей любвеобильный муж на какой-нибудь бабе. Что интересно, сын у него был голубой и жил в Киеве, подольше от отцовских глаз. Видимо мужественность распределилась по роду неравномерно, доставшись полностью отцу.
Выждав, пока начальник поедет домой обедать, Медунов распечатал листовки, как всегда разгромные и призывающие к борьбе. Спрятал их в пакет, чтоб никому не попались на глаза. Коллектив у них был хороший, без доносителей, но часто приходили посторонние, а времена вон какие настали. Стало как-то не по себе, работы особой не было, чтоб не маяться дурью ушёл с работы раньше.
Пошёл к Жене. Вспомнил, как писал поздравительную открытку, "любимой Жене", а ведь убери большую и жене. Тогда развеселился, хотя совершенно непонятно почему. Осенью можно будет на полном основании правописать без большой буквы. Через десять минут был уже около обычной хрущёвки, где на третьем этаже в трёхэтажной квартире находился штаб партии. Борцы за народное счастье долго мыкались по чужим углам, пока одна бабушка активистка не осчастливила завещанием жилплощади. В одной квартире теперь размещались сразу и редакция их газетки и сам штаб и приёмная. Поднялся по истёртой лестнице, взялся за дверь, когда ему навстречу вышел старик, свирепо оглядел и чуть стукнул костылём, освобождая себе путь. Медунов пропустил старого бойца и вошёл в штаб. Там было пугающе пусто.
-Где это обиженные делись?
-Не говори так.
-Не буду, что с отцом?
-Мать к нему пустили на десять минут. Держится бодро, говорит, что нельзя сдаваться и никаких мировых, власть должна ответить за произвол. Просил, чтобы сообщили в Киев, в иностранные посольства.
-Правильно, надо там шум подымать, Запада у нас боятся.
Медунов даже не осмелился предположить, что лучше бы согласиться по хорошему, бросить партию и зажить себе спокойно. Бывший руководитель областной организации был избран в Верховный совет. В Киеве пожил год, узнал, что такое деньги и перешёл к центристам, где не партийная дисциплина, а за каждое решение положен конверт. И когда не избрали второй раз, то пристроился в каком-то сытном министерстве на непыльную должность. Тестю тоже определённые куски предлагали, но когда с гневом отверг, стали тупо давить. Теперь в тюрьму посадили. Самое страшное, что вполне могли и не предложить мириться. Устроят образцово-показательную порку с освещением на центральных каналах и посадят, чтоб другим не повадно было. Притом с полным соблюдением законности, комар носа не подточит. Уже были случаи, раньше, правда, из-за денег, сейчас могут и ради политической стабильности. Посадят, в тюрьме слух пустят, за что дедушка сел и это уж почти верный каюк. Только теперь сообразил Медунов, что дело серьёзное и обернуться может ой как плохо. Но ей ничего не сказал, чтоб зря не бередить.
-Ты скоро?
-Да, только дежурный придёт и пойдём.
Они штаб свой без присмотра не оставляли, а то был уже прецедент, когда всю технику вытащили воры. Милиция приехала через час после сработки сигнализации и никого не нашла. После этого караулили сами.
-Как митинг, будет?
-Разрешения не дали, но мы всё равно собираемся.
-Могут ведь и арестовать.
-Скорей всего так и будет.
-Но зачем тогда выходить?
-Чтоб люди узнали! Они же смотрят эти чёртовы каналы, им в головы забивают всякое враньё и они думают, что так и надо.
-И что толку от вашего выхода?
-Нас увидят, узнают, что происходит, как садят в тюрьму неугодных, прочее.
-Вас увидят от силы сотня прохожих, лучше бы газету выпускали.
-Газеты пока не будет. Они арестовали машину, не на чем возить тираж из России, а тут её не печатают.
-Чего они так за вас взялись, выборы то ещё не скоро?
-Не знаю, но мы не сдадимся.
-Сколько же вас завтра будет?
-Семь человек.
-Сколько?
-Семь.
-А остальные, у вас же активистов до сотни?
-Они всем звонили, запугивали, обещали пригнать малолеток, чтобы те всех избили.
-Может не надо туда идти?
-Я их не боюсь!
-Но остальные испугались! Сколько народу было, а идёшь ты да пара калек! Остальные перебздели!
-Не осуждай их, лучше на себя посмотри.
-Не понял.
-Ты с самого начала перебздел.
-Ну, неправда!
Медунов замолчал. Аргументов у него было море, что он не хочет влезать в политику, он делом занимается, в конце концов у него правые взгляды, а всех этих наследников красножопых он не долюбливает, но излагать не стал. Все разговоры на политические темы заканчивались у них ссорами, поэтому просто сел на стул и глядел по сторонам. Женя тоже скандала не хотела, молча набирала на машине какой-то текст. Скорей всего призывную листовку. Через полчаса пришёл дежурный, можно было идти домой.
-Листовки в пакете.
Она улыбнулась, он тоже, признали, что погорячились. По пути домой зашли в гастроном, купили пельменей, рыбу и пива. Она любила пиво, любить обычные для её пола сладенькие безалкогольные напитки мешали патриотические чувства. Пива всё-таки роднее бренди-колы.
Поставил чайник на газ. После еды она любила кофе с пенкой, который получала из обыкновенного растворимого путём тщательного растирания ложкой. Медунов изысков не любил и пил чай в пакетиках. После питья помыли посуду и пошли смотреть телевизор. Там шёл исторический фильм голливудского производства, туповатый, но с красивыми декорациями и рабынями. Они были в отсутствующих одеждах, Медунов заворочался и пошел на кухню, принёс пиво и рыбу. Потребляли.
Женька была в хорошем настроении. Уверила себя, что завтрашний митинг с важен, он всё решит и нечего печалится, отца сразу выпустят. Медунов так не думал. Не выпустят. Только разозлятся от митинга. Но лучше не спорить с ней, потому что ничего кроме ссоры не получится.
-Ты пойдёшь?
-Куда?
-На митинг?
-Я ж на работе.
-А, ну да.
Прекрасно знала, что он на работе. Но спросила. Скользкий такой момент. Медунов чувствовал, что в принципе он отмазан. Работа у него ответственная, несколько человек подчинённых, многие магазины, так вот просто не бросишь. С другой стороны Женька то не просто так идёт, а ради своего отца. Будет одна там на площади. Гниловато получается. Он же мужик, он же должен её защищать, а тут бросит. И ведь вполне может вырваться. Митинг же не целый день будет длиться, а на часик-другой всегда можно вырваться.
Зудящее неудобство, когда вроде бы и прав, а свербит что-то неопределённое, не даёт спокойствия. Будь Медунов человек порефлексивней, он бы задумался и понял, что это совесть, но он парень был простой, поэтому мысли отогнал и решил поскорее заснуть, чтоб зря голову не ломать. Уже сколько раз было, что с вечера ничего не понятно, а утром просыпается и в голове готовое решение.
В этот раз решилось, что пойдёт. Как-то быстро сварганили завтрак, поели, оделись. Медунов чистил туфли, начальник не любил грязных туфлей, и ничего ей не говорил. Только как бы между прочим. 
-Во сколько у вас митинг?
-Зачем тебе?
-В СБУ позвоню.
-Там уже знают всё.
-Так во сколько?
-В два часа.
-Я подойду.
-Зачем?
-Что ж мне неприятно прогуляться с такой красоткой по центральной улице города?
-Вот балбес.
  Сказала это с интонацией матери, в которой больше восхищения, чем возмущения. Любит. Полез целоваться, истосковавшийся по ней, но она показала на часы. Опаздывать не нужно, он же руководитель, надо блюсти авторитет.
Ровно в полвторого отпросился на обед и пошёл к центральной улице. Ждал там несколько минут, пока появилась она с соратниками и смотанными транспарантами. Медунов предполагал, что им дадут развернуться, потом подойдут и начнут угрожать, чтоб уходили, а не то… Подошёл, поздоровался. Успели развернуть только один транспарант, когда подъехали две машины милиции и один автобус. Медунов решил вести себя мужественно, спросил в чём дело, тут же получил дубинкой по голове и был препровождён в бобик. Даже и не сопротивлялся от неожиданности, не сообразил и посмотреть, что с ней. Следом запихнули ещё двое студентов, он удивился их спокойствию, даже смеялись. Сам тоже пытался улыбаться, но больше дрожал. Он как-то не ожидал, что все так обернется. Плохие предчувствия. Что дальше? Решетки, камеры?
ИВС. Куда-то ехали, трясло и подкидовало, окна мутные, не видно куда ехали, впереди весело разговаривали милиционеры. Машина затормозила, всех троих вытащили и повели через щербатые ступеньки в болезненно желтые коридоры. Несколько решеток, толчок в спину и камера. Там было два наркомана, бомж и пьяная личность, истеричность утверждавшая, что перережет всех мусоров мира. Зубов у личности уже не было, правый глаз заплыл большим пузырём. Медунов сел на лавку, но когда услышал слово "нары", то поспешно встал. Боялся заразиться тюрьмой. Студенты, те сидели, развалившись и рассуждали как их будут выгонять из института. Сходились, что выгнать будет трудно, учатся хорошо, но на экзаменах нервы потреплют.
-А сейчас что?
-Сейчас будут по одному водить на допрос и там пугать.
Засмеялись. Нервно. Их уверенность постепенно переходила в браваду друг перед другом и Медунов это чувствовал. Себе приказал успокоиться. Что он нервничает? Ему бояться нужно только за работу. Если шефу позвонят, то устроит прилюдную выволочку, что в рабочее время попал в милицию. Даже придумал отмазку, что дескать шёл по делам, случайно оказался в толпе на площади, по ошибке взяли, а так и в мыслях не было. Ничего, не выгонят, на Медунове сейчас многое замыкалось, если выгнать, то на пару месяцев головной боли будет, пока подготовят нового человека.
Постепенно успокоился и минут пятнадцать просидел нормально, пока в камеру не швырнули ещё одного избитого. Говорили, что шьют мужику аж 34 квартирных кражи и выбили по всем эпизодам чистосердечное признание. Вскоре его забрали в СИЗО, а потом взяли Медунова. Вели двое человечков невнятного звания. Крепко держали за руки и молчали. Поднялись по чистенькой лестнице на второй этаж, завели в кабинет. Там сидел лысоватый и круглолицый майор. В больших ладонях терялся медуновский паспорт, изъятый еще когда вели в камеру.
-Ну, садись, Виктор.
Сел.
-Что ж это ты в хулиганы подался?
Медунов молчал не зная как отвечать. То ли по хорошему пробовать, то ли показать, что ничуть не боится. Все его пересечения с органами ограничивались общением с участковым и тем случаем в детстве, когда его вели в милицию за кражу велосипеда. Что сейчас говорить не знал.
-Молчим, не хотим разговаривать. Это не хорошо. А ведь вроде человек самостоятельный, работает в солидной фирме, зарплата дай бог каждому, чего это тебя потянуло на митинге?
Медунов так ничего и не решил, поэтому молчал дальше.
-Теперь с работы тебя погонят.
Майор улыбнулся, Медунов тоже. Знал, что не погонят и этот тип берет его на понт. Улыбка майора сошла на оскал, он вдруг дёрнулся всем телом. Медунов почувствовал удар под дых и упал вместе со стулом. Кряхтел на полу, подошёл майор. Легонько пихнул ногой в бок.
-Ты тут не лыбься, козёл. Понял?
Не то чтобы Медунов не знал, что в милиции бьют. Знал. Сколько раз рассказывали. Но всегда били их, каких-то мелких воришек, наркоманов, пьяных дебоширов, прочий человеческий мусор. А Медунов был преуспевающий человек, совсем другой и даже подумать не мог, чтобы его били.
-Вставай, чего развалился.
Майор уж сидел за столом и презрительно смотрел на отряхивающегося Медунова. Тому нужно было что-то говорить, всё равно что, иначе выйдет, что он смирился с ударом, согласен с ним.
-Я буду жаловаться!
-Чего?
-Я буду жаловаться, вы ответите за это!
-Ты что, ёбнутый?
-В прокуратуру, газеты напишут!
Медунов был футболист, а не боксёр, поэтому заметить кулак успел, а увернуться нет и снова упал, на этот раз оросив пол кровью разбитого носа.
-На кого ты жаловаться будешь, залупень? На меня?
Несколько ударов ногой.
-Значит так, долбоёб, героя то из себя не строй, героев мы мигом сокращаем. Спрашивают, отвечай, а не то так отделаем, что родная мама не узнает. Ну дебил, жаловаться надумал!
Медунов уже свыкся с разбитым носом и отчаянно решал, что ему сейчас делать. Нельзя просто так оставить всё это. Его ведут, как барана на бойню, тычут кулаками, так нельзя! Но как быть он не знал. Заворочался вставать, не лежать же в крови и вспомнил, как читал про самураев, что у них решение нужно принимать в течении семи выдохов. Вот сейчас броситься на эту скотину в форме и заставить его ответить за удары, бить. Медунов знал, что ещё несколько секунд и придумает аргумент не делать так, а выход казался красивым, мужским выходом, тебя бьют, ты даёшь сдачи.
Бросился, но майор оказался бывалый боец, ушёл от удара, сделал подсечку, завалил на пол и выломал одну руку.
-Ты что, урод, зарыпался! Ты на работника милиции напасть хотел! Сейчас я тебя научу форму уважать!
Он заломал руку так, что Медунов сцепивший зубы и терпевший сколько мог, теперь заорал и стал извиваться, пытаясь следовать за рукой и смягчать боль выламываемых суставов. Майор как-то ловко освободил свою руку, схватил Медунова за затылок и стал возить лицом по полу.
-Всё понял, говно такое? Я тебя спрашиваю! Всё понял?
-Да!
-Какое да, ты не баба, чтоб давать! Понял?
-Так точно!
Это он от тестя знал. Так точно. Прижал к себе руку, которая ещё пекла. Как же больно.
-Вставай, долбоёб. И попробуй мне тут ещё пошутить, на ласточку пойдёшь.
Медунова трясло еле уселся на стуле. Он хотел, чтобы это всё кончилось. Чтобы куда деться, но майор достал лист жёлтой бумаги и копеечную ручку.
-Так, теперь рассказывай. Кто подговорил в митинге участвовать? Кто организатор?
-Что?
-Ты глухой? Может тебе ушки почистить? Кто организатор?
-Не скажу.
Майор рассмеялся и хохотал долго.
-Ну ты и долбоёб! Хоть бы сказал, что не знаешь! А то не скажу. Ну не скажешь и не надо.
Откуда он достал дубину, непонятно, но Медунова опять лежал на полу, сбитый со стула.
-Значит так, дебил. Кончай выебываться, или придётся мне по твоим зубикам пройтись. Знаешь сколько сейчас зубики стоят? Рассказывай.
Организатором митинга была Женька и что ж про неё рассказывать? Это ж совсем гнилое дело, нет, не будет. Он представил, как будут бить по зубам. И тут заныли колени. Медунов схватился за них и понял, что начинается самое страшное. Приступ как на поле, только нет мяча, чтоб отбить и полегчало. Ему тяжело, страшно, сейчас хруснут коленки. Больно!
Он потерял сознание. Очнулся от ватки с нашатырем засунутой глубоко в нос. Кашлял, глаза слезились, выдрал её.
-Точно, ёбнутый. Ты что тут цирк устраиваешь с потерей сознания? Не всё понятно? Может повторить!
Майор еще поругался, но бить больше не бил. Зачем ему неприятности. А этот идиот сознание теряет. На вид здоровый мужик, а будто баба. При****ок. Хотелось ему заехать со всей силы, чтоб потом лазил и собирал зубы. Сдержался.
-Значит так Медунов, на первый раз тебя прощаем, списывая на случайную дурь. Но если ещё хоть раз такое повториться - получишь по полной программе. Понял?
-Понял.
Даже не ударил, а ткнул в голову.
-Как надо отвечать, долбоёб?
-Так точно.
-Теперь, кажется, всё усвоил. Ты парень одно пойми, что главное быть тем, кем ты есть. Ты говно, поэтому сиди тихо  не выкобенивайся, иначе будет плохо, как сейчас. Я понимаю, ты сильно не виноват, из-за бабы пришёл. Только какой же ты мужик, ежели баба тобой командует? Поэтому держи ее в ежовых рукавицах, чтоб и сама не дурила и тебя не мутила. И помни, что говну вылазить не положено. Раздавим. Сапоги запачкаем, но шланг возьмём, вымоем, мы люди не гордые. А тебе ****ец. Так что усваивай. Забирай его!
В камере сел на нары, спиной прижался к стене, спрятал в ладонях лицо, дополнительно закрыл глаза. Он думал, что всё выйдет по-другому. Он вспоминал тот страх, когда ныли колени. Ужас. Это даже не унижение, это ужас. Его растоптали. Просто взяли и растоптали, как переспелый помидор. Переломали через колено. Учили. Подступила тошнота. Как же так, он же человек, он же уважаемый человек, а его действительно будто говно. Растоптали и ноги вытерли! И он ничего не может поделать. Ничего. Он вспомнил блатное выражение "опустили". Его сейчас именно опустили. Опустили ниже всякого достоинства.
Он ещё долго сокрушался, постепенно успокаиваясь и чувствуя обиду.  От собственного бессилия. От того, что остаётся только один выход - терпеть. А он не хочет это терпеть. Похожие ощущения были в школе. Раз играли в футбол,  он забивал, был герой матча, а тут пришли пацаны из другого района и стали издеваться. Обзывали, тыкали, потом и побили. Еще мяч забрали. Тогда он приходил в себя несколько месяцев, бредил найти их и отомстить. Тяжело забывал. Он вспомнил тот случай и чуть успокоился. Переживёт ничего.
Трудности умножаются. Вскоре его выпустили, вернули вещи. Выбежал и домой. Быстрее домой, чтобы не светиться по городу с битым лицом. Женьки не было. Он начал звонить, в штабе сказали она в милиции. Медунов сел. Всё это время он ничуть о ней не беспокоился. Как-то сразу решил, что женщин арестовывать не будут. А она там. Вдруг её будут бить или что похуже? Он вскочил. Суки! Твари! Подонки! Они ведь могут её избить и он ничего не сделает! Женька!
Он бегал, бегал по квартире, потом накатил грамм сто пятьдесят. Притих. А дальше мыслишка. Что ведь другое. Если бы Катю арестовали, он бы думал только о ней, а про Женьку вспомнил только когда пришёл. Всё про себя думал. Мысль неприятная, он хотел ею чем-то перебить и придумал мечтать о том, чтобы уехать отсюда. Страна здесь такая уебищная, что добра не будет. Нужно ехать в Европу! Он неплохо знает язык, она ещё лучше, всё таки иняз. Молодые, не пропадут. Надо ехать! Ехать! Чем быстрее, тем лучше. Он не хотел, чтобы его снова опускали, не хотел, чтобы Женьку держали в милиции.
Женька, что он сдурел, что ли, надо же к ней ехать! Столкнулись в дверях.
-Женька!
Он обнимал её и плакал.
-Ты чего, Коль, ты чего?
-Что они с тобой сделали?
-Да ничего, вопросы задавали, идиоты.
-Не били?
-Били? Тебя что били! Колька!
Она увидела поврежденное медуновское лицо, сама заплакала, стала целовать и гладить по голове. Сидели вдвоём и плакали, что малые дети. Потом она рассказывала, что не сдастся, нужно бороться, отец будет доволен, когда узнает.
-Женька, уезжать отсюда надо.
-Куда?
-В Европу, лучше западную. Здесь нельзя жить. Я не хочу здесь жить. Это дикая страна. Я не хочу чтобы меня били, коленки, они ноют!
-Мы же боремся, чтоб такого не было.
-Я…
Медунов не верил в борьбу. Какая борьба, если всем всё равно. Сколько человек на митинг пришло? Всем ведь всё равно. Но ничего этого не сказал. Будет ссора, зачем.
-Ты права.
Главное, что она рядом. Потом посмотрим. Дождаться утра, может окажется, что вовсе необязательно уезжать. Что он просто запаниковал. Женька, она с ним. Медунов с радостью почувствовал, что все его опасения беспочвенны. Она стала ему такой же дорогой, как была Катя, может даже сильнее. Или по другому. Женька!
Куховарили что-то на кухне. Медунов быстро отошёл, стал шутить, веселить, а уж это он умел и спать легли в прекрасном настроении. Утром, как и ожидал, попустило окончательно и никуда ехать уже не собирался. Пошёл на работу. Ожидал, что шеф поругает за послеобеденное отсутствие. Тот повёл к себе в кабинет. Нервно курил.
-Ты уволен. Коля, я сделал всё что мог, но ты уволен. Я не хочу тебя увольнять, но учредители сказали, что или ты или ты вместе со мной. Вот.
Медунов опять не знал, что говорить. Что-то часто жизнь стала ставить перед ним задачки, которые он не мог решить.
-Коля,  я очень хорошо к тебе отношусь, ты толковый парень, нормальный человек. Я говорю тебе, не лезь туда. Пойми, я своё дело сделал, уволил тебя, дальше хоть президента иди стреляй, твоё дело. Я как лучше советую. Я сам же был гордый и умный, когда сказали они акции отдавать, вспылил. И они начали давить. Я ж при деньгах был, нанял адвокатов, понимал, что будут бить ниже пояса, так я подготовился. Только ни хера, они раздавят кого захотят, понимаешь, раздавят и не заметят. Они же профессионалы. У них всё отработано и выверено. Единственное, что я смог сделать, это вовремя сдаться. Пока они не применили тяжелую артиллерию. Забрали фирму, но оставили меня директором. Можно считать, что мне очень повезло. Другим просто раздавили. Это же машина, понимаешь? Она давит до упора, ты уже всё, сдался, лежишь и не шевелишься, а тебя давят и давят. Система работает и мочит тебя со всех сторон. Уже и мочить нечего, а по тебе ездят, унаваживают. Тебе оно надо, такое? Подумай, Колька. Я это тебе говорю, потому что желаю добра тебе и твоей барышне. Вы хорошая пара, живите себе спокойно и не лезьте, куда ни попадя. От греха подальше!
Шеф полез в стол, достал большой конверт.
-Здесь деньги и трудовая книжка. Уволен по сокращению штатов, можешь поступить на биржу труда, будут тебе платить пособие. Это всё что я мог сделать. Извини.
Медунов встал и ушёл. Потом сообразил, что надо было хоть поблагодарить или до свиданья сказать. А то ушёл, вроде обиделся, хотя директор не виноват. Он выполняет, что ему прикажут и всё.
Шёл по городу, учился чувствовать себя безработным. Деньги есть, не пропадут, но неприятно. Можно будет походить по другим фирмам, у него всё-таки опыт, сколько лет продавал. Начинал с конфет, теперь по водке. Только если указание уволить поступило с уровня учредителей, долго работать ему не дадут. Куда-то надо деваться. Так Медунов снова пришёл к мысли уехать. Вовсе не обязательно заграницу, там ведь будут людьми второго сорта. Можно в Киев. У Медунова там было несколько знакомых. Пару недель перекантоваться можно, пока устроятся на работу, потом снимут жильё. Вот и всё. Здесь ведь жизни не дадут. Это же ясно, что не дадут.
Пошёл к Женьке в штаб. Её глаза сделались, как у побитой собаки. Начала что-то лепетать про извинения.
-Женька замолчи! Ты чего? Думаешь, что я тебя обвиняю? Причём тут ты? Просто надо валить отсюда да поскорее, здесь жизни не дадут.
-Я не могу папу бросить.
-Тьфу ты господи, что на тебя нашло? Вроде кто бросать заставляет. Подождём пока выпустят, тогда и поедем. В Киев, там учителя английского в дефиците, а может и получше работу найдёшь. Устроимся. Как там отец?
С отцом было всё по-прежнему, с остальным хуже. Началась невиданная давка. Партийцы говорили, что такого ещё никогда не было. Со всех сторон и изо всей силы. Били по родственникам, по друзьям, по знакомым, отсекали всё что можно. В штабе стало приходить всё меньше народу, пока не осталось вовсе несколько старичков и Женьки. Медунов проходил как техперсонал и в качестве бойца не учитывался. С такими силами, не то что митинг организовать, даже листовки толком не разбросаешь.
Тут еще положения с тестем. Ему дело шили всерьёз и надолго, появились уже публикации в газетах, анонимные защитники нравственности побили камнями окна, хоть квартира была на пятом этаже. Все сходились на том, что дело дойдёт до суда и срок будет, хоть никаких доказательств, кроме письменных. У тёщи случился инфаркт, Медунов сидел два дня в больнице, пока Женя пыталась помочь отцу. Не удавалось. Всё яснее вырисовывалась показательная порка. Товарищи из Киева помогали больше советами, но адвоката найти так и не смогли. Женя пробовала ещё один митинг собрать, но теперь арестовывали уже на дому.
Подготовка к президентским выборам дело серьёзное, тут уж не до шуток. Нервотрёпка каждый день и каждый день приносил исключительно дурные новости. Медунов пробовал не принимать близко к сердцу, но смотрел, как Женька убивается и убивался сам. Стало побаливать сердце. Втайне пил валерьяночку и удивлялся, что вроде спортсмен, а здоровьем не вышел.
Последний бой. На дворе уже была осень, когда Женька прибежала откуда-то улыбающаяся и возбужденная.
-Колька, живём!
-Живём.
-Я узнала, завтра немцы приезжают!
-Кто?
-Немцы! Целая делегация, будут в Кривой хате заседать.
Кривая хата, это здание облгосадминистрации, где восседал губернатор с заместителями. Медунов это знал, но радости не понимал.
-А мы выйдем с плакатами, сделаем скандал на всю Европу и папу отпустят!
-Нас повяжут заранее.
-Мы хитро. Сделаем плакатики, спрячем под одежду и будем вроде прогуливаться. А как только немцы выйдут, мы к ним. Объясним всё, я ж немецкий неплохо знаю. При них милиция нас брать не посмеет. Прогремим и отпустят!
-Хуже не будет?
-А что хуже может быть, если они собрались его садить. Пять лет обещают. У него же сердце.
Медунов подумал, что у него тоже сердце.
-Давай так, выйдем, а если не поможет, то едем, хотя бы в Киев.
-Поможет! Я обещаю, что поможет!
-Хорошо, но если нет, то продаём квартиру и в Киев. Хорошо?
-Что ты так в Киев хочешь?
-Я жить нормально хочу. Тут не дадут и давай без споров про борьбу.
-Ладно, поедем в Киев, только поможет, точно тебе говорю.
До полуночи они делали лозунги на немецком языке, потом Женька готовила речь, короткую и убедительную. Поспали и рано утром прошли к Кривой хате. Погода была мерзкая, дождь, слякоть.
-Если будем здесь сновать, сразу милиция заподозрит, уйдём лучше.
Ждать пришлось больше трёх часов, окоченели уже, когда из парадного входа вывалила толпа румяных бюргеров, предвкушающих обед. Медунов с Женей еле успели, пока не все ещё зашли в автобус. Она стала рассказывать, а он развернул лозунги. Немцы смущенно переглядывались и лезли в автобус. Женька стала что-то кричать, но автобус газонул и уехал, оставив их на площади. И никого.
-Женька, уходим.
Была маленькая надежда, что из-за неожиданности менты не успеют сориентироваться и можно будет вот так просто уйти. Медунов уже почувствовал вкус везения, когда на самом краю площади дороги им перерезал микроавтобус. За шишлак и туда, поехали. Милиционеры вяло поругивались, но вели себя не агрессивно. Всё изменилось, когда в микроавтобус влез человек с погонами полковника. Медунов не знал ментов и потому не узнал заместителя начальника областной милиции Куракина. Он был чуть нетрезв и зол. Был дежурным по городу, всё нормально, а тут звонит взбешенный губернатор и матами излагает, что какие-то дебилы устроили дебош с иностранцами. Губернатор сказал писать заявление. И Куракин знал, что писать придётся. Вот так вот, ни за нюх табаку проебать карьеру, которую строил больше двадцати лет. Как тут не заматериться?
И надо проучить этих мерзавцев. Дебилы, долбоёбы, придурки! Это ж надо, выперлись на площадь! Сладкая парочка. Куракин стал бить Медунова. И в мыслях не имел убить, но первый раз садонул ногой в сапоге по коленям. Потом бил ещё, потом остановился. Медунов был мёртв. То есть мёртв и всё, хоть от таких ударов не умирают. Заголосила баба. Куракин дал ей в морду и приказал заткнуть. Плохой день, всё оборачивалось хуже некуда. Мало того, что неприятность с иностранцами, так теперь ещё и труп. Это ж и сесть можно. Куракин проработал больше десяти лет оперативником, напрягся как бы вывернуться и минут через пять придумал.
-За город, на Харьков, быстро!
Менты сидели притихшие, держа бабу на полу. Смотрели, как машина подъехала к заброшенному карьеру, заполненному водой. Как Куракин додушил бабу, прикручивал проволокой к обеим трупам куски асфальта.
-Чего расселись, помогай, приказ губернатора!
На раз-два бросили, в карьере глубоко, никто и не узнает. А молчать они будут, понимают, что начни болтать и пропадешь. Уехали. А Медунов умер от сердечного приступа, когда по колену ударили. Если вдруг непонятно.