Выстрел

 
                * * *
    
                Эти руки принадлежали юноше. Ухоженные,  тонкие  с нервными непропорционально  длинными пальцами. Они выступили из темноты, словно два призрака - два юных вурдалака вышедших на охоту  - замерли, словно принюхиваясь к ослепительно-белым клавишам, воспарили над абсолютной чернотой клавиш полутонов и застыли…
Перевитые набухшими от постоянных движений полупрозрачными  синими венами тыльные части ладоней были бледны и безволосы. И совершенно неподвижны. Эти несколько секунд без звука и без движения превратили их почти чёрно-белую фотографию с лёгким привкусом цвета. Руки медленно приблизились к клавишам фортепьяно и нерешительно беззвучно  коснулись их поверхности. И вдруг заиграли… Нервно… Рвано… Резко…Абсолютная    тишина  разорвалась напополам и грянула музыка.
                В отличие от первых, эти руки были хоть и загорелы, крепки и короткопалы, но принадлежали девушке, скорее всего одногодке по возрасту, но уверенной и независимой. Рукава синей спортивной куртки обрамляли её не узкие запястья. Правое было туго стянуто чёрным потёртым ремешком от часов. Это были уже не новые командирские часы. Лёгким, но упругим движением они сломали ружьё и чётким заученным приёмом вложили в гнёзда два патрона. Не останавливаясь, вернули ствол в исходное положение, и, не целясь, выстрелили по мишеням.
                Белые тарелочки разлетелись прямо в воздухе, не успев даже показаться, как следует, и мелкие осколки брызнули во все стороны.
                Музыка продолжала играть бурно, агрессивно, напирая, словно взбесившийся поток, готовый вот-вот прорвать последнее заграждение и  хлынуть  навстречу, сметая  всё  на своём пути. Руки пианиста, словно когти хищной птицы, вырывали из клавиш целые аккорды, будто  куски кровоточащего мяса, и казалось, что две летучие мыши воспарили над землёй, поделённой божьим провидением на чёрные и белые полосы.
                Руки девушки-стрелка снова рванули ружьё, сломали его, вбили по одному подряд два патрона, и снова не целясь, выстрелили.
                И снова тарелочки не выдержали и лопнули на тысячи кусочков.
                И ещё.
                И ещё.
                И ещё…
                Руки пианиста, словно два коршуна то взлетали, то, не успев даже набрать высоту, снова бросались на добычу, рвали её на клочки, пикировали, наносили смертельные раны, но не оставались пировать, а уносились ввысь, что бы мгновение спустя снова вернуться и вновь терзать всё более изощрённо  и сладостно.  Аккорды чёрного и белого…Белого и чёрного…И непонятно, чего же на самом деле больше, и что выберут следующим  эти два  непонятных создания, живущих в этот момент самостоятельной и независимой жизнью?...
                Выплеснув за эти короткие мгновения всё, что,  накопившись, сидело внутри, словно ком в горле, не дающий ни  вздохнуть, ни перевести дыхание, руки вдруг остановились.
                В абсолютной тишине пуля, посланная из спортивного ружья, попала в очередную тарелочку, и разорвала её вдребезги, заставив каждый кусочек взвыть на свой лад, отчего этот крик был оглушительным до болезненности.
                И каким-то незаконченным, словно что-то очень важное, но нереализуемое в словесный образ, осталось недосказанным…

                * * *
                Юноша, болезненно  худой, в чёрном  длинном  плаще и, в  беретке выходил из здания музыкальной школы. У него было бледное лицо с тонкими невыразительными чертами, едва наметившиеся  редкие усики, и блестящие глаза. В  руках  аккуратно  висела нотная папка. Его звали Игорь Левинский.
                У ворот  его ждала невысокая крепкая девушка в синем спортивном костюме,  кроссовках и чёрной мужской вязаной шапочке, называемой в народе «пидоркой». На плече висело ружьё в чёрном чехле. Её звали  Ниной Масловой.
 - Маслова, привет! - Игорь, сделав ударение на втором слоге, поздоровался с Ниной и подошел к ней. - Дай стрельнуть! - попросил он, схватившись за ружьё. - Тичер, гад, опять завалил. Видите  ли, у меня слишком много импрессионизма!
                Он, передразнивая преподавателя по-стариковски скрючившись, замахал руками.
- Сволочь старая!..- буркнув, он вдруг резко натянул ей шапочку по самые уши и захохотал. - Опять попалась!...
                И тут же ойкнув, схватился за бок и выронил папку, получив ощутимый толчок  локтём.
- Не Маслова, а  Ма..а..слова! - пропела сердито Нина, и, поправив ружьё, и выдернула его из рук Игоря. - Отдай, Паганини, а то собственный пуп подстрелишь!...
- Да, ла..а..дно!...- протянул он, потирая рёбра, и наклонившись, поднял папку. - Не больно-то и надо было!...
                Но было видно, что слова Нины его всё-таки задели.
- Куда пойдём сегодня? - спросил он, когда они вышли за ворота. - Моих предков уже часа два как дома нету, они в театр на «Современник» пошли, так что…
                Он многозначительно посмотрел на Нину.
- Дурак, ты! - грубовато сказала Нина, не сбавляя шага. - Я, по-моему, тебе ясно дала понять, что до свадьбы - хоть усрись! -  не дам.
- А то что? - Игорь, провоцируя её, скорчил презрительную рожу.
- Подстрелишь меня как бобика? Да?...
- Вот что! - её небольшой, но крепкий кулак прижался к его носу. - Враз в бубен закатаю!...Ясно?
                И усмехнулась, представив себе, как она бьёт Игорю по носу за то, что он домогался её.
                Они медленно гуляли по улице, поднимая  ногами тучи оранжевых листьев, болтали о какой-то чепухе, смеялись, ели мороженое и делали всякие глупости, позволительные в этом возрасте, из которого уже одной ногой они вышагивали во взрослую жизнь, где-то уже понимая это, но, ещё не отдавая себе в этом отчёт.
                Они остановились у неприметной парадной, единственной особенностью  которой была надпись на стене: «Наташа - три рубля - и ваша!». И крупными цифрами  был написан телефон.
                Они переглянулись.
- Зато у них папенька военком, - пробормотал Игорь и, шмыгнув носом, достал белый платочек и вытерся.- Они себе и не такое могут позволить…
- Завидуешь, да? - Нина презрительно скривила губы.- Николай Степанович, Николай Степанович!...А у Николая Степановича новая машина!...А у Николая  Степановича дома то, а Николая Степановича дома это!... Тьфу! - Нина сплюнула  под ноги, смачно и зло. - Смотреть противно!...
- А ты и не смотри! - крикнул Игорь.- Зато живут как люди, а не бог весь что…
                Пощёчина была сильная хлёсткая, а главное обидная, потому что на щеке уже расплывалось пятно, багровея прямо на глазах.
- Дура сумасшедшая! - Игорь пнул дверь парадной и оттуда уже заорал. - Спортсменка  грёбанная!...Последние мозги отбила себе!...
-  Подожди! - закричала Нина и бросилась за ним следом в парадную. - Я не хотела!...
               
                * * *
                Они лежали в постели - уже не дети, но ещё не взрослые - что может сделать один эпизод, пусть даже и такой, глобального и сёрьёзного, чтобы в один момент превратить их в иных существ с иной психологией и разумом?...
                Игорь лежал и, подложив правую руку под голову, молча смотрел  в потолок. Нина, скрутившись  калачиком,  уткнулась ему в плечо  и почти не дышала. Где-то  в углу тикали часы. Тишина была мягкая спокойная обволакивающая. Внезапно  часы зашипели, поднатужились и пробили девять. Нина   вздрогнула, и, прикрывшись простынёй, села на постель.
- Мне пора, - сказала она, разлепив непослушные губы. - Мама наверно уже дома…
                И  неловко стала одеваться. Вещи были раскиданы по всей постели, по полу. Нашла розовый маломерный лифчик, и, смутившись, стала  его надевать, повернувшись к Игорю спиной. Но он молча развернул её к себе лицом, и впился взглядом в её обнажённую грудь.
                «Зачем?» - беззвучно прошептали её губы, но тут же замолчали. Его длинные быстрые пальцы, едва касаясь её кожи, безмолвным ураганом носились по ней, словно проигрывая какие-то сложные аккорды. Две хищные птицы вновь застыли в воздухе, готовые вот-вот сорваться  в штопор, закрутиться, налететь, изорвать в клочья.
               Нина лежала на постели, вытянувшись в полный рост, неподвижная и нагая. Сорванная простыня лежала на полу, сброшенная в неистовом порыве. Игорь сидел перед ней, разложенной перед ним как партитура, а её тело - прародительница чёрных и белых клавиш - вздрагивало от его прикосновений. И снова зазвучала музыка. Быстрая…Неровная….Дерущая кончики нервов, и, в то же время, ласкающая, словно дикий зверь, испытывающий вдруг симпатии к тому, кто вроде бы должен был  быть источником его пищи.
              Извиваясь ужом,  Нина  отвернулась, закусив губу, а тело её уже жило самостоятельной жизнью, подчиняясь рукам, извлекающим звуки из всего, до чего они  дотрагивались.
              Сильные крепкие пальцы впились в постель, словно боялись потерять единственную связь с этим,  пока ещё реальным, миром, а он играл и играл, не останавливаясь ни на секунду, и она закричала. Не сдерживаясь и не стесняясь, во весь голос проснувшейся плоти, но голос её потонул, затерявшись в обилии  чужих звуков и стонов…

                * * *
               Прошёл год. Наступила зима. Холодная и глупая как везде. Здесь в  Чечне было все, так же как и дома, только теперь снег не был обычной детской радостью, а превращался в друга или  во врага, в зависимости от обстоятельств.
               Нина, завернутая в камуфляж, сидела в укрытии со снайперской винтовкой в руках, и терпеливо ждала. Лицо её сильно изменилось за это время. Оно стало гораздо темнее и старше, но не только из-за загара. Появилось какое-то совсем не женское выражение, сделавшее  глаза волчьими, словно они всё время высматривали добычу. Они и сейчас были слегка прищурены. Она смотрела в прицел, что-то выжидая. Время работало на неё.
               Тишина была повсюду. Мёртвая и безмолвная, только где-то в мозгу кто-то маминым голосом читал последнее письмо, впечатавшееся навеки в воспалённое сознание.
               «Здравствуй, дорогая доченька! Пишу тебе уже в третий раз, а от тебя всё нет никакой весточки. Как у тебя дела, как здоровье? Я понимаю, что сейчас из-за занятий в училище у тебя совсем нет времени  отвечать мне, если всё же появится такая возможность, то напиши хотя бы пару строк. Была на кладбище у отца. По-моему, он недоволен, что я разрешила тебе учиться, ну, да, ладно. Ему в своё время дед тоже не разрешал, а он всё рано по-своему сделал. Очень не хотела тебя огорчать, но лучше поздно, чем никогда. Игорь-то твой провалился на экзаменах в консерваторию, говорят, что обозвал члена комиссии старой ретроградной сволочью, и был удалён без прослушивания. Ему пришла повестка из военкомата, но Николай Степанович сделал ему отсрочку по состоянию здоровья, и теперь он может спокойно готовиться на следующий год. Да,  и ясно почему: на прошлой неделе у него была свадьба с Наташкой, так что теперь он зять Николая Степановича, а Николай Степанович, как ты знаешь, своих в обиду не даёт. Но ты, Ниночка, не огорчайся. Богатых невест много, а таких как ты по пальцам пересчитать можно. Намается с ней он ещё - Наташка-то девка избалованная, не привыкшая к трудностям. Поди, прибежит к тебе, как только поймёт, что за деваху получил. Ну, а там тебе самой решать, что и да как. Вот, и все наши новости. У меня всё в порядке, денег немного, но на жизнь хватает. Ты тоже следи за собой, старайся вовремя есть, а то без горячего себе весь желудок испортишь, как все студенты. Жду ответа. Целую. Мама».
                Нина, наконец-таки дождавшись удобного момента, начала стрелять. Сделав десять выстрелов, она, перекатившись, поменяла  позицию, и посмотрела в прицел.
                Наспех разбитый лагерь  был полностью уничтожен. Трупы лежали  повсюду: на снегу, у костра, с миской в руке - варево пролилось прямо на грудь, но никто не бегал, не орал, не отстреливался - везде была вся та же убийственная  тишина.
                Даже водитель  сидел в потрёпанном «газике», и, казалось, спал, обняв широкими ладонями руль.
                И если бы не остатки  мозгов, разбрызганных по всему лобовому стеклу, то так оно, наверное, и было.
                Так же через прицел Нина увидела, как на месте побоища  появился  один из боевиков, и, убедившись, что в живых уже никого нет, махнул рукой, и что-то беззвучно прокричал.
                Спустя несколько секунд, появилось десятка два таких же бородатых и неухоженных боевика, и быстро начала собирать оружие и боеприпасы.
                Тот, который первым появился на поле боя, поднял руку ещё раз, и махнул ею, на этот раз Нине.
                Выйдя из укрытия, она так же подняла руку, давая понять, что всё поняла, и начала собираться. Больше ей здесь уже нечего было делать.

                * * *   
               
                Прошло ещё два года. Опять наступили зима. Глупая и угрюмая. Как и любая ночная зима.
                Какая-то  невысокая, но хорошо одетая девушка в норковой шубе голосовала на дороге. Машины проезжали мимо неё, не останавливаясь. Девушка нетвёрдой походкой сделала несколько шагов, остановилась, пытаясь сохранить равновесие, и повернулась лицом. Это была Нина.
 - С…с…суки!...Тормозите…Кому, говорю…Мать вашу!...
                Пьяно бормоча проклятия, она неловко несколько раз невпопад махнула рукой.
                «Копейка» белого цвета побитая, ободранная и обшарпанная, проехав метров тридцать, резко затормозила. Потом, врубив заднюю скорость, сильно газуя, вернулась   назад.
                Опустив окно, водитель - мужчина лет 38  в чёрной кожаной куртке -  поинтересовался.
 - Куда едем?
 - К…какая разница?...Просто едем…
 - А деньги есть?
                Усмехнувшись, Нина  достала пачку тысячерублёвок, и, сжав её в кулаке, поднесла к лицу водителя.
 - Хватит?...
                Окинув её оценивающим взглядом, водитель кивнул и открыл кнопку задней двери. Нина, распахнув её, грузно плюхнулась на сиденье.
                Машина тронулась с места.
 - Куда сейчас?
                Водитель, полуобернувшись, посмотрел на Нину. Та пьяненько усмехнулась.
 - А вот куда хошь, туда и поедем…Я ж разве против?... 
               Ей почему-то это показалось смешным, и она начала смеяться, всхлипывая и икая. А, насмеявшись, вдруг сказала.
 - Слышь, ты, командир, как тебя зовут?
 - Виталий.
 - Слышь, Витюха, я тебе нравлюсь? Как баба?...
 - Ну…
 - А хочешь меня трахнуть?...
               Нина рывком распахнула шубу. Под ней ничего не было, она была абсолютно голой. Виталий, мельком глянув на  неё, ничего не сказал и снова повернулся к дороге.
               Нина  поняла этот взгляд по-своему, и самодовольно откинулась назад, не потрудившись даже прикрыться.
 - Вижу, что хочешь…Вы все мужики такие…козлы… И он тоже хотел…Сукин сын!...
               Она с какой-то тупой злостью пробормотала неразборчиво что-то, и, откинувшись назад ещё больше, задремала, прикрыв веки. Губы её продолжали шевелиться во сне.
               
                * * *          
               
                В ночном стриптиз - баре всё было как всегда. Десятка полтора стриптизёрш  бродили по всему  заведению, и  мягко, но настойчиво приставали  к редким посетителям, некоторые из которых  пришли со своими женщинами. Кто-то из танцовщиц уже танцевал на столе, отрабатывая заветную двадцатку, другие лениво тянули  коктейли через трубочку - их было гораздо больше, чем клиентов. Играла ни к чему не обязывающая  музыка.
                Нина с Виталием сидели за одним из столиков. Она была такая же пьяная, как и до этого - видимо, она пила без остановки с самого  утра. Её роскошная норковая шуба была кое-как застёгнута, едва прикрывая грудь. Причёска растрёпалась, и хотя волосы по-спортивному были коротки, видно было невооружённым взглядом, что она кутила всю ночь, и ванна бы ей не повредила. Путаясь, она говорила Виталию.
 - Он - падла… Он за мною с четвёртого класса бегал…Подойдёт, как придурок, и смотрит, смотрит… Я на него ору, типа, чего вылупился, а он всё молчит. Потом вдруг поцелует и давай убегать. А я догоню его, скручу носом в угол, спрашиваю какого хрена надо. А он опять целоваться лезет…И до дома каждый день провожал…
               К их столику, покачивая бёдрами, подошла  стриптизёрша, и предложила танец на столе, но Нина грубо оборвала  её.
 - Пшла вон, сука!...Со своими ****уй!...
              И бросила ей в лицо тысячерублёвку. Девушка, продолжая также мило улыбаться, нагнулась на прямых, широко расставленных ногах, демонстрируя  прекрасную попку, едва прикрытую тоненькими трусиками, подняла бумажку с пола, схватив её зубами, выпрямилась, демонстрируя трофей, и не спеша, ушла.
              Нина угрюмо подняла голову.
 - Вот из-за таких дырок вся жизнь наперекосяк идёт…На фига он ей нужен был?...А?...Что она в нём нашла?...Он же, блин, пианистом был…У них же ничего общего не было!...
              Подперев голову, она пьяно икнула. Виктор смотрел на неё, думая о чём-то своём. Он вообще был крайне неразговорчив.
 - Слышь, Витюха, а хочешь моим парнем стать? Будешь меня трахать каждый день как последнюю шалаву, а тебе платить буду за это…Хочешь?...Не думай, я не дешёвка, у меня денег есть…Я тебя всего куплю… с  потрохами…
                Она полезла в карман, достала смятые пачки долларов и рублей, и положила на стол перед Виталием.
 - Хватит или ещё хочешь?...У меня много есть…Я теперь богатая невеста…Твою мать!…                      
                Она с горечью посмотрела  на пачки с деньгами, взгляд у неё стал пустой, безжизненный. Она наклонилась к  нему и зашептала, жарко, пронзительно.
 - Представляешь, ****ство какое?... Я три года ждала, чтобы в его сучьи глаза плюнуть!...Меня - подругу детства! - на какую-то шалаву променял, потому что её отец военком, и его от армии отмазал!...Я как тварь последняя в людей стреляла, деньги собирала, чтобы ему в морду бросить, а эта падла за два дня до моего приезда загибается от воспаления лёгких!...Нет, ты представляешь?!...Сука!!...Дохнет, меня не дождавшись!!...
                Она залпом опрокинула стакан какой-то неразбавленной гадости, продаваемой как текила. Услыхав последние фразы, Виталий вдруг оживился. Это была знакомая ему тема.
 - Где же это ты так заработать успела? Уж, не в Чечне ли?
               Нина, скривившись, зажевала текилу лимончиком.
 - А где же ещё? Я там три года снайпером была…
               Губы  Виталия  презрительно вытянулись в тоненькую ниточку.
 - Сочиняете, мадам. Как по писанному…Не было у нас в Чечне женщин-снайперов…Ни одной…Небось, нагибали тебя милую по сто раз на дню, а теперь героиней решилась сделаться…
               Нина подняла голову и посмотрела ему в глаза.
 - А с чего ты решил, что я на нашей стороне воевала? - жёстко спросила она.
                Глаза Виталия превратились в две щёлочки.
 - Врёшь, - сказал он, и по лицу его заходили желваки. - Докажи.
               Нина открыла сумочку, и, достав кусочек пластика, бросила ему через стол.
 - Я - почетная гражданка этой долбанной республики…На моём счету двадцать восемь офицеров… Меня там эти чёрножопые ценят…
               Больше она ничего не успела сказать. Виталий, рванувшись через весь стол, ударил её ногой по лицу. Страшно ударил…Всю ненависть вложил, ни слова не сказал, а просто расписался армейским ботинком на лице, которое лопнуло, разорвалось, брызнув кровавыми сгустками, а тело уже летело и падало куда-то назад вместе с отлетающим сознанием…
               Впрочем, его уже давно не было…Целых три года…

                * * * 
                Её привезли на какой-то пустырь - в три часа ночи зимой найти такое место проще простого - открыли дверь патрульного «газика», и выволокли на землю. Два сержанта - милиционера  содрали с неё шубу - помятую и измочаленную сапогами - и разорвали на две части. Шуба была новая добротная, и поддалась не сразу, но разве что-то могло остановить трёх озверевших мужиков? Виталий с подбитым глазом - патрульные в клубе сгоряча не поняли что к чему -  прихрамывая вылез последним, и с остервенением рванул за воротник. Тряпки, стоившие минуту назад бешенные для рядового мента деньги - полетели на землю. Высокие замшевые сапоги, сумочка, и всё её содержимое было разодрано в клочья, и полетело туда же. Пачки денег, валюта и рубли - всё вперемешку - были безжалостно скручены в тугой комок, и вбиты ей в рот до самого горла вместе с языком и выбитыми зубами: даже в страшном сне никому не пришло бы в голову взять хоть одну бумажку!
                Опухшее от ударов нагое тело зашевелилось, и сквозь хруст ломающихся льдинок - там до морозов была лужа - до них донёсся приглушённый животный стон. Она ещё была жива.
 - Гадина, живучая какая, не подохнет никак! - один из сержантов с ненавистью подскочил и ударил её ногой по голове. Потом ещё раз…
                И ещё…
                Потом подбежал второй, и тоже ударил по хребту. Потом в живот…
                И тут никто уже не мог остановиться…
                Добивали втроём, словно никто не хотел уступать другому места. А когда ненависть испарилась, словно кипяток в чайнике, кто-то взял и положил этот роковой кусочек пластика ей на грудь. Пусть знают за что…      
                Молча, с омерзением, вытерли окровавленные сапоги об снег, и сели в машину. Говорить не хотелось…
 - Тебе куда, майор? - хмуро спросил один из сержантов. - Может, до дома подбросим?
                Виталий, потрогав быстро наливающийся синяк под глазом, поморщился и покачал головой.
 - Машину надо забрать. А то завтра не разогнуться будет…Там уж тогда не до неё…
 - Ты, уж, извиняй, - пробурчал второй. - Кто ж мог тогда подумать, что тут… Такое…
                Он замолчал, не зная как оправдаться.
  - Ты представляешь, десятерых за один раз подстрелила! Из подтишка, как куропаток! Даже пикнуть не успели! - Виталий вдруг взорвался, и его затрясло как параноика.- Всё, что угодно ждали, только не со спины, от своей же! Думали, что чеченский снайпер работает, три года почти искали, всех на уши поставили, а она можно сказать у нас под боком была, одну кашу с нами жрала!...И продолжала стрелять!...Тварь!...Тварь!!...
               Он не договорил. Кадык задёргался, словно слова торопясь выскочить наружу все одновременно, застряли и перехватили дыхание. Руки тряслись. Его бил озноб.
 - Хватит на сегодня. Теперь будешь спать спокойно, - сказал первый сержант и включил зажигание.- Это у нас сегодня будет весёленькая ночка. Всё-таки ЧП на участке. Как ни как труп…Неопознанный…
              Он невесело кивнул в сторону убитой. Потом включил передачу, и, развернувшись, медленно выехал на шоссе. Чуть помедлил, но дорога была совершенно пуста - кому охота ночью в такой мороз куда-то ехать! - и также неторопливо повернул направо.
                А потом пространство вдруг резко сузилось, скрутилось, превратившись в бесстрастный  глаз прицела, исполосованный  коллиматорными  нитями, и чья-то уверенная рука неторопливо навела его на висок  сидящего за рулём сержанта. Зафиксировала. Изображение застыло, словно умерло на мгновение…
                И, разрывая звенящую тишину, грянула музыка…