Работа ведет к могиле

По Марксу, отдых – это переключение с одного вида деятельности на другой. Получается, что мир беспрестанно отдыхает. Для меня труд – это переключение с одного вида отдыха на другой. Следовательно, я беспрерывно работаю. Кто-то сказал: «Праздность ведет к разврату». А я говорю: «Работа ведет к могиле».

Мы сидим в институтской курилке с Олей Харламовой. Все ее зовут Хрю. Мама меня вечно спрашивает, почему Ваку зовут Вака, почему Хрю зовут Хрю, почему мы не зовем друг друга по именам и фамилиям и т.д. и т.п.  Мы прогуливаем статистику, и Хрю вдруг, ну просто прочитывает мои мысли: «Почему людям дают пенсию в старости? Зачем она им в старости нужна? Им в старости и так делать нечего, вот и работали бы себе! Я бы давала пенсию молодым – столько интересного в жизни проходит мимо, а ты сидишь на этих лекциях дурацких!»

Святые слова! Я еще вчера знал, что не пойду на первую пару, лег в два часа ночи и мечтал только об одном, чтобы предки потихоньку ушли на работу, а я смог наконец немного отоспаться. Ничего подобного – мама начала с утра заглядывать в мою комнату и квохтать, что я опоздаю на учебу. Легче было уже встать и придти в институт, чтобы два часа теперь сидеть и курить, дожидаясь, пока статистика закончится. «А давай, - говорит Хрю, - прогуляем сегодня и остальные занятия!» «Давай – ответил я – с тоскливой радостью, понимая, что залезаю в трясину все глубже. Ей хорошо, подумал я, ее-то в армию не заберут!».

Мы вышли из темного прокуренного здания на свежий апрельский воздух, распахнув куртки, сели в троллейбус и  поехали к ней домой. Вот ради чего стоит жить! Что может быть радостней этого момента! Она одна, эта минута счастья!  Минута настоящей свободы, когда решение уже принято, а раскаяние еще не наступило! Ее родители, слава богу, никогда не торчат днем дома. У Хрю классно, в баре полно выпивки, курить можно, где хочешь, а не выходить на лестницу». Хрю наливает мне джин с тоником. «Слушай, говорю, а бутербродика у тебя не найдется?» «Это аперитив, - отвечает она, - ешь вот орешки». Мы сидим перед теликом, смотрим  крутой фильм - «Бойцовский клуб».

- Ты борщ будешь? - Буду!

- Котлеты будешь? -  Буду!

Борщ темно-красный, с золотистыми искорками, с укропом. Котлеты  с хрустящей корочкой, с соленым огурчиком и жареной картошкой. Моя мама – замечательный человек, но никак не хочет понять,  до чего мне надоели ее паровые котлеты. Все, что она скажет, я знаю заранее: «У тебя гастрит, и вообще жирное и жареное любому человеку не полезно». Еще она любит говорить не «котлета» или «хлеб»,  а «продукт». Она говорит: «Не порть продукт!», когда я начинаю ножом автоматически начинаю тыкать в яблоко, лежащее в вазе.

К борщу  мы с Хрю выпиваем по рюмочке водки. «Не пить же джин-тоник с борщом» – говорит Хрю. На десерт Хрю достает из бара «Beilis». Тут уж мы отрываемся по полной программе. Дураки, англичане, выпьют по капельке и довольны. А его чем больше пьешь, тем вкусней становится. У Хрю Бейлиса хоть залейся, ее отцу все эти бутылки дарят.  «Раньше, рассказывает мне Хрю, он эти бутылки, как подарят, сразу относил в ларек за полцены, а потом в ларьках запретили продавать крепкие напитки , ну и …». Отец у Хрю - врач, и благодарные пациенты, вместо того чтобы денег дать, бутылки несут. «Деньги давать они почему-то стесняются. Уже давно вся медицина платная, а они продолжают бутылки носить.  Заканали эти вазы хрустальные, коробки с конфетами, да бутылки бесконечные. Мы их передариваем, передариваем. И -  родственникам, и - учителям, пока в школе училась, и в институте преподавателям».

Хрю – могла бы быть красавицей, если бы не была такой толстой. У нее такие невинные-невинные  глаза в светлых, пушистых  ресницах. Рот у нее  словно бы мягкий, но в то же время отчетливый и твердый, как нарисованный.   В группе она влюбляется во всех по очереди, но никто иначе как  друга воспринимать ее не может. Потому что очень толстая. Но она не комплексует. Она – молодец. Мне становится вдруг ужасно жалко ее, я протягиваю к ней руку, а она бросается ко мне, как будто, прямо, всю жизнь этого ждала. Мы целуемся, целуемся, а в комнате становится все темнее и темнее. Я прижимаюсь к жирному Хрюнову плечу, и мне хочется только одного – спать. Ты что, ты что ? – встряхивает меня Хрю. Я удивленно поднимаю на нее свое пьяное лицо,  и меня рвет. Рвет на диван, рвет ей в лицо, рвет в пепельницу с окурками. Из меня выливается  сладкий Бейлис с орешками, извергается ярко-красный борщ, котлеты и жареная картошка, в полной сохранности, как будто я ее и не ел, вываливаются орешки, и   вытекает джин вместе с тоником. Я бегу в туалет, но на долю унитаза уже ничего не остается. В комнате Хрю, трезвая как стеклышко, отмывает всю эту гадость. Я хочу помочь, но она вдруг начинает рыдать и посылает меня на фиг.

Домой  возвращаюсь зеленый. Мама подозрительно поглядывает на меня  и принюхивается. Я отказываюсь от ужина и рассказываю, что съел в институтской столовой несвежий чебурек.  «Но от тебя пахнет алкоголем!» - говорит мама. Не пивом, не вином, как сказал бы, наверное, другой человек. Нет! У мамы – «продукт», «алкоголь». «Каким алкоголем!» - ору я. «Я не знаю, каким! Ты пил – ты и скажи, каким!» - продолжает она свое. «Ну, ты видишь: человеку плохо, - ору я, - ты можешь, наконец, отвязаться? - и захлопываю  дверь перед ее носом». Но мама не сдается. Весь вечер она врывается ко мне в комнату и говорит, что надо хорошо учиться, что надо соблюдать диету, что не надо пить, что не надо курить, что заберут в армию, что я сам выбирал свою профессию, что очень важно все делать вовремя, что я сам себя загоняю в угол. Я  заранее знаю, все, что она скажет. Я знаю – праздность ведет к разврату. А работа ведет к могиле. А чем праздность отличается от работы? И чем  работа отличается от праздности? Это все говорю я себе. Но настроение мерзкое.