Шу и Ши

(почти правдивая китайская история для взрослых с задержкой умственного развития)

        «Это очень печальная история…Было это так давно, что многие нехорошие люди поговаривают, что этого вообще не было, но не верьте им – это неправда. История вполне реальная и вам это подтвердит любой китаец, который лично наблюдал это со стороны, или даже был непосредственным участником, поэтому можете не смущаться и верить всему тому, что я вам расскажу. Особенно пытливые из вас могут воскликнуть: «Но, помилуйте!...Вы же только давеча сообщили, что это очень давняя история, поэтому и нет уже никого, кто бы мог подтвердить её!», но я и здесь не попадусь на вашу уловку, потому что вам надобно знать, что все китайцы поголовно занимаются китайской гимнастикой (подобно тому, как все шведы занимаются шведской, и не только в своих шведских семьях!), и поэтому очень здоровые и выносливые люди, а это всё в полной мере способствует оздоровлению. Ну, а здоровые люди часто оказываются, как не странно, долгожителями. Конечно, гораздо легче стать долгожителем, если ты имеешь гадский склад характера – про таких говорят, « вот, гад, зажился на свете!», видимо имея ввиду, что и то, что есть уже слишком много, но мы не будем упоминать эту черту характера в отношении хоть какого-нибудь китайца, потому что их просто неимоверное количество, а китаец за китайца всегда порвёт последнюю рубашку, в отличие от наших людей, которые предпочитают собирать свои рубашки с ниток, набранных по всему миру, а это, как вы уже могли догадаться, зачастую оказываются нитки, надранные именно китайцами со своих китайских рубах. Поэтому…не будем…
        Итак, в маленькой крохотной китайской деревушке, где ног было больше, чем поголовье скота в той же самой деревне во столько же раз, во сколько китайский мудрец Лао Дзы был непонятнее другого китайского мудреца Конфуция, который целыми днями только и занимался тем, что завешивал окна в своей хибаре чем-нибудь, чтобы добиться абсолютной с точки зрения Дао любви, темноты, в которую потом бросал, предварительно покрашенную китайскими несмываемыми чернилами, бедную кошку, после чего, подобно другому, только уже греческому, мудрецу Диогену, начинал её искать, надеясь с фонарём отыскать в этом хоть какой-то смысл. На самом деле смысла в этом не было совершенно никакого – это была пьяная шутка Архимеда, которую он рассказал племяннику Шекспира, но Конфуций так был в этот момент увлечён познанием Дао своей соседки За Юань, что совершенно упустил этот момент. А когда вспомнил о нём, то уже не у кого было спрашивать, потому что к тому времени Архимед успел погибнуть от рук варвара, а племянник Шекспира еще так и не успел родиться. Поэтому, он всё воспринял за чистую монету и пошёл красить кошку. Всё было замечательно, кроме одного: язык у кошки так и оставался розовым, потому что она любили ходить по-маленькому в розовые кусты и это страшным образом повлияло на её обмен веществ. Тогда Конфуций обратился с этой просьбой к краснобровым, которые всегда имели очень красные брови, очень правильно рассудив, что уж они-то и должны знать секрет раскрашивания и приукрашения, но краснобровые его огорчили, потому что медитировали в семнадцатом монастыре имени Линя, которого на самом деле звали между собой все друзья и знакомые и даже некоторые продажные девушки, Шао, и поэтому совершенно проигнорировали его просьбу. Пока Линь распутничал с продажными женщинами, краснобровые медитировали, готовясь к очередному отпору в ответ на несправедливую политику государства, и поэтому такое проистечение вопроса Конфуция совершенно не устроило. Но он тоже был не лыком шит, потому что никогда не был в России, и  березы видел только на картинках, но поскольку он не знал, что они сделаны русскими, поэтому так и остался в счастливом неведенье, и, возможно даже, всё это сильно способствовало тому, что он спустя какое-то время стал философом…
Итак, поняв, что от этих разукрашенных ничего не добьёшься, Конфуций, приняв мужественное решение, выкрал у краснобровых годовой запас красной краски, чем спровоцировал национально – освободительное движение в 1917 году в Санкт-Петербурге, потому что краску эту он успел потерять по дороге домой, напившись в местном кабаке, который держала всё та же вездесущая (у неё был прогрессирующий цистит нижних дыхательных путей, за что она и была так прозвана) За Юань, а, напившись, стал её грязно домогаться -  потому что, как все философы не успевал следить за личной гигиеной -  пытаясь просунуть свой нефритовый стержень в её малахитовую коробочку, где она на самом деле хранила не свою девственность, которую она потеряла ещё до рождения Конфуция, а свои, честно отработанные нелёгкой демонстрацией Дао прыщавым китайским подросткам, которым было всё равно, как она выглядит, потому что у них были прыщи, и другие девушки на них не обращали никакого внимания, юани. В результате, про краску он совершенно забыл, а когда вспомнил, то было поздно, потому что вечером в то же самое заведение успел въехать известный путешественник и алкоголик Афанасий Никитин (путешествуя по Германии, он самолично выкрал у одной некрасивой, но пылкой фройлян, семейный рецепт приготовления настоящего баварского пива, которое потом стал выпускать под собственным именем), который как раз в это время двигался по Великому Шёлковому Пути, надеясь, эти самые шёлковые нити на халяву где-нибудь поиметь, используя какую-нибудь местную хранительницу секрета изготовления, падкую на пьяных бородатых мужиков, волосатых,как русский медведь и таких же ненасытных, и эту самую краску и подобрал под шумок, потому что все пьяные китайцы – а он был единственный не совсем китаец, потому что у него мама была русская, а папа скорняк и вязал онучи, а в свободное от онуч время околачивал груши детородным органом, в результате чего одна из Груш понесла, а, понеся всё это в себе до своей хаты, успела родить небольшого, но прожорливого ребёночка месяцев через девять, которого поначалу назвала за его могучий аппетит Жориком, но потом всё же образумилась, и нарекла Афанасием, потому что, он любил ещё и выпить, и  потому еще, что Жорики и Мамеды никогда не пользовались успехом у властей, особенно при усилении идентификационного контроля, который осуществляла местная дружина под предводительством ханыги и халявщика Князя Игоря, который, в свободное, от поборов и поглощения алкоголя, время писал одноимённые оперы, которые потом неграмотные люди приписали Александру Сергеевичу Пушкину, чтобы наслать на него налоговую за якобы незадекларированное опубликованное произведение, мстя ему за то, что он их жён соблазнял нещадно по поводу и без, а денег не платил, потому что был русский в душе – не смотря на прадедушку негра – и за секс никогда не платил, называя его любовью; а в тот вечер было шумно до чрезвычайности, потому как не шуметь и молча пить, не умеют даже в Китае. Пьяные китайцы шумели, Конфуций открывал своим нефритовым стержнем малахитовую шкатулку За Юани, где хранилось совсем не то, что он думал, а Афанасий, попивая собственное пиво, укатил снова в Россию, напевая оперу «Князь Игорь», потому что был страшным подхалимом и всюду славил вышестоящее начальство, особенно там, где его вообще никто не понимал. Князь, конечно, тоже был сволочью изрядной, поэтому всю краску, которую Никитин привёз, у него отобрал, а поскольку забыл спросить на кой чёрт она ему нужна, а переспросить было неудобно, то просто пустил её на покраску всей холстины на бойне, чтобы не так часто её можно было стирать, и чтобы при этом она всё же выглядела чистой и опрятной. Это заметили местные лентяи и стали рядиться во всё красное, а поскольку истинных причин не знал никто, кроме Афанасия, а он не просыхал с тех пор, как вернулся домой, печалясь о крепкозадой фройлян, то они решили, что в них проснулось массовое самосознание и стали из порток мастерить флаги и вымпелы и награждать ими пионеров и передовиков. Первых оказалось гораздо больше, чем вторых, поэтому Алексей Стаханов, который родился позже всех, потому что экономил силы для своего исторического рывка вглубь шахты, остался без оного, что его страшно обидело, и в результате он нашептал на ухо тему будущего подвига Павлику Морозову, и скрылся в лучах славы. Павлик – даром что маленький! – сволочью тоже оказался изрядной, потому что был троюродным братом Лавретия Павловича, и о гадостях знал не понаслышке, и не из книг, которые не читал, потому что страдал запором и обходился для этой цели другими подручными средствами, например, пилоткой своего дедушки, который брал Порт-Артур каждую ночь, крича во сне дурным голосом «Молоко!!!», и писал на одеяло дяди Алёши, пока тот устанавливал свой мировой рекорд по добыче угля, а по утру натягивал пилотку на самые уши и кричал, что его – старого героя и фронтовика! - опять кормят дерьмом вместо манной каши, которую он просто обожал, потому что она выходила из него легко и не требовала дополнительного натуживания, потому что он был совсем старенький и мог от этого умереть, ведь он был дедушкой Павлика, и запор у них был генетической предрасположенностью. Всё это способствовало тому, что нас стали окружать геройские личности, но это уже другая история, потому что когда Конфуций поутру обнаружил, что его краска исчезла, то быстренько собрался и пешком отправился в город Пизу, чьи жители славились нечистотой на руку, и теоретически могли этот нехороший поступок совершить. Но в этот момент краснобровые,очнувшись от медитации, обнаружили, что исчезла вся их краска для бровей и ещё кое-что из косметики – Конфуций взял их во временное пользование, чтобы задобрить За Юань – и с воплем кинулись по горячим следам. Но в детстве Конфуций упал со стула, поэтому ноги у него были кривые, а изо рта дурно пахло, поэтому краснобровые перепутали дорогу, и отравленные его дурным запахом побежали прочь. Так было на корню подавлено национально-освободительное движение краснобровых, потому что не накрашенные они выходить на улицу стеснялись. Конфуций добрался до пизанцев, но краски так и не нашёл, зато узнал, что русское слово «пиз…ец» зародилось в результате совокупления Афанасия Никитина, который искал секреты изготовления венецианского стекла, с местной пиз…жительницой Пизы,  когда утомлённый её ненасытностью, сказал: «Всё!…пиз…ёц!...», имея ввиду, видимо, что больше просто так без рецепта он не совершит ни одного, пусть даже и приятного ему, телодвижения. История умалчивает о том, чем всё это закончилось. Но стекло скоро стало производиться в России, а Афанасий снова уехал в Китай, на этот раз за рецептом фарфора, куда к тому времени успел ввернуться Конфуций, не знающий, что же делать с розовым языком почти уже чёрной кошки. Но, как часто бывает, пока он мужественно скитался по загранице, голодная кошка, запертая в абсолютно чёрной комнате, стала от голода лизать сама себя, потому что ничего не могла увидеть из съестного из-за темноты, а нос поломала ещё в детстве, когда на неё сел дядя Конфуция, который был известным сумоистом, и поэтому не могла найти пищу даже по запаху, и так усердно себя лизала, что слизала часть краски себе на язык, и стала совершенно чёрной, от чего она потеряла себя окончательно, а Конфуций с горя стал философом, потому что только философ мог отнестись к этому философски. Гораздо позже, когда Конфуций отправился в гости к Архимеду и уже тоже не вернулся, потому что вместе с ним стал принимать ванну и решил применить свою теорию Дао на первый закон Архимеда, проходящий мимо Казимир Малевич услыхал жалобное мяуканье заблудившейся кошки Конфуция, и на ощупь её подобрал. Но, поскольку он был с детства поклонником Маркиза де Сада, то не удержался и содрал с неё шкуру. А потом пришёл в себя, и, испугавшись, быстро натянул её на раму вместо холста, и заявил, что создал новое направление в живописи. Так появился «Чёрный квадрат».
И на этом, наверное, можно было бы закончить нашу историю, но вы тогда спросите: «А как же Шу и Ши?...Что же произошло с ними?...», на что я вам с совершенно спокойной совестью отвечу: а на кой чёрт они вам сдались, если даже вы не знаете, что они здесь вообще делают?!...А?!...Вот, то-то и оно!...»