Дядюшка гро

         Дядюшка Гро был сумасшедшим.  Он сошел с  ума  давно, еще во время Четвертой Большой войны с Нижним полушарием.
         В первые дни войны он не стал записываться  в  добровольцы,  а остался сидеть дома, перелистывая по своему обыкновению жухлые страницы своих идиотских книг.  Именно из-за  них он и свихнулся.  После многие говорили,  будто бы сразу знали, что он -- псих.  На самом деле,  я думаю, что его никто просто не замечал все эти годы. Это они так говорили, чтобы показать, какие они все бдительные и проницательные.
         Его сумасшествие стало всем заметно,  когда призывные бригады начали ходить по домам и забирать на войну мужчин, которые не записались в добровольцы.  Так называемых трусов.  Не то чтобы кто-то сильно осуждал их за трусость.  Понятное дело, не  каждый может так вот сразу пойти и воевать.  Да и мало ли, может быть,  человек собирался  пойти  в  добровольцы,  да  не успел. Ну завозился по своим домашним делам, в конце концов!
         И трусы смирненько прощались с родными и  садились  в камуфлированные  машины призывных бригад.  Эти машины отвозили их прямо на войну.
         И вот  тут-то  дядюшка  Гро  и  показал  все свое сумасшествие. Он не стал садиться в камуфлированную машину, хуже того,  он  даже  на порог не пустил солдат призывной бригады и через окно заявил им, что на войну он не поедет, и пусть с ним делают что хотят,  но в эти игрушки он не играет и убивать никого не станет. Солдаты от такого поворота настолько обалдели, что постояли возле дома дядюшки Гро, постояли, сели в свою машину, да и уехали.
         Но на следующий день к его дому подъехала белая машина медицинской полиции и увезла дядюшку Гро в сумасшедший дом.
         Еще бы!  В призывной бригаде там кто -- фельдфебель и пара солдат.  Их дело -- подъехать,  вызвать и отвезти. И если что, сообщить, куда надо. И очень им охота связываться со всякими психбольными. А в бригаде медицинской полиции -- там офицер  и  четверо-пятеро санитаров.  Офицер приказал -- санитары исполнили. И никуда не денешься.
         И правильно.  А  то один отказался идти на войну,  за ним -- другой, а там, глядишь, и воевать некому.
         И это  после  того  как Нижнее полушарие посмело объявить себя Верхним!  Оно посмело объявить, что его цивилизация первична,  а  наша  -- только отголосок от нее!  А история что гласит?  А история гласит,  что,  когда должна была  погаснуть звезда Солнце,  возле которой находилась планета Земля -- эта, своего рода колыбель человечества,  лучшие,  умнейшие из людей построили  огромные  космические  корабли  и эвакуировались на планету Зум. Здесь они создали новую великую цивилизацию и положили начало новой, великой эре человечества.
         Но худшие и глупейшие из людей,  не  сумев  построить космические  корабли  самостоятельно,  украли  у наших предков чертежи кораблей и кое-какие запчасти к ним. И они тоже прилетели  на  планету Зум,  потому что в ближайшем к Солнцу пространстве нет никаких других планет,  на которых люди  могли  бы жить.  Их корабли были куда хуже наших,  и дальше звезды Веги, возле которой находится наша  планета  Зум,  они  долететь  не смогли. А наши смогли бы, но какая разница, ведь мы же первыми прилетели!
         И тут они, эти худшие из людей, эти рудименты человечества, вместо того, чтобы либо вымереть в новых условиях, либо развиваться согласно эволюции, чтобы достичь нашего уровня, стали красть у нас достижения науки и техники. Все было бы ничего,  если  бы они перевоспитались и вели себя хорошо.  Им бы может быть даже и помогли бы. Но они совершили самое страшное: они украли у наших чертежи оружия и кое-какие запчасти к нему. Тогда они тут же объявили себя лучшими из людей,  а свое полушарие  --  Верхним.  Этой  лжи  и этого коварства терпеть было нельзя. Так началась Первая Большая война с Нижним полушарием.
         За всю  двухсотлетнюю  историю  нашей  цивилизации на планете Зум этих войн было четыре. Конечно, уровень нашей техники и вооружения всегда был выше,  чем у нижних, но они обладали страшным вероломством, коварством, подлостью, лживостью и другими гадкими качествами и никак не давали себя победить.
         И вот, после Четвертой Большой войны, которая длилась почти десять лет,  дядюшку Гро выпустили из сумасшедшего дома. В сумасшедшем доме он вел себя прилично. Слушался врачей и санитаров,  работал,  лечился.  Вот  его  и  выпустили,  как  не представляющего опасности для людей и государства.  Тем более, что  к этому моменту он был настолько стар,  что никак не смог бы работать шпионом нижних.
         Он вернулся  в  наш городок и снова поселился в своем домишке на окраине,  за бывшим стекольным заводом.  Давно  уже все покинули эту слободку, дома стояли полуразрушенными. Никто не ходил по занесенным песком улицам,  и дядюшка Гро с  трудом нашел свой обветшавший за долгие годы отсутствия хозяина очаг.
         И вот тогда-то он и свихнулся окончательно. Он подлатал, на сколько это было возможно, свой полуразвалившийся дом. Он занавесил окна двенадцатью слоями мешковины и обклеил стены сорока  слоями  старых  газет.  Никто,  ни один человек не мог больше ни видеть самым крайним краешком глаза,  ни слышать самым крайним краешком уха, что делает дядюшка Гро в недрах своего маленького домишки с осыпавшейся штукатуркой  и  провалившейся крышей.  Он забил все щели паклей,  ватой и глиной,  и в его убежище не могли попасть даже  крысы,  мыши  и  насекомые. Никто  не  мог выбить окно и проникнуть к нему -- он заколотил окна досками.  Никто не мог высадить дверь -- он  прикрутил  к ней семь стальных полос.  Но все равно все знали,  чем занимается дядюшка Гро,  отгородившись от всего света слоями  досок, газет, мешковины и стальных полос. Дядюшка Гро читал книги.
         Я родился за четыре месяца до конца Четвертой войны и историю дядюшки Гро знал с детства.  Мне, а заодно и всем моим однокашникам строго-настрого, под страхом отчаянной порки было запрещено:  общаться с дядюшкой Гро;  кроме того,  делать всяческие попытки вступить с ним в контакт;  более того, реагировать  на его попытки вызвать нас к общению;  и вообще,  близко подходить к его жилищу. Да и, если честно, даже на заброшенный стекольный завод нам ходить запрещалось.
         Но... сами понимаете!

         --Гро,а Гро!  Сделай нам игрушку!
         Старый Гро  доставал  из кармана удивительно большой, вызывающий зависть складной нож,  вынимал из кучи принесенного нами  хлама  нужные элементы и принимался строгать,  сверлить, вертеть, гнуть...
         И через полчаса мы шли за его древнюю хижину к пустыне. Гро ставил на плотный тяжелый песок странное сооружение на трех пенопластовых колесах, с неизвестно из чего сделанной рамой и начинал прилаживать к мачте полиэтиленовый парус,  слюня палец и тыча им в небо.  Поймав порыв ветра,  Гро отпускал повозку, и она устремлялась вдаль, по песку, от города, к сердцу пустыни.  Мы  бежали  за ней во весь дух,  пока не становилось страшно,  и возвращались запыхавшиеся,  мокрые и восторженные. Гро  делал нам воздушных змеев -- странные летательные аппараты, висевшие в одной точке на длинной лесочной привязи, и ветряные мельницы,  которые с помощью сложной системы шкивов, ремешков и ковшиков пересыпали песок из одной  кучки  в  другую. Нас  поражало умение Гро заставлять обычный ветер делать работу.  Как же так?!  Ни тебе ни реактора ядерного,  ни тебе даже аккумулятора  какого-нибудь  захудалого,  а оно,  гляди-ка,  и едет, и летит, и землю роет!
         Правда, вскоре из шумной ватаги мальчишек, навещавших дядюшку Гро,  остались только трое:  Чик,  Кри и я. Остальные, поддавшись  внушению  родителей и учителей,  не крались больше после уроков к заброшенному стекольному заводу, не прикладывали  ухо к заколоченным окнам осыпавшейся хижины,  не запускали по протянутой в небо леске кукольных парашютистов,  не  бегали искать их среди развалин остывших печей.
         Они смотрели на нас косо и с завистью.  Они  говорили какие-то  фразы о сумасшествии и предательстве,  нахватанные у старших.  Они объясняли друг другу,  не нам,  но так, чтобы мы могли слышать, почему общение с Гро вредно и опасно, и им было стыдно за себя, а нам за них. Дело в том, что Гро существовал, собственно,  благодаря нам, мальчишкам. Мы таскали ему из дому обноски,  кое-какую еду и, конечно же, никотиновую стружку. На обноски он смущался,  еду принимал спокойно, с вежливой благодарностью, а стружке радовался как ребенок.
         Он набивал свою трубку из странного слоистого пластика, садился на крыльцо, окруженный тесным кольцом ребят, и начинались бесконечные истории о странной, далекой погибшей Земле.  Об отважных мореплавателях, прокладывавших пути от континента  к континенту по неправдоподобным,  невообразимым,  непредставимым страшным океанам, о первых покорителях космоса, об опасностях,  встававших на пути первых, кто рискнул высадиться на Луне и Марсе,  долететь до Сатурна и Урана.  Как просто это было бы сделать теперь, как жутко и захватывающе это было тогда! Как интересно рассказывал старый Гро...
         С предательством  мальчишек рацион Гро сильно пострадал. Наша неразлучная троица, все мы: и я, и Кри, и Чик-- были из семей бедных, где одежда вынашивалась до состояния вентиляционной решетки, так что старику приходилось что-то выкраивать из накопленного у него тряпья.  Гро похудел, осунулся, еще куда-то постарел.  Но не из-за еды. Еду он принимал по-прежнему, со  спокойной благодарностью,  только больше вежливости было в его улыбке и больше бережности в руках, когда он нес ее к себе в хижину.  Увы,  увы! Никотиновую стружку мог доставать только Чик -- мои родители и родители Кри не курили.  И реже  набивалась трубка с кривым и непонятно из чего сделанным мундштуком, реже стали звучать истории о первооткрывателях и  первопроходцах, нервно и небрежно делались змеи и мельницы.
         И однажды летом,  когда  пустыня,  окружавшая  город, вошла  в него,  взяла приступом,  легла на тротуары и мостовые улиц,  загнала жителей в оазисы домов,  я отправился к дядюшке Гро один.
         --Скучно с ним стало,-- сказал Кри,--  и  не  поговоришь, и игрушки его дурацкие надоели.
         --На, передай ему,-- сказал Чик и дал мне пакет с никотиновой стружкой.
         --Жара-а!--Протянул Кри и покраснел,-- пойду я домой, в тень.
         --Мать распсихуется,-- вздохнул Чик и сморщился.
         И я поплелся к пустым коробкам цехов один.  Задыхаясь от жары и пыльного ветра,  я перелез через груды битого стекла и шихты и забрался в плавильный цех, где на загрузочном участке зияли четыре хайла остановленной печи.  Там я немного передохнул: монолит застывшего стекла все еще хранил осколок зимы, из страшных черных проемов дышало прохладой.
         Дядюшка Гро  сидел  на крыльце своей хижины,  в узкой полоске тени и, щурясь, смотрел на пролом в заборе, из которого я вылез.
         --Я думал, и ты не придешь,-- сдавленно прохрипел Гро и заплакал,-- я думал, все бросили старого Гро. Спасибо, мальчик...
         Гро пожал мне руку,  а потом дернулся весь, и еще раз и обнял меня.  Тут он совсем разревелся. Я тоже плакал, ужасно смущался и тыкал старику в руки Чиков пакет. Наконец Гро заметил его и совсем раскис.  Он нырнул в свою хижину и вынес  мне флягу с водой.
         --Попей, малыш,  попей и успокойся,  разволновал тебя глупый старик.
         --Ой нет,  нет, что вы, я дома пил и еще попью, когда вернусь, а у вас наверное мало...
         --Пей, пей, славный мальчуган, шел ведь ко мне по жаре, не бросил, пей. Я, видишь, какой сухой стал, мне вода и ненужна уже.
         Я отхлебнул из фляги, мы вытерли глаза, и дядюшка Гро набил свою волшебную трубку.
         Он сладко  затянулся  вонючим дымом и глаза его снова засветились тем мягким озорным огоньком,  на который  когда-то слетались стайки любопытных мальчишек.
         Я знал,  что нужно только  немножко  подождать,  дождаться  этого  огонька,  а  потом что-нибудь спросить,  как-бы невзначай,  и польется завораживающий и увлекательный рассказ, и будет биться и замирать мальчишеское сердце.
         И я уже почти поддался соблазну послушать давно  обещанную  историю о покорении северного полюса Земли, как что-то рывком остановило меня.  Какой-то страх. Страх, что умрет Гро, и не узнаю я самого главного, того что, я знал, Гро никогда не рассказал бы всем,  а теперь мне одному, я был уверен, расскажет.  И я спросил,  правда,  не совсем по существу:
        --Дядюшка Гро,  а почему вы не пошли на войну?
        --А зачем?
        --Ну как же, а Нижнее полушарие, они же...
         --Сказали, что они -- верхние?
         --Да, и мы все-таки...
         --Первыми прилетели?
         --Да, а они...
         --Знаю, знаю.  А  вы учили в школе,  что во Вселенной нет ни верха ни низа?  Что можно на наш шарик  и  так  и  этак смотреть, и ничего от этого не изменится?
         --Ну конечно,  это  условно,  это в школе,  на карте...
         --А у них в школах висят точно такие же карты, только кверху ногами.
         --Но мы же, все-таки, лучшие из людей...
         --А у них в школах учат,  что они -- лучшие из людей.
         --А откуда вы знаете, вы что, там были?
         --Нет, я там не был, но догадаться не трудно.
         --Так что,  они -- лучшие?!
         Гро покачал головой.
         --Как же вам это вдолбили,  бедные, славные мои мальчишки! Кто-то обязательно должен быть лучше, а кто-то хуже! Да никто!  Никто не лучше! И хорошо было бы, если бы никто не был хуже...
         --А кто первым напал?
         --Милый мой,  хороший малыш! Если бы это теперь имело хоть какое-нибудь значение, кто первым, кто вторым напал! Сейчас важнее, кто первым остановится!
         --Дядюшка Гро,  а скажите, вы это все в книгах прочитали?
         --Ну не совсем...-- Гро замялся,-- а впрочем, да, конечно, это все я узнал из книг.
         --А можно такой вопрос,-- я  осторожно  подбирался  к главному, что меня мучило,-- а зачем вам эти книги, всю информацию ведь можно в любом компьютере получить?  Или вы не признаете компьютеры?  Я -- ничего,  я так спрашиваю, сейчас тоже, например,  многие не признают фотонную транспортировку и предпочитают в ракетах летать...
         --Компьютеры? Нет!  Почему же не признаю?  Очень даже признаю. И эту, фотонную транспортировку тоже признаю. Это надо же,  таки додумались!  Да, поотстал я от жизни, поотстал... Вот ты говоришь, любую можно в компьютере информацию получить?
         --Ну да, а если через сеть, то...
         --Понятно, понятно. Любую-то любую, да только, видишь ли ту, что успели записать когда Землю покидали. Ну конечно, и ту, которую уже здесь наворотили.
         --Ну правильно! Когда улетали с Земли, то взяли с собой только самое нужное.  Только самое главное...
         --Это какое же -- самое главное?
         --Ха! Ну это...  ну как ракеты строить,  как полезные ископаемые добывать, как оружие делать...
         --Хватит. Ясно,-- Гро помрачнел.-- Значит, все-таки я один.  Больше никто. Ясно!-- сказал он громче.-- Ракеты -- это хорошо, полезные ископаемые тоже, оружие -- напрасно. Лучше бы оружие забыли, черт бы его побрал!
         --А что забыли?
         --Музыку.
         --Что?
         --Музыку.
         --А это что такое?
         --Вот видишь, ты даже не знаешь...
         --Так что же это такое?
         --Вот что, сынок...-- Гро задумался, задышал тяжело и стал говорить отрывисто,-- очень тебя прошу... Если ты пришел, значит, не все забыли сумасшедшего старика... Значит, есть еще что-то в людях...  Хотя бы даже только в тебе...  Вот что,  малыш... Это последняя просьба дядюшки Гро... Я не знаю, сможешь ли ты,  но это очень, очень нужно... Вот что, если бы ты смог, завтра  принеси  мне  вот  столько,  вот столечко,-- он поднял фляжку и показал пальцем чуть ото дна,-- спирту.
         Гро выдохнул. Я удивился тому напряжению, с каким Гро просил о такой мелочи как спирт. Конечно, детям его не давали, но у всех его было полно, и раздобыть пол-фляги, а то и полную не составляло особого труда.  Я радостно пообещал старику, что принесу ему завтра же, и даже больше, чем "вот столечко". Старик просиял.
         --Раз уж  оказалось,  что живы еще на свете такие как ты, то успею. Успею!
         --Дядюшка Гро,-- я не мог остановиться на пороге тайны и не войти внутрь, а я чувствовал, что стою на ее пороге,-- дядюшка Гро, так что же такое музыка?
         Старик притянул меня за рукав и заговорил сбивчиво  и шепотом.  В эту минуту я подумал, что он и впрямь сумасшедший. Он нес что-то совершенно непонятное,  действительно похожее на бред воспаленного ума.
         --Все, все,  все оставили, все на Земле-матушке осталось,  и записи все,  пленки,  диски всех сортов... инструменты...  инструмента ни одного не захватили,  ни одного!  Только
он,  предок мой -- эти книги.  Контрабандой, вместо барахла! И ни в одном компьютере этого нет!  А там -- на каждой  странице -- провел смычком,  и люди плачут,  провел еще -- и смеются. А этот,  как его,  Орфей, как на лире заиграет, так тебе и птицы поют и цветы распускаются.  Птицы,  цветы!  Где ты здесь такое видел! Что ты здесь, на Зуме видел, кроме крыс и скорпионов!
         --Нет, почему,--  я  попытался перебить,-- у нас картинки есть в компьютере про Землю, там цветы...
         --В компьютере!  Картинки!--  Гро презрительно усмехнулся.-- Да что говорить,  когда музыка  играет,  даже  оружие молчит!  А какая она -- музыка? Какая? Звук? Ну, звук! А какой звук? И ни единой пленочки-ленточки, ни осколочка пластиночки. Только ноты,  ноты, ноты, черт бы их побрал! Крючки, крючки да полоски... Вот ты знаешь, какие бывают звуки?
         --Ну, голос,  когда говорят... Ну, упадет там что-нибудь или ракету запустят... А еще если бомба рванет...
         --То-то! Бомба рванет! А музыку-то и забыл! И все забыли!  Так вот. Десять лет я разбирался с этими проклятыми нотами.  И что ты думаешь?  Разобрался! Двадцать лет я делал Ее! Двадцать лет!  Я не хотел играть МУЗЫКУ на бутылках или железках.  Нет!  Только на Ней! Пять лет я учился на Ней играть! О, это было, пожалуй, труднее всего! Да, черт возьми, я знаю, что я паршиво играю! Я знаю, что можно лучше, можно такое!..
          Гро задохнулся и закрыл глаза рукой.  Он напрягся весь  и  молчал. Одной рукой он сжимал себе виски,  а другой держал меня за рукав.  Он молчал и молчал, и я не знал что делать. То ли просто уйти  и  оставить его,  то ли позвать старших.  Но тогда и мне влетит,  и Гро в психушку заберут.  Я хотел уже освободить рукав,  но старик почувствовал, снял ладонь с глаз, сам отпустилменя и вздохнул тяжело.
         --Прости, малыш,-- Сказал Гро.-- я тебе тут наговорил всякого, ты уж решил, наверное, спятил старик...
         --Нет, ну что вы...
         --Не говори,  я знаю.  Я тебя понимаю. И ты меня поймешь.  Не сейчас.  Да, не сейчас. Но скоро! Да, скоро. Потерпи чуть-чуть.  И хотелось мне повременить,  рано, понимаешь, рано еще...  Не так оно все мыслилось, да некуда деться. Некуда тянуть.  Нет у меня времени. А ты поймешь, мой мальчик, поймешь, ты то поймешь. Только не бросай старика, зайди завтра, хотя бы только завтра, об этом я тебя очень прошу.
         --Хорошо...
         --На воды.
         --Да нет, спасибо, я дома попью.
         --Попей, сынок,  пока дотащишься...
         Всю ночь  я  не спал.  Тайна дядюшки Гро приоткрылась передо мной,  я шагнул в темноту и заблудился. А может быть, и тайны  нет никакой,  а просто старик и в самом деле свихнулся? Нет,  конечно,  это ясно, что он ненормальный. Это и так ясно. Ненормальный то он ненормальный, а тайна какая-то у него была. А копнули мы поглубже -- и нет никакой  тайны.  Просто  съехал старик, мелет всякую чушь. Музыка! Какая-такая к черту музыка! Звук,  ноты...  Навязчивая идея какая-то.  Вон,  у Чика, когда отец  спиртом опился,  тоже орал,  что его нижние схватили и в плен волокут.  Еще молотком кидался.  А что,  если Гро буянить начнет?--  испугался  я.-- А я один?  Еще двинет чем-нибудь по башке!  Ну его к черту, не пойду я к нему. Пусть себе как знает.  Делать мне нечего,  с психами связываться...  Ну да, я не пойду,  и никто не пойдет, а он возьмет и помрет там у себя. И тайну  его  никто не узнает.  Так ведь нет никакой тайны!  Так ведь помрет же, жалко...
         И я пошел.  И принес ему спирт, как обещал, и поесть, и даже стружки никотиновой раздобыл немножко.
         Но старик был неразговорчив, едва поблагодарив, отнес рассеянно к себе спирт и еду, запыхтел трубкой и задумался. На все мои вопросы только кивал и просил подождать еще немного.
         Я обиделся и не пошел к нему на другой день.  А потом снова всю ночь не спал.  А вдруг он помрет там у себя в хижине совсем один.  В  полном  одиночестве.  И  будет  думать  перед смертью, что вот, все его забыли, все бросили, даже я. А у него ведь нет никого.  И никакой он не буйный,  просто сумасшедший.  Ну так и что,  что сумасшедший?  Если сумасшедший, то не человек что ли?  Если у человека, например, воспаление легких, или что-нибудь в том роде,  то что?  Все его жалеют, ухаживают за ним, торчат возле него. А если у человека с мозгами болезнь случилась,  то давайте его вообще прогоним! Ха, конечно, он же -- псих! Пусть себе подыхает!
         И так мне стало жалко старого Гро, что я заплакал тихонько от стыда и страха.
         Утром я встал измученный, невыспавшийся и решил сразу идти к дядюшке Гро. Я почему-то страшно боялся, что он без меня умрет. Но дядюшка Гро сам пришел в город этим утром.

         Он стоял посреди улицы и глаза его  блестели.  Солнце жгло ему лицо и бронзовое тело сквозь дыры в одежде.  Но он не замечал его.  Его глаза блестели.  Люди смотрели  на  него  из окон,  толпились у подъездов под навесами. Люди косились и перешептывались.  Тыкали пальцами.  Надо ли говорить,  что слова "медицинская  полиция"  и "сумасшедший дом" висели в шепелявомвоздухе.
         Я попал в ужаснейшее положение. Я не мог при всех подойти к дядюшке Гро.  Мало ведь того,  что дома изругают,  так еще и из школы исключат и у родителей неприятности будут. И не подойти к старому Гро нельзя.  Вот он стоит один,  улыбается и глаза его блестят, а их - много, они ухмыляются, тычут пальцами и шепчут зло.  А он улыбается и еще никому не  сделал  зла. Даже  нижних  убивать не пошел,  ведь они же тоже люди...  И я сделал шаг к дядюшке Гро.  Но он увидел меня и мотнул головой, остановил меня.  Он был добрый старик и пожалел меня. Он оглянулся по сторонам,  он обнес всю улицу своей улыбкой  и  обдал блеском своих глаз.  Глаза его блестели.  Сиплым сорванным голосом дядюшка Гро тонко крикнул:
         --Ну что,  ребята, попляшем?
         Шепот усилился и зловеще навис над стариком.
         Дядюшка Гро положил на плечо Ее --  маленький  ящичек из  пластиковых пластинок,  который он делал двадцать лет.  Он взмахнул смычком и заиграл музыку.
         И лопнул  купол  шепота,  лопнул  стуком  открываемых окон.  И люди сделали шаг из-под навесов. А потом еще шаг, потому что сзади напирали,  и вышли на улицу и стали слушать.  И тогда небо стало из белого синим, и солнце из страшного добрым и  скромно прикрылось небольшим чисто накрахмаленным облачком. И из облака пошел дождь.  Дождь оставлял в песке маленькие ямки, и из них стала расти трава. И дядюшка Гро пошел по улице и люди стали плясать. И кто-то понес над дядюшкой Гро лист облицовочного пластика,  чтоб не отсырели струны. А из травы стали подниматься стрелки с бутонами и распускаться в цветы.  А  дядюшка Гро шел по улице и играл на скрипке, и люди шли за ним и плясали.  А когда он заиграл грустную мелодию они шли и плакали.  И  все новые и новые люди выходили из домов,  волной выплескивались из заводских ворот и шли за дядюшкой Гро. И заводы останавливались и прекращали выпускать ракеты и бомбы. И всюду росла трава и цветы, и люди плясали на ней и целовали цветы. А дождь шел,  и люди запрокидывали головы и открывали рты, чтобы вдохнуть его.
         А потом дядюшка Гро вышел из города и пошел в другой. И дождь шел за ним, и стелилась трава, и распускались цветы. И люди шли за ним и плакали,  потому что он играл грустную мелодию.
         А потом люди вернулись в город, нарвали букеты цветов и разошлись по домам.  И дождь как раз перестал и рабочих позвали на завод.
         А через неделю пожелтела трава и завяли цветы на  окнах.  И все реже и реже кто-нибудь пытался насвистеть какую-нибудь мелодию. И получалось у него все хуже и хуже.
         А через четыре года с другой, противоположной стороны города,  из пустыни послышался шум.  Люди повернули  головы  и увидели облако.  Из облака шел дождь, и под дождем шел дядюшка Гро.  И росла за ним трава,  и распускались цветы. Гро возвращался.  Он обошел всю планету Зум, и на всей планете люди слушали его скрипку,  плясали и плакали.  А потом возвращались  в свои города и снова принимались за работу.
         И вот Гро возвращался в наш город.  Его вышли  встречать тысячи людей.  Они хотели снова плясать и плакать,  и они снова плясали и плакали.  И снова зеленела  трава  и  одуряюще пахли цветы.
         А дядюшка Гро, шатаясь, вошел в свою хижину и умер.
         И долго еще на узкой полоске, опоясывающей всю планету Зум через  Верхнее  и  через  Нижнее  полушария,  по  весне кое-где пробивались редкие пучки недолговечной травы. Эту почти не заметную полоску называли Дорогой Гро.

         Ну вот,  написал и душу облегчил.  Вот так и умер дядюшка Гро,  единственный из  людей,  который  умел  играть  на скрипке.
         Давно отгремела Пятая Большая война с Нижним  полушарием.  И  нетрудно  догадаться  что всю войну я просидел в сумасшедшем доме,  потому что воевать я не пошел.  Вел я себя  в больнице  прилично -- работал,  лечился и,  сразу после войны, когда меня выпустили...
         ...Я  вернулся  в свой город,  подремонтировал  почти совсем развалившуюся  хижину дядюшки Гро,  стряхнул пыль с его книг и действительно свихнулся. И было от чего. Я взял скрипку и стал разбирать ноты. Прошло пять лет, пока я научился разбирать эти чертовы крючки. Еще пять лет скрипка валилась из рук, отказываясь издать хоть два связных звука.  Десять лет я разучивал разные мелодии и  совершенствовал  скрипку.  Я  бы  сдох здесь за эти двадцать лет,  но мальчишки, эти любопытные мальчишки прибегали ко мне и приносили какие-то лохмотья, еду, воду и,  конечно же, никотиновую стружку. И я набивал трубку дядюшки Гро с настоящим вишневым мундштуком и рассказывал им все что знал из начинающих уже осыпаться книг.
         Сейчас я уже стар,  и мальчишек моих  осталось  всего трое.  Но я счастливее старого Гро. Они не уйдут. Вот они сейчас сидят у меня на крыльце,  ждут, когда я к ним выйду. Догадываюсь,  чем  они  занимаются.  Один  достал из кармана кусок пластика и,  косясь на своего приятеля,  набрасывает  портрет. Тот, другой, сидит и бормочет себе под нос, подбирая слова. Он недурно рифмует для своего возраста,  этот другой. А третий -- любимый  мой  ученик  --  молча  ходит вокруг,  потупя в землю взгляд.  Он -- музыкант.  Я вводил его в святая святых -хижину дядюшки Гро.  Он уже немного читает ноты и играет гаммы. Жаль, я не успею научить его всему, что умею сам.
         Да, я счастливее дядюшки Гро. Что успел разучить старик?  Пару средневековых  баллад,  пару  вещичек  из  барокко, несколько  вальсов  и рок-н-роллов.  А у меня в арсенале более полусотни мелодий, в том числе пяток из Баха и даже две своих!
         Но я стар, стар, как Гро, и нет у меня сил и нет времени.  Я уже договорился,  и ребята принесли мне спирт.  Перед первым  выходом  к  публике  хочешь -- не хочешь,  а надо пропустить стаканчик.  Так что завтра -- в путь!  Страшно. Но я и так  долго  откладывал,  дальше нельзя.  А то не останется сил пройти эту дорогу и умереть, как умер дядюшка Гро.