Шисть. Тоже самое, что six

В понедельник пошел снег. Первый снег этого октября. Он падал тяжелыми корявыми шлепками и приземлялся безшумно. Разбудил меня рано-рано утром. "Ух, ты!" - я вышла из постели и открыла окно. В комнату зашла соседка в трусах, на шее фотоаппарат, прошлепала голыми ногами. Я взяла в руки радио и настроила на Маяк.
Она все сфотографировала: снег, туман, красное небо, фонарь, меня и радио.
По радио передавали Бьорк. "Надо же, в 6 утра на Маяке надрывается Бьорк" пока я удивлялась, она смотрела на меня сквозь объектив и смеялась, руки стали дрожать, отпустила фотоаппарат.
- Что смешного, - поинтересовалась я.
- Композиция хорошая. Ты голая  стоишь у открытого окна с черным радио в руках, снег идет, свет красный. Ха-ха.
- На себя посмотри. У тебя фотоаппарат висит между грудей и, вообще, перестань чесать ногой ногу. Меня это нервирует.
И тут мы начали ржать.
- Я пойду сегодня на лекцию, - сказала я в пол восьмого, когда мы валялись на полу, посасывая мартини из трубочек, сунутых в бутылку.
- Ты ненормальная.
- Сама ненормальная.
- Сама. Мне на живот упала снежинка.

Аудитория такая огромная, лектор печален. Люди невнимательны к нему. Он пачкает мелом доску. Я смотрю в пустоту куда-то ему за спину, а там тип стоит в дверях. Я стала его рассматривать. Черная ветровка из болоньи с красной надписью "Спортсмен", черные волосы падают на бледное лицо, высокий, лениво сутулится, смотрит на меня. Я ежусь, холодно, блин.

Я посмотрела на часы, время устроить перерыв. Пошла к выходу, чтобы пройти мимо типа и понюхать воздух. Он взял меня за руку, остановил и развернул к себе.
- Что? - спросила я.
- Сойдешь, - сказал он.
- Для чего?
- Ты идешь или так и будешь тут стоять и глупые вопросы задавать?
Я пошла за ним. Черт возьми, конечно, я пошла за ним, в этот дурацкий день, когда идет снег в тумане.

Он шел быстро, уверенным шагом.
- Привет, - это в лифте оказался знакомый. Отвечаю:
- Привет.
"Больше ни слова!" - уже молча шлю сигнал.
- Хочешь прикол? - склабится, вот дебил.
- Отъебись, - говорю ему, - т.е. у меня голова болит, извини. Знакомый выходит.
Роняю на пол телефон. "Нельзя нервничать, нельзя нервничать" повторяю про себя, тип улыбается, господи ну у него и вид, да он просто стебется. Ненавижу. Иду за ним.
- Почему ты за мной идешь? - спрашивает, засунул руки в карманы, я смотрю на его белые ботинки. Мне хочется реветь от такого идиотства. Разворачиваюсь и ухожу.

Завернула за угол и стала выглядывать из-за него. Тут он сзади меня спрашивает:
- Как тебя зовут?
Я оборачиваюсь, вот глупость. Смеюсь.
- Мордашка, пойдем, меня зовут Никита.
Мы гуляли в парке. Я топографический кретин. Обстановочка еще та. Свет красный, снег, лужи. Прокисший томатный сок эта улица, настоящее соленое пойло и мы в нем ходим и говорим что-то друг-другу, строим какие-то высказывания.
Потом он говорит:
- Поздно уже я пошел домой. Ты найдешь метро?
- Конечно, найду, - отвечаю.
- Ну, покажи направление?
-  Скажи, возле какого мы метро, и я тут же покажу тебе направление!
Он смеется.
-Теперь я могу завести тебя в кусты, убить и разрезать на органы. Ты даже не знаешь в какую сторону бежать. Ты меня не знаешь и тебе очень страшно, ты очень жалеешь, о том, что сделала. Стыдно?
- У меня нет стыда, покажи мне где метро.
- Ха-ха, без стыда это плохо. Покажу. Только ты должна кое-что сделать за это, - и манит меня пальцем.
"Внимание! Сейчас будем целоваться и, наконец, все станет понятным". Я подхожу поближе.
- Умеешь трясти головой?
- Что, прости?
- Ты умеешь трясти головой как мокрая собака?
- Не умею.
- Отлично, попробуй.
- Я не буду.
- Хорошо, я пошел.
- Подожди, покажи мне, как это делается.
- Ну, хорошо, - трясет головой, волосы разлетаются как стая мокрых ворон.
- Теперь ты, только чтобы волосы разлетались.
- Так нечестно, у меня волосы длиннее.
- Да, очень нечестно, посильнее головой мотай. Тряси скорее, я домой хочу.
Я остановилась посреди мокрой аллеи, размотала шарф, сняла свитер и закрыла глаза. Стала представлять как надо мотать головой. Это просто, помотать и все. Как это в стриптизе делают, я так умею. Сейчас начну, нет сейчас, вот.
Все еще стою, как столб. Черт. Ноги ватные или деревянные какие-то. Чувствую подошвами шершавость асфальта. Нельзя позволить, чтобы он увидел слезы, которые уже набухли и давят на веки. Я опираюсь руками о колени и мотаю головой так, чтобы слезы разлетелись без следа.
- Очень хорошо, - опять улыбается, - метро там. Пока, мордашка.
И уходит.

"Черт возьми, черт возьми, черт..." Два дня я молчу, ни слова не сказала. Чего тут говорить, когда сплошной идиотизм. Все сплошной идиотизм, я закрываюсь в комнате и сижу. Со мной все в порядке, замечательно.

Через две недели открываю дверь, а там Никита стоит. Я дверь закрываю быстро и бряк. В обморок. Встаю, плечо саднит, опять открываю дверь.
А там Никита стоит.
- Что там у тебя грохнулось?
- Ерунда, - говорю.
- Неерундово грохнулось, привет, мордашка.
- Привет, Никита. Что ты хотел? - спрашиваю.
- Того же, чего и ты.
- А откуда ты знаешь чего я хочу?
- Я не знаю, я отгадываю.  Пойдем, обсудим это, - и он тянет меня за руку. Я бегу за ним. На улице ничего не поменялось, снег, красное небо, только лужи обветрились, покрылись коркой. Мы идем на смотровую площадку, но доходим только до первой лавки. Плюхаемся на нее. Молчим.
- Ну и как мы определим одно и тоже мы хотим или нет? – интересуюсь осторожно.
- Давай я буду говорить алфавит, а ты меня остановишь, когда я назову букву, с которой начинается то, что ты хочешь.
- Хорошо, давай.
Он быстро говорит буквы, а я судорожно соображаю, на какую букву начинается то, чего я хочу.
- Я уже по третьему кругу алфавит говорю!
- Сейчас, сейчас, - останавливаю его на букве «П». Случайно так получилось.
- И чего ты хочешь на букву «П»? Петь?
- А ты? Вообще я букву угадала?
- Да, пой.
- Не буду я петь! Это явно не то, что ты хочешь, поверь мне.
- Тогда что на букву «П»? Говори слово, я должен быть уверен, что наши желания совпадают.
- Слово "поцеловать", - отзываюсь я тихо.
- Ты хочешь поцеловать?
- Да, а ты?
- А я хочу спать, - зевает.
"БЛИН."
- Но это же не на букву «П».
- Ты будешь целоваться или нет?
Я тянусь к нему, он отстраняется, это возмутительно, мне приходится лечь на красную надпись "Спортсмен". По ноге пробегает крыса, я давно уже заметила их шныряния. У нас сухие губы, совершенно сухие и губы и рты и языки, мы тремся ими друг о друга, и трение очень сильное, хотя мы все делаем слегка, все равно трение сильное и отдается в пупок, аккумулируется на кончиках груди. Он просовывает руку мне под свитер и я ору. Орать можно, потому что рука холодная. То, что рука холодная это хорошее оправдание крику. Он сует мне свой сухой язык глубоко в рот, я ору прямо в его язык, а он смеется.
- Тыу мерфевц, хоууолный хах мервеф.
- Ва, ты шешашь товже умвешь.
Так мы беседуем, пока его язык находится у меня в глотке. И я начинаю чувствовать, что умираю в самм деле и потаностоящему.