Последний рыцарь Европы

Я наград не ждал себе!
Не себе искал победы!
Генрик Ибсен.

За более чем тридцать лет со дня смерти генерала-президента в мире произошли такие колоссальные качественные и, как принято сейчас говорить, системные изменения, что простой перечень их занял бы десятки, если не сотни страниц. Это и телекоммуникативная информационная перманентная революция, связанная с тотальной компьютеризацией, и так называемая глобализация, и откровенно глумливое попрание всякой нравственности, прежде всего христианской, в мировой политике. Казалось бы, де Голль безнадежно устарел. Ну как, скажите, старенькому «Рено» угнаться за каким-нибудь «семисотым-восьмисотым» «Мерседесом»? Характерны слова Андре Мальро, одного из немногих людей, которые могли посещать экс-президента в его деревенском уединении в Коломбэ: «Как он глубоко воплощает прошлое Франции». Как совместить всякие современные «партнерства ради мира», за которыми стоит лишь желание США поглотить всех своих партнеров, с фундаментальным деголлевским положением о «приоритете национального фактора»? Как, наконец, совместить вопиющую аморальность многих нынешних властителей мира с безупречными личными качествами де Голля? Так что же получается, наш генерал всего лишь красивая восковая фигура в отвратительной кунсткамере мадам Тюссо, великолепный старик, на которого можно только любоваться, словно на рыцарские доспехи времен Орлеанской девы, хранящиеся в Парижском национальном музее? Неужели Шарль де Голль заслужил лишь чести пополнить пантеон «дорогих покойников», как называл лучших европейцев далекого прошлого Ф.М.Достоевский?
Если ответить на все эти вопросы утвердительно, т.е. признать безнадежную отсталость и устарелость де Голля и его идей, то возникает еще один вопрос: чего же в таком случае боятся наши либерал-демократы, которые устами бывшего нижегородского губернатора и экс-вице-премьера буквально вопят, что самое страшное для России, если ее возглавит человек типа генерала де Голля? Чего опасаться человека, идеи которого, по мнению наших прогрессистов, отжили свой век?
Ну ладно, когда боятся наши так называемые буржуа (кстати, отдадим должное чувству опасности у бывшего нижегородского губернатора), но вот совсем недавно заговорило полупрозрачное инфернальное существо из Нового Света по имени Збигнев Бжезинский: Россия не смеет даже помыслить о том, что у нее когда-нибудь появится лидер с качествами генерала де Голля, — так примерно рассуждает ведущий русофоб всех времен и народов. Здесь старина Збигнев свое паническое настроение выдает. Ведь де Голль преподал всему миру великий урок — можно эффективно противостоять США даже при наличии небольших материальных и военных ресурсов, главное — это отсутствие страха и мощная человеческая и политическая воля.
Гениальность де Голля как уникального западного политика проявилась прежде всего в ясном понимании того, что только сильная Россия всегда была и будет гарантом равновесия и стабильности в мире, а значит и гарантом жизни на земле. Он всегда и везде об этом открыто писал и говорил. Оценка де Голлем мировой роли России, как удерживающей от мирового зла, поразительно совпадает с воззрением на миссию нашего Отечества многих православных русских святых, мыслителей и писателей. Политическая позиция президента де Голля, определяемая прежде всего его отношением к России-СССР и США, выходит далеко за рамки обычной политики и исполнена глубочайшего провиденциального смысла.
Можно ли в новой и новейшей истории отыскать еще хотя бы одного западного лидера, занимающего высший государственный пост, который бы относился к нашей стране так, как президент Франции де Голль? Он никогда не разделял русскую историю на дореволюционную и послереволюционную. Генерал всегда говорил о вечной, неизменной в своей основе, великой России. Сильнейшей и, наверное, уникальной стороной личности Шарля де Голля была его способность прозревать за политической конъюнктурой, повседневной непреходящие истины. Скажу парадоксальную на первый взгляд вещь: де Голль собственно  и не был политиком, он прежде всего -- великая личность, великий интеллектуал, поставленный провидением служить своей Родине и миру в качестве политика высшего ранга. Аналог можно найти только в древней (Марк Аврелий) или средневековой (Жанна д'Арк, святой благоверный великий князь Александр Невский) истории. Наполеон ни в какое сравнение с де Голлем не идет. Они абсолютно полярные типы. Наполеон думал исключительно о собственном величии, о безграничной личной власти, и только в этой связи для него представляло ценность величие Франции.
Шарль де Голль любил Францию, как свою жену, как тяжелобольную и поэтому еще более любимую дочь. Власть сама по себе для генерала не представляла никакой ценности. Он воспринимал ее лишь с утилитарной точки зрения, как инструмент, с помощью которого можно принести пользу своей Отчизне. Для Наполеона величие Франции отождествлялось с подавлением и уничтожением других народов, что ставит его в один ряд с Гитлером. Для де Голля величие Родины означало прежде всего ее независимость и духовно-нравственное процветание. Военную силу генерал-президент рассматривал исключительно как средство защиты, а не нападения. Такое отношение к государственной и военной мощи еще больше сближает его с Россией, правители которой во все времена воспринимали силу исключительно с позиции самозащиты. И кажется удивительным, что французский президент, который вроде бы лишь «глубоко воплощает прошлое Франции», не любящий телефон и автомобиль, вкладывает колоссальные средства в создание самой современной армии, разворачивает масштабную ядерную программу, мечтает об освоении космического пространства. Чтобы добиться поставленных целей, де Голль совершает финансовое чудо, выразившееся в создании так называемого «тяжелого франка», заставившего считаться с собой не только гордый английский фунт, но и наглый американский доллар, не говоря уже о немецкой марке. А военный самолет «Мираж» признавался одной из лучших в мире машин своего класса! Все эти и другие успехи позволили великому генералу подняться уже в полный рост и на поставленный однажды журналистами вопрос, что он думает о президенте США Джоне Кеннеди, небрежно, с присущим только ему юмором, бросить фразу: «У этого молодого человека хороший парикмахер». Что бы он сейчас сказал о президенте США Буше?
Одной из граней гениальной деголлевской натуры было феноменальное чувство истории. Такому чувству нельзя научиться, это дар Божий. Здесь с ним может сравниться, пожалуй, только один политик высшего ранга. Речь, как, возможно, догадывается читатель, идет о Сталине. Одна из главных бед послесталинской эпохи состоит в том, что не оказалось больше в нашей стране политических лидеров, так глубоко понимающих историю. Хрущевско-брежневское пренебрежение историей — одна из причин падения СССР. Но сказанное относимо также и к последеголлевской Франции.
Де Голль обладал ярко выраженным даром предвидения. Достаточно вспомнить, как этот якобы ретроград и консерватор перед самым началом второй мировой войны бегал по военным и министерским инстанциям, предсказывая неминуемое нападение Гитлера на Францию и ее неизбежное поражение с том случае, если в кратчайшие сроки не будет создана современная танковая армия. В ответ над ним смеялись, издевались, называли сумасшедшим. Во Франции это закончилось тем, что немцы, опрокинув одним ударом кованого сапога «линию Мажино», словно та была сделана из папье-маше, не вылезая из танков, доехали до Парижа, а несчастный генерал с нечеловеческой болью в сердце все вспоминал и вспоминал слова Отто фон Бисмарка, сказанные им после поражения Франции во франко-прусской войне 1870-1871 годов: «Франции оставили лишь глаза, чтобы оплакивать свои несчастья». Неужели опять все повторится?! И здесь, пожалуй, впервые no-настоящему проявилась гениальная способность де Голля быть на «ты» с историей. Уже в своих первых обращениях к французскому народу из Лондона он говорил непосредственно от имени Франции тоном средневекового монарха, повелевающего своими подданными. Внешне это походило на сумасшествие, особенно после обнародования манифеста о создании Совета обороны империи. Посудите сами, манифест начинается такими словами: «Именем французского народа и Французской империи мы, генерал де Голль, глава свободных французов, постановляем...»
На первый взгляд манифест о создании Совета обороны империи совершенный абсурд, начиная с названия документа. Он называет Францию империей, а не республикой. (Кстати, генерал-президент почти никогда не употреблял название Французская Республика, а говорил исключительно о Франции, тем самым настаивая на единстве и непрерывности истории своей страны. Так же он относился и к России). В первом же предложении манифеста мы сталкиваемся с немыслимым, взаимоисключающим, казалось бы, сочетанием понятий. С одной стороны, де Голль подчеркивает, что восстанавливает имперскую традицию, пресеченную франко-прусской войной в 1870 г., и не признает законным ни одно из «правительств», действующих в настоящий момент на территории Франции. Таким образом, генерал как бы присваивает себе неограниченную власть. С другой стороны, де Голль тут же заявляет, что он всего лишь «глава свободных французов». И дело здесь, конечно, не в болезненной самоуверенности, а, напротив, в тончайшем историческом расчете, сочетающимся с могучей интуицией, которые только и делают политика подлинным реалистом. В сопряжении всего пяти слов «мы, генерал де Голль» и «свободных французов» с особой яркостью и гениальным лаконизмом обнаруживается  «творческий  традиционализм» (Термин историка С.М.Сергеева). Словно Паганини, на скрипке которого осталась всего одна неподпиленная недругами струна, в самый ответственный для Отечества момент берет такую потрясающую ноту, которая заставляет забиться в унисон сотни тысяч сердец молодых и старых французов и француженок, отцов и матерей, пышек и гаврошей, простых сельских краснолицых кюре и городских оборванцев-клошаров. Словами своего манифеста и другими призывами он попал в какую-то самую главную нервную точку французской истории и сумел разбудить во французах погребенный под плитой либерализма, казалось бы, навсегда древний архетип, столь необходимый для сплочения нации в борьбе с тевтонами. Подобное историческое чудо и попадание в архетип чуть позже произошло в далекой и всегда любимой де Голлем стране, когда над ее необозримыми просторами негромко, с легким грузинским акцентом прозвучали извечные русские слова: «Братья и сестры».
О взглядах генерала на историю стоит поговорить несколько подробнее, ибо это позволит нам еще глубже понять особое отношение Его Величества Шарля к России. Невозможно объяснить тягу де Голля к нашей стране лишь одними политическими интересами, иначе вряд ли бы он стал так настойчиво искать контакта с СССР и лично со Сталиным в самом начале Великой Отечественной войны, когда на Западе практически никто из серьезных политиков уже не сомневался в том, что в самое ближайшее время кремлевские звезды будут заменены свастикой. Все западные политики думали лишь об одном: какую выгоду они смогут извлечь из краха СССР. А де Голль, этот парадоксальный французский Дон Кихот, не только не разделяет убеждений своих западных коллег, но, напротив, все его высказывания как в частных беседах, так и в официальных выступлениях, все его послания И.В.Сталину после 22 июня 1941 года, когда Советская Армия стремительно отступала, неся колоссальные потери, полны оптимизма и неподдельной радости, скрытый смысл которой можно было бы выразить так: «Ну наконец-то этот паршивец Гитлер влез в Россию, теперь ему, точно, крышка». Его ни на секунду не смущает ни огромный перевес немецких сил, ни их подход вплотную к белокаменной столице нашей Родины. Его вообще ничто не смущает, и это поистине поразительно и политически совершенно необъяснимо. Де Голль, словно пророк, все видит на много лет вперед, мыслит не днями, а эпохами. Иначе как объяснить вот такое, например, послание И.В.Сталину 27 сентября 1941 года: «...Я не сомневаюсь, что благодаря героизму советских армий победа увенчает усилия союзников, и новые узы, созданные между русским и французским народами, явятся кардинальным элементом в перестройке мира". Это говорится в момент, когда по всей Германии бюргеры готовятся к проведению своего ежегодного, любимого, но в данном случае совсем особенного праздника пива в Мюнхене, посвященного победе вермахта под Москвой, в момент, когда ликующая Германия получает сотни тысяч писем с Восточного фронта с вложенными в конверты фотографиями, на которых ее сыновья, Гансы и Фрицы, белоснежно улыбаются на фоне повешенных русских Иванов, Петров, Марий, Зой или торчащих обугленных деревенских труб, а миленькие Гретхен и Урсулы со слезинками восторга в глазах показывают эти фотографии аккуратным мальчикам и девочкам со словами: «Смотрите, дети, это наш папа», в момент, когда русский предатель Власов готовит свой коварный удар в спину Сталина, а тучный Черчилль с полуметровой сигарой во рту и рюмкой армянского коньяка в пухлой руке сонными, но зоркими глазками поглядывает на происходящее и прикидывает: «а что Англия будет с этого иметь?»
Для меня несомненно, что генерал был человеком верующим. Интересно, что харизматичность де Голля был вынужден признать даже откровенно его не любивший великий политик и прагматик Уинстон Черчилль: «...О нем говорили в насмешку, что Он считал себя живым воплощением Жанны д'Арк. Это не казалось мне таким нелепым, как выглядело». Согласись, читатель, такое признание «английского бульдога» дорогого стоит и помогает нам глубже проникнуть в тайну личности Его Величества Шарля. Особый взгляд генерала на историю обусловлен в первую очередь его общим мироощущением, не свойственным западному менталитету, но родственным, по моему убеждению, той картине мира, которая присуща русскому сознанию.
Жаль, что он не был знаком с трудами русского гения Константина Леонтьева, ярчайшего представителя «творческого традиционализма». Одна из краеугольных мыслей Леонтьева заключается в том, что Россия, если она не хочет быть добычей Запада, должна больше думать о силе,  а не о благе. Как удивительно эта леонтьевская мысль перекликается с деголлевской, высказанной незадолго до окончания президентства: «Французы не имеют больше великих национальных стремлений. Они думают о своем жизненном уровне, что не является национальной задачей».
Надо особенно подчеркнуть, что в своем отношении к стяжательству, к собственности, ко всякой буржуазной пошлости генерал проявляет себя как истинный христианин. Сейчас, спустя более тридцати лет после его смерти, мы видим, к каким катастрофическим последствиям привело человечество неуемное желание во что бы то ни стало повышать свой жизненный уровень. А генерал, сам будучи человеком весьма скромных потребностей, призывал французов к самоограничению. Разве это противоречит Евангелию? Нет, но противоречит тем, кто сегодня ради своей ненасытной утробы подводит мир к последней черте. Прежде всего это относится, конечно, к США, в которых великий генерал всегда прозревал главную опасность для будущего человечества. Он никогда не поступался, своими принципами ради сохранения власти. В этом его величие и одновременно ахиллесова пята. В нем всегда жил дух подлинного рыцаря, презирающего страх перед толпой, источающей злобу.
Интересно, что де Голль никогда не испытывал чувства исторической обиды от поражения своего соотечественника в войне 1812 года. В то же время он чрезвычайно болезненно переносил поражение своей Родины во франко-прусской войне. Странный западник Шарль де Голль, не правда ли? Но и в данном случае не следует удивляться, поскольку в его представлении, по моему мнению, Германия олицетворяла собой воинствующий волюнтаризм, постоянно нарушающий мировое равновесие, в то время как Россия — объективная и справедливая сила, все умиротворяющая и расставляющая по надлежащим местам, несмотря на свои внутренние колебания. Парадоксально, но Германия, воплощение внутреннего бюргерского порядка и аккуратности, всегда вносила беспорядок и дисгармонию в мир, в то время как Россия, воплощение внутреннего беспорядка, страна «абсолютной бытовой свободы», напротив, всегда восстанавливала в мире порядок и баланс. В этом заключена некая тайна истории.
В самых главных или, как сейчас принято говорить, судьбоносных вопросах де Голль всегда демонстрирует адекватность жизни, природе вещей хотя и он, конечно же, подчас и ошибался, и заблуждался. Но если у большинства политиков ошибки и заблуждения составляют едва ли не большую часть их биографий, то у него они сведены к возможному для реальной жизни минимуму. Другое дело, что многое из гениально задуманного генералом не удалось осуществить, и из-за этого мы пожинаем сегодня один плод горше другого. В этой связи я хочу еще раз вернуться к обращению де Голля к Сталину 27 сентября 1941 года. Там руководитель движения «Свободная Франция» из лондонского сиротского далека говорит не только о неминуемой победе России над Германией, но уже смотрит на годы вперед и предлагает, по существу, свой проект послевоенного устройства мира, сформулированный буквально в одном предложении: «...новые узы, созданные между русским и французским народами, явятся кардинальным элементом в перестройке мира».
Ты представляешь, уважаемый читатель, какие сложные, мягко говоря, чувства испытали Черчилль и Рузвельт, когда на их рабочие столы легла бумага с деголлевским текстом?! Особенно вероятно, опешил от вопиющей наглости Балерины (так за длинные ноги Черчилль иногда называл де Голля) английский премьер-министр «Ну надо же, пригрел этакого долговязого генералишку под боком, а он, нате вам, что вытворяет, мир вздумал без нас делить!» - так примерно, я полагаю, рассуждал Черчилль. Обезноженный Рузвельт, покачиваясь в своем инвалидном кресле, вероятно, периодически брал бумагу со стола и с рассеянным недовольством, очнувшись от оцепенения, приказал срочно соединить его с Черчиллем. И только один человек, которого английский премьер за короткие ноги прозвал дядюшка Джо, с едва заметной за плотными кавказскими усами улыбкой, попыхивая трубкой, вероятно, думал: какой интересный парень этот де Голль, надо бы к нему хорошенько присмотреться.
Было отчего всполошиться Лондону и Вашингтону. Ведь де Голль в своем обращении к Сталину осознанно (и в какой исторический момент!) предлагает создать ни больше ни меньше как, говоря современным геополитическим языком, новый «центр силы» СССР — Франция в противовес старому «центру силы» США — Англия. Этому гениальному проекту не суждено было осуществиться, так как де Голль с 1946 по 1958 год был не у дел, а Сталин умер в 1953 году. Драгоценное время было упущено. Пришедший на смену Сталину Хрущев в силу своего дремучего невежества и личностной ничтожности не мог подняться на высоту деголлевских идей, хотя отношений между СССР и Францией оставались хорошими. Но это было совсем не то, что предлагал французский президент предшественнику Никиты Сергеевича. Сам де Голль прекрасно понимает изменившуюся ситуацию, когда в 1953 году говорит: «Эра гигантов на какое-то время кончилась. Рузвельт ушел, Сталин умер, Черчилль готовится покинуть сцену, де Голль больше не у дел». Эра гигантов так больше и не вернулась, если не считать президентское правление самого де Голля с 1958 по 1969 годы.
Особая и, как мне представляется, интереснейшая тема — это отношение де Голля к Католической церкви. Эти отношения были весьма неоднозначными на протяжении всей политической карьеры, генерала-президента. Посудите сами, из Лондона, начиная с 1940 года, он призывает своих соотечественников вести активную вооруженную борьбу с немецкими захватчиками. Предатель Петен вступает в сговор с Гитлером и создает марионеточный вишистский режим, призывающий, в свою очередь, народ прекратить всякое сопротивление немцам. Весь католический епископат, как уже говорилось выше, присягнул Петену. В создавшейся ситуации католические священнослужители, начиная с епископа и кончая последним сельским священником, обязаны были развернуть широкую антидеголлевскую пропаганду среди своей паствы.
Вообще с самого начала второй мировой, а затем и Великой Отечественной войны поведение Ватикана по отношению к Гитлеру было колеблющимся и неустойчивым. С одной стороны, руководство Католической церкви опасалось вождя нацистов, который ненавидел христианство в любой форме, поскольку сам собирался стать богом. С другой стороны, католические прелаты не могли не радоваться, когда Германия напала на Россию, поскольку руками Гитлера рассчитывали уничтожить Православную Церковь, а там, глядишь, и с фюрером как-нибудь договорились бы. Только в июне 1944 года папа Пий XII вынужден был принять в своей резиденции генерала, уже ставшего к этому времени фактическим лидером Франции. В том же 1944 году главе Временного правительства Франции Шарлю де Голлю один из епископов прямо заявил, что католические прелаты обеспокоены сближением генерала с коммунистами, т.е. с СССР. Я полагаю, что на самом деле прелатов беспокоила не столько коммунистическая опасность, сколько изменившаяся политика И.В.Сталина по отношению к Православной Церкви, которая получила значительную свободу: вновь открывались храмы, духовные семинария и академия, возвращалось репрессированное духовенство. Вождь СССР предельно отрицательно относился к Католической церкви, справедливо считая ее пособницей гитлеризма. Планы Ватикана, вожделенно ожидающего краха православной России, провалились. Де Голль с его предельным русофильством не мог не вызывать у Ватикана с его предельной русофобией подозрения и недовольства, особенно после того, как стал президентом Франции.
Незадолго до отставки де Голля, 25 декабря 1967 года, произошло событие, проверившее на прочность все его убеждения, чаяния и идеалы, всю систему ценностей, сформированную за многие годы. В этот день израильская авиация бомбит бейрутский аэродром и уничтожает находящиеся там гражданские самолеты. Погибают ни в чем не повинные люди. По существу, это был крупнейший государственный террористический акт. Реакция президента Франции была молниеносной. В одностороннем порядке он принимает решение о полном запрещении поставки Израилю партии «Миражей», несмотря на то, что Тель-Авив уже перевел во Францию деньги за эти боевые самолеты! Дерзость со стороны де Голля была неслыханной, таким образом с Израилем еще никто никогда не поступал. Кто-нибудь, возможно, подумает: «Вот ловкач этот де Голль, деньги за самолеты взял, а сами самолеты по назначению не отправил». Но так может думать только самый наивный человек, не представляющий себе всех последствий несоблюдения такого рода контрактов, тем более с Израилем. Материальная выгода в данном случае была ничтожной по сравнению с политическими и моральными потерями лично для де Голля. И сам президент это, конечно, очень хорошо понимал. Он полностью отдавал себе отчет в том, какие силы воздвигает против себя. Весь мир был ошеломлен. Генерал и раньше не мог похвастался обилием друзей в Европе, а после такого «выкрутаса» шансов привлечь кого-нибудь на свою сторону у него вообще не оставалось. Только СССР поддержал президента Франции, но этого было явно недостаточно. Да, собственно, де Голль в сложившейся ситуации, как и в большинстве других, ни на кого, кроме себя, и не рассчитывал. Такого «бунта» послевоенный цивилизованный мир еще не видел. И никакой политической выгоды, подчеркну еще раз, от своего поступка он получить не мог, поскольку, как точно по этому поводу писал Н.Н.Молчанов, «теперь международный сионизм объявляет ему войну не на жизнь, а на смерть». Так чем же руководствовался президент Франции? Люди, которые привыкли усматривать за любым человеческим действием корысть, не смогут ответить на этот вопрос. В лучшем случае они назовут де Голля сумасшедшим. На мой же взгляд, отбросив всякие политические соображения, он поступает здесь, руководствуясь исключительно духовно-нравственными мотивами. Совершая акт политического самоубийства, Его Величество Шарль проявляет поистине королевские мужество и героизм, заставляющие нас невольно вспомнить великий европейский эпос. Поэтому абсолютно прав был «лейтенант Рузвельта» (кличка, данная де Голлем английскому премьеру) Уинстон Черчилль, не считающий смешным уподобление генерала Жанне д'Арк. Последний рыцарь Европы пал в сражении, но он его не проиграл и по-прежнему остается великим примером.
Но безмерно человеческое лукавство, и зачастую бывает так, что люди, нравственно нечистоплотные, пытаются прикрыть свои тёмные дела, ссылаясь на высокие авторитеты и ценности. 22-23 января 2003 года в Париже состоялась встреча между президентом Франции Шираком и канцлером Германии Шредером, посвященная сорокалетию договора о франко-германском сотрудничестве, подписанного де Голлем и Аденауэром в Елисейском дворце 22 января 1963 года. Ширак и Шредер подчеркнули, что этот договор положил начало интеграционному процессу в Европе. Ширак сделал особенное ударение на том, что его нынешняя встреча с лидером Германии является прямым продолжением великого дела президента де Голля по созданию единой Европы. Большинство людей принимают все это за чистую монету, ведь трудно себе представить, что президент Франции, серьезный политик, может откровенно и нагло лгать. Но именно так, дорогой читатель, и обстоит дело. Ширак, ссылаясь на де Голля, даже не просто лжет, он фактически глумится над памятью великого генерала. «Что же, — спросит кто-нибудь, — разве де Голль был против европейской интеграции?» Нет, он, как глубочайший реалист, признавал необходимость европейской интеграции, потому что видел ее неизбежность. Но весь вопрос в том, что он понимал под интеграцией, какой ему виделась единая Европа. Так вот, интеграционные проекты де Голля и Ширака-Шредера представляют собой, как говорят на одесском привозе, «две большие разницы». Де Голль видел единую Европу как конфедерацию независимых суверенных государств под эгидой Франции, что вполне естественно, поскольку центрообразующей силой в Европе могут быть либо Германия, либо Франция как два самых сильных материковых государства. Больше некому. Англия, будучи сателлитом США и островным (атлантическим) государством, на эту роль претендовать объективно не может. Что получается, когда в Европе начинает доминировать Германия, история нам уже показала. Поэтому его стремление поставить во главу европейского угла Францию вполне закономерно и справедливо. Здесь прежде всего видится забота о мирном будущем Европы. Обвинения де Голля в бонапартизме, которые исходили от правящих кругов США, принимать всерьез, конечно, нельзя.
Конфедеративный проект отвергал все, что могло так или иначе подорвать незыблемый для генерала принцип национального суверенитета. Поэтому он ни под каким видом не принимал идею противоположного унитарного интеграционного проекта о создании в единой Европе наднациональных органов власти. Кроме того, деголлевский проект предполагал включение в единую Европу славянского элемента, прежде всего России как равноправного члена семьи, а не в качестве пасынка или Золушки. Но почему же де Голль все-таки пошел на подписание договора с Германией в 1963 году? В двух словах причина заключается в том, что когда он предложил свой конфедеративный проект европейской шестерке государств, то получил категорический отказ. Вот тогда французский президент и решил подписать двусторонний договор с Аденауэром, которому в силу политической слабости Германии деваться было некуда. Договор этот был призван прежде всего укрепить политическое лидерство Франции в Европе. Хотя очень уж серьезно де Голль к договору не относился. И он действительно «не дожил и до лета». При ратификации договора в мае 1963 года немцы совершенно произвольно внесли в его текст ряд неприемлемых для Франции дополнений, в частности о создании «наднациональной Европы». Де Голь ответил на это с присущим ему юмором: «Видите ли, договоры подобны девушкам и розам; и те и другие быстро вянут...». Вот эти, еще сорок лет назад засохшие, цветы нам сегодня, под видом живых, пытаются подсунуть Ширак со Шредером. Иначе как политической чичиковщиной подобное не назовешь. То, что Ширак называет продолжением линии де Голля, на деле является ее полным отвержением. Посудите сами. Лидеры Франции и Германии в 2003 году договариваются именно о том, что де Голль в свое время посчитал бы изменой национальным интересам Франции. Например, президент и канцлер сошлись на признании необходимости введения двойного гражданства для французов и немцев, единых вооруженных сил и, следовательно, единых наднациональных органов власти. Единая денежная система (евро) уже существует. Очевидно, что перед нами чисто унитарный, антидеголлевский проект интеграции Европы. И хотя встреча Ширака со Шредером носит предварительный характер, совершенно ясно, что в ближайшем будущем данная инициатива получит конкретное договорное продолжение. Следует обратить особое внимание на символическое изображение-эмблему, олицетворяющую собой встречу двух европейских лидеров, — французский и немецкий флаги, сливающиеся друг с другом таким образом, что их цвета уже отчетливо не различаются. Перед нами картина, наглядно демонстрирующая физико-химический процесс, получивший в науке название диффузия (от латинского diffusio — распространение, растекание). В данном случае речь идет о растекании, размывании национальных границ и признаков, всеобщем «смесительном упрощении» и исчезновении столь дорогого де Голлю национального суверенитета. Ширак и Шредер понимают, что не всем гражданам их стран придется по душе такая политическая диффузия, поэтому они обосновывают ее необходимость нарастающей американской угрозой. Дескать, если Европа сейчас не превратится в единое целое, США ее уничтожат. На первый взгляд здесь есть доля правды; ведь действительно, от наглости и тупости янки уже деваться некуда. Среди европейцев набирают силу антиамериканские настроения. Казалось бы, и у де Голля важнейшим мотивом ускорения европейской интеграции была угроза со стороны Вашингтона. Именно поэтому Ширак и заявляет о преемственности своей внешней политики с деголлевской. Но генерал-президент, повторим еще раз, мыслил объединение Европы против США только под эгидой Франции. Немецкий вариант европейской интеграции он исключал полностью. Сейчас же становится все более очевидным, что общий европейский дом в конце концов станет копией немецкого.
Еще во времена де Голля Германия, будучи «политическим карликом», претендовала на роль «экономического гиганта» и вдвое превосходила Францию по экономическим показателям. Сегодня эта разница выросла во много раз, а карлик, как в сказке братьев Гримм, превратился в здоровенного бугая со зверским аппетитом. Недаром же Германию называют «большим желудком Европы». Германия приближается к своим довоенным границам. На очереди Чехословакия, Калининград и т.д. Но есть два непреложных закона: один природный, другой политический. Природный — приходит осень, и перелетные птицы отправляются на юг; политический — объединяется Германия, и начинается война под девизом «дранг нах Остен». Так уже было дважды в истории, и каждый раз все с удивлением думали, что это какое-то недоразумение. Сейчас Германии не хватает по большому счету только двух вещей: постоянного членства в Совете Безопасности ООН и ядерного оружия. И то и другое Германия справедливо рассчитывает приобрести через Францию. А что такое Германия с атомной бомбой, как ты думаешь, читатель? Не забудем, что де Голлю даже в самом кошмарном сне не могло присниться, что страна, породившая Гитлера, когда-нибудь получит ядерное оружие.
Итак, Германия набирает силу не по дням, а по часам и растекается по Европе с пугающей быстротой. Этому расползанию и пожиранию здесь уже никто противостоять не может, тем более что так называемый эмиссионный центр, т.е. монетный двор, чеканящий единую европейскую деньгу «евро», располагается в Германии. Как ты думаешь, читатель, что по этому поводу сказал бы создатель «тяжелого франка» президент де Голль? В большой единой Германии, как в огромном пивном котле, неизбежно начнут бродить дрожжи реваншизма, и ослабленная Россия в очередной раз породит у немцев нестерпимое желание осуществить план молниеносной войны. Сытость бошей обманчива. Россия вот-вот займет место между молотом и наковальней, т.е. между США и Германией. Мы не нужны Западу, ни европейскому, ни новосветному. И это очень хорошо! Подтверждаются слова, сказанные Александром III своему сыну, о том, что у России нет друзей, кроме ее Армии и Флота. С Божьей помощью Россия, оставшаяся в одиночестве, вынуждена будет позаботиться о своих единственных друзьях, и здесь нам не обойтись без творческого осмысления опыта великого де Голля. Недавно я узнал, что в Москве собираются поставить памятник Шарлю де Голлю. Это радует и обнадеживает.