Я - человек советский

Вообще, с самоопределением у меня всегда было туго. Однако, если задуматься не на шутку, то, скорее всего, я определю себя как человека советского. Даже первой любовью у меня был Мальчиш-Кибальчиш. Меня подкупило его никчемное благородсвто.

Понятие «советскость» настолько же растяжимо, как, скажем, добро или подлость. Или любая синтетическая категория. У каждого своя матрица предсатвлений о таких глобальных понятиях. В наших матрицах есть сугубо индивидуальные ячейки, ни в чьей другой не повторяющиеся, есть ячейки общие на все матрицы, и даже такие, что присутсвуют и в матрицах вообще посторонних понятий, порой прямо противороложных. В каждой матрице есть определяющие элементы, те, что задают тон. Именно о них, об элементах, задающих тон матрице моей советскости, я однажды задумалась, может в дУше, а, может, за рулем и так родился этот монолог.

Как-то, помню, в институте наш декан обратился к нам с призывом самосознать себя, как русских, а не россиян, так как последние - явление, в силу своей "безродной космополитичности", несерьезное, эфимерное и, потому, не заслуживающее ни внимания ни культивации. Человек же русский должен гордиться и бдить свои славянские корни. Я не хочу ничего бдить и вполне комфортно ощущаю себя явлением эфимерным. "Хуже" Россиянина, по-моему, только человек советский.
Учитывая траекторию нашей истории, человек Русский, Российский и Советский видятся мне одним и тем же лицом, но в различных точках развития, которое оценивается не положением на шкале от инфантильности к зрелости, а степенью накала космополитичности, а-ля ".. Здравствуй, Древняя Русь, Я твой нервный брат.." © ДДТ. "Рожденный в СССР"
Так вот, летом 99 года я осознала, что я - человек советский. Произошло это так.
Я находилась тогда в США, и последнюю ночь перед отъездом провела на улице, в центре Вашингтона. С сотней студентов со всего бывшего Союза мы сидели перед общежитием Джорджтаунского Университета и,как обычно перед расставанием, пели песни. На следующий день все разъезжались по домам, по в своим Питерам, Башкириям, Сыктывкарам и Молдовам. Пред тем, мы пели плановый походно-общежитско-дворовый репертуар: Бременских Музыкантов и Гардемаринов, потом, Митяева и Макаревича, потом Не спеши, Ты у Меня Одна, потом, Ходют Кони.. пели как обычно, легко мешкаясь от песни к песне, без объявления начиная следующую, подхватывая ее к началу третьей строчки. Мы спели почти все, перед тем, как нависла краткая пауза, в которой мне послышалось нащупывание чего-то всеобъемлющего. Не знаю, осталось ли то,что последовало за паузой, хотя бы в памяти у остальных, но во мне до сих живет душераздирающее ощущение того, что я - часть единого целого, ладно и стройно извлекающего из пассивов памяти "Союз Нерушимый Республик Свободных", который отлично резонировал в ночной тишине от Капитолия до Пентагона. Шел, напомню, 99 год, и не каждый день мне тогда, да и сейчас, в компании экс-советских граждан Гимн Советского Союза приходилось петь. А человек, вообщем-то, я впечатлительный и не без патетики. У меня аж мурашки по коже побежали. С ними пришло осознание моей советскости.

Рядом с необузданным интернационалом, вторым флагштоком моей советскости вознеслась пионерия. Я была принята в ряды последних в стране пионеров. Вообще-то, пионерами кроме меня единовременно побывали еще почти триста миллионов человек, но дело-то не в самой пионерии, а в отношении к ней.. Так я, например, до сих пор тайно горжусь тем, что была принята в пионеры в первом заходе. А это, согласитесь, уже сугубо советская гордость.
По сей день живы во мне ощущения от того волнительного момента. Нам, пяти первым кандидатам со всего класса, мама одной из новоиспеченных пионерок выделила по конфете рижской фабрики «Лайма.» Конфета была шоколадной с мармеладом внутри и в розничной торговле в те времена не встречалась. С удвоенным чувством избранности, пять юных пионеров развернули золотые фантики, сунули конфеты в рты и приготовились их долго обсасывать. Внезапно подлый мармелад, скользнув, провалился внутрь меня. Только тот, кто был советским ребенком, способен прочувствовать горечь утраты. До сих пор жив во мне холод отчаяния от того, что я так скоропостижно выбыла с эстафеты, где моим более удачливым товарищам предстояло досасывать проклятые мармеладки до размера булавочной головки, периодически сравнивая их на кончиках своих пионерских языков.. Боже, какой же я совок :о)
Пионерия заложила краеугольные камни моей личности. Так, например, как некогда яростный собиратель металлического лома и макулатуры, я до сих пор нервничаю по поводу бесполезно отпечатанного на принтере листа, ревниво изучаю все отпечатанные страницы и запихиваю случайные чистые листы в принтер.
Пионерия, своим орлятским кругом, навсегда пристрастила меня к массовому пению, а также привила неистребимое желаеие "работать в команде." Кого-то, быть может, этому научили бой-скауты или грин пис, а, может, тренинг от Ernst & Young, а меня вот этому научила пионерия. Хотя, тяга к групповому пению, наверное, все-таки, как и у всех русских, у меня в крови.
Более всего мне нравится петь военные песни.
Кстати, я ужасно горжусь победой Советских войск над фашистской Германией, причем так, словно в этом есть моя заслуга.

9 мая мой любимый праздник.

И, наконец, в матрице моей советскости немаловажной ячейкой стало отношение к Америке. Даже сейчас, встречая на подносах в американских столовых наклейки "God Bless America ", я почему-то прочитываю "Слава КПСС..."
Очень у меня советское к Америке отношение, вернее, кривая его развития. У многих из нас, нет, не у всех, но у многих, это функция от коммунистического страха и любопытства, сменившегося перестроечным благоговением, к демократическому.. нет, не разочарованию, но, скорее, печали осознания. Осознания мифа. Лучше всего эта гамма ощущений передана в "Прощальном Письме" Наутилуса. По-моему - самая советская песня всех времен и народов.

Все американские "песни" умолкли пока мы о них не знали.

Мы трогательно предполагали, что они, песни эти, какие-то качественно иные. Наша вера в Америку и ее "песни" есть ничто иное, как трансформировавшееся ожидание несбыточного коммунизма. Эта вера выпочковалась из глубокого разочарования от необретаемости "светлого будущего"; из общечеловеческого неумения отрекаться от надежд и иллюзий, от нежелания жить без них.
Коммунизм был нашей мифологемой, а для более умеренных из нас - точкой опоры. Когда же внезапно оказалось, что коммунистическое направление гнИло по самой своей сути, то половина из нас отказалась в это верить, а другая половина сделала вывод, что коль скоро то за что мы безкомпромиссно боролись, или на что умеренно опирались, всегда противоречило Америке и теперь оказалось ложным, значит, верно это самое, противопложное. Нет, это было не флюгерство, но импульсивность, столь присущая любому существу, силющемуся удержаться на плаву. А народ, это такое же существо и держаться на плаву для него, значит иметь смысл, идею, иллюзию. Поэтому мы так пламенно открылись этой удивительной стране, в которой царит справедливость и люди там счастливы. Слегка побаиваясь масштабности и некоторой безотносительности сравнения, все же скажу, что Америка на момент стала как будто подолжением в цепочке Москва - Третий Рим, в том смысле, что вознеслась надеждой и заменой внезапно обрушившейся идеологической крепости смятенных людей. Мы с готовностью очистили почву от "гнилых" идеалов и приготовились взращивать идеалы верные, американские. А потом пришло понимание. Но даже не того, что Американская система ценностей нам не подходит потому что у России свои культурные особенности и пресловутый свой путь. Понимание того, что все это с нами один раз уже было. Что, эти идеалы отлиты по той же форме, что и те. Что все они ведут нас в никуда, в тупик.

Так в терптком воздухе крикнул последний наш бумажный пароход..

И мы сказали "гуд бай" Америке, Америке, где мы не были никогда. Мы сказали ей "Прощай Навсегда.."

Мы затаили на нее горькую обиду. Обиду за все. За жертвы, что мы приносили во имя своих идеалов, за то, что потом от них отреклись ради той надежды, что дала нам Америка, за то, что она, вместо того, чтоб оправдать наши ожидания, убила в нас Томазо Кампанеллу. И мы остались наедине с собой, бесконечно одинокие, разочарованные, печальные, злые и саркастичные.
Конечно, где-то в глубине души мы осознаем, что Америка, как таковая, тут ни при чем.

Нас так долго учили любить ее запретные плоды.

Она лишь плод нашего воображения. Америка, где мы не будем никогда.

В результате все мы оказалиось в состоянии апатии и шока. Из этого проросло и пугающее социальное равнодушие и судорожные поиски национальной, а то и, хоть какой, идеи. Так человек после тяжелого эмоционального удара, находясь в состоянии полуистеричного нигилизма, хоть и сомневаясь,но все же ищет смысл существования, силится нащупать новую причину, новую иллюзию, ради которой снова захочется жить, стремиться и творить.
Услышать песню, которую,-как ему кажется-, запомнит навсегда