Безответная любовь

                1
    Из Германии отчим прислал огромный тяжелый ящик. Мы с матерью долго шли по пристанционным путям вслед за носильщиком, тащившем его на себе. Дома нетерпеливо отрывали клещами доски, вдыхая смолистый аромат стружек. В ящике было большое настенное зеркало, вещи для матери, а самое главное,  велосипед и цейсовский бинокль – для меня. Это была фантастика! Бинокль переносил меня в волшебный мир, преображая его в своих отшлифованных линзах. Предметы сказочно приближались, увеличиваясь в размерах, играя в радуге цветов. Странно было видеть в нем рядом с собой людей, беззвучно шевелящих губами, жестикулирующих и как будто играющих в глухонемых.
Перевернув его, можно было наблюдать как бы удаленный мир лиллипутов.
     Я везде таскал бинокль с собой и однажды забыл его под деревом у казарм. Уже много позднее я увидел его в руках солдат – обшарпанный, но такой родной и милый. У меня нехватило духа добиваться его возвращения,  и даже теперь, купив себе такой же, я остро чувствую его потерю.
     Велосипед же вообще был сказкой. Невесомый, с необыкновенными розовыми покрышками, легким ходом, он просто разбирался, никогда не ломался и летал, как птица. Я быстро научился ездить на нем и носился по городку сломя голову. Смело могу сказать – такого велосипеда не было ни у кого. Хотя, конечно, многие имели стальных коней и стайками катались по асфальтовым дорожкам авиагородка.
     Это был мой друг – преданный, надежный, верный. Утром я просыпался с чувством чего-то необычного, что ждало меня, будет сопровождать весь длинный, прекрасный, напоенный солнцем, наполненный удивительными событиями, день. Затем вспоминал – мой велосипед! Протягивал руку и дотрагивался до холодной рамы, блестящего никелированного руля, вертящихся педалей, упругих, отдающих чуть слышным звоном спиц. Он стоял рядом, у постели, и ждал, когда я выведу его на улицу, вскочу в холодное, скрипящее кожаное седло и нажимая на педали, помчусь по асфальту затененной высокими деревьями дороги, когда кустарник на обочине сольется в сплошную полосу, и ветер тугой струей ударит в лицо. Когда я съезжал на узкую, каменистую тропинку, велосипед начинал дробно трястись подо мной, руль подпрыгивать, вырываться из рук и жалобно звенеть звонком, сетуя и предупреждая о возможном падении или столкновении с ближайшем деревом.
     К тому времени я уже был близорук и чувствовал себя стесненно. О каком-нибудь знакомстве с девочками я и не мечтал, хотя мысли о них волновали меня. Как я мог познакомиться с кем-нибудь, если не мог различить лица уже в десяти шагах? Поэтому я рос дичком и обладание велосипедом давало мне относительную свободу, независимость, если хотите.
     Не знаю, как у других, но в моем детстве не было записочек, свиданий, и я был очень удивлен, когда меня однажды остановила уже взрослая девушка и, многозначительно ухмыляясь, передала мне записку. Под любопытные взгляды и шепот стайки девчонок я спрятал записку в карман и уехал. Уединившись, я достал ее и жадно прочитал. Вот что там было написано: ”Эдик, ты мне очень нравишься. Кто писал – знаешь”. Подписи не было. 
     Клянусь, я не имел ни малейшего представления об авторе записки. К тому же подозревал, что это просто злая шутка. Я очень хотел ответить, узнать, кто была эта девочка, но не решился наводить справки, тем более писать ответное послание. Боялся выставить себя на посмешище.
     Время шло. Все было тихо – никаких новых записок – и я стал забывать об этом, хотя долго еще испытывал легкую грусть о несостоявшемся свидании. Впрочем, стоит ли удивляться моей робости? Правда, мое первое знакомство с противоположным полом совершилось, когда мне было три-четыре года. Ко мне в гости привели девочку из соседней квартиры. Мы долго играли, и потом я попросил мать позвать девочку еще раз. Мать была не в духе и грубо ответила что-то вроде: ”Может, вас еще и поженить?” Это оставило неприятный след в детском сердце, и я стал конфузиться, сторониться девочек.
     Об интимных отношениях между полами я узнал лет в пять. Помню, я долго размышлял об удивительном открытии. Мое любопытство и тяга к девочкам возрастали. Одновременно с этим до курьеза выросла моя застенчивость. Это не мешало мне углублять свои познания в интимных отношениях – я жадно проглатывал все интересные места классиков, пропуская описания природы. Вероятно, я действительно был не от мира сего, но имел возможность убедиться в полной раскованности поколения, наполовину моложе, чем я.
    Как-то ко мне подошел мальчишка лет семи и сказал: ”Послушай, мы играли с Леной в папы-мамы, и я ей воткнул. Была кровь. Как ты думаешь, она не может забеременеть?” Я успокоил его в силу своих познаний – ведь Лене было только пять лет! Впрочем, от молодого поколения не отставало и более зрелое.            


                2
   Тетя Зоя была лучшей маминой подругой. Она работала хирургической сестрой в военном госпитале в Ташкенте, куда, в глубокий тыл, во время войны свозили раненых. Однако еще долгое время и после войны Ташкент был полон военными инвалидами и работы врачам хватало. Сейчас, рассматривая давние события через призму времени, я нахожу, что СССР периода правления Горбачева и Ельцина прошел через опустошительные события, сопоставимые с той страшной войной. Те же толпы демобилизованных, одетых в остатки униформы людей. Те же калеки – ”афганцы” и ”чеченцы,” –  те же толпы нищих, наводнивших Москву, те же сироты-беспризорники. Только вот потери куда как больше. Ничего не изменилось и в психологии людей. У меня в ушах до сих пор стоят страшные рыдания инвалида, которого не пускали в послевоенном Ташкенте в очередь перед магазином: ”Я же за вас воевал, гады!”
     Тетя Зоя, яркая брюнетка лет тридцати, жила вместе с сыном Колей в центре города в большой комнате коммунальной квартиры. Колька был моим другом и часто приносил разные медицинские книжки с интересными картинками. У нас не было тайн друг от друга, и он иногда рассказывал пикантные истории о своей матери. 
     Не скажу, чтобы эти истории захватывали меня. Скорее, я воспринимал их как данность. Тетя Зоя была для меня глубокой старухой. Это я сейчас понимаю, что тогда она была весьма привлекательной молодой женщиной. 
     Я уже и не помню, по какому случаю мы с тетей Зоей оказались вместе в нашем авиагородке. Кажется, я был у них дома, а потом мы поехали к нам. Смеркалось. Уже на территории части тетя Зоя пригласила меня в пивной зал Дома офицеров. Я не скажу, что раньше не пил пива. Под покровом темноты мы с ребятами часто подбирались к заднему дворику пивного зала, где стояли бочки и, пустив в ход длинные медные трубки, сосали пиво до отвала. Впрочем, в местном продмаге продавали прекрасные местные вина, и мы иногда устраивали пикники на кладбище, закусывая вино колбасой. Уже тогда я хорошо знал вкус вина и прибегал к различным ухищрениям, чтобы побаловаться им. Обычно дома у нас стояли две-три непочатые бутылки хорошего вина, и я приспособился протыкать пробки тонкой иглой шприца и потихоньку сосать вино. Я был осторожен и брал каждый раз понемногу. Однако уровень вина в бутылках неуклонно понижался.  Мать с отчимом недоуменно размышляли о причинах этого, но додуматься не могли. Ведь пробки и сургуч на них оставались целыми. 
     Мне было тогда лет 13-14 и мы, вероятно, выглядели странной парочкой за столом на открытой веранде пивного зала. Во всяком случае, на нас поглядывали с недоумением. Но тетю Зою это не смущало. Она заказывала мне кружку за кружкой, наблюдая, как я это теперь понимаю, не захмелел ли я. Наконец, мы пошли к нам домой. Не помню, какой предмет для разговора у нас был, да и говорили ли мы вообще. Вероятно, тетя Зоя долго колебалась, но вдруг решилась и, остановившись, обняла меня и попыталась поцеловать. Я вырвался и убежал.
     Бедная тетя Зоя! Она действовала слишком прямолинейно. Дома она как бы в шутку рассказала матери, какой я дичок. Мать улыбнулась и сказала: ”Вот чудак! И чего испугался? Пусть бы тетя Зоя тебя поцеловала”. Вскоре они разругались, и больше я тетю Зою  не видел.            
     С Домом офицеров у меня связаны и другие воспоминания. После кино на танцевальном пятачке обычно собирались ребята. Иногда там бывал и я. Однажды в компании друзей ко мне подошел парень из генеральского дома с палкой в руке и стал угрожать. Оказывается, я не должен был гулять с какой-то девочкой. Мне было  дико и странно это слышать. Драться не было никакой охоты, и я ушел. Я знал, что пользуюсь, совершенно необоснованно, репутацией хулигана. Меня почему-то боялись и некоторые родители не  разрешали своим чадам дружить со мной. Вероятно, оттого, что в драках я зверел и шел до конца. Потому-то и подошел парень не один, а в компании друзей. Но я не знал, что за мной ходила и слава дон-жуана. За этим, вероятно, крылись слухи о моей несостоявшейся связи с незнакомкой. Знай же я, на кого намекал оболтус, дело могло бы принять совершенно другой оборот.
    
                3

     В нашем дровяном сарае я держал кроликов. Белые, красноглазые, они в угольной пыли превратились в черных бесенят.
Кормил я их травой, в изобилии росшей на задворках сараев, и молодыми побегами ивы. Огромная ива росла у дома. Я забирался на нее и иногда просиживал с книгой и биноклем до вечера на помосте, который сбил на развилке ее ветвей.
     Однажды, когда я там сидел, меня окликнули две девчонки. Я видел их раньше, но знаком с ними не был. Однако они, повидимому, знали меня. Они хотели посмотреть кроликов. Я был не в форме – приболел. Почему-то распух лоб, и глаза превратились в щелки. Я вынужден был носить широкополую соломенную шляпу. Вероятно, вид у меня был комический, и одна из девочек фыркнула. Другая строго остановила ее: ”А если бы тебе так?” Посмотрев кроликов, девочки ушли. Я даже не знал, как их звали. 
     Почему-то я пронес эту встречу через всю жизнь. В своей невинности я не догадывался тогда, что это была она. Она, которая  написала записку и в своей девичьей стыдливости решилась придти ко мне под предлогом осмотра кроликов. К сожалению, я ничего не понял. Может быть, это и к лучшему. Если бы мы познакомились, серая тривиальность жизни быстро бы сбила флер с розовой мечты. А теперь я могу благодарить небо за то, что оно оставило мне шанс думать с благодарностью о ней – светлой памяти моего детства, о ней, принесшей в мою жизнь чистоту первой, невинной, безответной, несостоявшейся любви.