Большой Бокс

                БОЛЬШОЙ БОКС


     - Ты тоже здесь, дорогая?
     - Конечно, сегодня все наши здесь.
     Две дамы, одна красивая, другая – убежденная, что красивая, обнялись и расцеловались. Старательно, но осторожно – не дай бог,  сотрешь корректирующую пленку. Только не сегодня.
- На свое обычное место? Приставные кресла и сквозняк из коридора?
- А куда же. Это просто безобразие, я так и сказала сенатору на последнем рауте. Он
должен что-то сделать для нас, нюхачей. Нас не так  уж и мало,  и мы сердиты на него, так я ему и отрезала.
- А он?
     - Сказал, что посвятил бы этому всю оставшуюся жизнь, будь я даже одна-единственная нюхачка на свете.
- Соврал, по обыкновению.
- Элегантно соврал, по обыкновению.
     Дамы рассмеялись и разошлись. Еще столько людей, с которыми надо поздороваться, поболтать, обозначить знакомство. Красивая на ходу пококетничала с толстяком из синего ряда. Скучно, но хороший тон превыше всего – он стоил больше ее нынешнего. Последний бой сезона, восходящая звезда Тум против ветерана и всеобщего любимца Мага, сюда нельзя было не прийти, и столько дел!
     Зал сдержанно гудел. У ринга сновали телевизионщики, деловито перекрикивались, что-то проверяя в последний раз. В помосте синего угла тренер Мага возился с аппаратурой, в красном углу было пусто. Кресла, расположенные амфитеатром, пока еще стояли ровно. Потом их откинут те, кто любит следить за лицами, крупно светящимися на огромных экранах под потолком, и наклонят те, кто хочет следить за боем вживую, на расстоянии.  Нюхачи сядут у самых подиумов, сбоку от боксеров, и вентиляторы понесут к ним запахи страха, боли, стыда и дезодоранта. Их кресла не такие удобные, и обзор похуже, но администрация зала работает, предпринимает меры, и зря красивая дама строжничала над сенатором. В общем, к бою все готово, ждем, господа, что же они так затягивают сегодня…
     Маг сидел, сгорбившись, в  стареньком кресле в своей комнате. Руки, тонкие нервные руки профессионального боксера сложены в замок, и голова тяжко упирается в костяшки. Считалось, что он настраивается и последний раз пробегает приемы защиты. А на самом деле он сидел и просто боялся. Боялся коридора, по которому сейчас пойдет на бой, этого ровного гула жадного зала, ударов, которые он обязательно пропустит, и кто знает, выдержит ли.
     Тум тоже наверняка боялся, нет боксера, который не боялся бы перед боем, только Магу от этого не легче.
     Сиди не сиди, а идти надо. Маг накинул традиционный халат, кое-как нахлобучил на голову транслятор – тренер на подиуме приладит как следует, окинул взглядом свою конурку и шагнул в коридор.
     Резко вспыхнул свет над рингом и поджег разговоры в зале. Под невнятный шум  и аплодисменты вошли с противоположных сторон боксеры, поднырнули под канаты, приветственно подняли руки. Худощавый Маг коротко вскинул наверх отстраненные серые глаза и сразу пошел к своему подиуму. Тум, медвежеватый, широкоскулый, еще не сытый пьянящим вниманием стольких людей,  поворачивался, приветствовал зал, улыбаясь и блестя узкими карими глазами. Публика весело подбадривала своего будущего кумира, кто-то даже, расшалившись, свистнул и тут же был одернут спутницей. Ни свистеть, ни приходить без спутницы здесь не принято, это же бокс!
     Наконец боксеры уселись в свои боевые кресла. Под ноги поставлены специальные упоры, проверен кондишен, отрегулирована высота сидения, и наступило время священнодействия – закрепляются трансляторы. У Мага – обычная повязка серого цвета, Туму повязали по-восточному цветастую бандану. Они позволят усилить и передать друг другу мысли и образы, и полчаса, три раунда по десять минут, эти два симпатичных мужчины будут бить друг друга, стараясь найти в другом самое слабое, самое заветное, стыдное или печальное, а транслятор не только передаст сигнал, но и усилит боль, гнев, стыд, отчаяние… Нельзя только транслировать образы немедленной смерти, это удар ниже пояса, а остальное – пожалуйста, если противник позволит, конечно. Это не парусная регата, а бокс, спорт настоящих мужчин.
     -Дамы и господа, тишина, пожалуйста! Благодарю вас. – Бархатный голос судьи на ринге дал сигнал к началу. Маг откинулся в кресле, нашел точку, в которую упрется взглядом – закрывать глаза во время боя запрещено правилами. Знатоки смакуют блеск глаз и степень сосредоточенности, внезапные расширения зрачка при пропущенном ударе, дрожь ресниц и набрякшие веки – для знатока уже глаз было бы достаточно для великолепного шоу! Но, к сожалению, на бокс приходят и дилетанты, для них понатыкали вокруг ринга столько передатчиков, что ни один волосок на теле не укроется от взгляда, что же, надо считаться с реалиями времени, мы должны пропагандировать наш вид спорта среди широкой публики…
- Первые удары пробные, пропускай мимо. Начнет, скорее всего, с матери. Помни установку: твоя мать – лучшая женщина в мире, и не соплякам вроде Тума ее судить. Все мы врем, все мы когда-то обижали слабых, а у Тума почему-то слабее защита недавнего прошлого. Удары он держит здорово, «толстый», но иногда сыплется, разведка не сумела выяснить, от чего. Поищешь, поработаешь, и сам пожестче, пожестче. Ну, все, гонг. Держись, малыш!
«Толстыми» называли боксеров заторможенных, толстокожих. Их трудно пробивать, у них прекрасная защита, но и на хороший удар фантазии, как правило, не хватало. «Тонкие» обладали раскрепощенной фантазией, богатым воображением. Они могли отправить в нокаут на первых же минутах встречи, но и сами часто и много пропускали, особенно под конец. Сам Маг был «длинным», с отложенной реакцией, золотая середина Большого бокса: бьет сейчас, удары полностью почувствует по-позже. А еще он грозно славился у коллег прекрасной интуицией, и сколько боев заканчивались его неожиданной победой, когда внешне невозмутимый два с половиной раунда противник вдруг бледнел, откидывалась его голова, а рот беззвучно дергался: «Не-е-ет!…».
     Значит, «толстый», говорите. Ладно, сейчас бой покажет.
    
                ***
     Почему они так больны, эти мелкие детские глупости? В убийстве сознаешься легче, чем в том, как первоклашкой ковырял в носу и жрал козули на первой парте. А тот, давний, настоявшийся стыд? Его мать, его тоненькая сероглазая мама…  Да тискают всех баб, всех на свете, кроме несчастных старых дев. И ты, взрослый мужик, только усмехаешься, а по ночам все равно снятся кошмары, где «они» толстые и грязные, и каждый или цыгарку в рот сунет, или самогонки вместо чая подольет. Как они ржали над ним, задыхающимся, со слезящимися глазами, этим идиотам было смешно, они жрали его душу, тупые, натрахавшиеся подонки, не стоящие мизинца на ее легких, с узкой стопой, ногах…
     Тренер прав, все с этого начинают. Что ж, он сам бы так начал, имея информацию. Вот у него по Туму почти никакой информации. Так, мелочи – детская толщина, облом с девочкой, пинки старшеклассников, драчка, в которой почему-то заревел.
     Как она плакала, когда тот лысый ее ударил! Беззвучно налились слезами глаза под длинными ресницами, и он бросился к лысому, а тот отпихнул его походя, как щенка, и пнул ее, глядя на ощерившегося волчонка, возбуждаясь от удовольствия, что сильнее их обоих…
     Кретин ты, Тум, мальчишка. Моя мама живет в роскошном особняке как раз потому, что все вы, бодрые претенденты, раз за разом начинаете с этой боли. Да больно мне, больно, успокойся, только я здорово повзрослел с тех пор.
     По залу прошел говорок. Маг рассердился, дернулись желваки на скулах, возбуждение передалось на мохнатые усики ментотрансляторов, пристроенных у кого в петлице, у кого вместо шарфа, а кто-то красовался с механической розой в роскошных волосах. Кажется, первый же раунд удастся. Вон как у Мага кисти напряглись.
     А ты, толстожопый, чьи слезы помнишь? А? Как ты ревел, получив плюху по физиономии! Грязные полосы пошли по желтому лицу, тебе было обидно до спазма в горле, ты опозорился на всю жизнь, навсегда, на всю оставшуюся жизнь, и хоть убей их всех теперь, все равно ты слабак, зареван-ная сикуха в семейных трусах…
     Маг добавил отвращения, ничего, он контролирует себя, не сорвется, не таких били.
     Перепил и блевал на платье красотки, которую, был уверен, сегодня уговорит…
     Рассказывал случайным попутчикам, что он – сынок телемагната, а те потешались над ним, пихая друг друга локтями…
     Босс орет, а ты потеешь и жалко улыбаешься, не зная, что сказать…
     А ты… А ты…
     - Что-то неважно ты сегодня выглядишь, - тренер  хлопотал со стаканами. Маг прикрыл глаза, в перерыве можно.  – На, выпей. Да вода, простая вода! Ну что ты так смотришь, говорю, просто вода. Второй же раунд только. Ты пожестче с ним, пожестче. Толстый он, гад. Если тебя сегодня уделает, вообще не знаю, кто с ним сладит.
     Значит, не сладить с тобой, красавчик? Ничто тебе не больно, ничто не стыдно? Маг чувствовал непривычное озлобление против бесстрастного соперника. Неужели там все-таки была не просто вода? Убью гада, если что подмешал. Выгоню к чертовой матери, пусть сопляков в Тьмутаракани тре-нирует. А ты… - злоба нарастала неестественно быстро - да пошел ты со своими картинками куда подальше. Думаешь, страшнее их нету ничего? Знали бы вы все, чего боится кудесник Маг. Встал бы ты сейчас, козел, стащил свою не один миллион стоящую бандану и спросил меня: «Тебе не стыдно, Саша? Ты же взрослый умный человек, тебе не стыдно того, что мы здесь делаем?». И я бросил бы все к чертовой матери и ушел с ринга, и пусть они вопят в своих подштанниках от модных кутюрье. Но ты не спросишь. Вам всем и в голову не приходит, что у таких подонков, как мы, есть стыд. А у тебя есть стыд, ты, плосколицая обезьяна, которая когда-то была мальчиком, ребенком, любимым, родным…
     Он был мастером, Маг. Он раньше заоравшей толпы услышал этот мгновенные провал на картинке маленького ребенка. Ребенок? Что это значит? У боксеров не бывает детей, все знают, что риск слабоумия больше девяноста процентов, какая дура отважится… А зал уже грохотал, почуяв сенсацию. Тум не шелохнулся, но по лицу вдруг поползли капли пота, телевизионщики с бессмысленными от счастья лицами ловили ракурс, и тогда во вдохновенном прозрении Маг представил дитя, и как нежный Тум протягивает руки, а ребенок заваливается в подушках и слюна течет во слабоумному лицу. Урод, маленький урод со смуглым, как у папы, личиком…
     Какая удача, боже, какая удача! Репортеры выли в свои микрофоны, по залу заметались медсестры – истеричные дамочки, конечно же, загнавшие аппаратуру на максимум чувствительности, валялись в обмороках, администрация зала срочно пересчитывала аренду киоскам, а на помосте ползло с кресла тело Тума с закатившимися глазами, царапая каблуками ворсистое покрытие. Эти кадры будут крутить теперь все каналы, их включат во все антологии, какая удача информационных служб, с карьерой Тума покончено, еще раз наезд на желтоватые белки, зал визжит и матерится, боже, какая удача!
                ***
     Тошно. Саша открыл глаза и дернул руками, уже бессильно понимая, что напрасно. Он захимичил воду уже в первом перерыве, этот ублюдок. Побоялся, что его подопечному не хватит пороху. А теперь ты лежишь на каталке, и руки-ноги привязаны, конечно, для твоей безопасности. Сашка застонал от тоскливой злости. На стон подскочила его постоянная медсестра, молоденькая девчушка с испуганным лицом.
- Дать вам попить?
- Курва! Сука облезлая!… - бумага не все терпит, и не надо передавать эти больные грязные слова. Он орал и бился в своих цепких кандалах, на ладонях оставались чешуйки краски от неистово терзаемых поручней, в соседних боксах кто ушел, кто сделал погромче звук телевизоров, чтобы заглушить этого придурка из номера первого, и только сероглазая девчонка никуда не убежала, сидела рядом и подвывала вполголоса: «Я же люблю тебя-а-а-а… Я же тебя люблю-у-у-у…».