Алекса дома - Глава 1

Аноним
Алекса дома
Посвящается настоящей Александре – с любовью от старого друга.

Глава первая
1
Город начинался после моста, и сей скелет древнего животного, попирающий небольшую, собственно, реку, эффективно разделял времена, пространства и эпохи: чувствовать, что ты наконец приехала, дозволено было только при виде его рёбер в окне вагона и при появлении грохота: урбанистического эха крика давно окостеневшего существа. До сих пор Алекса неотрывно смотрела в окно, прикованная к россыпям летнего дня. Несмотря на запылённое стекло, запахи, температура, сенсорные ощущения мгновенно восстанавливались в душе при малейшем, уголком глаза выхваченном вдалеке намёке, и вагонное убожество человеческого представления о цивилизации, равно как и пахнущий человечиной воздух внутреннего пользования, просто забывались в инстинктивном отклике на зов лета: картина продолжала оставаться ценнее своей рамки. Теперь же, когда рёбра заслонили речную скатерть, она отвернулась от окна сомнительной чистоты к такой же жизни. Во-первых, надо собрать вещи. Во-вторых, ничего интересного она не увидит. Железная дорога шла по касательной. Предприятие (какое?), депо и более чистый и унылый военный городок – всё, что являло невзыскательный, чтобы не сказать грубый, намёк на наличие города. Больше ничего из окна за считанные минуты, остававшиеся до тех пор, пока летящая навстречу станция не врежется в состав, не было видно.
    В-третьих, кто знает, на что способны депо и городок? Могут встать поперёк трахеи, пищевода, души, в конце концов, ненароком проглоченные всезасасывающими зрачками, могут слёзы выточить из глаз. Шмыгать носом не хотелось, сам собой выбирался сумрак купе, равнодушие кожи и пластика багажа, эффектно защищавших свои вещи от чужих взглядов... Ах да, и жизнь. Алекса застучала деревянными браслетами, заскрипела кожей чемодана, зашуршала одеждой, взбивая в термосе по имени Алекса коктейль из суеты, счастливого беспокойства, мышечного напряжения и спирта воспоминаний. Хмель должен был вот-вот подкатить.
    Жёлтая стрела вонзилась в цель; поезд дёрнулся, сердце ёкнуло, Алекса рванулась вперёд, в пьянящий вечер.
    Сойдя на платформу, она пробежала взглядом мимо жиденькой людской кашки к жилому массиву среди поля. Её взгляд натолкнулся на ряд домов, вытянувшихся для неё каменными прямоугольниками; со странным чувством оглядывала она светлые стены, повёрнутые к клонящемуся солнцу, и тёмные бока, все пронизанные чёрными впадинами окон. Её дом был – мимо этого района и налево, отсюда не виден, подарок, завёрнутый сначала в яркую бумагу зелени, затем в коричневую заслонявших его домов и, наконец, в серую – вокзала и асфальта. Красивой ленты не было, только ярлык солнца венчал подарочный пакет.
   Алекса прошла через станционное здание, всё ещё слепая к людям, создававшим копошащийся по-мышиному фон. Люди были какие-то не те, их шуршащие сообщения не проникали в сознание. А вот строй каменных коробок притягивал взгляд и мысли.
    Прямо у станции ряд такси, напоминавший своей яркой окраской разложенные на прилавке леденцы, на мгновение остановил её, выплеснув в сознание, словно одним нажатием на рычаг, ворох жизненного опыта: все эти мелкие мыслишки о деньгах, правильных манерах, социальном статусе, даже возможных опасностях: вид такси, этого мощного символа времени, вобравшего в себя роскошь и нищету, комфорт и опасность, талантливость и приземлённость человека, заставлял весь этот мусор проноситься в уме привычным, почти не замечаемым наводнением. По местным стандартам Алекса была бы мгновенно причислена табельными умами мужичков-шоферюг к верхним слоям среднего класса; их глаза, помятые, как их куртки, отметили бы уровень сексапильности и интеллигентности, которую они сочли бы претензиями... Алекса привычно прошла мимо ямы ассоциаций; она решила оставить большой чемодан в камере хранения до завтра и пойти пешком с сумкой.
    Тротуар нёс её сам, изгибаясь и поднимаясь, приближая безоблачное свеже-голубое небо, тёпло-холодное (как горько-сладкий шоколад), начинавшееся прямо здесь, у ног, и дома, становящиеся всё обыденнее и угрожая стать скучными через ещё двести-триста шагов. Отважно делая эти шаги, Алекса вдруг поняла, что в них показалось ей странным. Они почему-то напоминали неприлично прямоугольные яйца с проклюнутой скорлупой окон. Казалось, в них живут тёмнокожие и голые птенцы. Некогда район был новым, но даже в те года он не соответствовал фону умудрённого августом неба. Всего в паре кварталов за ним будет другой, алексин квартал, где деревья застыли освежающими веерами.
    Тут хмель настиг её, заставил споткнуться, забыть о лямке сумки, вспомнить о поте и дорожной грязи. Сердцебиение и шаги участились, обрывки мыслей вмиг исчезли. Дом встал впереди великолепным каменным сном, высоким, заслонявшим солнце, а она становилась всё меньше, теряясь на его фоне, стала размером с дверь подъезда и вошла. Это не было феерией воспоминаний, просто самый обыкновенный биологический симбиоз тела и дома. Дверь, чётко зримая не парой близоруких глаз, а глазами души, в которых эта дверь обладает вечным существованием. Тамбур. Руки дрожат, ключи тыкаются в пальцы, выворачиваются, рассыпаются в стороны, наконец позволяют загнать себя в скважину. Дверь отходит. Алекса, пожалуй домой.
    Она сбрасывает сумку. Эта квартира, как Библия, мелко отпечатанная на тонюсенькой бумаге с комментариями: невелика, но полна вечно живых откровений, которых так много, так много, так много, что страницы слипаются, долго разделяешь их, ища одно-единственное ни с того ни с сего всплывшее имя, и, найдя, надолго успокаиваешься и уже не читаешь всё, там так много, так много, на всю жизнь, и оказывается, что ценно оно в качестве полного свитка, а не как отдельные имена на отдельных плохо отделяющихся страницах.
    Видела ли Алекса квартиру такой, какой она была сейчас – в затхлой, можно даже почти сказать униженной робости, испещрённую остатками несохранённых ликов прошлого? Шкаф в прихожей пуст, большое макраме, висящее в проходе в комнату слева, обесцвеченное пылью, свисает увядшей лианой. В зале стенка практически пуста: две-три книги, стопка тарелок, всё побитое забытостью, и конечно, оставлен древний магнитофон с выпадающим левым каналом. Кресла, круглый столик. Года, года, впрессованные в мебель, чувства, въевшиеся в обои, духи, таящиеся за каждой портьерой. Древние сокровища для бедной Алексы.
    Она прошла на кухню. О! Микроволновку оставили; почему? Наверное, в своё время родители ей сказали, почему, да забылось. Кастрюля на плите, блестящая, как зеркало, бабушка с дедушкой расстарались, как великолепна теплота еды в нежилой квартире, как живительна, словно сердце квартиры находится в этой кастрюле. И, стражем, бутылка домашнего вина из подвала, шампанская, массивная и пыльная, как юность.
    Алекса приподняла крышку, заранее догадываясь, что увидит тушёную картошку с курицей. Отлично; она с удовольствием съест её, но чуть позже. Она подхватила бутылку, отнесла её в зал, решительно водрузила на стол, как знамя обжитости, только что не пролила несколько капель на пол для домового! Впрочем, жив ли он? Направилась за сумкой, раскрыла молнию, резким движением – так захотелось – вывалила на пол содержимое, нашла вскрытую пачку печенья. Снова в кухне, подол длинной юбки как вентилятор; захлопали дверцы шкафчиков, пробуждая мебель, возвещая скрипуче о ворвавшейся в сон о прошлом хозяйке. Послушно выглянули бокал, блюдечко для печенья. Потекла вода, подчиняясь мановению руки; заработала магия предметов, встрепенулась гиперссылка на Танцоров Муркока – роскошь будущего отразилась в роскоши прошлого. И вот она в зале, уселась в кресло, теперь можно уступить тёплой усталости, погрузиться в перины прошлого, пустить себя в дрейф по течению в тихую заводь за-сознания. Сама, одна, никто ещё не знает о её прибытии; вообще-то не для Алексы такая жизнь, но сейчас, сейчас это осознание сладко. Вино было белое, какой-то задорный виноградный пушкин курчаво выскочил в стакан, и глотки, как строки стиха, полились, орошая корни души. Благость. Тишина. Мир свой и одновременно чужой, отстранённый, как в фантастической повести, когда становишься своим же двойником… Но, досмаковав бокал, Алекса с хрустом вгрызлась в печенинку, шумно ссыпала в блюдце остальные, смяла глупую синюю целлофанку и уронила её на пол. Держа печенинку в зубах, подтолкнула кресло к телефону, ждавшему своего часа на полу у стены, уселась, откусила, положила на колени, точно кота, древний аппарат, голубой, с диском и без памяти. Память была в её длинных пальцах, указательный выпростался, уверенно вошёл в отверстие и крутанул диск так, словно раб не сработал бы без понукания.
2
- Ну, что интересного скажешь?
Тишина, во время которой всегда занятно представить себе отвисшую челюсть собеседника.
- Боже, это ты, что ли, Алекса? Неужто отсюда звонишь, в смысле, приехала сюда? Вот это новость. Ну и ну. Давно?
- Сегодня. Стакан вина назад. Сразу и звоню, обрадовать.
- Меня ты обрадовала. Ну, даже не знаю, что сказать. Какие у тебя планы?
- Во-первых, обживаю квартиру. Пока что символически. Заявила свои права на неё историческим способом – раскидала свои вещи, сижу и пью вино.
- У-у, как романтично. А огоньки города мигают тебе в окошко, и луна раскачивает свой серпик, но ты не смотришь на них, а глотаешь сладкий сок августа. Я балдю. Женщина с рубином в бокале привлекает меня куда больше, чем женшина с рубином на пальце.
- Это белое вино.
- В доме, наверное, жуткий бардак?
- Не особенно. Просто пусто.
- И одиноко?
- Ты знаешь, почему-то нет. Видимо, вокруг меня ещё вертятся духи столицы. Полагаю, завтра наступит замедленная реакция, и одиночество настигнет меня. Но сегодня вечером я развлекусь.
- Каким образом?
- Нескольких часов до сна вполне хватит, чтобы принять ванну, разложить свои вещи и разведать, какие вещи здесь остались.
- Ну да, ты у нас домашняя мышка. Легко выживаешь вдали от факсов, шмаксов, сотовых телефонов, пэйджеров и всего того, без чего теперь труднее обойтись, чем без штанов.
- Макс, не будь вульгарно провинциален. У меня вообще нет пэйджера.
- Ничего, заведёшь через годик-полтора.
- Ну, раз ты настаиваешь… Ну ты рассказывай, как вы живёте.
Вздох.
- Э-э, дорогая, одним словом не опишешь. Боюсь, тебе придётся всё же выползти из своего экзотически запустелого гнёздышка. Когда ты берёшь на себя обязательство зайти к нам в гости?
- Ага, значит, мне удалось выжать из тебя приглашение. Сколько мне на это потребовалось? Пять минут? Я не в лучшей форме сегодня, ну ладно. И когда же вы свободны?
- Сейчас.- И стало понятно, что собеседник оторвался от телефонной трубки, чернота в ней стала гуще, что ли.- Ира, что у нас завтра? – Чернота вновь ожила.- Кстати, я могу полагать, что ты завтра свободна? Сейчас, Ириша, минутку.
- Завтра утром мне надо навестить бабушку с дедушкой. Оттуда я быстро не выберусь, сам понимаешь.
- Ну да. Тебя не было уже года два?
- Три, Максимушка, три.
- Да… Всё изменилось, сама понимаешь. Но на послеобеденное время рассчитывать можно, я полагаю? Скажем, у нас на балконе в 10 вечера?
- Спасибо, Макс, очень мило. Я думаю, часам к четырём освобожусь. Если вы не заняты.
Тут Максим отвлёкся надолго, трубка преданно донесла его переговоры с женой. (Алекса немного помнила её). Слушать она не стала, отпила ещё глоток, поворочала вино в рту, словно даже не дожидалась решения.
- Алло.
- Да-да, Максимчик, я не упилась и не свалилась на пол, уронив трубку. Вы свободны?
- Да, мы тебя ждём.
- Прекрасно. Буду рада вас увидеть. Привет Ире. Целую.
- Мы тоже. Спасибо, что вспомнила о нас, сирых. До встречи.
- Алло, привет, это я. Я приехала.
Резкий голос, произнёсший “алло” почти как “хайль”, мгновенно опустился в бархатные низа, замурлыкал нежно.
- А я ведь, Александрочка, ждал твоего звонка. Молодец, что приехала.
- Даже так, ждал.
- Синхронизация, дорогая моя. Вчера открываю письмо,- голос снова стал потихоньку обрастать резкими нотками,- взгляд выхватывает имя “Александра”. Сегодня утром вдруг включаю радио и слышу “Александрину” “Песняров”. Тебя, конечно, вспомнил. Чему ж тут удивляться?
- Да, не мне, простой девушке, поразить тебя. Может, и мой приезд ты наколдовал? Признавайся уже.
- Иронизируешь? Ты, конечно, уверена, что не наколдовал.
- Да вроде как-то сама решилась, в здравом уме и твёрдой памяти. Правда, справки от бессознательного, утверждающей, что никаких распоряжений оттуда не поступало, не привезла.
- Ну разумеется. Так что, я выезжаю?
Алекса расхохоталась.
- Ты хочешь провести ночь на диване в гостиной без простыней? Плюс к тому голодный. Учти, картошки на двоих не  хватит.
- Жестоко с твоей стороны, дорогая.
- А как насчёт вашего хвалёного гостеприимства, лорд Корвин?
- Как всегда: водка, кресло и беседа в твоём распоряжении.
- Да уж, не отвертишься. Живи в постоянном ожидании. В один прекрасный миг калитка скрипнет, и ты увидишь прекрасную девушку, входящую во двор, и в первый миг не узнаешь меня.
- Отнюдь. Я вычислю твой приход и буду ждать тебя во всём чёрном, элегантный, как рояль, как выразился бы наш друг Макс, и с одним белым цветком.
- У тебя, Клим, до сих пор считается, что все женщины предсказуемы? Давай, тряси своими рунами. Я попробую выбрать непредсказуемый момент.
- Почему у меня считается? Вы такие по природе. У Тухолки ясно сказано по этому поводу, что…
Но у Алексы вдруг мгновенно пропало настроение. Она быстро попрощалась, добавив какую-то ерунду о собственной непредсказуемости, и положила трубку.
3
  У неё была трубка в руке; она звонила по номеру, указанному в объявлении, чтобы пропеть по телефону песню Элтона Джона и получить бесплатный билет на его концерт. Она одновременно видела, как низенький, любимый Элтон, подозрительно почти детских размеров, снимает трубку на другом конце и по русски говорит ей “пойте”. Она готовилась спеть “Believe”, но почему-то начинает петь “This is my house, this is where I live”. Через несколько строк её пение заглушает громкий стук колёс. Подходит какой-то человек, говорит ей: “Большое спасибо, вот ваш билет”. Она берёт билет и понимает, что это билет на поезд, и пора ехать. Она поспешно сует телефонную трубку в сумочку и торопится на вокзал. Она садится в поезд; почему-то это не купе, а электричка с рядами скамеек. В вагоне, кроме неё, никого нет, и сразу во все окна виден летний пейзаж, впрочем, довольно однообразный: степь да степь кругом. Она пытается вспомнить, как выглядел человек, который дал ей билет, чтобы пойти отыскать его и сказать ему, что он ошибся, ей нужен билет не на электричку, ей кажется, что она вот-вот вспомнит его форму, но это ей никак не удаётся. Поезд между тем едет дальше. Сначала она чувствует лёгкое беспокойство из-за недоразумения и из-за непривычной пустоты вагона, но потом успокаивается.
    Поезд подъезжает к горам. Когда он приближается, Алекса видит, что вход в туннель закрывает круглая зелёная дверь с ручкой посередине. Поезд замедляет ход, дверь сама открывается, давая проезд в туннель, поезд въезжает в темноту, и Алекса замечает по бокам двери, уводящие прямо в скалу. Затем за окном становится совсем темно, она опускает взгляд на руки и вдруг замечает, что на пальце нет рубинового кольца, которое подарил ей Гурам. Господи, она забыла его в Москве! Надо вернуться, оно там, в ящике стола! Но в этот момент поезд вырывается из туннеля на свет. Свет яркий, слепит глаза. Она просыпается. Утро, солнце светит ей прямо в лицо.