Корпорация ПГ

Четверг – очень приятный день недели, и иногда он бывает даже лучше субботы или воскресенья. Особенно хорошо, когда он начинается чистой розовой зарёй. В такой великолепный день Алексей Николаевич Зайцев и направлялся в свой директорский кабинет. Он, конечно, с удовольствием поспал бы подольше, но через час предстояла встреча с журналистом. Нет, разумеется, Алексей Николаевич мог бы заставить журналюгу подчиниться зайцевскому графику, но, во-первых, к этой братии он относился сочувственно, ибо в молодости и сам работал в бульварной газетёнке. Во-вторых, журналист был из дорогого глянцевого еженедельника. И, в-третьих, предполагалось обсудить Штрауса, любимого зайцевского композитора. Правда, Зайцев подозревал, что о Штраусе корреспондент пообещал поговорить нарочно, чтобы вызвать интерес к интервью, но пусть попробует не упомянуть о маэстро в своей статье!
Корпорация Алексея Николаевича размещалась в красивом четырёхэтажном здании, построенном в стиле архитектора Росси. Над входом размещались две буквы: «П» и «Г», которые ночью светились приятным голубым светом. Зайцев вошёл. Были слышны доносившиеся из подвала удары молота и кувалды. Там ковалось холодное оружие. Каждый день кузнецы корпорации «ПГ» производили на свет не менее ста прекрасных клинков французской и дамасской стали. На них гравировался знак мастера XV–XVI или других веков, а затем ставилось малозаметное клеймо «ПГ». Сам Алексей Николаевич больше любил оружие огнестрельное, а потому чаще наведывался в филиал, где делали действующие модели старинных ружей и пистолетов и даже отливали пушки.
Имитация исторического оружия была тем промыслом, с которого начиналась корпорация. Затем появились дворянские грамоты. Человек часто слаб, тщеславен и честолюбив. Разбогатев, он едет в Англию и покупает там титул баронета, а если на Англию денег не хватает, то идёт в какое-нибудь сомнительное  «дворянское собрание» и там покупает себе герб «русского дворянина». Зайцев захватил свободный сегмент рынка: он стал продавать дворянские грамоты на фамилию заказчика, подписанные царём Иваном Грозным или Михаилом Фёдоровичем. Главное – держать марку, поэтому никакой халтуры! Бумага – пожелтевшая и потрескавшаяся, фамилию условно И.И. Синицкого непременно писать как «Синицкаго», а главное (и в этом изюминка) – правильно рисовать подпись монарха. За каждой подписью был закреплён свой сотрудник, и очень редко кто расписывался сразу за двух царей. «Автографисты» ежедневно по нескольку сотен раз выводили подписи высочайших особ, постоянно тренируя руку, чтобы в нужный момент автограф возник легко и естественно. Для краткости сотрудников именовали по монаршим именам. Например, Леонида Яковлевича Спиридонова, который проставлял подписи под указами Бориса Годунова, так и звали: «Борис». Бывало, начальница отдела грамот («грамотного отдела») Анастасия Григорьевна разыскивала своих сотрудников по внутреннему телефону: «Алло, царь Борис не у вас? Лёнечка! Ты должен подписать новое повеление. Давай, ждём. Алло, Фёдор Третий не у вас?..» За Екатерину Великую, кстати, расписывался мужчина, Егор Сергеевич, а за Николая II – женщина, Елена Владимировна.
«А бумага настоящая?» спрашивал иногда придирчивый клиент. И, рассмотрев ветхий лист, оставался доволен: «Настоящая, XVIII век». Конечно, братец, настоящая. Правда, век не XVIII, а XXI, но где же тебе распознать полиэтилцеллюлозу, если ты не эксперт…
Дородная дама-заказчица обсуждала своё будущее сусальное «дворянство» с сотрудницей корпорации ПГ.
–…Поэтому, – говорила девушка (кстати, кандидат исторических наук), – я думаю, что вам понравится дворянство по указу Павла Первого.
– Нет–нет, – сказала дама, – пусть лучше будет по указу Павла Второго.
Девушка пришла в замешательство. Клиентке надо было объяснять, что Павел Первый был последним же и единственным царём Павлом, но как сделать это потактичнее? На выручку подчинённой бросился шеф.
– Видите ли, – мягко начал Алексей Николаевич, – думаю, что вам навряд ли понравится подпись Павла Второго.
(И то верно: как могло бы понравиться даме пустое место в качестве подписи несуществующего царя?)
– Но, – продолжал Зайцев, – ведь в российской истории было много других монархов. Не хотите ли вы столбового дворянства по указу Петра Великого?
– Петра Великого? – клиентке идея явно понравилась, видимо, потому, что про этого императора она слышала. – А у него красивая подпись?
– Маша! – скомандовал Зайцев сотруднице, и та достала образец подписи Петра (Георгия Николаевича Пальцева, ценного сотрудника корпорации).
– Ой, какая короткая, – разочарованно протянула дама. – А какие в России были цари с длинными именами?
– Александр, Николай, – начал перечислять Зайцев, затем спокойно посмотрел на клиентку и добавил: – Лжедмитрий.
– Какое красивое имя! – восхитилась дама. – Редкое! Старинное!
– Итак, – спросил Зайцев, – мы будем вести дворянскую родословную от Лжедмитрия I?
– Нет, – решительно заявила дама, – от Лжедмитрия II!
Это было предсказуемо. Девушка едва сдерживалась, чтобы не залиться смехом. Зайцев с невозмутимой миной вызвал «писаря» и тот быстро изобразил грамоту для предка мадам Токарь (такую фамилию носила заказчица). Оставалось только поставить подпись тушинского вора. Зайцев решил не мудрствуя лукаво воспользоваться значком, который рисовали и рязанские крестьяне и монголо–татарские ханы: он взял перо и вывел жирный крест, после чего вручил фантастический пергамент даме.
– Был очень рад познакомиться с такой образованной и изысканной женщиной, – произнёс Зайцев, улыбнулся, поклонился и мгновенно исчез.
Маша тут же подхватила игру и сожгла последний мост:
– Поздравляю вас. Вы действительно очень понравились нашему шефу, если он лично нарисовал подпись. Большое спасибо за ваш визит.
И дама ушла с диковинной грамотой и ошарашенно открытым ртом…
Тем временем Зайцев зашёл в мозговой центр корпорации. Два главных мозга читали свежие газеты. Первого звали Валерием Николаевичем Градоуправским, второго – Анатолием Михайловичем Исаковым. Первый был старым седым профессором, второй же заслуживает отдельного описания. Он до жути напоминал Мефистофеля. Нет, не маленьким ростом, не коренастой фигурой в добрых шесть пудов и не очками. А теми глазами, которые сверкали под очками, и маленькими хищными зубами. Когда он иронично улыбался своими аккуратными белыми клыками, у Зайцева создавалось впечатление, что он беседует с неутомимым хвостатым коммерсантом, который предлагает наивыгоднейшую сделку: получить всё золото мира в обмен на сущий пустяк и, в общем–то, безделицу: бессмертную душу.
– Внесите в «Тайную историю» Павла II, только что встретил. – объявил Зайцев с порога.
– Давно ждали, – кивнул Исаков.
…«Тайная история» родилась благодаря Вадиму Кумпаняну, одному из коллег Исакова и Градоуправского. Однажды Кумпанян сообщил, что в студенческих контрольных работах можно найти много сведений о таких русских правителях как Елизавета II или Николай III. Посмеявшись, Зайцев подумал и начал собирать коллекцию глупостей, которую гордо назвал «Тайной историей». Эта подборка понемногу сплеталась в весёлую пародию на изыскания известного псевдоисторика Фоменко.
– Что ни говори, – куражился Зайцев, – все эти сведения взяты из письменных свидетельств огромного количества людей. А вся фоменковская бредятина рождается в его же собственной голове.
– Обратите внимание, – веселился Исаков, – даты правления Николая III совпадают с датами правления Николая II, а Елизавета II правила примерно в одно время с кроткой Елисаветой. Что же сие означает? А, видимо, то, что они были соправителями более известных монархов, и также влияли на ход русской истории! Кстати, тут один из моих студентов заявил мне, что Северная война имела место быть на североамериканском континенте в 1862 году!..
…Но сегодня Мефистофель хмурился и досадовал, равно как и Градоуправский.
– Не приведи Бог, либералы всё-таки победят – сказал Градоуправский.
– Эти ребята – мастера историю писать, ещё нас поучат, – мрачно добавил Исаков.
Зайцев посмотрел в статью с прогнозами, и четверг перестал быть хорошим днём. Либералы догнали консерваторов по уровню предвыборных симпатий. Если Консервативная партия Североевразийского Союза лишится большинства в парламенте, то ПГ потеряет государственный заказ на учебники истории, но и это не беда, а так – мелкие неприятности. Гораздо хуже то, что одной из первых жертв либерального правительства станет сама отечественная история. Россия, как известно, страна с непредсказуемым прошлым, в том смысле, что никогда не знаешь, каким российское прошлое станет в будущем. Но, если либералы возьмут власть, то уже можно догадываться, что несчастных польских офицеров из катынского леса снова повесят на Сталина (здесь авторитет Горбачёва почему–то был выше авторитета нюрнбергских судей), а ельцинский переворот назовут «хасбулатовским путчем». Печатать учебники с такой чушью ПГ никогда не согласится, поэтому заказ достанется главному конкуренту ПГ: компании «Кулешов и Черкизов». Кулешов и Черкизов выпускали «альтернативные» учебники на деньги различных фондов. Сведения, даваемые в них, соответствовали заказу. Обязательно упоминались солженицынские 60 миллионов жертв сталинских репрессий, а нередко их число с щедростью доводилось до ста миллионов. Великий русский баснописец Крылов назывался там переводчиком Лафонтена, а Николай Васильевич Гоголь оказывался украинским писателем. Под стать содержанию было и оформление с ляпами из серии «нарочно не придумаешь».
– Полюбуйтесь, – сказал Градоуправский, – вот как они изобразили адыгское посольство к царю. Видимо, все адыги поголовно были левшами, если сабли у них висят справа.
– Наступить в течение года на одни и те же грабли уже в третий раз – это упорство достойное лучшего применения, – прокомментировал Исаков.
Он имел в виду два предыдущих казуса в книгах от Кулешова и Черкизова. В одной из них был портрет маршала Жукова с четырьмя геройскими звёздами, гордо сверкавшими на правой стороне груди, а в другой Билла Клинтона встречал кремлёвский полк с аксельбантами на левом плече.
– Шутка, повторенная три раза, становится в три раза смешней, – пожал плечами Зайцев.
Постановочные художественные иллюстрации были законной гордостью корпорации «ПГ». Кулешов и Черкизов пытались подражать, но без особого успеха. В соседних залах художники трудились над масштабными историческими картинами. К завершению близилось полотно «Граф Бобринский у могилы Григория Орлова». Рядом создавался шедевр на экспорт: «Убийство имама Али», заказанный правительством Ирана. Этот заказ пришёл после того, как Зайцев подарил саудовскому королю роскошный холст «Уход из Мекки в Медину», на котором молодой и грозный Магомет в окружении друзей и родственников шёл освещаемый серпом растущей луны. Ещё дверь, и Зайцев был уже в фотографическом павильоне, где для съёмки подготавливалась сцена «Арест Фанни Каплан». Постановочные снимки были для Зайцева любимым развлечением, и частенько он сам гримировался для участия в них. Таким образом он уже увековечил себя в «исторических» фотографиях «Крыленко беседует с Ботвинником», «Шкуро выступает в цирке», «Литвинов в гостях у Молотова» и других.
– Это не подделка! – подчёркивал он, когда рассказывал о постановочной фотографии. – Это сродни картинам на исторические сюжеты: все события¸ изображённые на них – реальны, просто компенсируется отсутствие фотографа в нужный момент. Точно так же было и у Репина, например, не всякий, глядя на его «царевну Софью», знает, что на самом деле видит перед собою Валентину Серову, мать известного художника и жену композитора. А один из запорожцев над письмом султану – это сын самого Репина. Ну и какая разница зрителю, если на нашей фотографии Микоян – никакой не Микоян, а актёр Евгений Герасимов?
Дальше изготавливались уже подделки. Очередные четыре зала были отведены художникам, которые писали картины великих мастеров прошлого.
– Если у человека нет двадцати миллионов на покупку Сальвадора Дали, мы сделаем ему Дали, – говорил Зайцев. – Пусть эта картина не входит в каталоги, пусть под краской стоит наш корпоративный знак, она ничем не уступает полотнам самого Дали. Великий итальянский фальсификатор Альчео Доссена создал сотни скульптур от «античности» до «Возрождения», а его коллега Хан Антониус ван Меегерен написал нескольких старых голландцев. И мир не подозревал о том, что любуется подделками, пока Доссена и Меегерен не признались в своих шалостях. Чем же, спрашивается, Меегерен хуже Рембрандта? Только тем, что Меегерен не Рембрандт? И, если уж на то пошло, о Рембрандте. Как известно, заготовки для его полотен делали ученики, а реставрировали их потомки, мастер, таким образом, остаётся в промежутке. Если мы посмотрим на знаменитую Данаю, то нам следует вспомнить, что после того, как сумасшедший литовец облил её кислотой, Даная получили ожог в 25% холста. Всё восстановленное это уже не Рембрандт, а команда реставраторов. Так что, реальная классика жанра намного ближе к нашей продукции, чем к представлениям о классике.
…С особенным вниманием Зайцев следил за созданием гравюры «Снятие первой печати», которая открывала серию «Апокалипсис» псевдо-Дюрера. Полюбовавшись на работу молодого художника, он продолжил путь к кабинету, и вошёл в зал, где создавались подделки иного рода: литературные.
Как известно, через 50–100 лет после смерти писателя срок действия его авторского права истекает, и произведения становятся доступны для любого издателя. Но что, если создать ещё одно произведение под тем же именем и того же качества? Юридически оно будет защищено от копирования, а с литературной точки зрения встретит благосклонный приём. Так на свет появлялись новые пьесы Островского и эпиграммы Гиляровского.
– Алексей Николаевич, вы вчера хотели видеть новый роман Ивана Ивановича Лажечникова? – подбежал к Зайцеву свой «Лажечников», Игорь Панфилов.
– Да, Игорёк, я придумал афоризм для Разумовского, слушай: «Не победа ещё та виктория сухопутная, коя викторией морскою не подтверждена». Каково?
– Восхитительно! Обязательно вставлю в роман!
– Ну, спасибо! Бывай, тороплюсь, у меня встреча с журналистом.
Наконец, последний перед кабинетом сектор – музыкальный. Надо сказать, что именно музыкальные подделки были самым старым увлечением Алексея Николаевича. Уже потом, по аналогии с ними он создал цех литературных и художественных фальсификаций. А здесь он сочинял своих первых «Бахов», «Моцартов», и, естественно, «Штраусов». Маленькая трагедия Зайцева состояла в том, что он не был членом Союза композиторов. Как следствие – он не мог выступать со своей музыкой. Государственные филармонии предоставлялись только членам Союза композиторов, если же у тебя не было членского билета, помочь тебе могла разве что могила в Италии и фамилия «Вивальди», но никак не «Зайцев». И, вполне закономерно – государственные музыканты уныло выводили тоскливейшие опусы именитых членов-лауреатов перед полусотней спящих пенсионеров, а подрастающее поколение убивало время на концертах всевозможных кукол с поп-конвейера, которые регулярно приезжали на городские праздники за муниципальный счёт.
– Очень мудро, – язвил Зайцев. – Половину денег мы потратим на то, чтобы в филармониях убить интерес к качественной музыке, а половину – на то, чтобы навязать народу музыку нека…, да, впрочем, где тут музыка!
С другой стороны, он видел и положительные черты в том, что не был профессиональным музыкантом:
– Консерватория, ребята, – говорил он друзьям, – место, прекрасно приспособленное для истребления художественного вкуса. Вполне возможно, что, пройдя класс композиции под руководством какого–нибудь злобного кощея, я уже никогда не смог бы написать своего «Венгерского танца». А теперь я обогащаю наследие великих композиторов, что очень приятно!
Сочиняя музыку, над которой потом появлялись имена мёртвых гениев, Зайцев сравнивал себя с Францем Зюсмайром.
- Да будет вам известно, - пояснял он непосвящённым, - что «Реквием» Моцарта был окончательно дописан композитором Францем Зюсмайром, поскольку сам Моцарт не успел завершить его при жизни. Теперь сообщите мне, где мы в «Реквиеме» слышим Моцарта, а где – Зюсмайра? Не знаете? И я не знаю. И знать не хочу! Факт то, что скромный Зюсмайр, не поставил своего имени рядом с моцартовским. Вот и я сочиняю то, что мог бы сочинить Штраус. И скромно ставлю над работами имя Штрауса. Теперь скажите мне, как отличить мою польку от польки Штрауса? Опять не знаете? А вот за это уже благодарю лично, как за признание моего успеха!
…Композиторы радостно приветствовали своего шефа.
– Что новенького, ребята? – спросил улыбающийся Зайцев.
– Оцените, Алексей Николаевич, – попросил Миша Митерев, сел к роялю и заиграл.
Послушав, Зайцев поморщился.
– Слабовато, Миш. Впрочем, для Пуччини сойдёт.
Шеф откровенно не любил Пуччини и частенько повторял изречение Шостаковича: «Пуччини писал прекрасные оперы, но ужасную музыку.» Впрочем, самого Шостаковича Зайцев тоже не любил.
– На следующей неделе в печать уйдут новые менуэты Сальери. Особенно мне понравились те четыре, что сочинил Виталик Бренко, так что, тебя, Виталя, я перевожу на Моцарта. Остальные возьмутся за Бетховена. Смолин говорит, что наш Бетховен не похож на оригинального Бетховена, поэтому постарайтесь сделать так, чтобы Смолин был доволен. М–да, рифма… Теперь с тобою, Саныч. Прослушай моего последнего Сен-Санса и оркеструй, а то у меня руки не доходят. Всё, убегаю, меня заждались.
И после долгого похода по корпорации «ПГ» Зайцев, наконец, достиг своей приемной.
- Идёмте, - пригласил он корреспондента в кабинет, усадил его в кресло и вопросительно посмотрел на него.
- Очень рад с вами познакомиться, - улыбнулся журналист. – Первый вопрос, наверное, будет вполне закономерным: а как расшифровываются буквы «ПГ» в названии корпорации?
Зайцев смущённо улыбнулся и признался:
- «Преславная гиштория»
- Э? – оторопел журналист.
- Видите ли, - начал объяснять Зайцев, - здесь скрыта ирония, с которой я гляжу на Госпожу Историю и её вечное проклятие – антинауку квазиисторию. Среди прочих наук История является особенно беззащитной, так как зачастую истинность доказательств остаётся вопросом совести самого доказывающего. Понимаете? В общем я хочу сказать, что историю очень трудно оберегать от шарлатанства по сравнению, ну, скажем, с математикой, где невежда мгновенно разоблачает себя. Поэтому, как говорил Бомарше, «я спешу посмеяться надо всем, иначе мне пришлось бы заплакать».
- Я понимаю, - кивнул корреспондент, и на секунду задумался. – Что ж, это мы выяснили. Теперь я хотел бы поговорить с вами о Штраусе.
- Сколько угодно! – расцвёл Зайцев.
- Корпорация «ПГ» выпускает значительное количество нот Штрауса.
- Это верно, - кивнул Зайцев.
- А последний выпуск вобрал в себя исключительно шедевры, включая польку «Ноябрь».
- О, да, - с гордостью подтвердил Зайцев, который и сочинил польку.
В этот момент директор корпорации и журналист были похожи на двух людей, которые подходят к одному углу с разных сторон, не ведая, что через минуту столкнутся лбами.
- Но, к моему удивлению, - продолжал журналист, - несмотря на действительно чудесную красоту польки, я никогда не слышал её раньше. Не слышал я и её названия, хотя мои родители увлекаются Штраусом. Я залез в их библиотеку и обнаружил там список произведений композитора. Он закончился на сочинении номер 479. Полька же «Ноябрь» имеет номер 557. Я теряюсь. Объясните мне эту загадку.
- Видите ли, молодой человек, - начал Зайцев, - у Штрауса больше чем 479 произведений. Во-первых, не нумеруются его увертюры. Во-вторых, у него есть произведения, написанные в соавторстве с братьями, они тоже вне нумерации. В-третьих, его архив был уничтожен младшим братом в приступе отчаяния, когда венская публика увлеклась новыми композиторами. Возможно, что среди черновиков сгорело и немало вполне добротных вещей. Что же касается польки «Ноябрь», она же опус 557, то естественно, что вы не нашли её в списке. Она была написана только в прошлом 2011 году.
- Позвольте,.. – у корреспондента слегка отвалилась челюсть. – Вы что же, хотите сказать, что Штраус… ещё жив?
- В известном смысле он бессмертен, - философски ответил Зайцев и поднял глаза на потолок, - но, к сожалению, не в прямом. Он скончался 3 июня 1899 года. Для Вены,.. да что Вены, что Австрии… для мира! это был чёрный день. Все люди… - Зайцев снова опустил взгляд и ненароком глянул на журналиста:
- Молодой человек! Что с вами?!

2003г.