К вашим услугам

К ВАШИМ УСЛУГАМ

Они крепко выпили в этот вечер. Не до изумления, но изрядно. Так получилось. И, стоя на платформе в ожидании электрички, с удовольствием подставляли себя прохладному ветру: когда много выпьешь, становится жарковато, и хочется освежиться. И им полегчало. Чуть-чуть.
Подошла электричка, забитая едва ли не до отказа, и то прекрасное настроение, в котором они пребывали, несколько потускнело. Ну, в самом деле, ты, понимаешь, выпил, в груди тепло, на душе покойно, заботы кажутся мелкотравчатыми и пустыми, ты садишься в вагон, чтобы ехать в тишине и прохладе, и здесь - бац! Они еле втиснулись в тамбур, и их, конечно, толкали при входе и на выходе, что-то бурчали и даже пристыживали. А кому это понравится?! Тебе и так уже не в кайф, и спать охота, и ехать черт-те куда, и уже похмелье, понимаешь, начинается. Ну, взнервили их, одним словом, в этом душном тамбуре.
Постепенно вагон освобождался, и когда появились свободные места, они вошли и сели. Конечно, немножко злые, неуравновешенные. Сидят, смотрят на пассажиров, а всем - хоть бы хны! Никому и дела нет до тебя, никто не сочувствует, что завтра рано вставать и на целый день впрягаться, тянуть лямку. Твои проблемы, мол, сам решай. И ведь начальник не скажет утром жалеючи:
- Ступай, брат, с «бодуна» ты, отдохни.
Наоборот, наорет еще. Одним словом, от такого поразительного равнодушия им захотелось принять еще, для порядку. Хотя, если бы у них было еще, они и не покидали бы тамбур, тем более что он опустел, и стоять там сейчас в самый раз. Но больше ничего у них не было, они как-то махом все уговорили, ну и сидели сейчас в вагоне. Ну, немножко злые уже, на судьбу и вообще. Сидят, скучают, позевывают, а во рту так скверно, погано, не ах. К тому же и перекурили.
И вот видят они, как на скамейке через два ряда от них какой-то бичара, иначе не назвать, довольно здоровый, вяжется к подполковнику медицинской службы. Толкнет его и спрашивает, громко, чуть не на весь вагон:
- Ну, ты чего, полкаш?
А тот ему отвечает, но тихо, не слышно что.
- А че ты выкобениваешься? - то опять бичара, и локтем подполковника поддевает. - В форму вырядился? Морда красная, да? Ты чего, полкаш?
А подполковник что-то говорит ему, чуть повернув голову, но опять не разобрать, что именно.
- Ну и что? - закричал бичара. - Ну чего ты хочешь сказать, а? Ну че тебе надо, отец?
Подполковник в отцы ему, конечно, никак не годился, лет тридцать шесть всего подполковнику, а бичаре под тридцать. Какой там отце?! Ясно, что вяжется, нарывается, провоцирует медика, а тот сдерживается, терпит.
-Ну че, полкаш, ты в Афгане-то был, пороху-то нюхал? Или только пилюли раздавал, да чеки стриг? А на Саланге ты бывал, сука, а в Кандагаре тебя обстреливали из «зеленки»?
Ну этот военврач побагровел, вроде; заметно стало как задергался у него правый глаз, и он сказал так, что теперь было слышно:
- Я был в Афгане, парень. Из «зеленки» меня тоже обстреливали, - и добавил, - отвяжись ты бога ради!
- Ах, ах, ах! Какие мы нервные, - закряхтел бичара. - Какие мы, офицерье, все нервные! Да я из-за вас, волки вы позорные, шесть лет отмотал. Шесть долгих лет за одного вонючего духа! И из-за тебя тоже, гад. Все вы одинаковые, интернационалисты, гуманисты, едри вас в дышло! А ну-к, двинься, - потребовал он и втиснул подполковнику левую руку в бок и, видно, сильно втиснул, потому что заухмылялся, довольно так.
- А кто такие духи, сынок? - спросила вдруг бичару пожилая женщина, сидевшая напротив него. - И что ж ты ему такое сделал, что тебе - шесть лет?
Парень вздернул голову, посмотрел ей прямо в глаза и ответил, спокойно, словно раздумывая:
- Духи - это враги, бабка. Понятно тебе? Вра-ги, - произнес он по слогам. - А что я ему сделал, - парень нехорошо блеснул глазами, и кривая усмешка мелькнула на его губах, - то это, бабка, военная тайна, и ты не трибунал, чтобы меня допрашивать. Понятно тебе, бабуля?!
- Понятно, сынок, а чего ж непонятно. Враги и есть враги, - поспешила женщина подтвердить, раскаиваясь уже за проявленный так некстати интерес.
- Но я, бабка, теперь амнистирован. Понятно тебе? Нету на мне вины. И никогда не было, - сказал он на выдохе.
- Понятно, сынок, - вновь поспешила заверить его женщина. - Не было и, значит, не виноватый, и хорошо, что так. Мать-то, поди, ох как рада?!
- Рада, бабуля, рада матушка моя ненаглядная. А все ведь из-за них, сук этих, - и он пальцем указал на подполковника. Бить их надо, верно, бабуля?! Бить всегда и везде.
Последний вопрос женщине не понравился: как ответишь, когда и врач, и парень этот на одной скамейке сидят? Да и не было у нее зда на военных, чего уж там? И она сразу растерялась, полезла в сумку и стала там рыться, но так ничего и не найдя, поднялась и робко, будто извиняясь, проговорив:
- Ну вот и выходить мне пора, - направилась к двери, проклиная себя и свое глупое любопытство.
Бичара смерил бабкину спину презрительным взглядом и повернулся к подполковнику. Наклонившись и дыша ему в ухо, не снижая тона, проговорил:
- Мне не нравятся твои усы, полкаш. Они рыжие, топорщатся и портят твою гладкую морду.
Видно было, что подполковник ответил ему что-то резкое, потому что у парня сразу сузились глаза, и огромный, через всю щеку рубец стал меловым. Он вздернул вверх руку, но не решился ударить. Процедив нечто невнятное сквозь зубы, он достал из кармана зажигалку, чиркнул ею и поднес к правому усу военврача. Тот, еле заметным движением плеча, выбил ее из рук, но бичара, неторопливо подняв зажигалку с пола, вновь повторил эксперимент. Подполковник. В свою очередь опять попытался выбить ее, но парень быстро отдернул руку и рассмеялся. И было что-то чудовищное в этом игривом смехе.
Со стороны могло показаться, что они балуются, причем по согласию и даже ко взаимному удовольствию. Один чиркнет зажигалкой, поднесет ее к усу, подержит чуть-чуть, отдернет руку, уберет пламя. Другой терпеливо ждет, когда ус начнут подпаливать, и лишь потом отбрасывает руку с зажигалкой в сторону, да и то иногда промахиваясь. Так и едут они, два взрослых баловника и, вроде, веселее им так коротать время.
Правда, народ на скамейках слегка ворчать начал, сердиться, что ли, не нравится, дескать, такая игра. Но возмущаются тихо, под нос себе что-то шепчут, им все. Не понять даже, кем больше недовольны - подполковником или бичарой. А в целом в вагоне не шумно, спокойно, хотя человек семьдесят едут, газеты вот только шуршат.
И среди этого тихого бурчания и шуршания раздался вдруг громкий детский голос:
- Мама-а-а! Ведь он ему усы сожжет!
И тут же вслед за этим - звук подзатыльника, хотя какой у него звук, и четкий шепот мальчиковой мамы:
- Заткнись, зараза!
Видно, мальчик очень уж громко объявил про усы и напугал вздремнувшую мамашу, а бичара - так тот даже вздрогнул и зажигалку выпустил из рук, завертел курчавой головой по сторонам - от неожиданности, конечно.
Вот тогда эти двое, которые крепко выпили до поездки, а теперь были уже немножко злые, наблюдая это баловство с огнем, и не вполне понимая вялые протесты подполковника, подскочили к бичаре и схватились с ним. И, как ни странно, быстро срезали его, а с виду он был крепыш. Упал в проходе, лежит, молчит, будто отдыхает, даже глаза закрыл.
В ту же минуту, словно в насмешку, в вагон стремительно ворвались два милиционера с черными и длинными палками в руках. На дальних электричках всегда милицейский наряд дежурит. Ну и что же, что с дубинками? На всякий случай, мало ли что. Вбежали и видят: непорядок. И поступили так, как и положено, уложив рядом с бичарой и тех двоих.
В вагоне сразу стало шумно, многие бурно поддержали отважные действия милиции, а кто-то даже крикнул довольно смело:
- Правильно! Сколько можно хулиганье терпеть?! Житья от них нет!
Но шумели не все. Может, им начхать было? Может это они газетами шуршали и не видели ничего? Вполне возможно. За всем не уследишь.
Казалось бы, ситуация разрядилась и стала ясной, как слеза. Но вдруг сквозь одобрительный гул прорвался голос подполковника медицинской службы:
- Да вы что?! Их-то за что? Они-то тут при чем? Как вы могли? Оставьте их! И милиционеры, еще возбужденные схваткой, хоть и короткая она была, посмотрели на него в недоумении: «Кого оставить, чего оставить? Вот лежат они готовые, бери - вези!» И, словно в поддержку милицейских мыслей, один пожилой и солидный с виду гражданин переспросил с ехидцей:
- При чем? Да при том, - ответил сам себе. - За что? Да за то! Из-за таких вот добреньких всю страну просрали!
И было не вполне ясно, кого он имел в виду под добренькими, и кто же, в конце концов загубил отечество. Вновь в вагоне одобрительно загудели, теперь уже с заявлением этого гражданина. Но подполковник медицинской службы, перекрывая шум, еще строже повторил:
- Эти двое ни в чем не виноваты, я вам все объясню, вы понимаете, ни в чем не виноваты, ни в чем не виноваты, - повторял он, и милиционеры, да и не только они, вдруг заметили, что подполковника трясет, колотун его бьет, и несколько опешил. Но в этот момент опять встрял солидный пожилой пассажир:
- Раньше надо было объяснять, - сказал он, почему-то торжествуя. И добавил, уже несколько тише, - когда тебе усы палили!
А подполковника действительно бил колотун, и когда он полез левой рукой во внутренний карман кителя, пальцы бились у него в сильнейшем треморе. Милиционеры внимательно следили за действиями этого странного военврача. Им неясно было, за чем, пребывая в столь сильном волнении, он полез во внутренний карман. И они на всякий случай привели дубинки в боевое положение. Но подполковник достал не кольт сорок второго калибра и даже не ПМ, а небольшой белый бумажный квадратик - визитную карточку. И сказал, задыхаясь и с трудом выговаривая слова:
- Здесь все мои данные. Запишите. Я жду вызова. Я к вашим услугам!
И пошел к выходу. А какая-то пассажирка средних лет, поедая глазами его спину, выдавила из себя:
- К вашим услугам! Ишь ты какой!
И было не ясно, одобряет она действия и речи военврача или нет. Возможно, она и не поняла, что это значит - к вашим услугам. Так уже и не говорит никто.
Но потом в вагоне сразу стало удивительно тихо, и слышны были только тяжелые шаги подполковника и еще какой-то жесткий, сопровождающий эти шаги звук. Звук от деревянной палки, на которую военврач опирался при ходьбе. И пассажиры, которые провожали глазами подполковника, увидели, что вместо правой ноги у него - протез, и вместо правой руки - протез. Затем и остальные граждане, удивленные странным звуком шагов в наступившей тишине, поднялись со своих мест и тоже увидели два протеза. У одного человека.
И тот же самый мальчиковый голос громко шепнул:
- Ма-а-а, смотри!
Но мама видела все и так, она с краю сидела.
Когда подполковник вышел в тамбур, молодая красивая женщина небрежно бросила своему спутнику:
- Господи, прямо «Инцидент» какой-то! - и скривила в гримаске рот, пухлый, выразительный. Вероятно, она считала себя близкой к киношным кругам и не прочь была при случае щегольнуть знанием фильмов, которые не шли широким экраном. Но ее спутник, человек спортивного вида, тиская в руках кистевой эспандер, вежливо ей напомнил:
- Не совсем так, малыш. Там у солдата рука сломана , и он победил. Один.
- Чушь это все! - сказала молодая женщина и, достав из сумочки помаду, слегка подправила верхнюю губу.
Что же касается тех двоих, то их доставили в отделение, и ночь они провели в «задержке вместе» с бичарой. Все-таки пьяные они были, да и драку затеяли. Непорядок. И отдельные пассажиры согласились с таким решением милиции, а некоторые, наверное, нет - промолчали просто.
А подполковника медицинской службы никуда не вызывали и показаний с него не снимали. Его визитную карточку затерли ногами, и женщина, убиравшая в поезде, вымела ее через три часа вместе с остальным мусором.
К вашим услугам! Странно, все-таки, так уже и не говорит никто.

28 декабря 1989 года