Кот жив?

- Ну и сволочь же этот Шредингер! – Нитта с неподдельным чувством шмякнула об стол своей миниатюрной ладошкой и тут же скривилась от боли.
    Видимо своим жестом она хотела подчеркнуть значение произнесенного, но вышло у нее не совсем убедительно, может оттого, что к самому Шредингеру она, как к человеку, неприязни не испытывала, может оттого, что на самом деле осознавала бессмысленность подобного рода высказываний, а может, и вовсе, из-за того, что допивала к этому моменту уже четвертую бутылку «Миллера».
- Это почему это? – подал голос Олег, мирно медитировавший до этого момента над пивной бутылкой, методично обдирая с нее этикетку.
- Потому, что отравлять несчастное животное из-за своих бредовых идей – это негуманно! – не сдавалась Нитта.
- Но он же не просто свои «бредовые идеи» осуществлял, он во имя науки все это делал! – возразил Олег и, подумав немного, добавил. – Или ты считаешь, что все медицинские эксперименты тоже сволочи проводят?
- Медицина – это то, благодаря чему мы с тобой умудряемся жить, дыша табачным дымом и стронцием, питаясь в «Макдональдсе» и выпивая после работы пиво с таким количеством букв «Е» на этикетке, что, если опустить все прилагающиеся цифры, то ее можно будет принять за строчку сценария для девушки снимающейся в рекламе «Рексоны». Шредингер же предлагал запихать кота в коробку вместе с шариком, наполненным ядовитым газом только лишь для того, чтобы проверить, – жив ли будет тот спустя некоторое время или нет. Так что, не путай!
- Психология это тоже область медицины, только специфическая. Исследования Шредингера, хоть и носят больше философский характер, но для психологии тоже немаловажную роль сыграли. – не сдавался Олег.
- Философия – это, на мой взгляд, вообще, духовное рукоблудство! – ответила Нитта, и после затяжного глотка продолжила, - Если ты не противоречишь своей совести, то и думать о том, как устроено все вокруг не обязательно. И так все будет предельно ясно. А если понимаешь, что подло поступил, то и никакие рассуждения не помогут, – себя-то не обманешь…
- Эх, не легко с тобой…, а ты что думаешь? – произнес Олег удрученно, и только спустя несколько минут, проведенных в тишине, я понял, что он обращается ко мне.
    Я оторвал взгляд от ровного столбика дыма, поднимающегося от смятой сигареты в пепельнице и постепенно растворяющегося под высоким бледным потолком, на мгновение задержал внимание на изображении жителей коммунистического общества на стене, служивших некогда посланцами из далекого и светлого будущего, которое непременно должно было однажды настать, а теперь доживающих свой срок в качестве случайной находки дизайнера оформлявшего интерьер бара, в котором мы частенько просиживали целые ночи, и только после этого я взглянул на своих собеседников.
    Это была странная пара, наверное, самая странная из всех, с которыми я был знаком, но, несмотря на все их вечные споры и мелкие перепалки, с первого взгляда было понятно – эти люди будут вместе даже после того, как забудут собственные имена в силу старческого маразма. Нитту я знал давно, еще с того времени, как впервые понял, что жизнь в маленьком городе, наподобие того, где я родился, совсем мне не подходит. Ее настоящее имя – Анна, но в свое время к ней так приклеился творческий псевдоним, что при знакомстве она представлялась как Нитта. Вот так и получилось, что, хотя, творческие порывы давно уже перестали беспокоить ее сознание, а имя все еще жило. С Олегом я познакомился уже учась в институте, и с тех пор, как он однажды приехал ко мне на день рождения, мне приходилось участвовать не в одном десятке споров, предмет которых, зачастую, и рядом не стоял по своей сути с жестокостью экспериментов Шредингера. Благодаря этому они уходили от бытовых споров и в этом плане они были настоящие молодцы!
- Ты чего уснул что ль? – вновь обратился ко мне Олег.
- Да нет, - отозвался я, и взглянул на Нитту, - Я думаю, что ты слишком уж обобщаешь. Философия, если ей всерьез заниматься, вещь, действительно, довольно угнетающая, но не потому, что удалена от жизни, а, скорее, наоборот. Она разоблачает в нашей повседневности столько всего кажущегося незыблемым, что постепенно вырабатывается отвращение ко всему вокруг, но это уже из другой «оперы». Так вот, помимо чего-то действительно стоящего, под термин «философский труд» сегодня попадает еще много чего, и ко многому подходят еще более резкие характеристики, чем «духовное рукоблудство». Поэтому, выражаться настолько обобщенно – значит оперировать такими нелепыми терминами, как «немножко беременна» или «полупидор»…
- А, к стати, - оборвал меня Олег, спешно выпуская сигаретный дым в высокий потолок, - Ты последнюю книгу Пелевина читал?
- Читал.
- Ну и как тебе?
- Здорово. Как всегда. – ответил я и поймал себя на том, ищу глазами официантку. Мое пиво заканчивалось гораздо быстрее, чем у моих собеседников. «Нервничаешь» – подумал я про себя, - «Спокойно. Тебе все равно придется, так что – забей и просто дожидайся».
- …?
- Что? – переспросил я, упустив вопрос Олега.
- Я говорю, почему я про Пелевина вспомнил? Что ты думаешь по поводу того диалога Степы с Малютой, когда они концепцию телепередачи обсуждают?
- В смысле, что думаю?
- Ну, по поводу четырех известных медицине видов пидарасов? Это же надо так, а? – произнеся это с неподдельным восторгом, Олег и обнял Нитту за талию, слегка притянув ее к себе.
- Неплохо. Даже очень. Но мысль так и тянет продолжить. – ответил я и посмотрел на электронные настенные часы. Торопиться, в общем-то, было некуда, но я все равно посмотрел. «Спокойно» – снова подумал я.
- И каким же образом? – спросил Олег.
- Долго объяснять, - отмахнулся я и посмотрел на уныло сереющий посреди площади монумент герою-сталевару, который оказался неплохим насестом для стаи воробьев, пытающихся по привычке согреться, подставляя свои крохотные тела холодному октябрьскому солнцу.
- Да мы и не торопимся вроде, - не унимался Олег.
    Я сделал глубокий вдох и начал:
- Дело в том, что, помимо всех уже обозначенных, существует еще один вид пидарасов – блуждающие. И, может быть, этот вид не настолько страшен как «неактуальные», но, в конечном счете, он опаснее всех вместе взятых.
- Почему же? Поясни. – попросил Олег нахмурившись.
- Во-первых, из-за того, что он настолько распространен, что мы этого, как правило, не замечаем. А во-вторых, из-за отсутствия у этого вида привязанности к половой принадлежности. Но самое жуткое заключается в том, что под определение этого вида попадает девяносто процентов населения Земли, за исключением, разве что, умалишенных и детей младенческого возраста.
- Подожди, ты чего, хочешь сказать, что все мы пидарасы? – недоверчиво спросил Олег.
- Да нет же, - рассмеялся я и продолжил, - Блуждающий вид, вообще, к образу половой жизни отношения не имеет. Просто блуждает по непроглядному мраку сознания каждого из нас и в нужный момент выныривает на поверхность и говорит всему вокруг: «Привет, я пидарас, вот и делайте, что хотите, и меня не волнует, что ваши платежи не прошли, а главный бухгалтер подпись на доверенности не поставил, потому что был на похоронах». В таком вот духе, понимаешь?
- Кажется, понимаю. Это называется «общественная жизнь» и «рабочие взаимоотношения». Без этого не было бы никакой цивилизации. Это нормально, потому, что такова жизнь. – после недолгого раздумья ответил Олег.
- Вот в этом то и вся жуть, - сказал я, и, вновь мельком глянув на часы, добавил, - Мы живем в пидорской цивилизации и думаем, что это нормально.
- Да, какая разница, в какой мы цивилизации живем – пидорской или не пидорской? Выбора-то все равно нет! – не выдержала Нитта, - Или ты предлагаешь всем в Тибет податься?
- Я ничего не предлагаю, просто продолжил прочитанную мысль. – спокойно ответил я. – И, кстати говоря, не думаю, что Тибет тут как-то сможет помочь. С таким же успехом можно отправляться в Новую Зеландию или на озеро Титикака.
- Тити…, что? – переспросил Олег.
- В любом случае, посмотрите, с чего все началось и чем закончилось, - потупив взгляд, сказала Нитта.
- Началось все со Шредингера. – сказал Олег.
- Началось все с того, что у кого-то из нас сегодня день рождения! – произнесла Нитта, и с упреком впилась глазами в Олега.
- Блин, извини, дружище! Загрузил тебя…, - виновато ответил Олег, - Тебе сколько, двадцать три?
- Двадцать три. – отозвался я.
- Неплохая цифра. – сказал Олег – Последовательная, стабильная…
- Стабильная? – переспросил я и невольно ухмыльнулся.
- Ну, да. Если, скажем, в двенадцать лет человек ступает на порог полового созревания, то в двадцать три начинается созревание нравственное и мировоззренческое. Разве не так? – произнесла Нитта.
- Может быть. – ответил я.
- Как бы там ни было, за тебя! – бодро выпалил Олег и поднял свою, уже успевшую наполовину опустеть, пивную кружку.
- За тебя! – эхом отозвалась Нитта и проделала то же самое со своим «Миллером».     Я молча чокнулся и, сделав небольшой глоток, снова посмотрел в окно. Воробьи уже успели улететь, а солнце скрылось. Унылый памятник по-прежнему возвышался посреди безлюдной площади. Дальше через дорогу теплели немногими остатками тяжелой листвы клены и изредка, будто под гипнозом, медленно проезжали машины в сторону вокзала. Осень достигла своего апофеоза.
    Над столом повисло неловкое молчание, которое первой разрушила Нитта, выдернув меня из потока мыслей.
- Мне иногда кажется, что мы зря живем…, - сказала она, и я понял, что все это время она тоже глядела в окно.
- Почему это тебе так кажется? – спросил Олег и поцеловал ее в щеку.
- Не знаю. – ответила она, отстраняясь, - Все слишком похоже на повторяющийся сон, но просыпаться, кроме как в него, не получается.
- Жизнь замирает, когда мы перестаем удивляться, но это еще не значит, что все бессмысленно. – сказал я, вставая, и, в очередной раз, посмотрев на часы, добавил: - Может, на самом деле, и бессмысленно, но только не поэтому. Так что, гони от себя такие мысли.
- Ты куда? – спросил Олег.
- Нравственно созревать. Вы не скучайте тут, я не надолго. На бильярде пока очередь займите. – сказал я и направился к широкой лестнице, ведущей на первый этаж.     Пять минут третьего. Самое время.
    По пути до двери ведущей на улицу я вспомнил возмущение Нитты по поводу эксперимента Шредингера и подумал, что тот, несомненно, прав – быть уверенным в том, что кот еще жив или уже нет, можно только после того, как коробка будет открыта. До тех пор можно говорить лишь «не знаю».
    «Что ж, каждому, время от времени, приходится проверять, – живы ли их многочисленные коты в своих коробках. Если постоянно убеждать себя в том, что этот кот жив, то живее от этого он не станет» – думал я, шагая по гулкому мрамору в сторону выхода.
    Я открыл уличную дверь и в лицо тут же промозглый ветер. Ее еще не было. За двадцать минут ожидания, я выкурил три сигареты и переворошил кучу мыслей. Слишком много в последнее время стало недомолвок, слишком часто у меня стали появляться сомнения. Наши отношения походили на один из тяжелых металлов в конце таблицы Менделеева, которые, освободив огромное количество энергии, за долю секунды, превращаются в совершенно другой элемент с чертовски долгим периодом полураспада.
    Обычно, я действовал по принципу, который очень удачно сформулировал герой Де Ниро в фильме «Ронин» – «Если есть сомнения, считай, что сомнений нет». Но на этот раз сомнения появились на счет самих сомнений – видимо, со временем я, действительно, стал чересчур сентиментальным. И чтобы покончить с этим, мне необходимо было узнать, жив ли кот тех ощущений, которые приходили во время наших встреч еще совсем недавно? Я заранее подготовил себя к разговору, и прикидывал, как именно его начать. Так и стоял на пронизывающем ветру, погрузившись в свои мысли, до тех пор, пока не понял – она не придет.
    «Ну и сволочь же этот Шредингер» – подумал я, и открыл входную дверь. Смысл всего опыта пропадает, если кот отравлен еще до того, как его накрыли коробкой. Впрочем, он мог просто убежать из-за неосторожности лаборанта, забывшего закрыть клетку, и жить себе спокойно в более подходящем месте.
    Кошки живут незаметной жизнью, на них не обращаешь внимания до тех пор, пока они где-то рядом, но их присутствия начинает не хватать, как только они исчезают. Я уже знал, что иногда буду скучать по ней.